Kitobni o'qish: «Я полынь не сажал»

ПРЕДИСЛОВИЕ

В многострадальной России, основательно обновлённой в 90-е годы, вновь налицо признаки нездоровья. Кислотная среда, образовавшаяся в результате непрекращающихся внутренних катаклизмов, изрядно подъедает все её органы. Мошенничество и воровство становятся почти нормой в жизни российского общества. Происходит резкое снижение нравственного и духовного уровней жизни её граждан. Повсеместно вызревают конфликты на национальной почве, давая сигнал обществу об угрозе ему гибельными последствиями. С этим жить нельзя, с этим нужно бороться – этот посыл входит всё чаще и чаще в умы многих россиян.

Лучшие умы России неустанно ищут национальную идею, вокруг которой можно было бы сплотить свой народ и победить бесовство, заполонившее сознание многих российских граждан. Но, как часто бывает, ищут не там, где надо, или не видят то, что уже найдено давным-давно.

«Человек начинается с детства», – говорил Сент Экзюпери. Растить и воспитывать, на зависть народам других стран, здоровое, высоконравственное поколение молодых людей – разве эта плохая идея для России? Или может быть эта идея не столь важна, когда речь идёт об основах безопасности страны? Вряд ли так стоит рассуждать. По глубокому убеждению Теодора Рузвельта, «воспитать человека интеллектуально, не воспитав его нравственно, – значит вырастить угрозу для общества». И это действительно так. Вопрос лишь в том, как родителям вырастить порядочного, высоконравственного молодого человека в кислотной среде российского социума, в котором посредством СМИ пропагандируются порок и разврат, где купаются в роскоши «нувориши», а власть порой находится в руках безнравственных и безответственных людей, несущих в себе угрозу целостности обществу?

Наша жизнь соткана из множества событий и тем самым представляет собой цветастое покрывало. Главным является то, как мы реагируем на эти события, как мы осуществляем то, что называется «собственной волей». Выбор, который мы делаем на крутых поворотах своей судьбы, делает нас теми, кто мы есть.

История семьи, описанная в романе, является крохотной частью истории бывшей, некогда мощной и угрожающе опасной для всей мировой цивилизации империи, коей являлась страна Советов на протяжении более семидесяти лет. Империи, как известно, не существует долго. Рано или поздно случается их крах.

В 90-е годы предыдущего столетия империя, именуемая Союз Советских Социалистических Республик, рухнула как глиняный колос, предоставив возможность этой семье, как и многим миллионам других семей, доказывать насколько она крепка духом, чтобы выжить в условиях развала и хаоса.

Все главные события, которые формируют судьбу героев романа, связаны с военной службой в пограничных войсках и жизнью на границе. Сюжетная линия романа во многом выстроена на эпизодах, действительно имевших место, что делает его, в определённом смысле, более интересным.

Серж БЭСТ

ПРОЛОГ

 
Посадил орхидею,
Но полыни я не сажал.
 

Бо Цзю И

Женщина-почтальон, в возрасте пятидесяти пяти лет, сухая на вид, с виноватым выражением на лице протягивает мне очередную повестку в суд.

– Вам снова повестка в суд! – негромко говорит она. И уже совсем смущаясь, спрашивает:

– Есть надежда, что Валерочку выпустят на свободу?

От этих слов пожилой женщины у меня по телу пробегают мурашки. Я ничего не говорю ей, потому как чувствую, что щемит сердце в груди. Поэтому спешно благодарю её за повестку и спешу к своей аптечке, чтобы принять таблетку валидола.

– Папа, тебе плохо? – заботливо спрашивает меня Элизабет – моя младшая дочь.

– Терпимо, – отвечаю ей.

За период пребывания моей старшей дочери Валерии под стражей, здоровье у меня основательно пошатнулось. Разыскиваю свои очки и принимаюсь читать повестку. Суд над Валерией состоится в конце месяца. Как много же ей ещё сидеть – более трёх недель.

Раздаётся звонок моего мобильника. Звонит Люсия, и первое о чём она спрашивает, была ли мне повестка в суд? Этим самым она подтверждает в очередной раз истину, что нет ничего на свете более чувствительного, чем сердце любящей матери. Исключительной способности своей жены предчувствовать события я уже не удивляюсь. За долгие годы совместной жизни примеров тому получено немало.

На последней встрече Валерия сказала, что невыносимо сильно тоскует по всем нам.

