Kitobni o'qish: «Русская доля»

Пролог

Господа-товарищи, не плюйте в автора – он пишет как может. Я знаю, что язык мой коряв и несовершенен. Однако в окружающей действительности вижу столько вопиющего безобразия, что просто не в состоянии заткнуть свой фонтан. Будьте великодушны.

Сколько лжи и неправды написано про русских, их национальный характер, про историю России и ее государственные интересы! Данное произведение появилось, чтобы хотя б на шажок приблизиться к правде. Я считаю его художественным. Главный герой его, однако, не Джордж или Юра, Варя или Барбара, а человечество в целом. Основная цель повествования – назвать все вещи своими именами, и я честно старался исполнить авторский долг. При этом я опускал слова-паразиты типа «иногда», «кое-где у нас порой», «в некоторых случаях», «определенные люди», «представляется правдоподобным» и так далее. Поэтому возможно… нет, не возможно, а наверняка мои высказывания чересчур резки и безапелляционны, а общий тон изложения – раздражительно менторский. Прошу извинить.

Многое из написанного покажется кому-то банальным, другому спорным или неочевидным. Третьи разглядят в тексте что-то знакомое, а то и свое, личное, выстраданное.

Банальности, конечно, мешают, но что делать? Коли мы, русские, живем в Европе и Азии, то согласитесь, не мог я сказать, что место нашего обитания – Африка.

С неочевидными утверждениями сложнее. Естественно, я опирался на чужие плечи. Большинство знаний не высосано мною из пальца, а получено из различных письменных источников. На память я никогда не жаловался и посему вычитанные когда-нибудь мысли мог изложить в форме, близкой к той, что была в оригинале. Чтобы избавиться от необоснованных подозрений, заявляю: при окончательной отработке текста я удосужился разве что сверить некоторые собственные имена и даты, не претендую ни на какую научность, ни на какие откровения, ни на какой приоритет в формулировках истин и заблуждений. Прошу также принять во внимание мое убеждение в том, что идеальное художественное произведение должно представлять собой лепнину из прописных истин и легко узнаваемых фраз. Только так можно достичь максимума ассоциаций и контекстной глубины.

Я стремился будить больше эмоций, пусть даже в ущерб точности формулировок и доказанности отдельных утверждений. При этом – быть лаконичным, не растекаться мыслью по древу и не вдаваться в несущественные частности. Каждый имеет свои представления об окружающем мире, и если прочитанное соответствует его мировоззрению, он, надеюсь, получит удовольствие. Если же написанное идет вразрез с его внутренними установками – пусть возмущается.

За все ошибки и неточности готов нести персональную ответственность. Однако прошу помнить, что всякая человеческая правда отягощена ложью.

Мифы, боль и два вопроса

«Во всем нам хочется дойти до самой сути…» глубоко сидит в нашей памяти. Красиво пишут поэты на Руси. Но кто-нибудь задумывался, почему столь притягательны именно эти слова? Меж тем ответ на поверхности: потому что они… лживы.

Да не хотим мы доходить до сути вещей! Нам привычнее и проще пребывать в плену иллюзий. Форма для нас важнее содержания. Мы не замечаем очевидного и не докапываемся до истинного, ограничиваясь лишь удобным объяснением происходящих вокруг нас событий. Полагаем одно, решаемся на другое, поступаем иначе и при этом постоянно ошибаемся.

Кто бы что ни делал, навязывая окружающим лучшую жизнь, он всегда оказывается неправ.

Одни объясняют прошлое и предсказывают будущее. Подсказывают, как надо управлять себе подобными. Но почему-то всегда выясняется, что человечество живет не так, как они думают, и любое умозрительное построение рано или поздно показывает изъян, лишая жизненных ориентиров своих приверженцев.

Другие предпочитают действие. Стоят, не щадя живота своего, на страже существующего порядка. Их противники, наоборот, выискивают пятна на солнце, подтачивают все, что относится к сфере государственности. Естественно, получают по заслугам плюс щедрую добавку.

