Kitobni o'qish: «Коридор»
Пара слов в свое оправдание
Прошло много лет и события, о которых я хочу поведать, давно поросли быльем. Признаюсь, я совсем не уверен, имели они место в действительности или только в моей голове. А быть может, это, что происходит в голове, и реально? Не знаю. Пусть об этом спорят ученые и философы. Я лишь считаю, что правду мы никогда не узнаем, а потому и говорить об этом незачем. Но где бы ни произошла эта история, в пучине моего воспаленного разума или вообще где-то за пределами понимания, она однозначно оставила во мне след.
У Дамблдора был омут памяти, у Джоунси из «Ловца снов» – чулан в сознании, где он хранил свои воспоминания. Мне нравится эта метафора. Если представить, что человеческая память это кладовая, то мне придется забраться в самый темный и пыльный угол. По правде, и писать я взялся лишь для того, чтобы достать эти картины, сдуть с них пыль, затем протереть как следует и взглянуть самому взором уже более беспристрастным. Я постараюсь вспомнить что смогу, потому что время заполняет мой чулан новым барахлом и среди него все сложнее отыскать детали, а порой и саму суть минувших событий. Уверен, многие записи будут плоскими и невзрачными: писатель я совсем неумелый. К тому же, собственные воспоминания – не единственный материал, из которого соткано мое повествование. Хватает в нем и догадок с пересказами, потому как во времена, когда произошли те события, мне повстречалось немало людей, и у каждого из них была своя собственная история, даже у тех, кто в моей был лишь статистом, ведь каждый из нас играет в массовках множества чужих спектаклей.
Образы, что являлись мне в ту пору, нынче похожи на силуэты за дверью с мутной расстекловкой. Что ожидает меня за ней, я сам узнаю лишь в конце, а потому самое время повернуть ключ, миновать горы хлама и пройти в самый дальний угол.
Вот я стою на пороге, вспотевшей ладонью поворачиваю дверную ручку. Там довольно темно, а у меня и фонаря нет. Придется на ощупь. Но, прежде чем нырнуть в кроличью нору, подкину себе немного соломки: все имена в этом повествовании намеренно заменены на привычные для глаза и уха русского читателя. Сделано это отчасти для удобства чтения, отчасти потому, что за давностью и дальностью многие из этих имен мной просто забыты. Это первый пучок соломы. Второй состоит в том, что автор этого опуса не является писателем в общепринятом смысле. Ни специального образования, ни опыта, хотя бы самого ничтожного, и абсолютно, совершенно никаких связей с литературным миром. Иными словами, автор – дилетант. Но, пока окружающий мир сдвинулся с места, он, потрогав кончиком пальца ноги эту новую дорожку, решил идти по ней крайне осторожно, дабы не свернуть шею на крутых и резких поворотах. И начал с того, что сверг с пьедестала смартфон и водрузил на его место мечту детства: книгу собственного сочинения. В конце концов, что, если не мечта, стоит того, чтобы взять в руки шершень1 и разрубить паутину безумия и страха?
Ну что, как мог оправдался. Вдохнем поглубже! Там, куда мы направляемся, воздух нам понадобится.
Книга 1
Часть 1
Глава 1
Мальчик получил имя Тору – Странник. Оно было дано авансом, поскольку мать мечтала о дальних путешествиях, о теплых морях с тропическими рыбками и дельфинами, непроходимых джунглях, где по лианам скакали ловкие и крикливые обезьяны. Её воображение рисовало города, куда цивилизация приходила вальяжно и нехотя. Города, где каждый камень хранил память о былых временах, а каждый дом носил отпечатки душ проектировщиков, строителей, владельцев и просто жильцов.
Сидя на диване в крошечной съемной каморке со стареньким ноутбуком и маленьким сыном на коленях, она глотала все передачи про путешествия, которые только могла найти в сети, и без остатка растворялась в грезах о далеких экзотических странах. Ее робкие надежды посетить все эти места, такие прекрасные, романтичные и чистые, словно парусники, едва сошедшие с верфи, с рождением мальчика разбились о беспощадные рифы быта.
