Kitobni o'qish: «Знаки-Собаки», sahifa 4
Дара до утра спала плохо. Ее собачьи обрывочные сны сопровождались погонями и преследованиями.
Глава 22.
Полковник ушел рано, зато Лора поднялась с постели, когда Дара уже еле терпела. Отвыкшая от собаки женщина забыла, что питомцу надо во двор, и только скуление и приглушенный визг четвероногой обитательницы, наконец, разбудили в ней хозяйский долг.
После обеда Лору пригласили в парикмахерскую, и Дара осталась одна. Женщина убежала, забыв налить собаке воды. В короткой экскурсии по дому Дара задержалась в ванной комнате. В Лориных апартаментах система водных шлангов и кранов была устроена иначе и была составной частью гигантской белой кастрюли. По бокам белого сооружения состояли маленькие пузатые мальчики с крылышками, как у птиц. Сделаны толстячки были из того же материала, что и «каменная Лора». Чтобы удостовериться в этом, Дара с опаской подкралась к одному из мальчиков и обнюхала его.
«Как каменная Лора, как каменная!» – подумала собака. Несмотря на свою неподвижность, отсутствие запахов и вибраций, присущих живым людям, мальчики выражали настроение, похожее на детскую шалость. Это приостановило желание Дары забраться внутрь посудины.
Дара улеглась на холодный пол и прикрыла глаза, оставив едва заметные щелочки. Ей хотелось узнать, как поведут себя изваяния по краям ванной. И час, и другой ничего не происходило. Но после этого фантазия животного разгулялась.
Полет собачьей мысли был спровоцирован жаждой. Пол под ней прогрелся настолько, что не давал больше живительной прохлады. Было ясно, что необходимо открыть кран, и пойдет вода. Вот только каменные озорники сдерживали ее решимость. Негодники все время шутливо посматривали на Дару.
Собака стала озираться, присматривая место для отступления. Тут, на противоположном конце белой посудины, она увидела еще двух каменных мальчиков. Оба стояли, смиренно убрав крылья за спину, и со сложенными у груди руками были обращены к озорникам. Дара нашла эту позу очень похожей на молящегося Хозяина. Ей передалось ощущение уверенности, которое всегда присутствовало, когда хозяин с закрытыми глазами взывал к «каменной Лоре».
Один мальчик был очень трогательным. Его крылышки были безропотно опущены и прижаты к телу. Он выглядел более хрупким, чем упитанные проказники и даже чем его братик с молитвенным лицом по правую сторону.
Утверждать, что животное хоть сколько-то понимает в искусстве, поступок большой смелости. Особенно в будуарной скульптуре. Но чувствовать дружелюбное и враждебное искусство собака вполне способна. А этот трогательный ангелок с вознесенными руками – он будто упрашивал своих строптивых братьев не насмехаться над Дарой и вообще серьезнее относиться к своей жизни. Ангелок сразу попал в друзья, его братик справа – просто хороший каменный мальчик. Но двое насмешников определились в число недоброжелателей.
Какая досада, что блестящий кран был со стороны недругов. Что оставалось собаке? Она умеет поворачивать зубами кран, умеет уклоняться от струй воды, но чего ждать от пузатых мальчишек?
Передними лапами Собака оперлась о край ванны, порычала на сорванцов и стала кусать тугой кран. Струя стала бить о дно ванной. Потом Дара заскочила внутрь, радуясь новому совершенству. Операция проходила намного успешнее последнего позора.
Вода убегала в желобок, лишь ненадолго задерживаясь на дне. Повернувшись хвостом к каменным насмешникам, Дара стала лакать быстро убегающую влагу. Когда она подняла голову, то встретилась с каменным взглядом молящегося мальчика, который на этот раз покровительственно, но с уважением смотрел на собаку поверх сложенных рук.
«Зачем люди держат рядом свои маленькие каменные подобия. Все маленькие и каменные. Маленькие и каменные!»
В ненастоящих каменных людях не видно их прошлого. В иных людях Дарин меткий глаз мог различить бывшее животное. От таких людей исходил некий магнетизм, и в их присутствии создавалась аура, непохожая на человеческую.
