Kitobni o'qish: «Отчуждение»

© Самаров С., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Пролог

Магомет Арсамаков, эмир банды, я давно это определил, спрятался за высоким камнем, торчащим из-под земли, словно столб. Этот камень чем-то напоминал «каменную бабу», которую я встречал в Омской области во время учений. Однако в здешних краях «каменных баб», насколько я знаю, не попадалось. Но на этот камень я смотрел не просто так. Мне, признаться, просто не терпелось самому испытать убойную силу только что поступившего на вооружение гранатомета «РПГ-29» «Вампир». Но до камня было далековато, и я, неопытный гранатометчик, опасался промахнуться. Хотя, если и промахнусь, не большая беда. Ну, выскажу я по этому поводу претензию, если настроение дурное будет, и все. Но даже это необязательно. Мою претензию даже вместо туалетной бумаги использовать нельзя. Она прозвучит и забудется. Даже мной самим забудется, потому что гранатометчик у меня во взводе в самом деле отличный. А если на глазах всего взвода промахнусь я, командир взвода, солдаты долго будут обсуждать это. Кто-то даже и посмеется. Такой промах – откровенная потеря авторитета. И хотя я не гранатометчик по профессии, а только линейный офицер, среди солдат бытует мнение, что их командир должен уметь все. Только тогда он имеет право с них спрашивать строго. Но все делать лучше, чем они, я не умею. Я могу в каких-то обстоятельствах кого-то из них заменить, но не всех и не всегда. И потому я не попросил гранатомет у штатного взводного гранатометчика, а просто сказал ему по внутренней связи:

– Рахметьев! Сереня… Видишь высокий камень? Как столб стоит. Попробуй его развалить своим «Вампиром». Сможешь?

– Есть развалить камень, товарищ старший лейтенант! Самому интересно, как получится…

«РПГ-29» по своим характеристикам должен пробивать шестьсот миллиметров гомогенной брони, имеющей динамическую защиту. На броню мы в бригаде гранатомет не испытывали, поскольку нет подходящего танка. Но на нашем бригадном полигоне были выставлены мощные железобетонные фундаментные блоки – не знаю уж, откуда такие привезли и где они используются, кроме фундамента и полигона! – но я сам с рулеткой бегал и измерял их толщину. Больше полутора метров, и внутри мощная арматура. Испытывали «Вампир» при стрельбе под углом в шестьдесят градусов к поверхности. И «выстрел» пробил блок насквозь по прямой линии от места попадания. Мы потом в отверстие лом просунули и измерили. Получалось, что гранатомет проломил двухметровый слой железобетона. Более мощного и толстого укрепления у нас на полигоне не нашлось. Но и этого вполне хватило. Бетон был проломлен, стальная арматура разорвана. Можно только представить себе, что будет с людьми в укреплении, когда туда попадет такой заряд. Хотя стрелять по укреплениям никому из нас пока не доводилось. И слава богу, что время мирное. А там, где приходится стрелять, мощных укреплений нет…

* * *

Я смотрел на поле боя, укрываясь за большим камнем-валуном, на который положил свой автомат. Гранатометчик младший сержант контрактной службы Рахметьев сначала попробовал пристроить тубу «Вампира» на соседний камень. Сошки свободно свисали у него за спиной, а передних сошек у гранатомета не было. Вообще-то его можно использовать для стрельбы со станины, тогда и прицеливаться легче, и стрельба становится более точной, но сейчас в расчете только два человека, а если добавить станину, то для ее переноски придется выделять еще одного бойца. А у меня во взводе и без того всего двадцать два человека, из них только три солдата срочной службы, а все остальные контрактники. Мы с Рахметьевым посовещались и вместе решили, что без станины обойтись можно. Тем более Сережа привык стрелять из старенького «РПГ-7», который предпочитает станине плечо гранатометчика.

