Kitobni o'qish: «Послание из прошлого»

Глава 1

2010 год

Виктор открыл старую дверь квартиры на третьем этаже четырехэтажного дома и прислушался. Никого. Тишина. Он постоял, не решаясь пройти внутрь. Провел пальцами по растрескавшийся дерматиновой обивке. Шершавая поверхность была удивительно знакомой и даже какой‑то теплой.

Сделав шаг, его взгляд автоматически опустился в угол коридора – здесь всегда лежал мяч, который они ежевечерне гоняли с пацанами во дворе под сенью огромных раскидистых дубов.

Мяча не было. Толстый слой пыли на полу дрогнул от сквозняка – пылинки взлетели и закружились в солнечном вихре. Яркий луч солнца, падающий из кухни, выглядел нарядным и даже праздничным, он сильно диссонировал с общим видом помещения – бедным и каким‑то невыразимо печальным.

Виктор вздохнул. В этом момент позади него хлопнула дверь и из проема показалась маленькая старушка с ведром в руках.

Виктор оглянулся и вздрогнул. По его спине пробежали мурашки.

Не то чтобы он боялся кого‑то встретить, в этой жизни он уже перестал бояться… но…

– Витя… – тихо сказала женщина. – Это ты? Витенька…

Женщина охнула и прислонилась к стене.

– Господи, – прошептала она. Слезы побежали по ее щекам, и Виктор почувствовал, как сердце его сжалось.

– Тетя Оля… – тихо сказал он. – Это я…

Она поставила железное ведро на пол.

– Маша… Мария Павловна… не дождалась… Господи, Витенька… как же так…

Он подошел к ней и мягко обнял. В горле стоял ком.

– Простите меня… тетя Оля…

Она немного отстранилась, покачала головой.

– Да за что же, родненький… от тюрьмы, да от сумы… Жаль Мария Павловна не дождалась тебя. Ты даже не представляешь, как она ждала…

– Приговор отменили, – сказал он тихо. – Дело отправили на новое расследование по вновь открывшимися обстоятельствам…

– Она до последнего верила, что ты не убивал. Не мог этого сделать…

Виктор покачал головой и отвернулся, чтобы тетя Оля не увидела его мокрых глаз.

– Кроме нее никто не верил, – тихо сказал он. – Даже адвокат говорил, признайся, скостят срок…

Тетя Оля, которую Виктор помнил как женщину властную, дородную, но вместе с тем, сердечную, теперь будто высохла, съежилась, сжалась. Виктор всегда немного побаивался ее и периодически был тянут за уши за то, что таскал яблоки с ее дерева под окном. Она была бездетной и незамужней – всю жизнь проработала директором столовой неподалеку.

– Спасибо вам, тетя Оля, – Виктор посмотрел на ее заплаканное лицо и чуть улыбнулся. – Спасибо, что были с мамой до конца.

Она чуть качнула головой и сжала его кисти в своих сухих костлявых ладонях.

– Ты останешься теперь или…

Виктор покачал головой.

– Пока не решил, – сказал он.

– Ну иди… – кивнула она на открытую дверь. – Иди…

До полудня Виктор убирал в квартире, проветривал, стирал шторы, помыл пол, вычистил плиту и отдраил окна. Руки дошли до шкафа – огромного старинного шкафа из красного дерева, невесть как очутившегося в их семье.

С трепетом смотрел на платья и одежду матери – вещи висели на плечиках, чистые, опрятные, они будто бы ожидали, что их хозяйка вот‑вот вернется.

Виктор потянул за ручку и выдвинул большой ящик внизу шкафа. Он был забит фотоальбомами, отельными карточками, мелкими хозяйственными принадлежностями и прочими житейскими мелочами. Многие из этих вещей он хорошо помнил. Например, вот эти изогнутые ножницы, которыми он чуть не оттяпал себе полпальца в три года. Или синяя лампа, которой ему грели уши, когда те болели. Виктор с удивлением обнаружил, что сама лампочка до сих пор цела и невредима. Сколько же лет прошло? Тридцать? Сорок?