Пока собака пила, вода обмочила задние лапы и хвост, и оставалось немного, чтобы вымокло все тело. Так и произошло. Попытка зубами провернуть рукоятку назад не увенчалась успехом, и, вместо остановки, вода полилась сильнее. Дара перепугалась, стала суетиться и в результате вымокла с лап до головы. Потом выпрыгнула из ванны и стала отряхиваться, не понимая, что пол ровной окружностью от четырех Дариных лап стал мокрым и скользким. Эту красоту на паркетном полу и увидела входившая в дом Лора.
– Ах ты! Что за круги из воды?! Ну!… Лахудра! Ты же нам потоп устроишь! А если бы я не пришла?! Ай-ай-ай! – Лора разразилась бессмысленными возгласами и стала похожа на взбалмошного уличного пса. С большим опозданием женщина расшифровала-таки этот знак – Дара весь день просидела без питья.
«Отец ведь прав. Так занятно! – собака моется сама и пить из-под крана тоже научилась. Наверное, только в цирке обучают таким трюкам. Что еще у нее в запасе, вот бы узнать?!»
Лора повела мокрую Лахудру на детскую площадку и, имитируя кусочек сахара, стала вынуждать бедное животное становиться на задние лапы. Каждый раз она поднимала руку выше и выше, и Даре пришлось танцевать на двух задних, что ее быстро вымотало. Но Лора раззадорилась:
– Давай еще! Давай!
Дара вспомнила, как каменный мальчик умолял своих братьев на другой стороне ванны, и, встав на уставшие, натуженные задние лапы,… сложила, насколько могла, свои лапы прямо перед мордой. Лора сразу все поняла:
– Бедняжка, ты уже молишься! Замучила я тебя. Ай да молодец!
Упражнение на развитие задних конечностей отплатило Даре получасовым отдыхом, когда она сидела на поводке рядом с книжным магазином, где хозяйка выбирала пособие по дрессировке.
Глава 23.
– Скоро вернется! – сказал Серафим, глядя в темноту за окном, – два дня прошло, а уж чувствую, что собака долго у дочки не застрянет!
Годы, истраченные на выяснение закона привязанности, наградили старика знанием о связях, о ниточках, незримо протянутых между одним и другим человеком, между человеком и животным и даже человеком и предметом. Дополнительно Серафим обнаружил линии в самом человеке, скрепляющие его пристрастия и предпочтения, похоть и пренебрежение – будто внутри обитало еще одно существо без имени, но с очень серьезными претензиями.
Линии, обнаруженные стариком, поминутно нарушали равновесие в душах людей. Они, словно молнии, вздымались и крошили удивительной красоты гармонию, порожденную в человеке самой вселенной. Как ни старался Серафим обуздать бездушные разряды, их потенциал непременно обращался внутри в чувство неудовлетворенности. Но стоило исследователю стать счастливым – и молнии гасли, а неповторимый кристалл гармонии обретал новые грани: разрастался, ослеплял своим великолепием.
К расстройству Серафима, на долю людей выпадало невообразимо мало самоцветов. Кристалл счастья не успевал вырасти для того, чтобы радость продлилось в жизни хоть недолго.
Старик проводил в раздумьях часы, доходил до оцепенения – как достичь, чтобы линии-привязанности не действовали губительно на людскую жизнь. Эта острая мысль в его голове накалялась до белизны, а потом переставала быть частью ума и неслась за его пределы.
Тогда ему виделись линии, поскольку безмыслие озаряло все светом, и изнутри освещалось всякое неизведанное.
Когда Серафим путешествовал по Индии, в одном музее в городе Фатехпур Сикри он нашел на стене надпись – диалог императора Акбара с его мудрым советником. Император спрашивал мудреца: «Я все ясно вижу в солнечном свете, но что невозможно увидеть даже с помощью солнца?»