И те, и иные, бывает, добровольно соглашаются нести непосильные тяготы, а то готовы и с жизнью расстаться, лишь бы было так, как они хотят. А потомки их, как правило, вместо благодарности проклинают.

Почему так происходит?

Вечное

Чтобы понять, почему итоги деятельности подавляющего большинства общественных деятелей во все времена охаивались, необходимо просто оглянуться вокруг да вспомнить школьный курс истории. Что присутствовало в любом людском сообществе, у кочевников и землепашцев, обитателей огромных городов и жителей уединенных хуторов? Что оставалось неизменным всегда, вне зависимости от климатических условий и состояния производительных сил? И в Древнем Египте, и в Средние века, и на памяти живущих сейчас?

Перед мысленным взором проносится, как в фантастически сложном калейдоскопе, хоровод разнообразных орудий труда и приемов хозяйствования, нравов и обычаев, общественных отношений и форм государственного устройства. Что же оставалось неизменным?

Только одно: разделение людей на две группы – привилегированных, получающих от жизни бездну удовольствий, и вторых, трудами которых обеспечивалось благополучие первых. Причем разделение это осуществлялось не по трудолюбию, уму и прочим параметрам, которые принято относить к положительным качествам человека. А дети-внуки и тех, и других меняли свой социальный статус чрезвычайно редко, только в экстраординарных случаях. Как говорится, известные исключения лишь подтверждают общее правило. Разве не так?

Кто-то осмелится возражать?

На заре цивилизации гетерогенность общества была слабо заметна. Лидер первобытной стаи, самый сильный, умный, опытный и ловкий, резонно требовал лакомый кусок при разделе добычи. Но почему эти права распространялись на его близких, домочадцев, знакомых и постепенно увеличивающуюся толпу прихлебателей?

Несправедливость росла по мере становления государственных институтов.

Купцы по справедливости наживали громадные состояния потому, что постоянно рисковали своей жизнью в дальних странствиях? Однако если грабители нападали на их караваны, первыми гибли неимущие охранники. Великие полководцы претендовали на львиную долю военных трофеев, но редко сами показывались в передних шеренгах воинов… Надо ли продолжать плодить подобные примеры?

В Советском Союзе в эпоху Сталина любовно культивировали миф об обществе-семье, где рядовой руководитель, имеющий зарплату чуть выше, чем у последних своих подчиненных, дневал и ночевал на рабочем месте. Кто больше и лучше работал – тот, мол, больше и получал. А вожди, якобы, всего себя без остатка отдавали служению трудовому народу. Возможно, и были индивидуумы, из которых можно было гвозди делать, – зачем спорить? Но основная масса ответственных работников себя не забывала. А там еще их помощники, охранники и прочий обслуживающий персонал, не говоря уже о многочисленных, как саранча, родных и близких. Кроме того, были завскладами, скромные труженики социалистической торговли и так далее. В брежневские времена от этого мифа остались разве что один пух и да перья.

Право дело, неудобно напоминать, но ныне раз за разом пытаются сотворить сказку о миллиардере-трудоголике. Этот образ настолько не соответствует действительности, что воспринимается здравомыслящими людьми как комедийный персонаж.

Повторим: в людском сообществе всегда была, есть и, вероятно, неопределенно долго будет «белая» и «черная кость». Несправедливо? Может быть. Однако вряд ли этические оценки применимы к большим общественным группам. А уж критиковать исторически сложившийся уклад жизни – так вообще бессмысленно. Это примерно то же самое, что упрекать высокого человека за рост, а негра – за цвет кожи. Такова уж их природа. Судить можно только конкретного человека за какой-то конкретный проступок, да и то при этом уместно помнить предостережение «не судите – и не судимы будете».

Зададим глупый вопрос: а за счет чего, с помощью каких механизмов поддерживался сложившийся порядок? Каким образом сохранялось разделение общества на жуирующих и голодающих? Как можно заставить подавляющее большинство людей работать за гроши?

