Kitobni o'qish: «На разломе двух времён. 80-е»
Руководитель проекта A. Рысляева
Арт-директор Л. Беншуша
Дизайнер М. Грошева
Корректор И. Астапкина
Компьютерная верстка Б. Руссо
Фотоматериалы предоставлены автором, а также агентствами East News, Fotodom.ru, ТАСС, «Коммерсантъ»
© С. Васильев, 2018
© ООО «Интеллектуальная Литература», 2018
Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).
Горловка
(1974)
Мы вернулись в Горловку, когда мне было 9 лет.
После сибирского городка нефтяников, состоявшего из деревянных домов, посреди болот и тайги, шахтерский город Горловка показался мне огромным. Тут у нас была трехкомнатная квартира на пятом этаже хрущевки.
Из таких же обычных пятиэтажек состоял весь район. Но расставлены дома были как-то по-особому и образовывали своего рода внутренний двор, на него и смотрели подъезды соседних пятиэтажек. Там были устроены две асфальтированные площадки: на одной мы играли в футбол, а на другой летом крутили кино. Это сильно меня тогда удивило. На площадке стояли крашеные деревянные скамейки и сцена, я долго не мог понять, зачем они тут?
И вот как-то вечером, в субботу, когда солнце уже заходило за тополя, во двор въехала машина и какие-то важные люди стали устанавливать кинопроектор и натягивать экран. Постепенно из домов стали выходить жители ближайших пятиэтажек и рассаживаться там, кто семьями, кто в одиночку.
– Что сегодня привезли? – спрашивали они у киномеханика.
– Узнаете еще, – важно отвечал тот, устанавливая свои бобины. А когда уже совсем темнело и в горловский двор приходила вечерняя прохлада, механик наконец-то включал свою «шарманку».
Все начиналось с «Фитиля». Потом шла серия «Ну, погоди!» или «Ералаша», и только после этого вступления киномеханик запускал какую-нибудь старую советскую комедию или новый индийский фильм.
«Зита и Гита» под вечерним небом, среди тополей и как будто расступившихся пятиэтажек, среди друзей и соседей…
Во время сеанса все, дети и взрослые, громко смеялись, болтали, переживали и охали, а девчонки визжали, когда в белую простынь экрана вдруг врезалась летучая мышь – в Горловке летними ночами много летучих мышей.
По утрам наш двор оглашался дребезжащим звоном колокольчика – это приезжала «молочка» со свежим молоком или мусорка. Мы с сестрой постоянно спорили, как разделить эти обязанности: понятное дело, идти за молоком было приятнее, нежели выносить мусор.
Молока в Горловке тогда было очень много. Его привозили каждое утро во двор на «молочке», но можно было пойти за ним и в магазин. Там за продавщицей висел большой плакат: «Жить возможно, скажем прямо, без вина и табака, но никто с времен Адама жить не мог без молока!».
В стену была встроена огромная стеклянная колба, высотой метра в два. Продавщица нажимала кнопку, и молоко начинало наполнять емкость за стеной. Белый уровень в колбе поднимался все выше и выше, и очередь пристально следила за ним. По уровню в колбе ты мог понять, хватит ли тебе молока, стоит ли еще стоять в очереди или можно уходить.
Но больше всего мне нравилось молоко в треугольных пакетиках. Оно, наверное, по качеству уступало, но хотелось купить именно его. В нем было что-то современное, городское, почти столичное.
Автомобилей в нашем дворе было только два – у нас и у наших соседей с первого этажа.
За год до возвращения на большую землю отец купил свой первый и единственный автомобиль – новенькие «Жигули». За эту «копейку», он отдал почти все, что заработал на севере, и очень любил свою машину. А у соседа с первого этажа была длинная белая «Волга». Он купил ее, работая в Алжире по какому-то советскому контракту.
Других авто в нашем дворе не было, и потому мне казалось, что мы очень богаты. И действительно, у нас было все, что «полагалось» в советской семье: кассетный магнитофон, холодильник, черно-белый телевизор, автомобиль.
Через год после возвращения родителям дали шесть соток, и отец стал строить «дачу». Когда он достроил свой домик на Гольме и три ряда виноградника начали давать урожай, это был уже полный комплект типовой советской мечты.
Где-то к концу 70-х нам наконец провели и телефон, очередь на него, была почему-то самой длинной и хлопотной. Нам дали один номер на двоих с соседями, и когда телефон звонил, нужно было сначала узнать, кому звонят: нам или им?