На дне ящика он обнаружил красную картонную коробочку с овальным логотипом «СЛАВИЧ» и надписью «Лента магнитная ТИП А 4409‑6Б», покрутил ее в руках, потом повернул боком и из нее вывалился странный предмет, назначения которого он сразу не вспомнил, а когда узнал, то улыбнулся. Матовая пластиковая катушка с измятой на конце коричневой пленкой.

Конечно же, это была магнитофонная бобина. Таких уже давным‑давно не делают, и никто их не использует. Откуда она у матери и что на ней записано? Было бы интересно послушать. Виктор не помнил, чтобы у них когда‑нибудь был магнитофон. Возможно, отец… перед отправкой в Афган записал… С войны Алексей Петрович не вернулся.

Виктор помнил отца смутно, скорее его образ, запах, добрые сильные руки…

Он отложил бобину, попытался продолжить уборку, но лежащая на подоконнике магнитофонная пленка притягивала его взгляд словно магнит.

– Что же там может быть? – вслух спросил он, но никто ему не ответил. Мать, сколько он помнил, никогда не рассказывала про эту пленку.

Он снова взял бобину в руки. Как же можно ее послушать?

Даже если в городе и остался кто‑то из его старых друзей или знакомых, то, конечно, ни у кого из них такой техники уже давным‑давно не было. Да и встречаться с кем‑то после того, что произошло, Виктор не очень хотел – ставить людей в неудобное положение было не в его правилах. После того, как на него повесили преступление, которого он не совершал, почти все в городе считали его виновным – убийцей. Вряд ли бы кто‑то захотел с ним разговаривать.

Виктор достал дешевый телефон, который он успел купить на вокзале за деньги, заработанные в тюрьме, покачал головой и усмехнулся.

– Сейчас же и ходить никуда не нужно… – вполголоса сказал он. – Достаточно скачать приложение.

Через пять минут он уже отыскал старый бобинный магнитофон на местной доске объявлений, договорился о встрече и, довольный, что так запросто ему удалось решить эту проблему, выскочил из дома.

Продавец жил в нескольких кварталах от него – тоже удача.

Виктор шел по родному городу и вдыхал весенний воздух свободы.

Город изменился довольно сильно, но все равно то тут, то там он замечал милые сердцу детали – даже дерево, под которым он первый раз поцеловал девушку – и то стояло на прежнем месте. На его коре с левой стороны Виктор выцарапал ножом ее и свое имя.

«Лена + Витя =» – написал он, но дописать не успел. Рядом проходили хулиганы, завязалась драка. У него был нож… это и решило исход дела… один из нападавших умер в больнице и хотя первоначальная экспертиза показала, что поверхностная царапина не могла послужить причиной смерти, позже ее заменили на другую, и из потерпевшего Виктор превратился в обвиняемого.

Будь у него такая возможность, он бы все изменил…

Виктор посмотрел в сторону распустившегося дерева и вдруг увидел ее – располневшая, растрепанная, Лена сидела на лавочке с бутылкой пива и… одним из тех дружков, которые на них напали тогда.

Его словно током ударило – сердце застучало, кулаки напряглись – но усилием воли он смог сдержать себя. Повернув голову в другую сторону, он проскочил мимо.

– Зачем же вам эта рухлядь? – поинтересовался продавец, бородатый мужчина в возрасте. – Сейчас все на телефоне есть…

– Надо прослушать одну запись, – сказал Виктор правду.

Мужчина улыбнулся.

– Да, без этой штуковины никак получается. – Он объяснил, куда и что включать, какие кнопки нажимать и как правильно заправлять пленку, чтобы ее не зажевало. – Кстати, – добавил мужчина, – вот вам в нагрузку микрофон, все равно выкидывать собирался. – Он сложил все в сумку и вручил Виктору. – И две бобины с чистой пленкой. На всякий случай.