Ответ очевиден: только сочетанием обмана и насилия. Все остальные средства имеют вспомогательный характер. Скажем, довольно часто и эффективно эксплуатировались привычки и традиции. Однако типичный разговор хозяина с конюхом, усомнившимся в справедливости существующего порядка вещей, наиболее естественно реконструируется следующим образом: «Твой дед чистил конюшни. И твой отец чистил конюшни. Тебе тоже придется это делать. А если не станешь – я велю поучить тебя розгами. Или отправлю на все четыре стороны помирать с голоду». Правильно? Заметьте: призыв жить по заветам предков здесь наличествует, но гораздо важнее фактор насилия – угроза побить или лишить средств существования. Возможно, присутствует и обман, если у хозяина или нет подручных, чтобы привести в исполнение объявленное физическое наказание, или нерадивый конюх не догадывается, что легко может найти себе иное, более достойное и выше оплачиваемое занятие.

Как ни крути, как ни изворачивайся, приходится сделать следующий вывод: атрибут любой общественной власти – путем насилия и обмана культивировать разделение людей на привилегированных и обделенных жизненными благами. Вот почему что бы ты ни сделал для людей, всегда найдутся недовольные, с удовольствием плюющие тебе в спину.

От вечного перейдем к земному. Поговорим о современных методах управления общественным сознанием.

Земное

Человеческая природа постоянна, и потому вряд ли разумно полагать, что пропорция между насилием и обманом ощутимо меняется из века в век. Нашим современникам приятно должно быть слышать бесконечные словопрения о гуманности и правах личности, но еще не скоро охладятся крематории Второй мировой войны, «снивелируются» убийства тысяч и тысяч людей в полпотовской Камбодже и Уганде и прочее и прочее. Вероятно, тишина на лобных местах и голгофах временная. Арсеналы ядерного, биологического и химического оружия, других высокопродуктивных орудий массовых убийств подозрительно долгое время без толку содержатся под замком.

Затишье страшит. Хочется поэтому верить, что из повседневной жизни по мере развития цивилизации тупое, физическое насилие очень медленно, нехотя, но уходит, подменяется косвенным. Что бы это значило?

Спрятать, замаскировать насилие – значит придумать более изощренные способы обмана. Иного не дано.

В двадцатом веке оттачивались хитрые механизмы манипулирования трудящимися массами, основные из которых – идеологические теории и финансовые инструменты. Ныне ссудная удавка и зомбирование сознания не менее действенные инструменты регулирования жизни общества, чем ранее меч и плетка. Произошло как в старом анекдоте о кормлении кошки горчицей: можно просто засунуть ей в пасть порцию «лакомства», но эффективнее (и намного безопаснее!) навесить блямбу ей под хвост – подвывая и плача, сама слижет.

Метаморфоза с идеологией достойна отдельного замечания.

Согласно изысканиям Александра Зиновьева, выдающегося русского логика и публициста, слово «идеология» впервые прозвучало в революционном Париже 20 июня 1796 года. Некий Десто де Траси, вдохновенный поучениями Кабаниса и Кондорсе, предложил целенаправленно заняться систематизацией наиболее глубоких идей великих ученых и мыслителей – Ф. Бэкона, Локка, Кондильяка и других. Соответствующую науку об идеях, «теорию теорий» он назвал идеологией. Как обычно, довольно быстро произошла подмена, и под идеологией стали понимать не конкретное научное направление, а систему взглядов о том, как жить.

В тиши уютных кабинетов ученые умники отточили методы идеологической борьбы, то есть дезориентации явных и потенциальных врагов, расстройства их мышления, лишения воли к сопротивлению, навязывания чуждых им идеалов и мотивировки поведения. Таким образом производство обмана было поставлено на научную основу. В конце двадцатого века, когда начинать большую войну стало по-настоящему страшно, из идеологии выковали прекрасную опору общественного порядка. Повысилось ли гуманность общества при этом, вопрос открыт: душевные муки человека, которому отпиливают голову, зачастую меньше, чем у того, кто потерял смысл существования.

