Kitobni o'qish: «Мёд мудрости»

Shrift:

* * *

Книги имеют свою судьбу.
Теренциан Мавр.
О буквах, слогах и размерах

I
Человек в черном

Кричали петухи в тихом рассвете. Медленно занималось весеннее нежное утро. За рекой еще угасала ночь, и в небесной синеве таяли последние звезды. Но кто смотрит туда в такое время? Все живое неизменно поворачивается к солнцу, потому и зовется тот край закатными странами. К ним обращается взор вечерней порой, вослед уходящему дню. Сейчас там, в заречных далях, тонет ночь.

Лик человеческий поворачивается к востоку, где над пустыней неспешно разливается заря. Нежной перламутровой полосой неумолимо отделяет она бледнеющую голубую высь от холодных сумерек замершей перед пробуждением земли.

Молочник Эталмас тоже смотрел на восток. Как цветок неизменно поворачивается к солнцу, так и человек, сам того не замечая, обращает свое лицо к свету. Так устроен мир. Разве что человек, привыкший иметь дело с маслом и катыком, сравнил бы небо скорее не с перламутром, а с топленым молоком.

Пустынная дорога, по которой бодро вышагивал старый Эталмас, тянулась вдоль реки на север, но кто же будет смотреть в сторону полуночи, когда восходит солнце? Тем более когда идешь один в предрассветной тишине. На обратном пути станет веселее. Дорога наполнится повозками, всадниками, пешеходами, и никому нужды не будет вертеть головой в сторону реки или пустыни. Да и что там увидишь при свете дня? Даже суеты и той нет. Вода, песок и вечное небо.

Чего же сейчас ищет среди спящих холмов взор одинокого путника? Он обращается к небу. К собственной душе.

Даже песня не идет в грудь в эту молчаливую пору. Кому заблагорассудится горланить посреди этой пронзительной тишины, когда даже шаги мула по пыльной дороге отдаются далеко-далеко?

Эталмас спешил. Вот-вот донесутся призывы азанчи с минаретов Богохранимого Сарая и начнется новый день. Нужно успеть добраться до молочной лавки на большом базаре, куда уже который год каждый день ни свет ни заря старый кипчак отвозил вечерний и утренний удой. Утренний в кувшинах, вечерний в бурдюках. Ради утреннего он и поднимался в такую рань. Свежее молоко прямо из лавки отправлялось к покупателям за неплохую цену. Чуть замешкаешься, не дай бог потом свернется при кипячении и оставит какого-нибудь уважаемого и небедного человека без привычных лакомств, которые можно приготовить только из свежего молока. А за что, спрашивается, он платит хорошие деньги?

Вот и спешит в предутренних сумерках по пустынной дороге неутомимый Эталмас.

Его уже частенько называют старым. Это хорошо. Жизнь дается каждому, старость – тем, кому повезло. Молочник уже дожил до внуков.

Быстро летит время. Кажется, вот только что он, маленький мальчишка, был привезен в город Сарай, который тогда был еще совсем невелик, да и Богохранимым звался редко, а уже минуло четверть века. Или, пожалуй, чуть больше.

Тогда в степи было голодное время. То неурочные холода, то бесконечные дожди. Погибал скот, родители продавали своих детей, чтобы хоть так уберечь их от смерти. Продавали за бесценок, чтобы с рук сбыть. Словно вороны на падаль, слетались стервятники в человеческом обличье.

Купленных в степи детей они везли на продажу генуэзским купцам. Вообще-то всех людей из закатных стран обычно называли франками. Или фрягами. Но тогда почему-то запомнились именно генуэзццы. Они грузили купленный по дешевке живой товар на большие корабли и увозили куда-то за море.

Тогда и попал в Сарай совсем еще юный Эталмас. Его с другими такими же невольниками поместили в охраняемом дворе, откуда должны были, словно скот, погрузить на корабль. Однако на скрижалях судьбы было начертано иное. Хан Тохта прогневался на то, что чужеземцы без его ведома скупают детей в степных Улусах. Да еще продают их персидским ильханам, с которыми он в ту пору крепко не ладил. В один прекрасный день во двор, где томились невольники, пришли суровые ханские нукеры и увели дрожащего хозяина с веревкой на шее. Многие из его слуг разбежались. Эталмас сам видел на пристани, как на большом корабле франков поднимали знамя с ханской тамгой.