Я считал тогда нашу семью очень продвинутой и вообще – «повидавшей мир». Когда нам с сестрой не было и года, отец уехал на заработки в Сибирь, в Нижневартовск, где только начинали добывать самотлорскую нефть. Он поехал туда за «длинным» сибирским рублем и сразу забрал жену с детьми. Каждое лето мы летали обратно на большую землю и отдыхали в разных пансионатах, на Черном море. Это было тогда очень круто – мало кто из детей-сверстников летал на самолетах и редко кто видел море. И потому мне казалось, что мы были очень обеспеченными.
Но самыми богатыми в городе, конечно, считались шахтеры, загадочные люди с черными-черными глазами. Шахтеры были самыми уважаемыми людьми и потому – самыми состоятельными. Они казались мне исполинами, великанами с широкими плечами и мозолистыми руками.
Шахтер – это сила, шахтер – это слава, почет и богатство.
У каждого шахтера были «Жигули» или «Волга», так считалось вокруг.
Горловка – шахтерский город, там много терриконов шахт, и по окружающим железнодорожным путям круглосуточно шли бесконечные эшелоны с углем. Но почему-то самих шахтеров я видел редко. Среди наших знакомых их не было, они не жили и в нашем дворе. Я редко встречал их в автобусах, троллейбусах и трамваях, а их невозможно было бы пропустить или с кем-то спутать. И потому шахтеры, как люди, как класс, как натура, так и остались для меня загадочными исполинами с отбойным молотком на плече, с черным обводом глаз и светом фонарика на каске во лбу.
Наш двор
(Конец 1970-х)
Каждое лето на небольшой пятачок внутри нашего района, рядом с маленьким колхозным рынком, приезжал немецкий цирк. Пустырь был своего рода нерегулируемым перекрестком, перепутьем тропинок и дорожек на пути из дома в школу, из дома на рынок, с рынка в кулинарию или из школы в музыкальный салон.
И вот в один из жарких летних дней на этот исчерченный тропами пустырь вдруг начинали съезжаться никелированные автомобили, автобусы и передвижные дома на колесах, яркие, громкие и иностранные.
Все начиналось с процедуры подъема шатра.
Ставились огромные высокие мачты, они крепились к земле стальными тросами и потом с помощью больших лебедок ловкие стройные ребята начинали поднимать сам шатер.
Посмотреть на это зрелище собирался весь район. Красивые, атлетичные немецкие парни быстро и деловито сновали между мачтами: кто-то крутил лебедки, кто-то крепил столбы. Завтра они переоденутся в красивую цирковую форму и превратятся в акробатов, клоунов или фокусников.
На целый месяц летний цирк из ГДР становился центром нашего мира. Вскоре мы уже узнавали циркачей в лицо и знали, как зовут каждого из них. Немецкий цирк в районном центре простого шахтерского городка не смотрелся тогда чем-то удивительным. Это казалось нормой, что к нам приезжают иностранные артисты.
Поражало только одно – их модная одежда.
ГДР – социалистическая страна, как и мы, но у них все было по-другому. Они ходили в джинсах и жевали жвачку. А у нас джинсы были в редкость, и жевательные резинки в ярких обертках относились к разряду заветной детской мечты. Мы меняли на них все, что возможно, а потом, во дворе, уже обменивались между собой.
Все наше детство прошло во дворах. Мы постоянно были там чем-то заняты: футболом, хоккеем, а каждый год к нам приходила какая-нибудь новая дворовая игра.
В тот сезон мы играли в «подкрышки». Для этой игры нужно было иметь небольшую свинцовую биту, размером со спичечный коробок. Ты целился и кидал биту в небольшую горку, составленную из сплюснутых бутылочных крышек из-под лимонада. Если ты попадал и разбивал горку, то все крышки были твои. Если мазал, то биту кидал другой. Если никто по горке не попадал, то ее разбивал игрок, чья бита упала ближе всех. А далее, все поочередно, били своими битами по крышкам, лежащим на земле. Если крышка переворачивалась с первого удара – она твоя. Если нет, то ход передавался следующему.
Задача игры – выиграть как можно больше крышек. Выигранные крышки – твое богатство, «валюта», с которой ты ходил из одного двора в другой – заработать еще или, наоборот, проиграть.
Чтобы крышку ударом свинцовой биты было трудно перевернуть, ее нужно аккуратно и ровно сплюснуть. Лучше всего крышки «выпрямлялись» под колесами трамвая.