Ги Дебор, лидер так называемого Ситуационистского Интернационала и один из духовных вождей студенческих волнений в Париже в мае 1968 года, ввел в обиход хлесткое выражение «общество спектакля».

Если у Шекспира «весь мир – театр» было метафорой, то спектакль Дебора – логически строгое вскрытие сути окружающей действительности. Он утверждал, что современный мир есть гигантская театральная постановка. Главная цель этого поистине вселенского действа – физическое и духовное закабаление народных масс пролонгацией государственного управления вплоть до быта и мироощущения каждого человека. Общественное мнение погребено хаотичным потоком малозначащих новостей и сенсаций, ежесекундно порождаемых средствами массовой информации. И повсюду тотальный обман, все без исключения социальные теории используются для фальсификации восприятия происходящих событий. Не верится? Вспоминается «человек – это звучит гордо» и прочие восхваления нашему достоинству? Да, нелегко впитать деборовское откровение. Но попробуем понять, насколько оно близко к истине.

Бросим камень сомнения по адресу политэкономической теории марксизма. Не потому, естественно, что в начале двадцать первого века в стенающей России наследие Маркса и его последователей не топтал разве что самый ленивый. Из длинной серии целенаправленно взлелеянных анекдотов сходу вспоминается следующий:

« – Папа, а кто такой Карл Маркс?

– Ну, в общем, один давно умерший экономист.

– А что это такое – экономист?

– Ну, примерно то же самое, что бухгалтер.

– Как дядя Моша?

– Наш дядя Моша, сынок, – главный бухгалтер!»

Элементарная объективность просто заставляет признать, что Маркс до сих пор на порядок, на голову остается выше всех теоретиков научного хозяйствования вместе взятых! При этом надо иметь в виду, что не все ученые, вошедшие в историю как экономисты, были таковыми на самом деле. Василия Леонтьева и Леонида Канторовича, например, правильнее относить к математикам. «Настоящих» же современных экономистов, пользующихся всеобщим почетом и уважением, наделенных многими наградами и почетными званиями, среди которых не один лауреат Нобелевской премии, даже и называть не хочется – не то что критиковать. Экономики всех стран (это и Аргентина судьбоносных 1960-х, и послеальендовское Чили, и внезапно обретшая независимость Россия и многие-многие другие), руководителей которых смогли загипнотизировать их красивые речи, с завидным постоянством отбрасывались на десятилетия назад. А кто не соблазнялся знанием великих экономических тайн – тот благоденствовал. Когда, например, 1990-е годы в Восточной Азии разразился финансовый кризис, единственная страна, вышедшая из него без потерь, была Малайзия. Ее правительство, выслушав рекомендации международных экспертов, поступило наоборот. Так, есть один плюс в пользу прозрения Дебора. Но не будем отвлекаться, приземляя вершину политэкономической мысли – теоретические построения марксистов.

Начнем с их фундамента – материалистической философии с ее жестким противопоставлением материи как независимой от сознания, «объективной» реальности и сознания как формы отражения этой самой реальности, то есть как некоего продукта материи. Позвольте усомниться в самой возможности отделения одной всеобщей категории мышления от другой. Представьте гипотетический разговор между Марксом и Энгельсом, состоявшийся, например, в одном из лондонских пабов за кружкой-другой доброго английского эля.

– И все же, Карлуша, я пребываю в некоторой растерянности, – говорит Энгельс, потягивая свой любимый напиток. – Поскольку твое сознание независимо от моего, то для меня оно подпадает под наше определение материи – как объективно существующая реальность. Аналогично, так как по крайней мере в деталях я думаю иначе, чем ты, то естественно предположить, что и мое сознание существует независимо от твоего. Следовательно, ты тоже можешь считать его материальным? Получается, что сознание есть материя? Нет ли здесь логического парадокса?

– Дорогой мой, это же диалектическое противоречие. А диалектика суть наука наук, оружие пролетариата. Вишь? – призрак его уже приподнялся над Тауэром. Вот-вот грядет всемирная революция, и нефиг мудрствовать лукаво.