Тарум – её приёмный сын, и в его венах течёт горячая чеченская кровь. У себя на родине, пока были живы его родители, он носил имя Мурат. Идея дать ему зеркальное имя Тарум принадлежала ей. Несмотря на то, что она панически тревожилась за судьбу своего приёмного сына, который со своим дедом Маккхалом помог её мужу выжить, когда он сбежал из чеченского плена, она не хотела лишать его духовной частички, связывающей с малой родиной. Об этом, собственно, просил мужа и дед Маккхал, перед тем как отправить свою душу на небеса.

Когда и как все это началось? Для моей семьи мир раскололся надвое с вводом в декабре 1994 года российских подразделений военнослужащих федеральной группировки войск в Чечню для наведения там конституционного порядка.

Если бы кто-то раньше мне сказал, что война в Чечне коснётся всех нас, и главным образом моей старшей дочери Валерии, я бы никогда в это не поверил. Трудно поверить в то, что твоя дочь-красавица, которую ты лелеял и обожал, взращивал как дорогой сердцу цветок, станет вдруг на тропу войны беспощадным убийцей-мстителем и найдёт при этом в своём сердце утешение и оправдание себя.

Сегодня день её рождения. В этот день я, по обыкновению, рассматриваю пожелтевшие фографии в стареньком альбоме с бархатной синей обложкой, который подарил мне в канун предстоящего выпуска курсантов военного училища мой отец. Останавливаюсь на своей любимой фотографии, на ней запечатлена мой первенец – трёхгодовалая дочь, сидящая на горшке в зелёной пограничной фуражке.

Затем пересматриваю её свадебные московские фотографии. Красивая и, на первый взгляд, счастливая пара! Валерия – студентка юридического факультета Московского государственного университета, в её смеющихся и радостных глазах ничто не указывает на боль, которую ей ещё предстоит пережить. Алексей – выпускник Московского высшего пограничного училища КГБ СССР. Он крепкий и сильный парень. Из-под ворота его белой рубашки виднеется жетон, на котором выбиты цифры его личного номера…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СТАНОВЛЕНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕТСТВО

Место рождения своё не выбираешь, это понятно всем. Выбрать можно только «смертушку», но не о ней пойдёт речь.

Родился я не в Ясной поляне и не на кожаном диване, как Лев Толстой. А родился я на топчане, укрытом пуховой периною, в избе-гармошке, стоявшей в центре маленькой деревушки, которая растеклась по лесному увалу избами и домами, рубленными в венец и лапу в стародавние и нынешние времена.

Деревушку эту обосновали в далёкой Сибири переселенцы из Белоруссии в конце 19 века. Строительство первых изб ими было закончено в зиму, аккурат в праздник Покрова Богородицы, поэтому и деревню назвали «Покровкой».

Моих пращуров называли «самоходами» и «чалдонами». Отец мой был «самоходом», а мать «чалдонкой». Родители отца появились в этих местах связи с проведением в России столыпинской реформы по переселению. Родители же матери были потомками первопроходцев Сибири. Чалдоны не любили самоходов, которые, в свою очередь, платили им тем же, называя их «чалдонами-желтопузами» из-за их пристрастия к обильному чаепитию. Однако, так или иначе, семья, в которой суждено мне было родиться, вопреки расхожему мнению, была создана по любви, и как это бывает в жизни, через девять месяцев на свет появился я. По счастливому стечению обстоятельств появился в качестве подарка своей матери к Международному женскому дню восьмого марта.

Имя себе я выбрал сам. Моя бабушка Саня, сидя у зыбки, перечисляла по памяти известные ей имена мальчиков, и я ей своим плачем дал знать, какое имя мне понравилось. Так, я стал Семёном.

С теплотой и обожанием вспоминаю свои детские годы, проведённые в деревне. Закрыв глаза, вижу свою бабулю, сидящую в горнице с веретеном у окна, и слышу её монотонное пение:

 
Ох, как на крыше верабей,
Да, он сидит чиликает,
Ох, майей мамки дома нема,
Не кава бояться…
 

И вслед за пропетым куплетом несётся её призывный возглас:

– Сёмка, вставай! Ходь (иди) ко мне на кухню, а то исть (кушать) мне одной морготно (скучно), да и табе (тебе) пора в школу тикать (идти).

Я встаю, иду за печку, бью ладошками по мокрому соску рукомойника и умываюсь. Выхожу с рушником в руках.