Ниже следовал ответ советника:
«Такое существует, о мой Император! Даже солнечный свет терпит неудачу в попытке осветить темноту человеческого разума!» Тогда Серафим усмехнулся, поскольку диалог Акбара вызвал в его памяти слова: «Голова – вещь темная и исследованию не подлежит". В далеком детстве Серафимка слышал в кино эту фразу, но никогда не задумывался.
Смех-смехом, а мудрость мусульманского мудреца засела в «темной голове» туриста. С тех пор ему и впрямь стало казаться, что среди мыслей много сора, масса ненужного.
Путешествуя по стране, в одной лавочке он купил статуэтку. Серафим особо не рассматривал фигурку – женщина с высунутым языком, мечом и какой-то амуницией. Купил, в основном, из-за надписи «it gives the light to your mind» – хорошо рифмованная фраза, которая соответствовала тогдашнему его настроению. Все остальное было на незнакомом ему языке. В те дни он и не догадывался, как эта каменная фигурка повлияет на его будущее.
Вернувшись домой, он отыскал изображение своей статуэтки в энциклопедии и, к удивлению, узнал, что это не мифический персонаж, не богиня и не освободительница – это символическая концепция энергии, носящая «условно человеческий облик». В очертаниях женского тела была заключена система философии, необыкновенно сложная для его тогдашнего восприятия.
– Кем бы ни оказалась женщина из камня, я изучу ее родословную! – поставил себе Серафим и пытливо исследовал аспект силы природы, сокрытый в форме Матери. Оказалось, что идея фигурки – продемонстрировать «веревку» материальной природы. Она получается путем переплетения трех пучков волокон. Вначале волокно разделяется натрое, и получившиеся три нити свиваются вместе, после чего скручиваются второе и третье волокно. В конце получившиеся три нити волокон еще раз плетутся вместе. Таким образом, верёвка становится невероятно прочной. Точно так в результате сплетения трёх струй жизни природы рождается форма.
Нити, их сплетения, образовавшиеся ткани не давали Серафиму покоя. Вдобавок вокруг не находилось ни одного человека, способного объяснить. Все достоверные источники прятались от искателя. Серафим хотел отыскать знание о линиях, соединяющих человека и мир. Эти веревки были! Он их видел, хотел измерить, понять, как те устроены. Как, наконец, соткать полотно, чтобы счастье никогда не нарушалось, а наоборот росло!
Глава 24.
В тот вечер Серафим думал о покойной жене. Ему вспомнилось, как много лет назад она пророчески говорила:
– Тебе надо найти учителя. Пока не найдешь, всегда будут вопросы без ответов!
Когда она была жива, сколько он слушал ее советы? Однако несколько лет спустя жизнь повернулась, и у него дома оказалась статуя темного камня. Серафим стал мало-помалу чувствовать, что эта скульптура стала исполнять роль учителя.
Задавая вопросы, в мыслях обращенные к ней, он рано или поздно получал ответ. Со временем Серафим понял о «веревках». Их было великое множество, но из всего числа выделялись три типа. Одна – это голубая или лазурная. Другая – красная, порой пурпурная, и третья – черно-коричневая. Ни в одном живом существе Серафим не видел, чтобы была только одна линия – красная, голубая или черно-коричневая. Всегда присутствовало сочетание. Впоследствии из числа претендентов он выбрал и стал обучать только Анджали – только потому, что увидел в ней бело-голубую линию, сильно доминирующую над красной и черной. Серафим любил светлые вещи, вообще все светлое.
Раздался скрежет по двери, и Серафим поспешил узнать, в чем дело. Облаченный в яркий спортивный костюм, на котором поблескивали надписи из букв и цифр, он с удивлением рассматривал с порога своего дома накрашенную гостью у двери.
В свою очередь, Дара, собравшая на щеки всю Лорину косметичку, не могла оторвать взгляд от броского вида старика. Такой моды придерживаются подростки. Но для Серафима фасон одежды смысл имел небольшой, и нравилась ему она только своим утверждающим цветом. Дочка не стеснялась дарить папе новинки, особо не размышляя над градацией возрастов.