С камня стрелять было неудобно, и Рахметьев снял свой рюкзак, положил его на метр впереди себя, устроив, таким образом, что-то типа бруствера, и на этот бруствер пристроил тубу. И тут же приник глазом к прицелу, интегрированному с прибором управления огнем. Я сам привык прицеливаться долго. Но это дело индивидуальное. Одни долго примеряются, прежде чем нажать спусковой крючок, другие предпочитают стрелять быстро. Так у них лучше получается. В этот раз я успел только позвать взводного снайпера ефрейтора контрактной службы Ассонова.

– Валентин, возьми на прицел камень, за которым эмир прячется…

Ассонов успел взять на прицел камень, Рахметьев наконец выстрелил. Дыма и пыли было много. Я даже отвернулся и пару раз кашлянул, сплевывая едкий дым. А вот грохота сильного не было. Было только громкое шипение. А когда я повернулся и посмотрел в ту сторону, куда стрелял гранатометчик, то увидел, что и Ассонов время даром не терял и свой выстрел тоже произвел. Он в стороне сидел, и дым наш ему не мешал. Но камень… Железобетонная плита была прошита насквозь. Но там бетон был «завязан» на арматуре. В камне арматуры нет. И мощный выстрел просто рассыпал монолитную глыбу в щебень, открыв четырех бандитов, прятавшихся за ней. Живых было только двое. И не за камнем, которого не стало. Одного, видимо, уничтожило выстрелом «Вампира», второго сразу после выстрела подстрелил снайпер Ассонов. А двое оставшихся без укрытия стремительно побежали в сторону скал и успели нырнуть в расщелины раньше, чем раздались автоматные очереди моих бойцов. Те не ожидали такого результата от выстрела гранатомета и потому не успели перенаправить стволы. Но одного, как мне показалось, все же пуля настигла в самый последний момент и повалила в расщелину в скале. Только одна нога торчала наружу. Хотя и допускаю, что бандит просто споткнулся и пожелал покрасить камни кровью из своего носа. Но тут же, видимо, протянулись чьи-то невидимые нам руки и стремительно протащили раненого, или убитого, или просто нос себе расквасившего дальше в расщелину.

Второй номер из расчета Рахметьева, рядовой срочной службы Пашинцев, уже засовывал в тубу новый заряд.

– Сереня! Прямо туда, в расщелину! Влупи им по самые помидоры! – заорал я.

Гранатомет выстрелил сразу после перезарядки. И клубы дыма повалили не только из этой расщелины, но и из некоторых других. Там, внутри монолитной, растрескавшейся от старости скалы, имелись, как мы знали, множественные проходы и соединения, напоминающие лабиринт. Сама скала вздрогнула и, кажется, зашевелилась, как в сильное землетрясение. Но можно было быть уверенным в одном. Тем бандитам, что в расщелине прятались, пришлось несладко. Правда, они, я думаю, этого даже ощутить не успели. Их просто испепелило взрывом кумулятивной гранаты. Наверное, и камни в расщелине оплавило, а кого-то, возможно, впаяло в стену. «Вампир» оправдывал ожидания…

А я тут же дал очередь в соседнюю расщелину. Там, как мне показалось, скрылся сам эмир Арсамаков – верткий, скользкий и удачливый тип, которого уже много лет никто не может поймать. Видимо, расщелина была длинная, потому что пули, рикошетя, долго бились о камни. Это удалось услышать в паузы между очередями. Бойцы, видимо, ждали, что наш гранатометчик и по другим камням стрелять будет, кто-то выскочит после этого, и его расстреляют сразу из нескольких стволов. Но я знал, что у Рахметьева было с собой всего три «выстрела», и последний я лично хотел потратить на эмира Магомета Арсамакова, справедливо считая, что на Арсамакове, на его авторитете держится вся банда. К нему идут, потому что он – везунчик, но не понимают, что везет только одному эмиру. Всех его подручных убивают, а он выкручивается.