Окончив школу, она устроилась официанткой в забегаловку неподалеку от дома и о поездках дальше городского парка могла лишь мечтать, да и в парк выбираться удавалось редко. У нее был всего один выходной в неделю, и его она целиком посвящала сыну, в остальное время предоставленному воспитателям в детском саду, учителям в школе и компьютеру.
Друзей как таковых у Тору не было. Школу, где он учился, посещали в основном дети бедняков, но и среди них он выделялся неказистой одеждой, а дети нередко бывают жестоки. Не раз он приходил домой в разодранных штанах, волоча по земле омытый в унитазе рюкзак, но выдавить из него жалобы и признания было невозможно – с младых лет мальчик был немногословен и крепок характером, а мать, напротив, не могла проявить твердость.
Побои и замкнутость не могли не отразиться на его судьбе, но именно одиночество вынудило его совершить серьезную ошибку.
Однажды дождливым осенним днем он возвращался из школы, где в очередной раз получил несколько крепких затрещин. Тело привычно ныло, и все мысли крутились вокруг того, что скоро выходной и они с матерью отправятся за город любоваться восхитительным багряно-золотым убранством. Осень была его любимым временем года.
По дороге Тору повстречался парень на несколько лет старше, может быть, ученик выпускного класса или студент. Его одежда отражала собирательный образ рэпера: замызганная красная бейсболка, свисающая до колен майка с номером двадцать три на груди и штаны, в которых можно было уместить целую небольшую семью. Увидев тоску и фингал на лице Тору, парень, панибратски подмигнув, обратился к нему с предложением поднять настроение. Глаза незнакомца, покрытые паутиной кровеносных сосудов, бегали по сторонам, как маятники, но этот человек был первым за долгое время, если не брать в расчет мать и учителей, кто обращался к нему без оскорблений и кулаков, так что даже он, выходец из бедного квартала, доверился этому невзрачному типу.
Началось всё с травки. На какое-то время ему и в самом деле стало легче переносить действительность: помимо наркотика этому способствовало появление друзей, если тех безнадежных деградантов можно было так назвать. Все они верили в расширение сознания, самоконтроль и то, что могут в любой момент завязать, но никто из них этого почему-то не хотел.
Постепенно в ход пошли вещи потяжелее. Тоже исключительно для расширения сознания. Затягивая жгут на руке Тору, его друг-торчок пообещал, что тот увидит много новых миров. Едва ли он мог предположить, насколько близки к истине окажутся его слова.
Всего за пару лет Тору изменился настолько, что скрывать свои увлечения от матери стало нереально. Поздние возвращения домой переросли в ночевки по злачным местам и вылились в историю, которая придала судьбе Странника новый неожиданный виток.
В одну из похожих друг на друга ночей он лежал в беспамятстве где-то в узком проходе между домов. Поодаль бесформенной грудой мяса валялись его так называемые друзья.
Мимо этой малоприятной композиции проходил пожилой мужчина – учитель музыки в начальных классах школы, где числился Тору. Он возвращался домой после одного из частных уроков, настроение было умиротворенным: та девочка была талантлива, и любой человек, посвятивший себя учению других, понял бы радостные чувства мастера, спешащего передать знания не оглядываясь на время и не требуя денег сверх положенного за час. Вот и в этот раз целых три с половиной часа за любимым инструментом пролетели как миг, а игра в четыре руки вытянула из прихожей хозяйского шнауцера: пёс свернулся калачиком возле ног старика и навострил купированные уши.
Неизвестно, рок или случайность заставили погруженного в приятные мысли Атсуши обратить взор в переулок, где пребывал в мире наркотических грез Тору, но сердце не позволило ему пройти мимо.