– Ничего, сестричка… твой бог простит, – стал наставлять Дару старик, – всего три дня у дочки – и драпать! Не для наказания ты у Лоры жила, а для обучения. Уважение к хозяевам – великое счастье для домашнего животного вроде тебя. Истинно так! Хочешь вернуться, озорница?
Дара проскулила непонятно для человека, но старик сообразил. Он не переставал удивленно глядеть на собаку и улыбаться. Молча он думал о чем-то хорошем и радостном, и добрая, сострадательная улыбка застыла на его лице.
Потом Серафим ушел для своего занятия подле шторки, и его не было на кухне час-другой. По возвращении из священного места его снова посетило высокое настроение, которое после скромной еды запросилось наружу. Он ласково взглянул на Дару, вздохнул и начал:
– Я сам, сестричка, был под дисциплиной. С раннего возраста бог подарил мне пусть крохотное, но понимание. Так что я, будучи, по собачьим меркам, щенком, как ты, слушался родителей, хотя сверстники – те буянили, лезли из-под опеки. Годов в тринадцать, да, на тринадцатом году я освоил морское дело, опять же по дедовской линии – мне много учебников осталось и древнейшие черные с белым фотографии. Ретушь, контраст – сейчас нет таких, да!
Помню, записался я на каникулах юнгой, и капитан – солидный, бородатый, как положено, – спрашивает: как разместить на судне груз, чтобы не громоздить верхнюю палубу?
Посыпались ответы, но все мимо. Я один сказал про межпалубную сходню – ее, дескать, надо спустить на грузовую палубу и наладить передвижение ящиков, вот! Гордый я был в те годы, но порок этот с дисциплиной тогда не спорил.
В сказанном Дара мало что поняла, но наслаждалась наблюдением за этим мягким, радостным добряком. Великие годы за спиной Хозяина, казалось, редко обременяли его таким занятием, которое могло затенить мерцание его духа. И теперь о капитане, матери с отцом, других преподавателях, настроивших его к взрослой жизни, судя по лицу, старик думал с благодарностью, какую порой не встретишь у других пенсионеров, когда те вспоминают своих воспитателей.
– Да, и свалилась же ты ко мне на старости лет… – под конец произнес Серафим и засмеялся.
– Перехожу, значит, из преданного в молитвах в дрессировщики. Мне бы дома сидеть да опыт свой углублять,
а я буду «фас» да «фу»!
– М-да… – добавил Серафим и задумчиво и уставился вдаль, – Мне-то, собственно, нечего бога обижать, я достиг рубежа своей жизни, как дай бог всякому… Дочку за надежного человека поставил, море не обидел и команду свою не подвел, свое дело сделал! Живу сейчас потихоньку, Мать прославляю, молюсь, за дочку радуюсь, а больше мне ничего и не надо. Так устроен, что лучше не придумаешь. С малых лет ничем тревожным не страдал, и, спроси меня теперь: "Что тебе надо? Чего хочешь?" – да ничего не надо! Все у меня есть, и добавить нечего. Счастливей меня человека еще долго искать придется. Только вот несовершенств много, да ведь что говорить, один бог совершенное совершенство. Ведь верно?
Дара гавкнула.
– Ну, твоя правда, зверь,… не те ноги, позвоночник ровнее хотелось бы – так и норовит вперед да вниз. Спорт, любимчик мой, с трудом дается, но, сама посуди, пожил! До семидесяти рукой протянуть.
Зазвонил телефон.
– Конечно, дочка… – старик заговорил в трубку…
– Але, чем занимаюсь? Чай пью с собеседницей…
– Все то же, все то же… видишь ли, я, в какой-то степени, подневольный.
– Да как у кого? У твоей небесной Матери… Допустим, имей я милосердия на сотни тысяч, тогда и на меня можно помолиться, а так…
– Постой… – перебил дочку Серафим и сделался серьезным. – Если тебе папа не нравится, ты его перемени, а что насмехаться; несчастен тот человек, кто над родителем своим верующим потеху устраивает. Я тебе аккуратно рассказываю, по-отечески, а ты сердишься!