– Стреляй в расщелину. В эмира! – крикнул я в микрофон своего шлема. Но не потому опять крикнул, что меня было плохо слышно, а от сильного возбуждения. Но тут в небе раздался какой-то жуткий свист, я заметил, что Рахметьев смотрит вверх, и его второй номер рядовой Пашинцев, который только-только закончил тубу заряжать, тоже туда смотрит, и все бойцы взвода смотрят и потому не стреляют. Я тоже задрал голову…

* * *

Я не только голову задрал, а еще так широко рот раскрыл, что в челюсти что-то с болью хрустнуло, и вся левая щека у меня словно загорелась, такое тепло туда ударило. Нижняя челюсть у меня была пару лет назад сломана на тренировке по рукопашному бою, и с тех пор несколько раз случались такие «прострелы». Но сейчас мне было не до того, я только руку к щеке прижал, а сам смотрел в небо. Я не понимал, что там такое происходит. Два громадных самолета – не самолета, а вообще непонятно что на бешеной скорости вертелись друг против друга. Первый из них время от времени словно плевался какими-то огненными брызгами, прямо из живота плевался, а второй эти брызги отражал корпусом и крыльями, подвижными, как руки человека, только гораздо более быстрыми, несмотря на свои размеры. При этом сам пытался сблизиться, и, как хищная птица, старался клюнуть первого своим острым носом. Первый, круглоносый, от сближения ловко уворачивался и продолжал то ли стрелять, то ли плеваться. Но эти его плевки второму видимого вреда не причиняли – падали на землю. А там, куда они падали, загорался горный лес – дым, черный, нефтяной, а не древесный, рвался ввысь. Это я проследил. Впечатление было такое, что дерутся две неведомые птицы, но при этом я отдавал себе полный отчет в том, что птицы эти металлические.

– Кто это? – непонятно кого спросил Рахметьев. В его голосе чувствовались мистическая дрожь и испуг. А ведь он парень не из робких.

– Что это? – тем же тоном вторил ему Пашинцев.

Спрашивали явно меня. А что я мог ответить? Одно я мог сказать точно: это не схватка боевых самолетов России и НАТО. Я хорошо знал конфигурацию всех наших боевых самолетов и самолетов потенциального противника. Это вообще были не самолеты. Я не знал, что это такое. Я мог сказать только одно. И я сказал… предельно спокойно, хотя затрудняюсь утверждать, что у меня это получилось:

– Воздушный бой, как я его понимаю…

И демонстративно сплюнул пыль, остававшуюся во рту после выстрела из гранатомета. Небрежно сплюнул, демонстрируя спокойствие и невозмутимость.

Но тут же сообразил, торопливо вытащил из большого нагрудного кармана свой командирский «планшетник», включил режим видеосъемки и начал снимать воздушный бой, или что там такое происходило.

– И кто с кем? – спросил по связи кто-то из солдат.

– Один против другого, – здраво рассудил я, продолжая съемку. – А нехилая у второго реакция… Ловко он эти плевки отбивает…

– Вокруг него какое-то тонкое облако. Он облаком отбивает, – сказал со знанием дела командир первого отделения младший сержант Вася Красников. – Своего рода динамическая защита. Как у танка, только не совсем. И полупрозрачная.

Присмотревшись, я увидел, что и корпус, и крылья второго объекта в самом деле были покрыты слоем легкого тумана, через который огненные плевки первого не проникают. Это, несомненно, была какая-то особая защита. Но долго так продолжаться не могло. Никто из противников не мог победить другого. И тогда снова раздался свист, как в первый момент. Тот самый свист, что заставил меня поднять голову. И обе машины исчезли из поля зрения. Однако одновременно со свистом откуда-то со стороны пришел и рев самолетного двигателя. Самолет приближался. Даже не один, а целых три. Это были российские истребители «СУ-3 °CМ». Видимо, радары засекли что-то, как и нам, непонятное, и самолеты вылетели на перехват, предполагая слегка пострелять ракетами класса «воздух – воздух». Но перехватывать уже было некого, как не в кого было и стрелять.