Введение Марксом политэкономических категорий осуществлено, мягко говоря, также не корректно. Например, под товаром понимается продукт труда, произведенный для продажи. Ладно, пусть будет так. Но когда мы вычитаем далее, что «деньги – это особый товар», нам вновь приходится обращаться за помощью к диалектике, ибо здоровая логика заходит в тупик.

Диалектика, конечно, мощный инструмент, но надо знать, когда и как ею пользоваться.

В данном же случае приходится напомнить о существовании полисемии (многозначности) слов и распространенной практике выражать одним и тем же словом (омонимом) различные понятия. Так, в русском языке «коса» означает и сплетенные вместе пряди волос, и прибрежную, отделенную водой от основной части полоску земли, и орудие труда (не могу не дать несколько совершенно разных образов: «девица с косой», «старуха с косой» и «премьер-министр с косой»). Слово «деньги» является омонимом во всех языках мира.

Для многих, особенно для типичных американцев, оно выражает одно из важнейших жизненных ценностей, фетиш, объект поклонения и преклонения.

В политэкономии деньги – это, конечно, всего лишь регулятор хозяйственных отношений. Не могут они быть товаром просто потому, что не являются им, и все тут! А разноцветные (конечно, лучше зелененькие) бумажки с отпечатанным на них номиналом – это совсем другое дело. Разница между их сущностями примерно такая же, как между полковым знаменем и соответствующим войсковым подразделением. Воюют люди, а не стяги, и если вам взамен реальных, материальных ресурсов подсовывают бумажки с какими-то надпечатками на иностранном языке, да еще с известными масонскими образами, то первым делом резонно спросить самого себя: а не хотят ли вас обжулить?

Терминологические неточности блекнут на фоне неправоты итоговых, идеологических выводов марксистской политэкономии.

Призрак коммунизма бродит по Европе? Пролетариат – самый революционный класс, могильщик буржуазии? Нечего ему терять, кроме собственных цепей? Классовая пролетарская солидарность превыше всего? Жизнь с предельной ясностью отвергла все эти лозунги.

Не надо быть мудрецом, чтобы констатировать: побродил коммунизм по Европе, захирел, оброс грехами, подгнил, а после распада Советского Союза сгинул на неведомо долгий срок.

Ложность тезиса о революционности пролетариата менее очевидна. Но только на первый взгляд. Вслед за С. Кара-Мурзой достаточно задаться невинным вопросом: в каких странах к власти пришли политические группировки, провозгласившие строительство социализма? В крестьянской Российской империи. В еще более крестьянском Китае. На Кубе, специализирующейся в сфере услуг. В феодальной Монголии. Где еще? Ну, еще в некоторых странах Европы, в ту пору находящихся под оккупацией. А также в отдельных местах Африки и Азии, где законсервированы племенные или клановые общественные структуры. И все. Там же, где была развита промышленность, где наемные работники составляли значительную часть населения, социалистические революции если и случались, то почти мгновенно становились прошедшим достоянием истории. К чему бы это, а?

Не потому, наверное, что закапывая буржуазию, пролетариат автоматически уничтожал бы и самого себя. Должны быть более прозаические причины.

Рассмотрим один пример.

Предположим, что в городке N находятся две фабрики – ткацкая и швейная. Рабочие этих фабрик, полагая, что их хозяева пьют из них все соки, договорились объявить общую забастовку. Что делать заводчикам, как выйти из сложной ситуации?

Чрезвычайно просто: вспомнить о справедливости и ввести сдельную оплату труда. Чем больше рабочий нашил изделий, чем больше прибыль от их продажи – тем больше он должен получить. То же самое новшество внедрить и на ткацком производстве. Что произойдет? Работники швейной фабрики сразу поймут, что им выгодно снижение цен на ткани, и поссорятся с ткачами, заинтересованными в обратном. А вместе с заводчиками они будут добиваться снижения цен, скажем, на электричество. Классовая борьба переместится на второй план: свой живот ближе к телу.