Дара обошла старика с другой стороны, чтобы видеть, как двигаются его губы. Умная псина понимала, что люди сейчас заговорят о ней, и от этого ее щека нервно дрогнула. Собака мотнула головой и быстро поглядела вокруг себя. Мельком она увидела шторку, за ней каменную Лору, и как раз в тот момент, когда Дарины глаза задержались на скульптурке, тень от каменной женщины пересекла все расстояние от стены до нее. Будто кто осветил сзади скульптурки невидимым фонарем. Смешанная с этою тенью блестящая фигура, безучастный взгляд невидимых глаз, двоясь и мелькая в глазах Дары, делали «каменную Лору» теперь похожей на что-то такое, что иногда собаке снилось, – вероятно, на гигантского преследователя из сна.
Собаке на голову мягко опустилась рука старика:
– Ну, будет, будет! Не воображай себе. Любовь, она откроется позднее, как с человеческим устройством познакомишься. Пока тебе одни неясности, так что не сердись!
Серафим, удерживая трубку на расстоянии от уха, заулыбался иначе, словно натянуто, что не очень шло к его лицу:
– Собеседница моя испугалась, от тебя перекинулось на расстоянии. Какие вы у меня пуганые, однако!
–… А я о чем все толкую, о собаке твоей, а ты мне упреки да уколы?!
Кажется, люди условились между собой, что Даре можно пожить у Серафима. Новость затмила тревожное воспоминание, и с души бедного животного свалился тяжелый камень.
Глава 25.
В комнате Хозяина было светло, убрано и уютно. Повсюду носился запах Серафима, которым он и сам насквозь пропах: восточные пряности, неведомые сухие цветы. Все оттого, что дома он тер составы для ароматов и мастерил гирлянды для своей ниши за шторкой.
– Кушай, – сказал Хозяин, отламывая хлеб и подавая собаке.
– Теперь кушай и гуляй, а настанет время, вернешься к Лоре. Не наша это дорожка с тобой – прятаться от жизненных кручин! Я так Анджали наставляю, сам так живу, а ты, собака, тоже недалеко стоишь. Да! Смотри же, живи у дочки прилежно, аккуратно, чтобы толк был. А бегать из дома в дом – что за наука?! От себя не сбежишь.
– Где надо смолчать, не лаять – молчи, не выступай! А где нужно подать голос, чтобы людям твое настроение понятным стало, не стесняйся, утверждай, гавкай на здоровье. И старайся человека со всех сторон понять. Другой раз сердитый Лоркин муж, как еж, шипит; ты не будь глупой, не лезь на рожон – подальше затихарись. Случится, что хозяин в хорошем расположении духа и хозяйка приветливая, тогда ты им только настроения добавишь своим хвостом-веером. Разбирайся и повторяй за людьми хорошее, а дурное само тебя найдет.
Позовет тебя полковник гулять – радуйся! Он живой человек, и ты живая душа, всегда общее поведение между вами обнаружится. А когда его, мужика, не спеша поймешь, тогда узнаешь, как не сдаться да не погибнуть в минуту его наваждения, а, напротив, приготовить себе на будущее дорожку. Когда распознаешь мелочи, тебе везде и со всеми будет легко. Ты только воспитывайся да набирайся опыта, а я с тобой не разлучусь, пусть даже рядом ты меня не увидишь. Вот так тоже бывает…
Взгляд старика выражал сомнение: попадают его слова в душу животного? Даре казалось, что она все понимает как никогда хорошо.
Серафим намазал себе бутерброд и продолжил:
– Мудрая книга говорит: всякое живое создание нуждается в кормлении душевной пищей. Если не верить мне, то уж книгу уважит всякий, и читатель что-нибудь да возьмет себе. Ты тоже разбирайся… люди говорят языком – и ты учи, не все «гав да гав»; Лора или ее мужчина гигиены придерживаются – и ты следуй,… впрочем, ты и так в этом вопросе грамотная.
Старик улыбнулся, и его рука снова опустилась на голову Дары:
– … Люди соблюдают поведение: не грубят, не шалят попусту – и ты подражай. Схватывай наилучшее…
Серафим окинул взглядом пса от ушей до хвоста.