Мы раскладывали их на рельсах в ряд и ждали очередного трамвая. Когда он с грохотом проносился, отполированные тяжелым колесом крышки со звоном разлетались по сторонам.
А через год модным стало играть в «банки». Там роль крышек играли большие банки из-под краски, из них сооружалась высокая горка. Вместо биты – железный прут. Это была уже более взрослая игра, ведь прут был тяжелый. Не дай бог попасть им случайно в кого-нибудь из игроков.
Цель игры – попасть точно в банки. Если с первого удара никому попасть не удавалось, все продвигались на шаг вперед и опять кидали прут в банки. От меткого удара они с грохотом разлетались по сторонам.
Эта игра – что-то типа русской лапты, только на смену деревянной палке пришел железный прут, а на смену деревянным «городкам» – железные банки.
Рабочие кварталы придумывали своим детям новые игры из старых народных забав.
Детские мечты
(1970-е)
В детстве я хотел быть космонавтом.
Мы росли в то время, когда каждого нового космонавта все знали по имени и в лицо. По возвращении с орбиты им обязательно давали звезду Героя Советского Союза, и все мальчишки хотели стать космонавтами.
А еще… я хотел уйти на войну, чтобы вернуться оттуда героем. Это была такая тайная мальчишеская мечта – когда вся школа, мальчишки и девчонки, собираются 1 сентября на линейку перед школой, а тут из-за угла выходишь ты, весь в орденах и медалях.
Нашими кумирами были космонавты и ветераны той недавней войны, увешанные боевыми наградами.
Чуть позже я решил стать следователем, кем-то средним между Томиным и Знаменским из «Следствие ведут знатоки», где «наша служба и опасна, и трудна», а от тебя требуются смелость и ум! И только после следователя я наконец-то решил стать ученым.
Это представлялось мне примерно так. Где-то далеко в лесу стоит большой дом. Лес дремучий, еловый и бесконечный. Форму дома я не помню, но он был теплый и с камином.
Там я буду творить и что-то изобретать!
А раз в год возвращаться из лесного дома в город с новым очередным открытием!
P.S.
Вот такими были наши детские мечты в застойные 70-е – гремучая смесь из космонавта, солдата, следователя и ученого-физика.
Кто бы мог подумать, чем все это закончится…
Совок
Сегодня, оглядываясь назад, вспоминая уже далекие советские времена, хочется заострить внимание на двух великих социальных достижениях той эпохи.
Первое – зарплаты.
Каждый месяц, 5-го и 20-го, наши родители получали зарплату. В Сибири отец зарабатывал хорошо, в Горловке меньше. Он часто менял работу, на стройке тогда платили немного. Но зарплата была всегда и у него, и у мамы. Это работало как часы, день в день. Точно в срок каждый работающий человек получал свою зарплату.
В столичной Москве, Сибири, азиатских кишлаках, украинских селах и городах, больших и малых, в крупных министерствах и маленьких мастерских, школах, институтах, театрах и больницах многомиллионное работающее население Советского Союза получало свою зарплату и было абсолютно уверено в том, что в следующем месяце обязательно получит опять.
Это не было сплошной уравниловкой, в самой системе оплаты были сложные коэффициенты учета, различные КТУ (коэффициенты трудового участия), премиальные, аккордные. Система не отличалась простотой, но, главное, она была безусловной. Это настолько вошло в привычку, что никто не мог представить, что может быть иначе.
Это не воспринималось как чудо или сверхдостижение. За организацию такого порядка никого не награждали, никому не давали государственных премий, не вручали медалей и орденов. Это было обыденностью, нормой жизни. Все были абсолютно уверены: так было и так будет всегда.
Второе – детский отдых.
Каждое лето все школьники Советского Союза ездили в пионерские лагеря. Такой отдых не был обязаловкой, но все родители старались отправить своего ребенка в пионерский лагерь. Это было модно и стало постепенно общей нормой.
Каждое крупное и среднее предприятие имело свою базу отдыха. Между ними было своего рода соревнование, кто сделает свой пионерлагерь круче, чтобы их дети отдыхали в лучших местах. У одних лагеря были в лесу, у других на море. И летом десятки миллионов советских детей отправлялись отдыхать на природу в тысячи специально оборудованных баз отдыха.
Это было обычным делом, советской нормой. Иначе и быть не могло – все дети летом должны отдыхать на природе!