Теперь я снимал только самолеты…

* * *

Только в этот момент я вспомнил, что являюсь командиром взвода спецназа ГРУ, и мы вышли на банду эмира Арсамакова, прижали ее к скалам с намерением уничтожить. Однако непонятное явление в небе заставило нас забыть про бой с реальным противником. И лишь появление в небе российских самолетов вернуло нас к действительности.

Однако оказалось, что продолжать бой нам уже не с кем. Остатки банды вместе с самим эмиром просто улетучились, исчезли среди расщелин, и в какую надо было забираться, чтобы искать их, – было непонятно. Да и рискованно было лезть в расщелины. Бандиты наверняка заминировали пути отхода, как они всегда это делали. Расщелины узкие, темные. Любой взрыв может обрушить стены на того, кто окажется внутри. Кроме того, мы уже заранее знали, что проходы здесь представляют собой лабиринт, через который, если не знаешь пути, сможешь пройти только после подробного его изучения и нескольких дней блуждания. Таких лабиринтов в горах Северного Кавказа несколько, и почти все они известны. Но только отдельные местные жители знают, как через них проходить. И бандиты часто знают. Мы изначально старались отсечь банду от этого лабиринта, даже не имея информации о том, пользовался когда-то Арсамаков лабиринтом или нет. Тем не менее, страхуясь, пропускать банду туда не хотели. Но когда сами отвлеклись на непонятное явление, бандиты проскочили.

Изначально банда эмира Арсамакова была большая – больше двадцати человек. Восьмерых мы успели уничтожить. Еще несколько человек наверняка были уничтожены в расщелине, в которую выстрелил наш гранатометчик младший сержант Рахметьев. Наверное, стоило считать, что бандитов осталось около десятка. Но теперь придется по горам лазить, искать их. Десять человек – это тоже не самая маленькая банда, по местным масштабам – солидная сила. Опасная сила, которую необходимо обезвредить, пока они, озлобленные и униженные, не натворили бед. И найти их, чтобы обезвредить, легче всего по горячим следам. Значит, следует немедленно начать поиск обходного пути. В лабиринте мы только время потеряем и дадим возможность Арсамакову и его банде уйти далеко.

Нам бы сейчас «беспилотник»… В прошлую командировку больше года назад мой взвод работал с «беспилотником», который выручал нас. Но как-то так получается у нас в армии, что новой техникой нас только дразнят, показывая и присылая на испытания, но неизвестно, когда эта новая техника на постоянной основе станет нашим штатным вооружением. Много лет так же тянулось и с гранатометами «РПГ-29» «Вампир». Гранатометы продавались за границу, засветились в Ливане во время войны с Израилем, в Мексике на военном параде солдаты несли эти гранатометы, появлялись они во время боев в Сирии и Ираке, причем и с той и с другой стороны. Но в Российскую армию не поступали больше десятка лет, хотя официально и были приняты на вооружение. И вот наконец-то начали поступать.

При мысли о «беспилотнике» я невольно посмотрел вверх. Самолеты ревели двигателями. Потом посмотрел выше. Где-то в недосягаемой вышине что-то поблескивало над легкими облачками. И наши «сушки», сделав круг над участками леса, которые все еще горели от огненных плевков, устремились ввысь, круто набирая высоту. А потом вдруг случилось непредвиденное. Сверху, из ничего, то есть из полной пустоты, вдруг вылетел сначала один луч, коснулся крыла истребителя, и крыло загорелось. А через несколько секунд – еще два луча, один белый, второй фиолетовый, подожгли два оставшихся самолета. Мы видели, как в небе раскрылись купола парашютов. Летчики катапультировались. Сам момент катапультирования, наверное, происходит очень быстро. Настолько быстро, что глаз не успевает на него среагировать. Но купола шести парашютов в небе видно было хорошо.