– Хорошо, – сказал он, – раз уж на меня нашло откровение. В людских делах так: надо всегда счастье догонять. Людской брат, да и ты скоро начнешь, ждет от мира и также от себя… я по-старинному обучен, многое сейчас из сердца рассказываю, да и живу иначе, чем остальные. Мало чего общего. Так о чем я?
Взгляд Хозяина устремился вдаль, будто стены в его доме обратились в чистое стекло и показывали горизонт и дальний невидимый мир.
– Оно ведь как – ты всматривайся; и людям помощь, и самой приятно… только не жди от жизни, как другие ждут. Если не добьешься от людей, чего ожидаешь, то сделаешься на десять минут печальной…
Старик поглядел на дверь и наполовину зашептал, наполовину затянул нараспев:
– Мать будет помогать. Она добрая, не оставит! Только смотри, Дара, боже сохрани ожидать многого от самой себя! Ежели не получишь в человеческом обличии, что ты, Дара, сама от него ждала, то и день, и неделю будешь горевать и плакать бесконечными слезами. Вот тебе нехитрая наука! Не дождешься от других – это все пустяк, повздыхал и забыл; а от себя не дождешься, постигнет тебя горе.
– Часто, часто мы, люди, уж так серьезно принимаем ожидания про свою жизнь! Что мы испрашиваем у собственной судьбы и не дожидаемся этого, то гораздо горше, чем если что-то мы не получим от других людей…
Старик разговорился и не окончил бы до вечера, но отворилась дверь, и вошла Лора.
– Пап, у тебя открыто почему-то… Ну, чего ты, опять глаза на мокром месте! Да заберу я ее, когда скажешь. Сейчас вот косточек привезла…
Глава 26.
– Стало быть, ты первая собака, которая узнала, что в наследство тебе достанется человеческая оболочка!
Провозгласив это, полковник не знал, радоваться или грустить. Ему сделалось завидно и досадно, что животное так запросто освоило принцип, на изучение которого он угрохал годы. Одно радует: настал день, когда можно все привести к равновесию.
Он повел Дару к вольерам, к лучшим армейским ищейкам. Вдоволь полаяв друг на друга, военные собаки вспомнили о правилах и достоинстве своей высокой касты млекопитающих и одна за другой замолчали. Но натренированные глаза полковника видели, что воспитанные псы тайно желали доказать свое превосходство над выскочкой. Про себя они понимали, что Дара их в чем-то обгоняет.
– Тыры-пыры, тут вот дела?! – будто о чем-то догадываясь произнес военный. – Так надо на деле проверить, какая правда сильнее! Полковник щелкнул замком от вольера, но, не открыв дверь, в полную силу скомандовал Даре:
– Беги!
Даже не закончив слова, полковник увидел, как Дара опрометью бросилась наискосок полигона. Справа, потеряв обладание, залаяли бойцовские псы. Полковник обратился к ним:
– Что такое? Мы ничему не научились? Самообладание, друзья, само-об-ла-да-ние! Тут вам не охота, а борьба интеллектов. Вас пятеро, а моя собачка одна, и я не хочу, чтобы она превратилась в лоскутки. Кто-то из вас: она или вы – должны сообразить выход. Будьте умничками… теперь вперед!
Тайд подразумевал лабиринтообразный узкий туннель, по которому на площадку заходили раздутые модели для отработки атак. Собак должно было что-то вести – сила, стоящая выше инстинкта. Иначе проход было трудно разглядеть. Как только последняя собака, разинув пасть, скрылась за поворотом, Тайда посетил страх – силы могут оказаться слишком неравными. Оседлав мотоцикл, он ринулся вслед за погоней.
Где-то далеко Дара едва мелькала светлой охристой шерсткой. Она делала большие петли и загодя сворачивала, видя ограждения. Также животное угадывало север, куда удлинялась вытянутая площадка. Но силы на стороне соперников были мощнее. Им не приходилось размышлять, куда сворачивать, они гнались вслед. Полковник поддал газу и стал ориентироваться только на точку охристого света, которой была Дара.