– Спасибо, но вряд ли мне это понадобится.

Мужчина пожал плечами.

– Никогда не знаешь, что может пригодиться, – сказал он.

– Это точно, – ответил Виктор.

Домой он шел, не оглядываясь. Город вдруг стал ему враждебным, чужим. Кажется, каждый встречный смотрел на него с осуждением и неприязнью. Весна потускнела, краски ее поблекли, потеряли истинную свежесть и аромат.

Он вбежал в подъезд, в несколько прыжков поднялся на свой этаж, открыл дверь и только очутившись внутри, с облегчением вздохнул.

Сердце гулко билось и ему понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться.

Установив магнитофон «Комета‑209» на кухонном столе, Виктор включил его в сеть, подсоединил колонки, достал старую бобину и, аккуратно пропустив пленку через лентопротяжный механизм, заправил ее в пустую бобину. Пальцы плохо слушались, он боялся что‑нибудь повредить или вообще порвать пленку – но все обошлось.

– Вторая кнопка слева, – повторил он слова продавца, – включение. Смотри не перепутай. Красная кнопка – запись.

Виктор нажал на черную кнопку. Внутри магнитофона что‑то со скрежетом включилось, бобины дернулись – сначала как‑то неохотно, но мгновение спустя, помедлив, они плавно закрутились.

Виктор завороженно смотрел, как пленка перетекает с одного диска на другой. Словно песочные часы – подумал он, – уходит время. И нет никакой возможности его остановить. Хотя бы на мгновение.

Потом он услышал голос.

Хриплый, издалека, словно преодолев толщу в десятки лет – голос раздался из старых колонок и Виктор, несмотря на плохое качество, шипение, потрескивание, тут же узнал этот голос. Это был он сам.

– Папа… а что это? Что это за штука?

В ответ послышался незнакомый, но какой‑то удивительно родной голос.

– Вить, это магнитофон! Папка скоро уезжает, я решил записать на память… Возьму с собой, чтобы тебя слышать и маму… Скажи что‑нибудь! Вот сюда, видишь эту штуку? Это микрофон…

Слезы выступили на глазах Виктора.

– Папа… – прошептал он. – Папочка… – он приник ухом к колонке, стараясь не упустить ни звука.

– Меня зовут Витя, – услышал он снова свой голос. – А это мой папа, самый лучший папа в мире! Скоро он поедет защищать нашу Родину в…

– Афганистан, – подсказал папа и рассмеялся густым, сочным баском.

Господи, – подумал Виктор. – Почему я этого не помню? Какой это может быть год? Восемьдесят четвертый? Да, скорее всего…

Потом он рассказал, что учится во втором классе, что у него самая красивая мама, что он хотел бы братика и сестричку и мама обещала, когда приедет папа, что на каникулы он поедет к бабушке в Прохоровку и что, конечно, очень сильно будет ждать папу.

Слезы текли из глаз Виктора – капали на кухонный стол, и он не мог их унять. Прошлое ворвалось в настоящее, и прошлое это было удивительно прекрасное, живое, настоящее, доброе – прошлое, в котором все были живы и все было хорошо и впереди было ясное безоблачное небо и огромная интересная жизнь…

Потом голос пропал. Раздался сильный треск, какой‑то разряд заставил его отпрянуть от колонки – уху стало больно.

Виктор хотел было уже выключить магнитофон, когда он снова услышал голос.

Изменившийся, повзрослевший, грустный голос.

Это снова был его голос.

Чуть постарше. Может быть, третий класс? Четвертый? Он не помнил.

– Если ты меня слышишь, – произнес голос. – Понимаешь… – последовала долгая пауза. – Мама плачет уже неделю, я успокаиваю ее, но мне тоже очень плохо. Папа не приедет больше. Если бы можно было сказать сюда – папа, не езди на тот перевал, одень бронежилет, я бы ему сказал. Но это невозможно. Я просто не знаю, что мне делать… он хотел забрать эту бобину с собой, но почему‑то не забрал, может быть, перепутал с какой‑нибудь другой. Я записываю это послание тому, кто меня услышит – ответьте мне. Я буду включать магнитофон каждый день, пока… пока… – Виктор услышал детское всхлипывание, потом раздался щелчок, треск, помехи и запись прекратилась.