Три сбитых российских самолета – это уже серьезно. Бывает, страны несут потери в авиационном парке во время войн. Но даже в условиях боевых действий одновременная потеря трех самолетов – это нонсенс, это чрезвычайная ситуация, которая никогда не остается без ответа. Хотя говорить об ответе, когда даже неизвестно, кто эти самолеты сбил, просто смешно. Тем не менее они загорелись не сами по себе. Я видел, в каком состоянии иногда возвращаются из боя штурмовики. Их металлическое тело бывает просто истерзано пулеметными очередями. Висят куски обшивки, чудом не оторвавшиеся в полете. Но эти самолеты, показывая свои скелеты, все же не горели. А здесь я отчетливо видел, что самолеты от соприкосновения с лучом вспыхивали. У двух загорелись крылья, одно, кажется, правое, второе – левое. У третьего полыхнул ярким пламенем стабилизатор. Конечно, мне издали трудно было рассмотреть, но мне показалось, что при горении самолетов летели в стороны огненные брызги. Это бывает, когда горит магний, алюминий или алюминиевые сплавы. Видимо, лучи давали чрезвычайно высокую температуру. Хотя для плавления алюминия высокая температура не нужна. Кажется, что-то около шестидесяти градусов. Там, главное, прожечь тонкую поверхностную окисную пленку. Но горели самолеты ярко. При этом у меня создалось впечатление, что убийственный луч был абсолютно прицельным. Он попадал в то же крыло в своей крайней, окончательной точке и не пролетал ниже самого крыла. Это говорило одновременно и о том, что существу, которое лучами управляло, ничего не стоило попасть в кабину пилотов, чтобы их уничтожить. Но к кабинам луч даже не приближался. Ни белый, слегка серебрящийся, ни фиолетовый. Всем шестерым летчикам, трем командирам и трем штурманам, была предоставлена возможность катапультироваться и спастись. Хотя слово «спастись» здесь не вполне уместно. До спасения летчиков еще далеко. Их следует найти и вывести. Иначе они могут просто пропасть в горах – они же не спецназовцы и не имеют нашей подготовки. Они могут нарваться на банду.

Обо всем этом требовалось доложить командованию. Если раньше, когда дрались между собой два непонятных металлических существа, я сразу подумал, как воспримут мой доклад у нас в штабе сводного отряда, после того как обязательно поинтересуются, пил я или какие-то таблетки глотал, поскольку знают, что я не курящий. То теперь мой доклад должны воспринять всерьез.

Я положил руку на коммуникатор «Стрелец»¹, отключил внутреннюю связь и послал вызов начальнику штаба сводного отряда спецназа ГРУ.

– Слушаю, дежурный по узлу связи подполковник Овчинников, – ответили мне почти сразу.

– Корреспондент Семьсот сорок первый. Есть необходимость поговорить с корреспондентом Сто пятнадцать. Срочно!

Я позволил себе повысить голос, хотя знаю, что дежурный по узлу связи, даже если он себя не называет, обычно старший офицер. Это не было неуважением к армейской субординации. Просто я пользовался тем, что скрываю свое звание за анонимным номером корреспондента и просил первоочередности.

– Соединяю…

– Слушаю тебя, Власаныч. – Мое имя-отчество – Владимир Александрович – считается почему-то труднопроизносимым, и у нас в бригаде старшие офицеры зовут меня одним словом – Власаныч.

Начальник штаба сводного отряда спецназа ГРУ майор Ларионов не из нашей бригады, но откуда-то знает это сокращение. Впрочем, наверное, он знакомился с офицерами сводного отряда не только по стандартным, мало что говорящим характеристикам, но и созванивался, например, с комбатом или с начальником штаба батальона, интересовался мнением и возможностями. Но я человек не обидчивый. Меня как ни зови, я неизменно останусь прежним. Значит, и переживать от такого коверкания имени не стоит.