– Бери левее, левее!
В этот момент он увидел, что преследователи сами выходят слева и идут с ним вровень:
– Стоять! Фу, фу!
Тайд не догадался, что, помимо задания, у бойцовских псов еще и сильный личный мотив. Смышленые воспитанницы соображали, что в пылу погони команды о прекращении преследования легко можно не услышать или даже проигнорировать. Сами не зная того, собаки быстро отрезали единственный путь к спасению – вход в туннельчик.
– Кому говорю – пре-кра-тить!
Погоня ушла слишком далеко, к местам, куда дрессированные собаки обычно не допускались. Полковник сильно отвлекся на боевую гвардию и упустил Дару из виду. Та тем временем имела неожиданное переживание. Ей предстала «каменная Лора» и ясно указала направление – влево, поперек логики ухода от погони. Получалась, Дара двигалась к преследователям, правда, под углом, каким обычно солнечные лучи врываются в утреннюю комнату – стремительно и неся пробуждение. Пара собачек даже взвизгнули от неожиданности. Однако древний дух охотников быстро возобладал. Преследовательницы изменили траекторию, еще больше сократив расстояние до Дары.
Против пятерых было двое: собака и неизвестное божество. Теперь Дара все время отчетливо видела каменную богиню, замершую перед ее глазами. Сияющая, она выглядела, словно мишень, сквозь которую Дара видела направление. Сейчас перед взором предстала быстро приближающаяся сетка ограждения. У бедной собаки отключились все рефлексы, и она неслась на решетку, будто та была легкой паутинкой.
– Ты куда, безмозглая! – завопил Тайд. – Стой!
Собаке оставалось меньше полминуты до столкновения. Полковник выхватил пистолет и пальнул в воздух. Услышав выстрел, Дара приняла его как сигнал к невероятному прыжку.
Без сомнений, такой трюк был не по силам ни одной из воспитанниц полигона. Полковник видел, как блеснувшее на солнце тельце будто подхватила снизу чья-то рука и, как по радуге, стала быстро опускать на другую сторону ограждения.
– Наваждение, больше ничего! – пробормотал Тайд.
Очнувшись от невероятного прыжка, Дара словно опомнилась. Преследователи подбегали к сетке и отчаянно лаяли. Дара спохватилась и понеслась наутек. Испуганное создание больше не оборачивалась проверять, есть ли погоня. Открывшаяся сила несла и несла собаку вперед.
Очнуться от созерцания невероятной сцены с прыжком полковнику помог лай бойцовских псов. Двое из них повернули головы и лаяли на рокот из-за забора. Догадка передернула лицо Тайда. Дрожащими руками он поднес к глазам бинокль и устремил взгляд на холмистую пересеченку, раскинувшуюся за сетчатым забором.
– Десять минут как запустили… танк с наводящейся пушкой. А чтоб тебе!… – промолвил полковник.
Глава 27.
Первым актом нового этапа гонки стал нарастающий рокот справа. Боясь повернуть голову, Дара стала забирать в противоположную сторону. Рядом с ней на земле запрыгал красный лучик. Собака поняла, что тот хочет ее обогнать, и добавила скорости. Не прошло минуты, как земля по правую сторону взметнулась вверх, а непонятная грубая сила, окунув в облака черного дыма, с размаху кинула Дару об землю. Это было так внезапно, врага даже не было видно. Только рокот и красный луч.
Вот красный колосок снова мечется в клубах дыма. Еще несколько мгновений, и маленькое яркое пятнышко очутилось на боку животного. Огонек запрыгал и, казалось, стал ждать, пока рассеется дым. Дара сообразила, что надо бежать от красного преследователя. Она рванулась вперед, а луч продолжал бить в прежнее место. Ровно через два прыжка сзади раздался взрыв гораздо большей силы, чем предыдущий.
– Ах, ты ж черт, он пристреливался, а сейчас выстрелил! Жена не переживет… – проговорил полковник, слышавший всю эту пальбу.