Какой вывод? Данный пример показывает, что привнесением в производственные отношения чисто нравственного фактора появляется возможность сбить революционную волну, лишить пролетариат активности, превратить его в самый консервативный класс, отвергающий коренные изменения общественного порядка. Что и было проделано во всех развитых странах.

Кто-то скажет, что современный капитализм стал более гуманным под влиянием успехов Советского Союза? Из боязни мировой пролетарской революции? Может быть, и так. Не буду спорить. Только не надо перегибать палку и изображать человека стервозной скотиной, способной на естественно благородный поступок исключительно под гнетом обстоятельств.

Насчет сверхэксплуатации трудящихся, провозглашенной Марксом, – разговор особый. Обычный капиталист ведь не кровопийца, а просто человек. Каждый конкретный предприниматель не считает себя виновным в том, что рядом с ним наличествует огромная масса голодных людей, жаждущих любой работы, – не он лично сотворил сей гнусный порядок. Более того, работодатель, как правило, искренне убежден, что в некотором смысле является благодетелем, предоставляя рабочие места желающим. Новый работник попадает в коллектив, внутри которого, как и в любой общественной ячейке, действуют законы коммунальности и общинной жизни. Со временем он становится «своим», близким, почти что родным человеком. Начинает трудиться, как говорится, не за страх, а на совесть, и получать больше, чем действительно заслуживает.

Настоящий источник сверхприбыли – не отупляющий, изматывающий душу труд, а неординарная организация производственного процесса или выпуск уникальной продукции, за которую можно заломить непропорционально понесенным затратам цену. Налаживает производство инженер, а творит новое изобретатель. Лучшие представители когорты предпринимателей недавнего прошлого как раз и были гениальными инженерами или изобретателями, богатство досталось им справедливо. К ним относились, например, Генри Форд, придумавший конвейер, и Альфред Нобель, изобретший динамит. Из современников никого называть не буду. Лучше отошлю вас к произведениям Жюля Верна, подарившего нам множество ярких образов довольно эксцентричных инженеров-изобретателей-предпринимателей.

Короче говоря, когда в одном лице совмещаются предприниматель, инженер и изобретатель, лишь Бог ему судья. О необоснованно высокой прибыли можно намекать тогда, когда заводчик делает большие деньги, эксплуатируя чужое изобретение или недоплачивая нанятому инженеру. Однако сверхэксплуатации здесь, очевидно, подвергаются не простые рабочие, а упомянутые, излишне скромные или недальновидные представители умственного труда. Иными словами, если пренебречь случайными факторами, надо признать, что в основе праведно нажитого богатства всегда лежит не пот, а интеллект.

Понимал ли сам Маркс, что созданные им теоретические построения не совсем корректны? Сохранились материальные свидетельства его сомнений. Однако, в отличие от нынешних политэкономистов, в целом, «по крупному» он, вероятно, был искренен, отстаивая свои выводы. Нам стали видны его заблуждения потому, что изменился мир.

Сейчас форды и нобели вымерли, как в свое время динозавры и мамонты. Непомерно выросли объемы производства, что потребовало укрупнения заводов и фабрик, объединения их во всевозможные картели, корпорации, союзы, холдинги и прочее. Именно опутавшие многие страны огромные компании, включающие заводы с поточным производством, сотни и тысячи вспомогательных предприятий по обработке сырья и изготовлению полуфабрикатов, маркетинговые конторы и магазины, – в промышленности, в сельском хозяйстве – не мелкие фермы, а многопрофильные хозяйства с тысячами работников обеспечивают материальное существование человечества. В этой связи современная акула капитализма, определяющая нашу бренную жизнь, – это нанятый топ-менеджер крупной корпорации. Ничего он не выдумывает, не изобретает, не рискует собственным капиталом, а только руководит, получая при этом непомерно высокую зарплату. Мелкое предпринимательство – всего лишь фон, внешняя среда, дотошно регулируемая государством. Правильно?

А коли так, то, откровенно говоря, плакать хочется.