Глава 2
Утро встретило Тору ледяной водой и парой оплеух. Придя в себя, он обнаружил вокруг незнакомую спартанскую обстановку. В комнате не было ни единого электрического прибора, если не считать лампочки, что было удивительно в двадцать первом веке. Перед жесткой циновкой, где он провел остаток ночи, сидел на коленях старик, чьи черты лица показались смутно знакомыми. Что-то из его раннего детства…
Старик глядел на Тору сурово, почти не мигая, и сжимал в жилистой руке бамбуковую палку. Рядом на полу стоял поднос с едой и чаем.
Побоев Тору не боялся. Не обращая внимание на палку, он слабым голосом поинтересовался, как он тут очутился и не могли ли они видеться раньше. Учитель же музыки, хоть и был стар, не страдал расстройствами памяти и помнил каждого своего ученика.
Сторонний человек счел бы беседу пожилого учителя и молодого наркомана сухой и малоинтересной, она состояла преимущественно из нравоучений, в жёсткой, но уважительной форме. Скорее, это был монолог многое повидавшего человека, содержавший отсылку к бедственному положению матери Тору, будущему, которое ожидает их обоих, а также глубине нравственного падения парня.
Оправдываться и перечить Тору не стал. Он обреченно ждал окончания нотаций и готовился при необходимости стоически перенести удары бамбуковой палки. Его беспокоило только то, что уходит время на поиски ключа от двери из этой серой скучной реальности в мир блаженной неопределенности и смутных, но приятных ощущений.
А слова учителя музыки, возможно, дошли бы до его сердца пару лет назад. Сейчас ему было уже, наверное, все равно. Он отсутствующим взглядом пялился на стену с простыми светлыми обоями и терпел.
Тем временем Атсуши перешел от слов к делу.
Первый удар на несколько секунд вывел Тору из нирваны и вызвал тихий всплеск агрессии, который мгновенно угас. Последующие удары он принимал смиренно и кротко, словно крестьянин удары плети сюзерена.
Закончив со словесной и физической поркой, старик поставил перед парнем поднос с плошкой риса. Вид еды вызвал у Тору зачатки рвотных позывов, но, справившись с собой, он взялся за палочки и по телу разлилось чувство тепла и уюта. Закончив трапезу, он сдержанно поблагодарил сэнсэя за еду и науку. Тот резко и безапелляционно заявил:
– Будешь приходить ко мне на уроки в 5 утра. Каждый день.
Тору замялся. Он давно перестал посещать и обязательные предметы, а уж к музыке и вовсе был равнодушен. Он стал искать предлог отказаться от того, что посчитал предложением. Повод, казалось, лежал на поверхности.
– Но, Атсуши-сан, мне нечем заплатить за вашу доброту и науку…
Ответом на эту вялую попытку увильнуть от музицирования стал удивительно хлесткий удар бамбуковой палки. Возражения были неуместны.
Глава 3
На следующий день он, конечно, проспал. Накануне долго скроллил ленты в соцсетях – там, в отличие от реальной жизни, у него было полно друзей. То, что он никогда их не видел воочию, нисколько его не огорчало, ведь они не шарахались от его трясущихся пальцев и бледного лица (на аватаре был лаконичный белый иероглиф на черном фоне, обозначающий его имя «путешественник»), не судили его за употребление наркотиков (просто не знали) и не считали неудачником, которого бьют в школе: информации в его профайлах было не много. Вместо фотографий – изображения мест, где он никогда не бывал, в анкетах – пустота.
В общем, Тору залип, как муха в выгребной яме. И тошно, и оторваться сил нет: так можно было описать испытываемые им ощущения. Лишь в четыре часа измученный синим светом и дешевым энергетиком организм все-таки нажал стоп-кран и Тору отключился лицом в клавиатуру.