С тех пор много воды утекло в великой реке. Та пристань разрослась, обстроилась складами, конторами, караулками. Каждое лето приходят туда сотни судов из-за Бакинского моря и потом уходят обратно. Теперь пристань называется Красной. Так повелось у монголов. Красный у них юг. Запад – белый, восток – синий. Север, куда сейчас уходила дорога под ногами молочника, – черный. Наверное, правильно. Как еще именовать полуночные страны, которые ученые мужи зовут Страной Мрака?

Близ Красной пристани выросло несколько кварталов. Черкесский, ясский. Отдельный квартал, куда на лето приезжают из-за моря арабские купцы из обоих Ираков. Он единственный в Сарае обнесен крепкой стеной, потому что на зиму его обитатели уезжают, оставив лишь склады и сторожей.

Здесь тоже есть свои базары и молочные лавки. Но путь Эталмаса лежит дальше, на большой базар. Охотников до свежего молока, согласных платить за него хорошие деньги, не так уж много, и живут они обычно ближе к ханскому дворцу. Теперь уже, наверное, правильно говорить – бывшему ханскому дворцу. В прошлом году хан Узбек, да продлится его царствование, построил себе новую столицу, выше по реке. Туда переселились и многие его приближенные.

К счастью, парного молока покупать меньше не стали. Хозяин лавки объяснил это так. Разные эмиры и вельможи и раньше среди покупателей не числились. У них собственные угодья вблизи Сарая. Пастбища, покосы. Множество слуг. Так что молока своего у них хоть залейся. А в лавках его товар брали больше те, кому скотом заниматься было не с руки. Купцы, ремесленники. У многих ведь в городских дворах едва хватало места, чтобы лошадь поставить. А у иных и того не было. Им сподручней молоко покупать в лавке.

Что ж. На то он и город. В мясных лавках ведь тоже цена на ритль мяса доходит иной раз до двух даньгов. А совсем недалече в степи можно целого барана купить почти за те же деньги. Там все по-другому.

Эталмас вспомнил свое далекое детство и улыбнулся. Сказал бы кто тогда в степи пастухам, что можно молоком торговать! Посмеялись бы. Сказали – иди еще зимой снегом поторгуй. Там даже мясо продавать некому. Режет человек барана, если за несколько дней не съесть, испортится. Вот и угощает всех соседей. Потом они режут – его угощают. А молоко? Творогу у всех было невпроворот. Сушили. Кто мог, подсаливал.

В городе всему находится сбыт. За хорошую цену. Пройдись-ка по лавкам! Одного съестного столько, что перечислять будешь до полудня. Тут тебе и сушеный урюк из-за Бакинского моря, и изюм, и айва. Драгоценный чай, дарующий бодрость, из совсем уже дальних краев. Спроси орехов: тебе сразу – каких? Миндаль, фисташки, греческие или фундук? В мясной лавке тоже просто мясо не спросишь. Тебе молодого, старого? Ногу, лопатку, шею, ребра? Да и в молочной лавке такая же история. Эталмасу повезло – есть спрос на парное молоко, а вечерний удой хозяин берет на каймак. Затапливает его на медленном огне и ставит в холод. С самого утра на продажу. Много желающих купить и поесть на завтрак с горячей лепешкой.

Нехитрое на первый взгляд дело, но только для несведущего человека. Дров нужно много, а они в Сарае дороги. Так что, если нет своей руки на Булгарской пристани, где торгуют лесом и можно брать по сходной цене всякую щепу, то овчинка не будет выделки стоить. Еще нужен хороший ледник. Глубокий-преглубокий погреб, который с зимы набивают льдом. Тоже дело хлопотное. Места много требуется, да и город не степь. Лед приходится привозить. Опять расход.

Сам Эталмас в молочники тоже не вдруг пробился. После изгнания генуэзцев его отдали одному знатному человеку. Тот определил мальчика за скотом ухаживать. Имелись у него свои луга близ Сарая, вдоль реки. Тогда еще с этим проще было – город только начал разрастаться. Скота полно, молоко девать некуда. Через несколько лет, когда уже при хане Узбеке Сарай стал быстро пополняться приезжим народом, появился покупатель, который приезжал за молоком. Эталмас тогда договорился с приказчиком, чтобы взять коров на оброк. Тому это понравилось. Никакой головной боли, знай себе получай раз в год деньги. Эталмас не возражал бы платить и чаще, но управитель был рад избавиться от лишних хлопот.