– Товарищ майор. У нас тут странное ЧП в небе произошло… Не знаю даже, как доложить… Только очень прошу воспринять всерьез. Я сегодня не пил и наркотой не баловался… Не только сегодня, а вообще никогда. И весь взвод это видел…

– Странные ЧП, Власаныч, – майору, кажется, нравилось произносить это странное сочетание имени и отчества, – произошли не только в небе над тобой. Эти ЧП наблюдались над целыми районами Дагестана и Чечни, и, как говорят данные радиолокации, над территорией Грузии тоже. И вся армия на ушах стоит. Если, конечно, ты имеешь в виду воздушный бой инопланетных космических флотов. Пока это именно так трактуется, хотя никто не знает точно, что это было такое. Наша авиация пытается разобраться. ПВО пыталась послать три ракеты на поражение, но они были сбиты лучами из ниоткуда…

– Точно так же, как самолеты, товарищ майор. Летело три «СУ-3 °CМ». Луч вылетел из пустого пространства, ударил в самолет, потом еще два луча. Два были белого цвета, один фиолетового. Все три самолета загорелись. Летчики катапультировались. В настоящий момент вижу их парашюты. Спускаются… И вот ломаю голову – свою задачу выполнять или летчиков спасать…

– Это новость. Про сбитые самолеты я не знал. И по телевидению ничего не сказали.

– Я снял на видео и инопланетян, если это инопланетяне, и самолеты, и лучи, что их сбили, и парашюты. Сейчас отправлю вам сюжет. Одна просьба…

– Слушаю…

– Если пошлете сюжет на телевидение, пусть не указывают авторство. Можете себя автором назвать.

– От алиментов, что ли, прячешься?

– Можно и так сказать. – Я не стал откровенничать, но строгую анонимность действительно сохранял из-за заботы о своей семье. – Тем не менее это серьезная просьба.

– Ладно. Высылай. Просьбу учту. А что у тебя с основным заданием? Добрался до Арсамакова? У тебя же, кажется, все данные были и времени хватало…

– В том-то и дело, товарищ майор, что во время боя, когда мы половину банды уже уничтожили, над нами развернулась эта картина. Бандиты воспользовались моментом, когда мы на сто процентов отвлеклись, и ушли в скальный лабиринт. Сейчас будем искать варианты обхода.

– Понятно. Пересылай видеоматериал. Буду ждать…

* * *

Видеосюжет я отправил. Это не сложно и не долго. При этом времени мы зря не теряли – начали искать обход скалы с лабиринтом, хотя после увиденного пребывали в некоторой растерянности и естественной задумчивости.

Начальник штаба вышел на связь через полчаса.

– Власаныч, я сейчас показал твою съемку командованию. Тебе приказ срочный. Полное изменение ориентации, так сказать… Эмира пока оставь в покое. Хрен с ним, пусть еще пару дней поживет. Потом добивать будешь, когда время подойдет. Сейчас найди летчиков после приземления и сопроводи их к нам в штаб. Это серьезно и срочно… Основная твоя задача! Понял? А то в антитеррористическом штабе какое-то ненормальное состояние. Все смотрят телевизор, а там передают, что ни одна РЛС пока не может уловить радиомаяки сбитых летчиков. А радиомаяк есть у каждого из них. Вся надежда на тебя и твой взвод… Тем более ты один знаешь место их приземления.

– Так точно, товарищ майор. Понял. Отработаем…

Задание конкретное, от которого радоваться, честно говоря, не приходится и отказаться от выполнения невозможно – армия, она и в Африке армия. Приступить к выполнению нового задания, нежданно-негаданно свалившегося на нас с неба, – это автоматически значит, что вскоре нам придется включить на полную мощность разведывательную сеть и еще месяц потратить на сбор сведений о местонахождении банды Арсамакова. А сейчас придется дать бандитам шанс подумать над своим положением, поплакать друг другу по-мужски в плечо. Но домой, я уверен, никто из них не вернется. Это все упертые и отпетые парни, которым только одна дорога предписана – под автоматную очередь. Конечно, это мое персональное отношение к бандитам вообще и к данной банде в частности. Но мое мнение основывается на фактах, которые категорично утверждают, что гуманное отношение к бандитам любого ранга есть преступление против остальных своих соотечественников, жизнь которых при проявлении твоего гуманизма подвергается серьезному риску.

Меня однажды спросили:

– А ты убивал?