Ему приснился странный сон. Точнее, страшный, наверное, хотя по непонятной причине этот страх его не коснулся. Он очутился в лесу у подножия Фудзи, том самом, где многие несчастные завершали свой земной путь. В реальной жизни он ни разу не посещал Дзюкай, но сомнений в том, что это то самое море деревьев, у него не было. Во сне он вовсе не ощущал присутствия разгневанных душ, не было ни нарколепсии, ни ломки, ни гнетущего чувства вины, только осенняя свежесть и сладостное предвкушение прогулки. В какой-то момент среди деревьев мелькнул силуэт женщины, одетой в простое белое кимоно. Она стояла к нему в пол-оборота. Тору побежал к ней – померещилось, что это мать.
Вот он приблизился. Женщина протянула ему руку и он так же, как в детстве, обхватил ее средний и указательный пальцы. Как только он это сделал, женщина вцепилась в него мертвой хваткой. В гуще черных волос наконец проявилось лицо старухи с огромным ртом. Это была ямауба2. Когда она раскрыла пасть, на Тору пахнуло гнилью, он закричал, и картина мгновенно изменилась. Перед ним возникли огромные врата, целиком состоящие из огня. Решив, что это врата в преисподнюю, Тору усилием воли проснулся.
Было около полудня. Мать, давно потерявшая надежду вернуть его в школу, ушла на работу. Жгучий стыд овладел им. Влекомый внезапно пробудившимся чувством долга, он направился к Атсуши, чтобы вымолить прощение и по дороге найти дозу. Порывшись в карманах обнаружил, что денег там совсем не осталось. Еще сильнее полыхая от стыда, он открыл старый шкаф, где мать аккуратными стопками складывала одежду, и запустил лапу в коробку из-под кроссовок, в которой она хранила свои скромные сбережения.
Эта коробка некогда была для нее символом светлого будущего, но со временем она перестала откладывать на билеты в дальние страны, собственное жилье и даже учебу Тору. Она давно не знала, на что копила, и делала это скорее по привычке. Их бюджет то и дело трещал по швам, заставляя ее раз за разом обращаться к помощи коробки.
Тору брал оттуда деньги всего дважды. В первый раз вернул их по прошествии какого-то времени. Пришлось выполнить парочку неприятных заданий от поставщика дури. Второй раз он просто забыл об этом, а мать сделала вид, что не заметила. И вот опять… Ему было тошно и мерзко, но зачатки ломки и предвкушение грядущих мучений заставили его перешагнуть через стыд.
Находиться на улице при свете дня было непривычно – чаще всего он покидал квартиру затемно. Вокруг было пусто: жители спального микрорайона по большей части трудились где-то в высотных башнях делового квартала, ближе к центру города. Исключение составляли старики и домохозяйки, но они редко покидали свои жилища и потому тоже не оживляли округу своим присутствием.
Он с трудом нашел дом, в котором жил старый мастер, но самого его не застал: должно быть, тот ушел в обход по своим воспитанникам или был в школе.
Последнюю версию Тору захотел проверить.
По дороге он встретил своего постоянного поставщика дури, Йори, и поспешил заключить с ним ежедневную сделку. Употребив зелье, он около получаса наслаждался дурманящим эффектом, а после вспомнил, что собирался найти учителя музыки, но зачем тот ему понадобился, забыл. Решил разобраться на месте и нагрянул в школу во время перемены. С трудом отыскав давно забытую дорогу в музыкальный класс, не церемонясь распахнул дверь ногой и со смехом ввалился в середину аудитории.
Настроение было боевое. Наверняка он пришел устроить старикану выволочку за вчерашний инцидент с дубиной. Иначе что ему вообще тут делать?
Детишки из младших классов испугались и прекратили играть, а старик зашелся мелкой дрожью от негодования. Это показалось Тору очень смешным, и он согнулся пополам от рвущегося наружу хохота.
– Убирайся, – резко гавкнул Атсуши.
Это было уже грубо. На волне отходящей эйфории Тору счел слова и тон старика достаточным поводом для взбучки, что развязало ему руки и убрало последнюю досадную преграду – разницу в возрасте. Все-таки уважение к старшим было настолько крепко вбито в его голову, что сопротивлялось в том числе и наркотику.