Со временем ловкий кипчак сообразил, что не только сочные заливные луга годятся, чтобы коров кормить. Молодая зелень из ничейных кустов вдоль реки ничем не хуже. Да и сено можно покупать – стали привозить по реке на продажу. Так Эталмас совсем ушел на вольные хлеба. Стал совсем сам себе хозяин. Теперь торговал только молоком. Каждое утро отвозил в лавку. Туда пешком, с парой груженых мулов на поводу. Обратно налегке с деньгами и базарными покупками.

Сегодня с ним увязался любимый пес. Эталмас с детства любил собак. Это у него из степи. Там собака – верный помощник. Сторож. Без нее не уберечь скота, потому так ценятся хорошие волкодавы. Это здесь в городе ученые муллы могут твердить, что собака – нечистое животное. Люди, живущие за глиняными стенами, плохо понимают людей, живущих за войлочными. Было время, когда ханы так и делили своих подданных. Больше всего ценили тех, кто за войлочными. Не мудрено. Сами ханы тоже были из них.

Это теперь настроили дворцов из кирпича. В дедовские юрты отправляются только на лето. Сам хан Узбек теперь султан, защитник веры арабов. Богохранимый Сарай просыпается и засыпает под голоса азанчи с многочисленных мечетей. Новая вера принесла с собой новую силу – силу денег. Силу, перед которой склонились отважные воины из привольной степи. Из-за войлочных стен.

Вот и Эталмас живет сейчас в кирпичном доме. Дай ему лук – с десяти шагов ишаку в задницу не попадет. А ведь было время – птицу на лету бил. В городе это умение ни к чему.

Сторожевые псы здесь тоже больше для лая. Чтобы чужих встречать. Волков в окрестностях Сарая немного, да и те людей боятся больше, чем люди их.

Эталмас держал небольшого, но крепкого пса бледного окраса. Подобрал щенком прямо на городской улице. В отличие от тех, кто считал, что собака должна искать пропитание сама, хорошо кормил, благо лишнего молока и творога хватало. Пес платил хозяину самой преданной любовью. Ни на шаг не отходил. Вот и теперь увязался с ним в город. Вроде охраны.

Хотя какая охрана? В державе славного хана Узбека правят закон и порядок. Эталмас даже кинжал с собой не берет, только небольшой нож, которым писцы калам очиняют. Хоть и возвращается обратно с кошелем денег. Страшно даже подумать, что какой-нибудь несчастный осмелится напасть на путника в фарсахе от городской стражи. Поэтому, когда пес тревожно заскулил, молочник удивился.

Собака убегала вперед и теперь стремительно бросилась к хозяину с настойчивым повизгиванием. Потом снова повернула в сторону от дороги. Явно нашла что-то и хотела показать. Эталмас остановил мулов и пошел за ней. В нескольких шагах, в придорожных кустах лежал человек.

Молочник осторожно приблизился. Человек был мертв. Это стало ясно, едва Эталмас до него дотронулся. Рука коснулась холодного окоченевшего тела. Одет покойник был во все в черное. Штаны, кафтан, плащ. Даже тюрбан на голове, обвязанный платком. Уткнулся лицом в землю, вцепившись в нее скрюченными мертвыми пальцами. Крови видно не было.

Старый кипчак замер в нерешительности. Тело лежало в стороне от дороги. Если бы не собака, он скорее всего и не заметил его. Тем более что еще не совсем рассвело. Сразу пришла мысль вернуться к мулам и поскорее убраться подальше, оставив разбираться со всем этим тех, кто наткнется на тело уже при свете дня, да еще при свидетелях. Эталмас присел на корточки и внимательно осмотрел траву. Никаких следов. Человек сам сошел с дороги, чтобы умереть здесь. Молочник перевернул тело и в ужасе отшатнулся.

Лицо мертвеца было повязано черным платком. Таким же черным, как и его остальная одежда. Одни глаза выглядывали. Но не это испугало молочника. Остеклевший взор покойника был полон такого ужаса, словно тот увидел в последний миг нечто невероятно страшное.

Вокруг висело мертвое безмолвие холодных предрассветных сумерек. Страшные безжизненные глаза пристально смотрели в ночную тьму, мрачно нависшую за спиной кипчака. Будто именно там видели нечто, способное убить одним только своим видом. Эталмас втянул голову в плечи, словно боясь обернуться.

Что могло так испугать одинокого путника на ночной дороге?