И в голосе пожилой женщины даже ужас звучал – она не могла принять в своем сердце общение с убийцей. И при этом разницы между убийцей и солдатом не видела. А я эту разницу вижу. Не убьет солдат противника, убьют эту женщину. Но объяснять ей эти прописные истины я не стал. Я просто добродушно улыбнулся и оставил вопрос без ответа.

Следовало приступать к выполнению приказа. Я посмотрел в сторону. В небе еще висело четыре парашюта. Два из шести благополучно или неблагополучно донесли летчиков до земли. Неблагополучное приземление здесь было тоже вполне возможно. Во-первых, приземление парашютиста на лесистый участок всегда чревато множественными травмами. Я не знаю, обучали ли летчиков подобным прыжкам, вполне допускаю подобное, но слышал, что парашютный десант МЧС, например, готовят на специально выбранном участке леса, где и деревья примерно одного возраста и одного роста, и почва под деревьями выбирается ровная, не имеющая уклона. А здесь лес растет на крутых склонах горных хребтов. А недавно мне объяснили, почему основное дерево здесь – ель. Дело в том, что ель имеет поверхностный корень, который в глубину почвы никогда забраться не стремится. А в горных хребтах только небольшой поверхностный слой – землистый, веками наносимый сюда ветром. А под этим слоем каменистые горы. Другие деревья приспособиться не могут. Они просто не умеют брать питательные вещества только с поверхности, как это делает ель, а в камнях питательных веществ нет. Да и пробить корнями скалы не все могут. Но и ели на склонах очень неустойчивы. Корни держатся за почву только сверху, а снизу выпирают из-под земли. В результате сильный ветер или ливень, который промывает землю, вызывает множественные повалы деревьев. Приземляться в таком лесу – удовольствие не из приятных даже для опытного парашютиста. А летчики, конечно, не могут быть опытными парашютистами. Если им много прыгать, то когда же им летать? Сделают от силы несколько учебных прыжков, и хватит. Им вообще полагается держаться за рычаг управления, а не за «держку»². Кроме того, неустойчивая на склоне ель вполне может просто свалиться от удара, когда парашютист приземлится на ее ствол. Удар бывает достаточно сильным. Ведь скорость парашютиста при приземлении, в зависимости от веса самого парашютиста, колеблется от трех до семи метров в секунду. И необходима хорошая реакция, чтобы не сесть на дерево, как на кол. Приземление на горный лес часто грозит травмами. Поэтому я слова не возразил, когда мне предложили заняться спасением летчиков. Не просто потому, что уважаю армейские приказы, как и субординацию в целом. Профессия офицер – защитник Родины, это то же самое, что спасатель. Люди рядом попали в беду. Такие же офицеры, как и я, такие же россияне. Как им не поможешь?..

Бинокль у меня без дальномера, только с тепловизионной приставкой, которая подключается автоматически, когда окулярам не хватает света. Потому пришлось воспользоваться дальномером оптического прицела на автомате. Я, конечно, знаю, что из оружия, даже не заряженного, запрещается целиться в человека вне боя. И сам солдатам это объяснял многократно. И сейчас сначала снял с автомата магазин, потом передернул затвор, чтобы выбросить из патронника патрон, даже на предохранитель автомат поставил и только после этого приложил глаз к прицелу. Дальномер определил парашют на дистанции пять с половиной километров. Я сделал угловую сноску, и дистанция сократилась до четырех километров восьмисот метров. Но при этом сам себя я чувствовал все равно не совсем приятно, словно целился в другого офицера своей же армии из заряженного оружия. Разброс парашютистов не должен был быть большим. Все они летели строем и на одинаковой скорости. Катапультировались с небольшим интервалом. И предполагалось, что искать их придется в радиусе километра. От силы – двух. Без средств пеленгации, конечно, поиск может быть затруднен. Но, если уж у меня нет таких средств, то и переживать не из-за чего. Кроме того, если уж большие стационарные пеленгаторы и даже целые радиолокационные станции не смогли уловить сигнал радиомаяков летчиков, то, по всей вероятности, они их просто или не включили, или горы экранируют сигналы, или сами радиомаяки неисправны, что тоже бывает. За годы службы в армии я понял одну истину – значительная часть суперсовременной техники в самый критический момент оказывается в неисправном состоянии. Почему-то такая техника прекрасно себя показывает на учениях и во время штатных и даже неожиданных внеплановых проверок. Но отказывает тогда, когда именно в этом приборе есть насущная потребность. И это, слышал я, происходит не только в нашей армии, но и во всех крупных армиях мира.