Развесёлой походкой он подкатился к дерзкому дедуле и наотмашь ударил его по лицу. Ощущения от того, что он бил кого-то, а не наоборот, мгновенно ударили в голову и смешались с имеющейся там дрянью в убийственный коктейль.
Будь у него чуть больше времени, он наверняка избил бы учителя музыки до смерти – тот был далек от возраста, когда мог дать отпор молодому наркоману, но, по счастью, завершить начатое Тору помешали проходившие мимо старшеклассники.
Один из них был подающим надежды борцом сумо соответствующей комплекции, второй – низкорослый и коренастый дзюдоист. Парни дружили с начальной школы и у них культура почтения к старшим была усилена воспитанием в спортивных секциях. Мигом оттащив Тору от сенсея, они несколькими увесистыми тычками напомнили невежде времена, когда он еще посещал уроки, а затем протащили через школьный коридор и вышвырнули на улицу.
Тору не чувствовал боли от тумаков, но они вернули его в сознание, а вместе с ним пришел стыд. Он вспомнил, зачем искал Атсуши, и раскаяние повисло на нем, словно гиря на шее. Надо было дождаться окончания уроков, чтобы вымолить прощение. К тому времени приход должен был окончательно оставить его.
Расписания занятий он не знал и потому боялся, что пропустит момент, когда учитель покинет школу. Притаившись за углом, он стал наблюдать за парадной дверью и от скуки вспоминать свои уроки музыки в первом классе. Воспоминания оказались довольно приятными. Невзирая на отсутствие ярко выраженного таланта, играл он тогда самозабвенно: в детстве не так важно, получается у тебя или нет, можно получать удовольствие от процесса и это самое важное.
«Интересно, – подумал он, – насколько Атсуши сам хорош в том, чему учит детей?»
Вместо ответа сознание подкинуло воспоминание о квартире пожилого учителя, где стены были увешаны фотографиями учеников в деревянных рамках. Тору не помнил их лиц, но мог определенно сказать, что там были снимки как маленьких детей, только взявших в руки свой первый музыкальный инструмент, так и взрослых, а порой и пожилых музыкантов в моменты получения наград или играющих в больших оркестрах. «Кто-то коллекционирует медали, а кто-то – медалистов», – пришла неожиданная мысль.
Когда по домам разбрелись даже завсегдатаи внеклассных уроков, из опустевшей школы вышел понурый Атсуши. Он едва волочил ноги, голова была опущена, а портфель заметно оттягивал уставшее плечо.
Глядя на него, Тору почувствовал невыносимую, словно ножом по живому телу, жалость. Ему мнилось, что подойти к старику было бы кощунством. Захотелось убежать, броситься под поезд или спрыгнуть с крыши высокого дома, но он не мог уйти, так и не попросив прощения.
Нетвердой походкой он направился к учителю и, подойдя вплотную, сделал то, что велел делать в такой ситуации культурный код: повалился на колени.
– Простите, мастер, я не достоин вашего времени, – выдавил он, еле сдерживая слезы.
Атсуши замер в недоумении. Он не сразу сообразил, кто перед ним, а поняв, захотел пнуть распластавшегося нахала, но от волнения ему сделалось дурно и он присел на скамейку у автобусной остановки.
Тору приподнял брови и, увидев происходящее, тут же вскочил.
– Вам нехорошо, Атсуши-сан? Только дайте знать, я отнесу Вас в больницу!
Учителю показалось, что еще немного, и смерть костлявой рукой сожмет его сердце. Но обошлось. Постепенно он пришел в себя и отрицательно покачал головой. Облегчение от того, что опасность миновала, убавило гнев, но он не стал этого показывать и строго проговорил:
– Отведи меня домой.
Тору вложил все почтение и желание служить каждую минуту в предложенную Атсуши для опоры руку и трепетно, еле дыша, сопроводил мастера до самого порога квартиры.