Минут пять он сидел в полном оцепенении. Как он мог забыть все это? Как?

Потом Виктор поднялся, прошел в коридор, выудил из пакета старый пожелтевший микрофон, нашел в магнитофоне гнездо и воткнул кабель.

С минуту он смотрел в окно, наблюдая, как носятся по небу неугомонные ласточки, потом встряхнулся, собрался и нажал красную кнопку записи.

– Я тебя слышу, – сказал он в микрофон чуть дрожащим голосом. – Я тебя слышу. Ты не один. Я с тобой. Я здесь…

Голос его сорвался, он положил микрофон на стол и покачал головой. Нет, так нельзя, подумал он. Нужно оставить прошлое в прошлом. Пережить его. Нужно…

Виктор потянулся к магнитофону, чтобы снять бобины, но решил еще раз послушать голос мальчика, который был так одинок в тот момент.

Сердце его щемило, когда он нажал кнопку воспроизведения.

В колонках снова зашипело. Свет в кухне моргнул, и Виктор подумал уже, что где‑то произошло замыкание. Но потом он снова услышал голос.

– Ты кто? – услышал он удивленный детский вопрос. – Ты кто? Ты меня слышишь? Ты меня правда слышишь?

Виктор почувствовал, как холодок побежал по его позвоночнику. Он оглянулся, ища подвох, но в кухне никого кроме него не было.

– Что за?.. – вполголоса чертыхнулся он, отмотал немного назад и снова нажал воспроизведение.

– Ты кто? Ты меня слышишь?

Или все это какой‑то дурной розыгрыш или мальчик действительно его слышал.

– Господи… – прошептал Виктор. – Как это возможно…

Он глубоко вздохнул и пододвинул микрофон поближе.

Глава 2

1984 год

Солнце уже встало. Его прямые яркие лучи просвечивали небольшую комнату насквозь и упирались в стену, оклеенную зелеными обоями с мелким витиеватым рисунком. На стене висел календарь с фотографией группы бегущих по стадиону мужчин в трусах и номерами на груди. Витя знал эти номера наизусть: «264», «252», «54», «34», «23» и, конечно, же, бегущего широким шагом, целеустремленного и упорного бегуна под номером «1».

Широкий и жирный шрифт гласил: «Календарь Спорт. 1984». Чуть ниже, совсем мелкими буквами шла приписка: «Издательство политической литературы. Москва».

Разглядывая календарь, Витя постоянно воображал себя на месте бегунов. Кем бы он хотел быть – первым номером или двести шестьдесят четвертым, – который, кажется, имел все шансы не только догнать первого, но и победить. Чувствовалась в этом человеке какая‑то сила, напор, вера в победу, несмотря на далеко не лучший номер. И он был похож на папу.

Витя потянулся, вскочил, кинулся к своему столу, но уже по пути вспомнил, что начались летние каникулы и никуда бежать не нужно! Можно заняться блаженным ничегонеделанием…

Он вдруг вспомнил вчерашний вечер, вспомнил, буквально все, что произошло: как достал магнитофон, с трудом водрузил его на стол (все же, почти четырнадцать килограммов веса!), заправил бобину, вставил штекер микрофона в гнездо… Закрыл глаза и представил, что с папой ничего не случилось, он где‑то далеко‑далеко сейчас – в горячих песках, в окружении высоких гор, и он еще жив… ждет его сообщения…

Дрогнувшим голосом Витя начал свое послание:

– Если ты меня слышишь…

И с каждым его словом вера в чудо росла, крепла, будто бы слова, сказанные в микрофон и записанные на магнитную пленку, не оставались в этой же комнате, а, преодолевая стены, расстояния и время – обретали огромную, почти бесконечную силу.