В этот самый миг до него донесся крик азанчи. Потом еще один, более далекий. За холмом раздалась перекличка ночной и дневной стражи. Лучи ласкового солнца коснулись лица, прогоняя наваждение.

Легкий ветерок сладко пах молодой полынью.

Скорее! Скорее нужно вернуться на свою дорогу, оставив ночных демонов тем, кто должен раскрывать их страшные тайны!

Схватив повод, Эталмас бодро преодолел подъем на невысокий холм, скрывавший от него городскую заставу и зычно прокричал во весь голос: «Караул!»

II
Собака берет след

Пятница – особенный день для правоверного. Благочестивый человек старается не пропустить намаз в соборной мечети. Рыжий Хасан всегда соблюдал эту традицию неукоснительно, как бы ни мешали земные заботы.

Кто, как не торговец молоком, знает ненадежность и суетность человеческих упований! Чуть зазеваешься, и твой нежный товар превратился в свернувшуюся жижу, цена которой измеряется уже не в звонких серебряных даньгах, а в потемневших медных пулах. Избежать этого невозможно, и за долгие годы Хасан не раз отправлял содержимое очередных кувшинов и бурдюков на творог. Просто чтобы не выбрасывать. Творогом он не торговал. Сам ел, кормил слуг или угощал соседей, бедняков.

Слава лучшего молочника Сарая Богохранимого пришла к нему не сразу. И далась нелегко. Хасан всегда делал ставку на самый дорогой товар. С той самой поры, когда еще совсем зеленым юнцом, только-только отпустившим коротенькую бороду, поселился в этом дивном городе на берегу великой реки. С тех пор пристало к нему и прозвище Рыжий. Хасан красил волосы хной. Для новых соседей это казалось непривычным. Тогда многое было по-другому.

Город только начинал расти, наполняясь приезжими не только из разных уголков бескрайнего Улуса Джучи, но и иностранцами. Такими, как сам Хасан. Он перебрался сюда из царства ильхана Олджейту, из-за Бакинского моря. Тогда владыка Персии после многих лет вражды протянул руку дружбы могучему повелителю Кипчакской степи Тохте и граница между этими державами вместо военных разъездов покрылась палатками торговцев.

Хасан в ту пору пытал счастье в другой молодой столице, городе Сольтание, возводимой Олджейту на месте, облюбованном еще его отцом. Однако дела не шли. Для хорошего начала нужны деньги, связи и знакомства. Откуда они у бедного пастуха с гор? Здесь Хасана все считают персом. Он и сам так себя называет, хотя по рождению он курд. Многие его родичи были весьма известными в родных горах разбойниками, охотниками за караванами. Никому из них этот промысел не принес ни богатства, ни счастья.

Хасан с детства привык иметь дело с молоком. В горах его девать было некуда, поэтому делали на продажу сыр, который возили на базар в ближайшем городишке. На большую семью того, что давал тощий скот, не хватало, и братья один за другим отправлялись искать лучшую долю. Настало время и Хасана.

Как раз тогда стали строить новую столицу, куда и направил стопы трудолюбивый юноша. Служил в лавке, торговал сырами и брынзой. Изучив тонкости ремесла, стал мечтать о своем деле. И как-то раз разговорился с зашедшим в лавку купцом. Тот как раз приехал из-за Бакинского моря и всячески расхваливал те края за большие возможности, представлявшиеся там предприимчивому человеку. К нему на службу и нанялся Хасан.

На новом месте юноша сразу понял, чем нужно заниматься. Торговать молоком здесь тогда было, что снегом зимой. Многие переселенцы из степи не отступались от прежних привычек и старались держать свой скот. Сыру тоже предпочитали сушеный творог, которого у всех было в изобилии. Однако те, кто приехал ненадолго по делам, ходили за едой на базар. Среди них было немало земляков. При этом небедных.

Вот Хасан и придумал продавать им известное персидское лакомство – фалуде. Молока – залейся, ягод, фруктов на рынке полно. Сахар есть. Оставалось найти лед. Вся прелесть этого изысканного кушанья в том, что оно холодное, потому так и ценится в жару. А зной в Сарае летом стоит не хуже, чем в персидских пустынях. Там лед привозят с гор. Рядом.

Скоро предприимчивый юноша выяснил, что здесь многие устраивают ледники в погребах. Выпросил себе уголок за небольшую плату, вот и нашелся выход. И дело пошло! Да так, что он и сам не ожидал.