– Бабушка, ты чё (что) так говоришь? Учительница кажет (говорит), что из-за тебя, и я кажу неправильно.

– А пошто (почему) она скёт (стучит) ногами?

– Я ей прибаутку бабы Дуни казал.

– Кажи (расскажи) ее и мне.

– Слухай. В одной семье не любили сноху-чалдонку, – начинаю я. – Однажды тятька спрашивает своих дочек: «Кто набздел в хате?» А те ему отвечают: «Это сноха». – Так её же нет в хате? – А это её андарак (юбка) бздит.

Бабушка долго хохочет, потом называет меня почему-то «поташенком» и теребит мой чуб.

– Заес (заяц) упрел в чугунке, будешь его исть (кушать)?

– А откуда взялся у нас заес?

– Дед Яшка его вчерась (вчера) петлей словил.

– Не, я буду только калач и молоко.

Я быстро завтракаю, надеваю белую заячью шубку, валенки, шапку, перекидываю через плечо сшитую мне бабушкой холщевую сумку с букварём и тетрадками, беру в руку таз и выскакиваю на улицу. Выбегаю на берег реки, сажусь в таз и, крутясь волчком, съезжаю на лёд. Дальше карабкаюсь на противоположный берег, и я в школе.

Учусь я в первом классе понарошку. Бабушка договорилась с учительницей, чтобы та взяла меня в школу, потому как все мои друзья пошли в первый класс, а мне не хватило одного года. А уж на следующий год, когда мои родители закончат свою работу в сейсмологической партии и обоснуются в районном центре, то я пойду в первый класс со своими сверстниками.

Школа, в которой я учусь, четырёхлетка. Первый класс занимается в одной комнате с четвёртым, а второй с третьим. Меня уже дважды ставили в угол. Один раз за то, что на уроке рисования я подошёл к своему другу из четвёртого класса, у которого была контрольная работа по математике, а второй раз за рожицы, которые я ему строил.

На следующей неделе намечена свадьба моего дядьки Гришки. Деревня по этому случаю будет гулять несколько дней. Моей бабушке поручено сварить четыре фляги пива. Она варит его уже две недели, поэтому я, чтобы не мешать ей, живу у дедушки Якова и его снохи Марфы.

– Сёмка, ты поедешь со мной проверять петли на зайцев? – спрашивает меня с утра дед Яшка.

– Конечно, поеду, – отвечаю ему.

– Тогда собирайся. Твои валенки на печи.

– А на чём поедем?

– На рыжей кобыле. Запряжём её в сани и поедем…

Ставить петли на зайцев и силки на куропаток мы с дедом обычно ходим пешком в ближайшие колки. Зайцев и куропаток развелось ныне много и мы всегда с добычей. Но сегодня нам надо поймать больше обычного, потому как на носу свадьба Гришки, его младшего сына, и гостей будет много.

Мой отец называет деда Яшку ведуном-молитвенником, потому как он знает много лечебных молитв и оказывает помощь всем деревенским. Дед Яков-старовер, он поклоняется отцу небесному – богу Сварогу и каким-то другим богам, а не одному богу Христу, как другие селяне. Он молится им перед сном и утренней звездой. Моя бабушка боится деда Якова, хотя он ей ничего плохого не сделал. Она говорит, что он знается с упырями и лесными берегинями. Дед не любит, что бабушка сквернословит и шутливо пугает её порчей.

Я же деда считаю добрым волшебником. У него длинная седая борода, взгляд умный и проницательный. Он никогда не сквернословит, как это делают другие деревенские мужики, речь его спокойная, голос певучий.

Для своего колдовства дед Яшка собирает из семи родников, находящихся в излучинах реки, родниковую воду. Он набирает её в глиняные кринки (кувшины), затем смешивает и толчёт в ступе, чтобы она была истинно чистой и наполнена новой энергией. Когда она становится таковой, он расписывает её поверхность специальной палочкой – трезубом, вырезанной из священного дерева, которую называет «Яви-Нави-Прави».

Заговорив эту воду, он раздаёт селянам, но только тем, кто верит в её чудодейственную силу, а уж они добавляют её в свои домовые бочки. Сам дед Яшка использует её, когда лечит людей, которых укусили змеи в период сбора ими клюквы или брусники на болотах, а также от сглаза и напущенной на них порчи: заикания, недержания мочи, куриной слепоты и другой гадости.