Та же сила плотно закрутила Дару в воздухе и бросила вверх. Животное заскулило, но приземлилось на все четыре лапы. Вокруг стоял густой дым, и нос атаковал резкий запах гари. Не разбирая пути, Дара ринулась наутек.
После прыжка через холмик собаке открылась невиданная картина. На бугристой поляне то тут, то там прямо из-под земли поднимались большие, но почему-то плоские звери. Хотя чудовища и двигались, они не выглядели слишком страшными. На мгновение вынырнув, они снова кидались в свои норы. Рядом с Дарой поднялся гигантский кабан, но только собака принялась на него рычать, как кабан скрылся под землю. Но с другой стороны тут же появился рогатый бык, а сзади опять послышался неприятный рокот.
Чутье подсказывало Даре, что опасаться нужно этого рокота! Вслед за ним начал мерцать смертоносный луч, и бедная собака заметалась на месте. Однако луч устремился дальше, поверх ее головы, и на мгновение столкнулся с бизоном. Тот вынырнул и вот-вот собирался окунуться обратно. Не успел! Оглушительный разряд сзади и место, где стоял бизон, превратилось в яркое маленькое солнце, окруженное хаосом из щепок и дыма.
Вслед за бизоном, из ниоткуда вынырнул еще один кабан. Он не стал исчезать, а по прямой побежал влево. Дара видела, что зверь несется быстро и ровно, словно не касаясь лапами земли.
Раздался залп, новая вспышка и… промах. Кабан добежал до невидимого барьера и застыл. Он никуда больше не торопился, просто стоял без движения. Дара сообразила, что он оцепенел, так же, как она сейчас. Но что же она стоит?
Перед стремительным броском Дара еще раз удивилась, почему не стреляют в застывшего кабана, ведь он такой открытый? Потом все замелькало перед глазами – Дара мчалась по изрытому полю, замечая, как тут и там вылезают из нор диковинные звери, и красный луч выискивает новых жертв. Пару раз луч падал на нее, и опытная собака немедленно меняла направление. Потому что за лучом всегда приходил безжалостный удар. Казалось, за несчастным животным носилась сама смерть: пугала, наступала на пятки, доводила до исступления.
Соображать Дара не могла. Страх удвоился, когда ей, наконец, открылся преследователь. Это была адская машина, виденная однажды в комнате полковника. Сейчас исполинская железяка была коварной и неумолимой. Из одного ее глаза, не переставая, сверкал красный луч, из дула последовательно вырывались вспышки и уничтожали плоских зверей. Правда, за все время побоища Дара не почувствовала боли и страдания несчастных зверей, не услышала их вопли. Не было ощущения танцующей смерти и запаха вскрытой плоти. Тем не менее, гремели настоящие взрывы и угрожали добраться до Дары. В такое время не до рассуждений!
Дара носилась по полю, преследуемая смертью. Впереди показалась зеленая лужайка, на которой росли несколько деревьев. Зеленый островок отличался от исковерканного поля. Скоро Дара стала искать укрытия между белыми деревьями. Адская машина сделала разворот и своим длинным носом нацелилась на невинные деревца, но что-то ее остановило, и дуло поползло влево и изрыгнуло сноп огня в сторону плоского оленя, которого Дара не разглядела. Рогатой бедняжке не повезло – в секунду жизнь обратилась в яркую точку и ореол дыма.
Дара спряталась за деревья и наблюдала за неравным сражением. Плоские звери никак не могли противостоять безжалостному лучу. Единственное спасение – это если они успевали прыгнуть в свои норы. Или как кабан – застыть на месте. Дуло метало огонь только в тех, кто двигался!
Дара, наконец, дошла до этой мысли. Но ее равновесие длилось недолго – в этом уютном убежище находилось что-то тревожное. Дара стала проверять землю на запахи, посекундно следя глазами за смертоносной машиной. Настоящая смерть витала где-то рядом. Но это была старая смерть, коснувшаяся кого-то из ее рода. Такого близкого, что становилось жалко.
Взгляд Дары упал на небольшую деревянную дощечку. На ней была выведена надпись: «Saturn». Под досточкой был насыпан поросший травой холмик.