Приезжих из обоих Ираков в Сарай на лето собиралось великое множество. Скоро они обустроили для себя целый квартал. Да еще корабельщики с Красной пристани к Хасану хаживали, да так, что он не поспевал лакомство замешивать. Цену покупатели давали такую, что по ту сторону Бакинского моря и во сне не могла привидеться, вдобавок платили вперед.

Осенью, когда все любители фалуде уплыли домой, Хасан уже заработал достаточно, чтобы устроить собственный ледник. Да и в самом Сарае появились любители заморского яства. Полно среди них было таких, кто и своим скотом владел, и с молочниками отродясь дел не имел. Однако чаще попадались те, кто, помимо персидских сластей, покупал и обычные продукты. Заодно Хасан присмотрелся, чем живут собратья по цеху из кипчаков. Стал каймаком приторговывать.

И сразу сообразил, что самому с этим возиться не след. Договорился с добросовестными хозяевами из булгарского квартала, чтобы затапливали сливки. Им там сподручнее с дровами. На Булгарскую пристань с верховьев каждую весну сплавляли великое множество леса. Для строительства и на дрова. Потому знатоки говорили, что нет жарче бань, чем у булгар. Конечно! Дрова-то свои.

Таким вот и был путь Рыжего Хасана из приезжего оборванца в первые молочники столицы Улуса Джучи. Послушать, так все просто. Только – скоро сказка сказывается…

Взять хоть молоко. Нужно самое свежее, а как уберечься от недобросовестных продавцов, что норовят влить старый удой? Завел порядок: утреннее молоко – только в кувшинах. На каждом кувшине метка продавца. Свернулось – прощай. Такую цену, как Хасан, за свежее молоко больше в Сарае никто не даст.

Товар хозяин всегда принимал самолично. Вставал ни свет ни заря. Часть товара сразу шла покупателям, часть – в переработку. Остальное спускалось в ледник.

Это давно не был тот погреб, что обустроил Рыжий Хасан четверть века назад. Этот ледник он купил у одного хозяина постоялого двора, которому тот достался от тестя. Тесть был знаменитым колодезным мастером. Имя его уже забылось, зато легенды о нем ходили до сих пор. Говорили, что он знался с нечистой силой. Некоторые божились, что собственными глазами видели, как он приносил дань подземным духам.

Этот мастер и устроил тот самый ледник, что приобрел Рыжий Хасан. Про холодное подземелье немало досужих слухов ходило по Сараю. Известно было, что погреб этот двойной. Под верхним подвалом есть еще один. А уж там в самую жару такая стужа, что вода, когда ее туда приносишь, обращается в лед. Хасану такие разговоры нравились. Покупателей привлекают.

Кроме того, была у молочника еще одна тайна. Лакомство, которое, кроме него, никто не умел готовить. Даже приезжие чужеземцы такого не видывали. Дивились. Яство это так и называли – «Сливки Рыжего Хасана». Было это кушанье густое, как масло или топленые сливки. На каймак похоже. Ели его ложкой. Даже мазать можно было. Для вкуса добавляли ягоды, сахар, орехи. Только в отличии от фалуде не походило оно на лапшу. Куда нежнее.

Стоило лакомство немалых денег, но желающие всегда находились. Обычно делалось оно на заказ. Многие пытались узнать секрет этого кушанья. Не только завистливые молочники, но и повара знатных и влиятельных богачей. Да только все впустую, так ни у кого и не получилось. Хоть самые настырные выяснили-таки, что добавляет в него Рыжий Хасан яйца.

Все это попахивало колдовством не хуже таинственного ледяного погреба, остужаемого духами.

В пятницу, во второй день месяца шаабан 734 года от переселения пророка Мухаммеда из Мекки, Рыжий Хасан торопился особенно. Нужно было успеть к намазу в соборной мечети, а путь туда был от большого базара неблизкий. В отличии от большинства сарайских мусульман, державшихся ханифитского толка, купец, как истинный выходец из Персии, ходил в мечеть почитателей потомков халифа Али. Была она в черкесском квартале, у Красной пристани, и собирался туда самый разный народ. Из пришлых и приезжих. Завтра там должны будут отмечать день рождения имама Хусейна, внука пророка. Праздник особенный, не для всех. Потому нужно будет обязательно отметиться между своими. Их в Сарае было немало, но они старались глаза не мозолить, а многие вообще держались скрытно. К тому же часто между собой не ладили. Шииты – секты. Что тут поделаешь! Много их убралось в Улус Джучи, привлеченных веротерпимостью здешних правителей, исстари чтущих заветы Ясы.