Когда Витя нажал кнопку «Стоп», то почувствовал полное истощение. Он встал, сходил на кухню, налил из‑под крана воды и выпил. Вкусная, свежая, чистая вода прояснила голову.

А вдруг не записалось? – подумал он и взглянул на время.

Вот‑вот должна была прийти мама с работы – она запрещала ему даже прикасаться к отцовскому магнитофону – слишком тот был дорогой и тяжелый, но Витя все равно, рискуя свободой, доставал из огромного шкафа агрегат, вынимал из шуфлядки под шкафом бобины и слушал…

Он ринулся в комнату, отмотал запись и с замиранием сердца, вслушиваясь в звуки за входной дверью, включил воспроизведение.

Из колонки раздался взволнованный детский, его собственный голос, – сначала дрожащий, но с каждым словом этот голос креп, набирал силу и уверенность… Запись закончилась и его рука уже потянулась, чтобы нажать кнопку «Стоп», когда колонка поперхнулась, послышался треск, и к своему удивлению он услышал странный, незнакомый, но вместе с тем будто бы не раз слышанный им мужской баритон:

– Я тебя слышу, – сказал мужчина, явно волнуясь. – Я тебя слышу. Ты не один. Я с тобой, здесь…

Витя отпрянул от магнитофона – так неожиданно прозвучал незнакомец. Он знал эту бобину очень хорошо, прежде чем записывать на нее что‑либо, он десять раз переслушал ее шипящую тишину, чтобы не дай бог не стереть новой записью папин голос или что‑нибудь важное. Он был уверен, что никакого голоса там и в помине не было.

– Что же это? – прошептал Витя, дрожа от испуга. – Неужели… неужели его кто‑то услышал? Неужели сигналы из этого микрофона не просто записываются на пленку, но еще и транслируются куда‑то далеко‑далеко?

Есть только один способ это проверить, – подумал он, протягивая дрожащую руку к красной кнопке «Запись».

На первом этаже подъезда хлопнула входная дверь, по лестнице застучали каблучки – это была мама. Он узнал бы ее поступь из тысячи других шагов.

– Быстрее, быстрее! – опрокинув кружку с водой, он нажал на кнопку записи. Нужно еще успеть собрать магнитофон и спрятать его в шкаф!

Трясущимися руками он придвинул микрофон.

– Ты кто? – Витя едва сдерживал дрожь в голосе. – Ты кто? Ты меня слышишь? Ты меня правда слышишь?

В замочной скважине провернулся ключ. Верхний замок. Потом нижний. У него есть секунд пятнадцать‑двадцать.

Витя остановил запись, вытянул шнур питания из розетки, нацепил крышку на корпус магнитофона и кряхтя, стащил его со стола. Аппарат отказывался влезать в шкаф, цепляясь то за мамин плащ, то за одеяло на дне, то за постельное белье. С громадным трудом он запихнул его внутрь в тот самый момент, когда дверь отворилась и мама с порога сразу же позвала его:

– Витя! Вить! Ты дома?

Запыхавшись, он перевел дыхание и откликнулся:

– Дома, мам… сейчас…

Кое‑как задвинув дверцу шкафа, он схватил свою майку и промокнул разлитую по столу воду. Не должна заметить.

– Ну, где ты там? Иди возьми сетку, тяжело…

Витя побежал в прихожую, обнял маму, взял сетку с продуктами и понес на кухню.

– Как день прошел? – спросила мама. – А почему ты не на улице? – удивилась она. – Максим гуляет, спрашивал, где ты…

– Я… – судорожно соображая, подал он голос из кухни. – Я… зачитался…

– Так я и думала, – сказала она. – Жюль Верн?

– Ага!

– Слишком много ты читаешь. Смотри, делай перерывы, а то зрение сядет. Иди, в мяч с ребятами поиграй.

– Да, мам, иду!