Я внес в карту красный кружок – предполагаемое место приземления парашютистов, после чего включил на шлеме зуммер внутренней связи. Это значило, что у меня есть общий для всех приказ и я предлагаю всем внимательно его выслушать. Хотя зуммером я обычно не пользовался. У меня во взводе было заведено так, что мой приказ дается только один раз, и исполнять его всем строго обязательно. Повторения приказа не будет. Значит, следует слушать сразу. Но зуммер, решил я, только подчеркнет важность поставленной задачи. И только после этого, посмотрев по сторонам, сообщил в микрофон:

– Все видели, как наших летчиков сбили? Приказ нам поступил категоричный: летчиков найти и вывести в расположение наших войск. Радиомаяки у них не работают. Искать будем по парашютам. Место приземления парашютистов я нанес на карту. По прямой – дистанция около пяти километров. Но предстоит преодолеть три невысоких лесистых хребта. Один из них, предполагаю, невозможен для прямого прохода. Там поверху идет мощная скальная гряда. Пойдем через ближайший перевал, а потом вернемся на прежний маршрут. Это лишних двенадцать километров. Все! Быстрым маршем – вперед!

Естественно, как только взвод двинулся походным маршем, я сразу подстраховал замкомвзвода, и сам выставил головное и боковые охранения, и встал ведущим, чтобы выверять направление и задавать необходимый темп. Удара сзади по своей колонне я не опасался. Опыт трех предыдущих командировок на Северный Кавказ показывал, что, когда мы на марше, бандиты нас догнать не могут. Они просто не умеют с такой же скоростью передвигаться. И потому не в состоянии напасть на колонну сзади. Значит, там охранение выставлять необходимости нет. При этом я отдавал себе отчет, что бандиты тоже видели странную картину воздушной битвы неведомых нам сил, видели и радовались, когда загорелись наши самолеты. И эмир Магомет Арсамаков прекрасно понимает, что мы просто обязаны пойти на помощь летчикам сбитых многофункциональных истребителей, как они официально называются. И пожелает, возможно, устроить нам засаду. Или же захочет найти летчиков раньше нас. Но это возможно только в том случае, если его бойцы в состоянии после увиденного еще что-то предпринимать, если сам Арсамаков в состоянии думать не только о том, что происходило в небе. И еще одно ограничение… Он вышел, возможно, раньше нас, но ходить так быстро не в состоянии. Да и сил в банде в сравнении с моим взводом уже маловато. И чем для него может закончиться бой, Арсамаков обязан понимать.

Мы спустились по склону с плато, где еще недавно шел бой с бандой Арсамакова, вброд, по перекату перешли небольшую, но очень быструю речушку или скорее большой ручей и сразу же начали подъем на следующий склон. При подъеме старались держать руки свободными, чтобы они активно помогали ногам. Каждый при этом выбирал тот способ помощи, который был ему персонально удобен. Так, одни упирали ладони в согнутые колени и, таким образом, толкаясь, разделяли нагрузки между руками и ногами. Другие по моему примеру предпочитали хвататься за стволы деревьев и толстые ветви кустов и подтягиваться вверх. Но, зная себя и бойцов своего взвода, я был уверен, что никто не отстанет, не собьет дыхание, никого не подведут мышцы рук и ног. Сказывалась тренированность взвода, его постоянная боевая готовность, которая приобретается задолго до того, как взвод попадет в места, где придется стрелять по-настоящему.