Дела неожиданно застопорились. Не явился Эталмас, самый проверенный и добросовестный поставщик, с которым Рыжий Хасан благополучно ладил уже лет двадцать. Его молоко всегда отличалось особенным вкусом и отправлялось самым ценимым и привередливым покупателям.

Азанчи давно прокричал свой призыв. Дневная стража сменила ночную. Базар начал заполняться первыми покупателями. Эталмаса не было. Хозяин уж было решил, вздохнув, подбирать постоянным покупателям другое молоко, как ему пришлось замереть, открыв от удивления рот. Прямо к его лавке направлялся всадник из дворцовой стражи. В поводу за ним шли два мула, груженых кувшинами и бурдюками. Хасан без труда узнал имущество Эталмаса.

Подъехав, всадник, не спешиваясь, бросил поводья купцу.

– Принимай товар! Хозяин придет позже. – Он смерил Хасана суровым взглядом. – Свидетелей будем звать?

Тот суетливо кинулся к мулам.

– Разве я могу сомневаться в надежности ханской стражи? Все принимаю в целости и оплачу. А что с Эталмасом?

Стражник ненадолго замялся и неохотно пояснил:

– С сотником поехал.

Рыжий Хасан понял, что сейчас этот неразговорчивый кипчак уедет и оставит его терзаться от любопытства.

– Выпей кумыса, добрый человек, – заторопился он. – Ты ведь знаешь, у меня все самое лучшее. А ты поди умаялся за ночь.

Купец подал знак служанке и, не дожидаясь ответа, дерзко схватил коня за повод:

– Да спустись ты. Поди всю ночь в седле. Успеешь на свою службу. Такого кумыса, как у меня, ты нигде не найдешь. – И, обернувшись к слугам, бросил: – Соберите служивому курта с собой. Товарищей угостишь, – уже стражнику сказал он.

Случайные прохожие, увидев вооруженного всадника у молочной лавки, начали останавливаться.

– Что же это натворил наш Эталмас? Человек вроде почтенный, смирный?

Стражник, услышав про кумыс и курт, размяк. Какой кипчак не соблазнится? Теперь он уже явно не торопился.

– Тело нашел. Возле дороги. Совсем недалеко от заставы.

– Убитого?

– В том-то и дело, что непонятно.

Появился слуга с кумысом, и стражник с удовольствием слез с коня:

– Мы как раз на смену стражи подъехали к заставе. Слышим, караул кричат. Мы – туда. Только-только рассветало. Азанчи еще не смолкли.

Догадливый слуга принес кумыс в большом кувшине. За раз не выпить. Стражник осушил стакан и с удовольствием вытер усы. Теперь от початого кувшина он не уедет. Значит, хочешь – не хочешь, поддерживай разговор.

– А там человек мертвый лежит. Шагах в десяти от дороги.

Ядреный кумыс начал действовать на уставшего за ночь стражника, и разговор пошел веселее:

– Итлар, сотник наш, раньше ловчим был. Бывалый охотник. Пошел сам следы смотреть. Потом вернулся и говорит: «Кроме молочника, к нему никто не подходил. Да и сам он не шел от дороги. Шел, наоборот, со стороны пустыни. Ран никаких не видно. Вроде как своей смертью умер». Вот только…

Рассказчик сделал выразительные глаза и таинственно понизил голос:

– Лицо у него такое, будто испугался до смерти.

И, внушительно помолчав, добавил:

– А лицо у него повязано черным платком. И сам весь в черном. Не к добру. Рядом большая сума валялась. Пустая.

Видно было, что стражнику рассказывать больше нечего. Но кумыс в кувшине еще оставался. Он тяжело вздохнул:

– Вот так и получается. Шел человек, замотанный во все черное по самые глаза. Шел ночью к дороге со стороны пустыни. Однако совсем недалеко от города, будто заставу обходил. Да еще нес с собой зачем-то пустую суму. Потом увидел что-то и умер. От страха.

– А Эталмас что? – напомнил Рыжий Хасан.

– Да нет, ничего, – усмехнулся стражник. – Кабы не собака, так и дела до него никакого бы не было. А тут сотник и спроси: «Твоя собака по следу ходит?» Попробовали – вроде взяла. Вот и пошли в сторону пустыни. Ну ваш Эталмас, знамо дело, запричитал – молоко! Скиснет же! Тут меня и послали его тебе доставить.