Он разгрузил сетку, выскочил из кухни, натянул кеды и чмокнул ее в щеку.

– Я люблю тебя, мамочка!

– Я тебя тоже люблю, сын. – Она серьезно посмотрела на него, и в ее глазах он прочитал и печаль и благодарность и… что‑то еще. Что‑то неуловимо важное.

* * *

Кажется… не заметила… – подумал он, глядя на огромный шкаф, освещенный яркими лучами утреннего солнца. Мама уходила на работу к девяти – в шкафу висели ее платья, и она, конечно же, выбирала одно из них, пока он спал. На кухонном столе Витя нашел записку: «Завтрак на столе, много не читай, сходи погуляй и обязательно напиши письмо бабушке. Целую, мама».

Но Витя даже не взглянул на приготовленный завтрак – вареное яйцо, сосиску и два кусочка прожаренного с маслом хлеба.

Весь день! – подумал он. – У меня есть весь день, чтобы…

Мигом подскочил он к заветному шкафу, распахнул дверцы… и сердце его замерло. Магнитофона не было на месте.

Шкаф был таким большим, что, возможно… он просто его не заметил. Обшарив всю нижнюю полку, Витя почувствовал, как на глаза навернулись слезы.

– Нет, не может быть… – вырывалось у него. – Мама все‑таки заметила… она… она как‑то сказала, что нужно сдать магнитофон в комиссионку…

От ужаса Витя почувствовал тупую ноющую боль, разлившуюся по всему животу – кортизол, гормон стресса сковал его волю, в мгновение ока превратив в беспомощного маленького мальчика.

Размазывая слезы, он заглянул во все углы небольшой двухкомнатной квартиры – отодвинул шторы, проверил подоконники, пошарил в чулане, заглянул в санузел и даже нырнул под кровать. Пусто! Бобины, которые он складывал в нижний ящик шкафа, тоже пропали. Та самая бобина, на которой он услышал странный голос – исчезла.

Почувствовав какое‑то странное опустошение, будто бы его предали, Витя напялил тапки и вышел на лестничную клетку.

– Только бы она была дома… только бы она была дома, – повторял он как заклинание.

– Витя? Что случилось? – Тетя Оля, открывшая дверь, всплеснула руками.

Он едва не разрыдался на пороге.

– Тетя Оля! Можно… можно мне позвонить… маме?

– Господи… что случилось?

Она посторонилась, впуская его в квартиру.

От слез он практически ничего не видел – только желтый корпус телефона, диск и трубку.

Он набрал номер.

Мама работала экономистом в прачечном комбинате и в отделе телефон был только у начальника.

– Прачечный комбинат, Косенков слушает.

От волнения Витя забыл, что нужно сказать и кого позвать.

– Алло, – повторил требовательный мужской голос. – Говорите!

Заикаясь, Витя выпалил:

– А Марию Павловну можно позвать? – сердце его, казалось, выскочит из груди.

– Маша… – услышал он в трубке. – А где Маша?

– Так она репетирует в актовом зале на день легкой промышленности… – послышался голос издалека.

У него отлегло от сердца. Значит, скорее всего, не комиссионка… но…

– Молодой человек, ее сейчас нет. Может, что‑то передать?

Витя опустил трубку. Ноги его стали ватными. Единственная бобина – если он не успеет, голос, тот самый голос… возможно, он больше никогда не услышит его.

– Тетя Оля, – взмолился он. – Вы не дадите мне три копейки на трамвай?

– Господи, Витенька, да что ж случилось то?

Не дождавшись ответа, она похлопала по карманам, выудила откуда‑то монетку и протянула ему.

– Спасибо! – крикнул Витя и выскочил за дверь. Он даже не подумал, что нужно закрыть дверь в квартиру.

* * *

– Маша, спасибо за магнитофон! Ты нас очень выручила! – Петр Евгеньевич, заместитель начальника экономического отдела с уважением взглянул на аппарат, стоящий у сцены актового зала. – Мощная вещь! – он попробовал приподнять его и охнул. – Какой тяжелый! Как ты его дотащила?