У него в голове вертелись вопросы, но он не решался их задать. Какой инструмент любит сам Атсуши, почему он не играет в филармонии, а ведет скромный быт отшельника, пробавляющегося зарплатой школьного учителя и частными уроками? «Мастер просто обязан быть гениальным музыкантом, – подумал Тору. – Вот бы послушать его игру! Ради этого можно и дозой пожертвовать. Ну, одной, по крайней мере…»
Они молчали всю дорогу. Прежде чем расстаться, Тору поклонился учителю в пояс и, застыв в этой позе, начал пятиться.
«Придешь завтра в пять», – были последние слова мастера в тот день, и спрятанное под волосами лицо Тору просияло от счастья.
Глава 4
Остаток ночи он заставил себя провести без голубого свечения экрана ноутбука в надежде уснуть пораньше и не проспать урок снова. Впервые за последние пару лет в его жизни замаячило что-то стоящее, не считая прогулок с матерью по лесу, и он не хотел опять упустить этот шанс.
Но очищение давалось с трудом: избавившись от непрестанного пожирания рекламы, обзоров компьютерных игр и чтения новостей, мозг принялся хаотично выстреливать смутные, нечеткие идеи одну за другой и уходить в спящий режим отказывался наотрез. Если попытаться конкретизировать все то, что носилось в его голове, то это были попытки вспомнить последние два года, когда он тонул в сладком дурмане и почти окончательно смирился с тем, что жизнь будет пустой и скоротечной. Себя он не жалел, правда, изредка, в минуты просветления между дозами, мечтал о любви и дружбе, нормальной работе, путешествиях и, главное, о том, что сможет вытащить мать из круговорота забот, раньше времени состаривших ее прекрасное лицо.
Конечно, музыка не могла помочь ему решить все проблемы, он не питал иллюзий насчет своего таланта, но она могла стать той спасительной соломинкой, ухватившись за которую он сможет выбраться из трясины. Старый мастер протянул ему эту соломинку во второй раз, больше права на ошибку не было.
В итоге он так и не уснул. Всю ночь непрестанно поглядывал на часы в перемотанном скотчем смартфоне. В четыре часа пришло время собираться на урок. Он нырнул в джинсы и майку с длинным рукавом, нацепил бейсболку и, словно синоби из легенд, пробрался мимо кровати спящей матери к выходу. Там он споткнулся о зонтик, кое-как натянул кеды и шмыгнул за дверь. Происшествие с зонтиком взбодрило его, но лишь на секунду. Надо было достать энергетик. Однако все круглосуточные магазины были далеко и не по пути. Последняя надежда была на автомат в подземном переходе. Эта мысль придала сил и он неровной походкой припустил в нужном направлении.
В переходе не было никого, кроме парочки бездомных в убежище из склеенных между собой картонных коробок. Голова гудела чугуном. «Если бы не мать, – подумал Тору, – и я бы тут поселился. Граффити, картонные стены и крысы с голубями по соседству. Отстой.»
У автомата он привычно запустил руку в глубокий, доходящий до середины бедра карман, сгреб пальцами все, что осталось со вчерашнего дня, и начал рассматривать в мерцающем свете подземных ламп.
На тощей ладони была куча скомканных оберток от шоколадных батончиков, мелочь. Кроме них в кармане завалялись ложка, шприц, резиновый жгут и сложенная в несколько раз фотография – удивительно, как она выжила в цифровую эпоху… На снимке они с матерью позировали на фоне древней пагоды. Она была совсем молода и широко улыбалась, обнимая за щуплые плечи паренька, в котором Тору с трудом узнавал себя. Помнится, тогда ему было неловко от того, что пришлось попросить нажать кнопку случайных прохожих, будто они своей просьбой доставили неудобство пожилой семейной паре.
Сейчас он понятия не имел, что из себя представляет. Несколько месяцев назад по ту сторону зеркала был бледный торчок со всклокоченной шевелюрой и мешками под полуприкрытыми глазами. От него веяло безнадегой и увяданием иссохшего листа, давно покинувшего ветку дерева и позабывшего времена, когда был молод и зелен. В шестнадцать лет это сравнение казалось особенно удручающим.