P.S.
Мы часто критикуем советский строй за его примитивность и убогость. Мы все время ищем образцы на Западе, пытаемся подражать ему, брать с него пример, якобы там все организовано гораздо сложнее и умнее.
Но что может быть сложнее, чем реализовать подобное? Чтобы каждый человек вовремя получал свою зарплату и каждое лето все дети непременно выезжали отдыхать!
А ведь это было у нас еще совсем недавно и называлось… СОВОК.
Пионерлагерь
(Лето 1978)
В первом лагере, куда нас с сестрой отправили родители, мне не понравилось.
Мы были еще детьми. Я плакал, уговаривал, чтобы нас забрали домой, но пришлось свыкнуться и дотерпеть. Все прелести пионерского лагеря осознаешь чуть позже, когда начинаешь разделять сверстников на… мальчиков и девочек.
Пионерский лагерь под Славяногорском – это легкие деревянные домики в сосновом лесу. В каждой комнате по восемь – десять кроватей. Туалет и умывальники на улице. Это воспринималось как игра, что-то среднее между «военной зарницей» и «походом».
Каждое утро начиналось с зарядки, построения и поднятия флага. Пионервожатые все время придумывали какие-то игры и состязания.
Из непременных был конкурс военной песни. Каждый отряд должен был со сцены исполнить какую-то песню, инсценируя ее текст.
Если мы выбирали «Землянку», то сооружали холм из коробок и ящиков, и накрывали этот мусор куском брезента, изображая военное укрытие. Весь отряд выстраивался за «холмом» и начинал петь:
«Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…»
А на сцене, усаживалась «одинокая девочка» и «поджигала» спичками дрова, изображая огонь в печи… На словах «Про тебя мне шептали кусты», отряд, стоявший за «холмом», начинал шуршать ветками, изображая шорох.
Но особо популярна была песня «Бухенвальдский набат».
Из отряда выбирали двух самых высоких и упитанных мальчиков, они должны были изображать «фашистов». Остальных одевали в потрепанную одежду, предварительно покрасив ее в полоску, чтобы напоминала арестантскую робу.
Когда в песне начинались слова
«Это жертвы ожили из пепла
И восстали вновь, и восстали вновь!..»,
отряд «арестантов» набрасывался на «фашистов» и выталкивал их со сцены.
Далее все «арестанты» выстраивались в ряды и с трагическими лицами, насколько это у них получалось, продолжали петь:
«Сотни тысяч заживо сожженных
Строятся, строятся в шеренги к ряду ряд…»
Эту песню мы исполняли из года в год. Мы инсценировали ее по-разному, меняли одежду, амуницию, но почему-то всегда к концу песни зал начинал хохотать.
Песня была серьезная и трагическая. Но то ли кто-то из «фашистов» получался уморительно смешным, то ли кто-то из «узников» был слишком упитанным для жертвы концлагеря, но всякий раз исполнение заканчивалось улыбками.
Вожатые шикали, ругались, грозились пальцем, но и сами в результате укатывались со смеху.
А главным событием пионерлагерной жизни была, конечно, вечерняя дискотека. Точнее – «танцы». Мы ждали их каждый день.
Первые мои «танцы» в пионерском лагере были под баян. В центре круглой танцевальной площадки на стул усаживался пожилой баянист и начинал играть. Через год гармониста заменил проигрыватель с пластинками, а потом на смену ему пришел и магнитофон. Репертуар менялся, но обязательно половина танцев были быстрые, половина медленные.
Мы, естественно, все ждали… когда же будет медляк?
Тут наступал томительный момент.
Вообще в течение всего летнего месяца в пионерском лагере шел постоянный процесс выбора, с кем «дружить», – обязательный, самый интригующий и волнительный элемент лагерной жизни.
Уже к концу второй недели все примерно понимали, кто с кем «дружит». Это было соревнование и соперничество.
Я помню, как пригласил на медленный танец девочку, за которой давно наблюдал.
Мы танцевали на пионерском расстоянии, вытянув руки, я держал ее за талию, а она положила мне руки на плечи. Но этого было достаточно, чтобы сразу после танца ко мне подошел какой-то шкет из младшего отряда.
Он толкнул меня плечом в сторону темного парка и сплюнув, тихо процедил:
– Не шелести.
Шкет был младше меня и ниже ростом, я не испугался, но он кивнул в сторону, где столпилась компания из трех-четырех крепких ребят.