Мария лишь пожала плечами.

– А микрофон захватила?

Она кивнула.

– Тогда… если готовы… приступим? Все взяли свои слова?

Чертыхаясь, он установил магнитофон на стол, подключил его к сети, воткнул микрофон.

– Андрей Михалыч, вы первый.

Пожилой мужчина кивнул, достал лист бумаги с напечатанной речью, подошел к столу и взял микрофон в руки. Он заметно волновался, лист слегка дрожал.

* * *

Витя едва втиснулся в трамвай.

– Проходите, проходите в салон, – слышалось отовсюду. – Подвиньтесь!

Он отсчитывал остановки на память. Выходить на десятую. На цифре девять он понял, что не сможет пробиться к дверям. Толпа стояла плотной стеной.

– Пропустите. – воздуха не хватало и его голос никто не услышал. Трамвай громыхал по мостовой. На прачечном комбинате обычно никто не выходил. Все ехали до площади.

* * *

– Включай.

Клацнула кнопка записи.

– Включил, начинайте.

– Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленнос… – мужчина вдруг закашлялся.

– Стой, стой, – раздался голос. – Дайте воды.

* * *

Маленькими ручонками он изо всех сил начал раздвигать стоящих перед ним людей. Кто‑то недовольно ворчал, некоторые все же уступали путь, другие как стояли, так и продолжали стоять.

– Пропустите, пропустите! Мне сейчас выходить…

Трамвай остановился, двери с трудом открылись, а до выхода ему оставалось еще метра два.

– Пропустите, – раздался твердый и уверенный голос. – Пропустите человека.

Толпа разошлась и его вытянуло из трамвая на свежий воздух. Витя оглянулся, чтобы поблагодарить своего спасителя, но двери уже закрылись.

Опрометью он кинулся к дверям прачечного комбината.

* * *

– Так. Дубль два. Андрей Михалыч, вы готовы? Постарайтесь.

Мужчина кивнул.

– Включайте запись.

В этот миг дверь в актовый зал распахнулась и, сопровождаемый криками «Стой! Туда нельзя!» в помещение буквально влетел растрепанный мальчик.

Увидев на сцене мужчину с микрофоном в руках и стоящий подле него большой магнитофон, парнишка издал судорожный вопль и ринулся вперед.

В этот момент в дверях актового зала показался красный от злости вахтер.

– Сто‑ой! – заорал мужчина, – кому сказал, сто‑о‑ой!

– Витя? – только и смогла вымолвить потрясенная Мария. – Что ты здесь делаешь?

А Петр Евгеньевич, тем временем, по инерции нажал кнопку записи.

* * *

2010 год

Виктор спал эту ночь плохо.

Сначала ему снилось, будто он едет в каком‑то переполненном трамвае и люди вокруг него стоят сплошной стеной. Он знал, что скоро нужно выходить, но угрюмые лица не оставляли ни единого шанса покинуть салон. От бессилия им овладела дикая ярость – поднявшись на цыпочки и собравшись с духом, он крикнул: «Пропустите! Пропустите человека!»

Ему показалось, что толпа расступилась и выпустила его.

Он проснулся в мокрой от пота постели, потом долго лежал, вслушиваясь в ночные звуки и снова уснул – на этот раз крепко.

Когда он проснулся в следующий раз, комнату уже залило солнце.

Виктор вскочил по привычке – почувствовав, что пропустил утреннюю тюремную проверку, но повернув голову и увидев красный шкаф, улыбнулся.

Потом он вспомнил вечер и нахмурился.

Какой‑то мальчонка ответил ему? Или показалось?

Виктор достал магнитофон, подсоединил к сети, отмотал бобину в самое начало и, задумавшись на мгновение, включил запись.

– Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленнос…

Хриплая старческая речь прервалась затяжным кашлем. А потом все стихло.