Друг и собрат по игле Йори во время одной из вечеринок подарил Тору свою баскетбольную футболку с номером двадцать три, завещав носить ее до тех пор, пока не минует соответствующий возраст, а потом передать следующему поколению. Доживет ли Тору до того времени, когда сможет продолжить эту бредовую, скорее всего только что выдуманную под кайфом традицию?
Вернувшись к содержимому карманов, Тору убедился, что даже на самый дешевый энергетик денег ему не хватит, и выместил злость на ярко раскрашенном бездушном продавце.
Боль от удара в железный бок еще на секунду вывела его из сонного состояния. На протяжении этой секунды у него родилась и растаяла надежда, что автомат со страху выдаст ему банку хотя бы колы, но тот остался непоколебим.
Расстроенный, он поплелся к Атсуши, на ходу щипая себя за кожу на руках, но скоро и этот прием работать перестал.
У двери в квартиру он вдруг подумал, что играть на музыкальном инструменте в такой час, да еще и будучи новичком, жестоко по отношению к соседям. Отогнал эту мысль и постучал. Раздался голос Атсуши:
– Войди.
Учитель музыки, скрестив ноги за традиционным низким столом, с отрешенным лицом пил чай. Когда он повернулся анфас, стали заметны следы своего вчерашнего визита Тору. Мальчик повалился на пол, но сенсей отнесся к его раскаянию прохладно. Лишь указал одним взглядом на большой круглый кожаный ящик:
– Бери и выходи.
Тору с готовностью подхватил ящик, и, сгибаясь под его весом, с трудом протиснулся обратно в узкий дверной проем.
Они наблюдали, как толпы клерков, банкиров, юристов, чиновников ползут к своим рабочим местам. Тору не мог взять в толк, для чего эти люди в одинаковых темных костюмах так упорно вешают на шеи удавки и, уткнувшись в экраны телефонов, лезут в пасти гигантских башен, где подслеповато пялятся в экраны покрупнее. Странная это штука, цивилизация, не разобрать, кто свободнее: он, невежественный раб убийственной привычки, или те, чьи часы с ботинками дороже всего их с матерью имущества. Разве может кто-то из них, людей в дорогих костюмах, во вторник утром идти в не пойми куда со старым школьным учителем, пусть и с тяжелым ящиком за плечами? Или хотя бы остановиться и задуматься о тщетности своего ежедневного бега? Впрочем, возможно, они так сильно бегут как раз для того, чтобы не быть такими, как он. Будто каждого из них кто-то тянул в бездну за ноги, а они гребли изо всех сил, чтобы хотя бы плыть на одном месте.
Пока Тору философствовал, в конце улицы показался железнодорожный вокзал, а у него появились первые признаки ломки. Мир стремительно терял краски, появился зуд по всему телу. Сперва еле ощутимый, затем более явственный. Ящик или футляр, что он тащил на своем горбу, внезапно стал невыносимо тяжелым. Было дивное солнечное утро, но его трясло, словно от ледяного зимнего ветра. Из носа текло, и он, не стесняясь, утирался рукавом толстовки. Это не укрылось от внимания Атсуши.
– Началось, – сухо констатировал он. – Как давно?
– Вчера. Как раз, когда… – Тору не закончил фразу. Ему стало стыдно. Но еще совсем чуть-чуть, и ему будет безразлично абсолютно все на свете, кроме заветного порошка.
– Держись. Мы поедем за город.
– Не смогу. Без. Дозы. – Тору прошипел, выдирая из себя каждое слово.
– Ты должен пройти очищение. Будет тяжело, но ты справишься. – На костлявом лице Атсуши проступили непримиримые скулы.
Тору захотелось послать его прогуляться в далекие дали и сопроводить пожелание ударом тяжелого ящика, который он, Тору, непонятно куда и непонятно зачем тащил. Вместо этого он стиснул зубы и перехватил поудобнее лямки. Он осознавал, что это желание посетит его еще не один раз.