Гадюк и прочих змей дед не боится. Он ловит их руками и затем удаляет из них яд. Носит он их для забавы на себе, под холщовой рубахой, и этим самым шокирует селян.

А ещё дед Яшка заготавливает в определённое время в лесу специальные чурбаки, освещает их своими молитвами и делает из них баклуши разных размеров, которые затем раздаёт мужикам, чтобы те вырезали из них игрушки и обереги для своих детей. Мне же он сделал двух коньков, которые будут оберегать меня всегда…

День выдаётся явно пригожий. Снег ослепительно блестит на солнце. В лесу тишина и покой. Зайчишка в это время отдыхает, забившись в коряги, после ночной кормёжки в осиннике.

Ехать нам предстоит немного, версты четыре. Рыжуха, молодая кобыла, резво бежит, таща небольшие аккуратные сани, сделанные дедом специально для охоты. Я гляжу на заснеженные поляны, перелески, овраги, меж которых, скрытая под толщей льда течёт речушка с кротким названием «Ик» и у меня радостно на душе. Я чувствую природную красоту окружающего меня мира. Мне не ведома другая красота, в сравнении с которой я до конца смог бы постичь эту, данную мне с рождения. В первозданности детского восприятия, красота родных мест предстаёт предо мной во всём своём великолепии, от неё в груди поднимается неописуемый восторг.

Я стою в санях, как и дед на коленях, держа в руках деревянный автомат с круглым магазином и звонкой металлической трещоткой, который изготовил мне отец в последний свой приезд домой.

Я усиленно верчу головой по сторонам в надежде, что увижу свой главный охотничий трофей – лису и поражу её метким выстрелом из своего автомата.

Выезжаем на поле, затем спускаемся в открытую луговину, снова поднимаемся в гору. Там, на горе, виднеется продолговатый колок, в котором мы поставили большую часть своих петель и капканов.

Выезжаем на гору… И тут я вижу, что вдали на опушке леса стоят пять больших собак. Но, что-то меня пугает. Нет, это не собаки, проносится в моем сознании. Это волки! Тяну деда за рукав тулупа.

– Деда, это волки?

Дед вместо ответа останавливает кобылу и с досадой протягивает:

– Вот незадача какая. Забодай вас всех казел (козёл). Повыбегали…

Рыжуха – кобыла молодая и трусливая. Она пятится назад и заступает за оглоблю. Дед дёргает вожжами, пытаясь развернуть её. Но Рыжуха не может перешагнуть назад оглоблю, от страха храпит и бьёт копытами.

– Сёмка, внучок, держи вожжи в натяг, – кричит мне дед, выскакивая из саней.

Волки быстро бегут к нам.

Дед невероятным усилием своих старческих рук насилу вталкивает Рыжуху в оглобли и падает в сани. Кобыла разворачивается и с места берёт в карьер.

Волки быстрыми скачками бегут к нам, наперерез саням. Мы успеваем проскочить. Они бегут позади саней, вытянувшись цепочкой. Впереди большими скачками отмахивает крупный, с оскалившейся пастью волк. Несомненно, это вожак. Уже метров пятнадцать отделяет его от наших саней.

– Сёмка, внучок, подлезай ко мне ближе, – подзывает меня дед.

Он прижимает меня к себе, не выпуская из рук вожжей, и принимается читать молитву:

 
Николай, угодник Божий, помощник Божий.
Ты и в поле, ты и в дороге, ты и на небесах.
Заступись и сохрани раба младого Семёна,
От зверя лесного, лютого…
 

Вожак обходит сани, примериваясь к Рыжухе. Он не рычит, не пугает, он просто смотрит на неё своими жёлтыми немигающими глазами.

Дед привстаёт и, держась левой рукой за укосину саней, хлещет вожака кнутом. Тот, лязгая зубами, прыгает в сторону, сбиваясь с бега… Сзади на него налетают другие волки. Вся стая кружится вокруг него. Он ощеривается, бьёт клыками одного, другого… И показав им свою силу и злость, снова, вырвавшись вперёд, легко догоняет наши сани.

Дед вновь привстаёт, хочет ещё раз огреть кнутом вожака, но тот отбегает от саней подальше. С другой стороны, обходит сани волчица, у неё разорвано ухо, но тот же, немигающий, жёлтый свет её голодных глаз.

– Сатанинское отродье! – ругается на неё дед.

Я высовываю голову из-за его спины – до деревни остается совсем немного, уже слышится лай деревенских собак.