– С ней хочет дружить Гарик, – прошептал шкет и указал мне на высокого крепкого пацана из старшего отряда. Он стоял в центре этой компашки.
Я гордо сказал, что мы пока не «дружим», но в любом случае это должен быть ее решение:
– Пусть выбирает она.
Мы потолкались в темноте плечами и разошлись.
«Дружба» заключалась в редких прогулках по дорожкам лагерного парка и случайных беседах наедине, раскачиваясь вдвоем на деревянных качелях.
К концу лагерной смены все мальчики и девочки были уже по уши в своих «дружбах», и расставание проходило трогательно и мучительно. Мы что-то говорили друг другу про вечную дружбу и что мы обязательно должны еще встретиться. Но автобус возвращал нас в город, родители разбирали нас вместе с чемоданами и развозили по домам, ставя точку на очередной лагерной смене.
Оставались только томительные воспоминания о «дружбе» и времени, которое не вернуть уже никогда…
Машина
(Лето 1978)
Автомобиль для отца был страстью и смыслом жизни.
Он купил его на свои «сибирские» деньги и очень им гордился. Все время мыл его и старался начистить до блеска. Автомобиль был тогда редкостью и придавал чувство состоятельности и свободы. Летом отец отправлялся на нем в путешествия по Украине и брал меня с собой.
Я безумно любил эти поездки. По сторонам проносились леса, поля, города. Мы часто останавливались у каких-то памятников, в новых и незнакомых местах, а ночью спали прямо в машине, кое-как разместившись на сиденьях. А по дороге отец «калымил», подвозя случайных пассажиров.
Эти неожиданные полулегальные заработки очень возбуждали отца. Он радовался им как ребенок. Я видел его азарт и сам включался в игру. Мне нравилось первым замечать на дороге голосующих людей, о чем я сразу радостно кричал отцу. А потом замолкал и ждал. Сколько нам заплатит этот «пассажир»? Отец никогда не называл цену.
– Сколько не жалко, – говорил он.
А потом радовался или огорчался, долго обсуждая, каким оказался этот случайный попутчик, жадным или щедрым, хорошим или плохим.
Постепенно эта «забава» со случайными заработками превратилась для него во второй источник дохода. Одной зарплаты на жизнь всегда не хватало. Работая прорабом на разных стройках в Горловке, по выходным он «калымил», зарабатывая что-то еще. Потом исчезал в гараже, пропадая там все выходные, что-то ремонтировал или конструировал приспособления, чтобы чинить машину было легче.
Сдать машину в ремонт было почти невозможно. На единственной в области станции технического обслуживания была огромная очередь, да и всякий ремонт стоил огромных денег, обычной зарплаты на это не хватало. Отец чинил все сам, с трудом выискивая нужные детали и запчасти. Все тогда чинили свои авто самостоятельно.
Гаражный кооператив на окраине Горловки у подножия террикона шахты был важным местом, где собиралась «состоятельная» часть мужского населения нашего шахтерского городка. Там они встречались по выходным, обсуждали новости, играли в домино и выпивали. Там они чувствовали себя хозяевами жизни, свободными людьми.
Но легковых автомобилей в городе было мало, и периодически городское начальство накладывало на «свободных» автовладельцев необычную повинность – предоставить свои личные авто для государственных или партийных нужд. В момент прохождения техосмотра в ГАИ тебе могли неожиданно приказать посадить в салон какого-нибудь начальника и возить его бесплатно по городу, куда тот укажет.
Однажды на эту странную «барщину» напоролся и отец. Мы заехали в ГАИ, думая быстро управиться с осмотром, чтобы потом ехать на дачу. Была суббота, выходной день. Но офицер-гаишник вдруг подвел к нам даму, начальницу из горкома партии, и сказал, что мы должны повозить ее по строительным объектам, которые были в разных концах города.
Отец опешил, но делать было нечего, иначе талон техосмотра ему не дадут.
Унизительность ситуации была еще в том, что на заднем сиденье в этот момент находился я.
– Кто эта тетя? – шепотом спросил я у отца.
Он ничего мне не ответил, а лишь зло отвернулся в сторону и с этим демонстративно злым выражением лица ездил весь день. Неловкость ситуации с использованием чужого автомобиля с ребенком на заднем сидении чувствовала и она, но в горкоме партии автомобилей не хватало, а город был большой.
P.S.
Так я впервые узнал, кто такие «начальники», а потом и наслушался от отца, как он к ним относится…