Атсуши купил два билета на скоростной экспресс в один конец. Тору не поблагодарил. Просто молча взял протянутый билет и, не глядя в глаза учителю, натянул на лицо капюшон. Боялся, что гримаса на лице выдаст раздражение. Чтобы хоть как-то отвлечься, до крови закусил губу.
В поезде было мало людей, большинство ехало в обратную сторону, к центру, к своим драгоценным рабочим местам. Атсуши и Тору даже удалось найти полностью пустой вагон, где учитель уселся в кресло с достоинством императора или, по крайней мере, великого самурая, а ученик кинул на пол ящик и завалился с ногами на несколько кресел сразу, свернувшись в позу эмбриона.
Сенсей недовольно засопел, но промолчал. Парню предстоял тяжелый день и не менее тяжелая ночь. Пытаться сломать его было бы неправильно, он и без того балансировал на грани потери контроля над собой и в любой момент мог сбежать в поисках наркотика.
Тору лежал и трясся всем телом, не желающим определиться, жарко ему или холодно. Он изо всех сил укусил себя за руку. В этот раз не помогло.
Поезд рассекал пространство подобно соколу, но Страннику казалось, что он остановился в абстинентном аду. То есть он мог бы так сказать, если бы осилил собрать воедино кусочки своих переживаний.
Вышли они в какой-то глуши. Станция напоминала замшелую деревянную коробку в чистом поле с пожухлой травой. Справа от нее за железной дорогой виднелись аккуратные, но отчаянно проигрывающие схватку со временем домики с высокими крышами того же цвета, что и склоны холмов по соседству, а слева начинался лес, вглубь которого вел деревянный настил. За верхушками деревьев пряталась в тумане священная гора Фудзи. Воздух в округе был настолько чист, что ко всем симптомам Тору добавилось головокружение.
Атсуши направил почти потерявшего рассудок, ослабшего и шатающегося под тяжестью ящика ученика в лес.
Вокруг было светло и мирно. Если бы не ломка, Тору был бы счастлив тут оказаться, но в тот момент к горлу подступила тошнота, а к заднему проходу… В общем, не прошли они по дорожке и десяти минут, как Странник сбросил с себя ящик, метнулся прямо в чащу и, едва скрывшись за стволом ближайшего крупного дерева, спустил штаны.
Если бы не стоны, в которых смешались боль и облегчение, Атсуши подумал бы, что парень сбежал. Выйдет ли из него толк? Поди знай… Стоит ли тратить на него время? Что если все усилия ухнут в никуда? Старый учитель отбросил нахлынувшие сомнения: этот мальчишка нуждался в нем больше, чем все другие ученики вместе взятые, это было ясно как день, и все-таки стыд из-за предпочтения одного наркомана нескольким талантливым и скромным детям уходить не желал. Уверенности в том, что Тору сможет сыграть хоть что-то, не было. В начальной школе ему досталась скрипка и на общем фоне он выделялся разве что заторможенностью, но сейчас пришло время для главного испытания в жизни обоих, и учителя, и ученика.
Тайко – это больше, чем музыкальный инструмент. В нем средоточие народного духа, философия и образ мысли. Если он не поможет Тору победить своего внутреннего демона, этот демон неистребим. Главное – набраться терпения. Не стоит ждать немедленных успехов. Сперва достаточно отвлечь парня, насколько это возможно, от наркотика, это кармический долг, который Атсуши должен вернуть за годы счастливой жизни.
«Кармический долг», тем временем, пошатываясь вышел из леса, на ходу подтягивая широкие штаны, сваливающиеся с тощего зада.
Учитель сухо кивнул на футляр.
Тропинка вывела их в открытую местность, где они долго шли по колено в высокой траве. Атсуши широко раздувал ноздри, чтобы вобрать как можно больше воздуха, напитанного осенними ароматами. Тору просто старался не расплескать субстанцию, подступавшую к горлу.