Вожак выравнивается с Рыжухой и прыгает на неё. Рыжуха шарахается в сторону, в сугроб… Сани переворачиваются: оглобли сворачивают хомут, он захлестывает Рыжухе горло. Она хрипит и бьётся в оглоблях. Волчица, настигшая её, с другой стороны, прыгает на неё и впивается клыками вбок.

Мы с дедом вываливаемся под ноги отставшим трём волкам. Один из них с ходу впивается клыками в тулуп деда и тут же получает от него удар японским штыком в брюшину. Зверь кружится от боли на окровавленном снегу, жалостливо визжа. Два других на какое-то мгновение отскакивают от нас.

Я, воодушевлённый решительными действиями деда, принимаюсь крутить трещотку своего деревянного автомата, при этом кричу что-то несуразное. Я расстреливаю волков, представляя, что это фашисты, которые внезапно напали на нас.

Волки, заслышав неожиданный для себя металлический треск, трусливо поджимают хвосты, и, оставив нас, быстро бегут в сторону леса…

– Деда, миленький, мы победили фашистов? – плача навзрыд спрашиваю я его.

– Да, внучок. Мы их победили. Никола-угодник, твой заступник, не оставил нас в беде. Пойдём быстрее домой, мне нужно объяснить всё своим богам и просить их, чтобы они простили мне измену…

– Какую измену? – спрашиваю я.

Но мой вопрос тонет в безмолвии. Дед, молча, высвобождает из упряжки раненую кобылу, и мы идём к деревне, держа под уздцы перепуганное до смерти животное.

Вечером этого же дня дед Яшка неожиданно заболевает. Узнав об этом от своей бабушки, я спешу к нему.

Дед лежит в горнице на кровати, во всём чистом и белом.

– Деда, ты же не умрёшь? – заподозрив неладное, спрашиваю я его.

– На все воля божья, – отвечает он мне явно слабым голосом. – Сёмка, не забудь, что ты отныне должен почитать своего спасителя Николу-Чудотворца – он самый старший среди святых. Его я просил в своей молитве спасти нас от волков, так как он не только истребитель змей, но и волчий пастырь.

– Хорошо, я буду его почитать, – клятвенно обещаю я деду.

Утром следующего дня дед Яшка умирает. Свадьбу Григория переносят на осень.

Я долго горюю по своему любимому деду и этим пугаю свою бабушку, поэтому она, втайне от моих родителей, решает свезти меня в район и там крестить в небольшой церквушке.

У попа, окрестившего меня, я спрашиваю:

– Есть ли в церкви икона Николы-Чудотворца?

Он мне указывает на икону, стоящую рядом с иконой Бога Христа. Никола-Чудотворец мне нравится. У него такая же, как у моего деда, аккуратная белая борода, высокий лоб, выступающие скулы и подбородок, карие глаза и смуглая кожа.

– Расскажите мне о нём, – прошу я попа.

Поп улыбается мне и принимается рассказывать о Николе Чудотворце. Из его рассказа я узнаю, что это самый почитаемый святой и по значимости он приближается к почитанию самого Бога Христа. Ещё при жизни Никола в одном из своих морских путешествий воскресил моряка, сорвавшегося с корабельной оснастки в шторм и разбившегося насмерть.

– Никола Чудотворец спас меня и деда от волков, которые хотели нас разорвать. И ещё мой дед говорил, что он пастырь волков, и поэтому они послушались его, – доверительно сообщаю я ему.

По дороге обратно в деревню, у меня никак из головы не выходит рассказ попа о том, что Никола Чудотворец воскресил моряка. И уже вечером я интересуюсь у своей бабушки.

– А это правда, что Никола Чудотворец оживил умершего моряка?

– Правда, внучок!

– Тогда он может оживить и дедушку Яшку. Я попрошу его об этом.

Бабушка моя крепко задумывается, после чего молвит:

– Не надо его оживлять, он в раю, ему там сладко живётся. А ещё я боюсь живых мертвецов…

Свет, падающий от керосиновой лампы на её старческое лицо, причудливо отражается дрожащими тенями на стене и пугает меня.

– Я тоже их боюсь, – признаюсь я, и подсаживаюсь к бабушке поближе.

Она, почувствовав это, прижимает меня к себе со словами:

– Когда смерклось непотребно говорить о покойниках. Нехай (пусть) им будет гарно (спокойно).

– Нехай! – соглашаюсь я с нею…