Издавна на Руси собирательный термин для лиц, претендующих на общественную собственность, был «вор» – мелких карманников и грабителей на дорогах называли иначе. Купец становился вором, если поставлял государству некачественную продукцию – оружие и продовольствие для войска, пеньку и так далее. Объявляли вором дворянина, самовольно прирезавшего к своим владениям кусок земли. Ворами называли лжедмитриев и пугачевых, заявивших о своих претензиях на царский престол. Государственный чиновник и топ-менеджер крупной компании, воспользовавшиеся служебным положением, чтобы взвинтить до небес свою заработную плату, также достойны сего прозвища. Что же получается? Современный мир – воровская малина?

О нынешнем состоянии дел поговорим чуть подробнее.

Сегодняшнее

Каковы наиболее значимые события конца двадцатого – начала двадцать первого века? Распад Советского Союза да развертывание/схлопывание так называемого процесса глобализации, инициированного странами «постиндустриальной экономики». Кроме того, на мировой арене появился новый монстр, величаемый международным терроризмом, и увеличилась ожесточенность локальных военных конфликтов.

Затяжную идеологическую схватку, вошедшую в историю под названием «холодная война», выиграл Запад благодаря, якобы, преимуществам своего общественного устройства – демократии. Что эта мощная зверюга из себя представляет? – вопрос, не имеющий четкого ответа. Так, У. Черчилль говорил что-то вроде «демократия, конечно, – гадость, но ничего лучшего человечество до сих пор не придумало». Согласитесь, что данное высказывание малоинформативно. Много лет великое множество уважаемых гуру, подогреваемых умопомрачительными гонорарами, расписывало достоинства западного образа жизни. Все эти велеречивые хайеки, попперы, шумпетеры, фукуямы, веберы, бжезинские, финеры и т. д. породили свои, довольно односторонние определения демократии, однако общей ее формулировки, удовлетворяющей строгим научным канонам, нет до сих пор.

Считается, что атрибутами, то есть непременными признаками западной демократии являются альтернативные выборы особ, наделяемых властью на строго ограниченный срок, свобода слова, равенство всех перед законом а также разделение исполнительной, законодательной и судебной ветвей власти. Такова официальная точка зрения, не поддающаяся якобы опровержению. Но так ли это?

Предвыборные кампании, конечно, впечатляют. Организуется масса развлекательных мероприятий и братаний элиты с народом, появляются красочные плакаты и лозунги, смакуются пикантные подробности жизни претендентов, со всех сторон тебя убеждают в твоей важности и мудрости, надеясь получить твой голос. Если повезет, можно даже пожать руку будущему президенту, премьер-министру, мэру, губернатору… в общем, тому, кого избирают. Одним словом, здорово.

Все это не более чем спектакль.

По подсчетам экспертов, на выборах 2000 года в США, признанном оплоте всемирной демократии, большинство американцев отдали свои голоса А. Гору. А президентом стал Дж. Буш. В Италии правительственный кризис стал обычным явлением, и страна годами не имеет верховного руководства. Но живет не хуже прочих, ничего с ней не случается. Как же так?

Надо признать, что альтернативные выборы – отнюдь не обязательный признак демократии, да и без публичной власти она прекрасно обходится.

Неоднократно высказывалось мнение, что в действительности представительная власть всего лишь ширма. Выбранное, то есть «наделенное доверием народа» лицо только освящает своим согласием решения, принимаемые незаметными, никем не избираемыми, карьерными чиновниками. Ни одного из которых в настоящее время в странах западной демократии нельзя уволить без веской причины даже при сильном желании. Почему? Да потому, что они важные секретоносители, знают все входы-выходы в теле сложного механизма государственного управления и защищены трудовыми контрактами, обеспечивающими – если они сохранят необходимую лояльность власти – безбедное их существование при любом стечении обстоятельств.

Свобода слова? Очередная сказка. Главный рычаг управления общественной жизни в странах западной демократии – банковская сфера. А там, где царит золотой телец, никакой свободы не может быть потому, что ее просто-напросто нет.

Журналисту, будь он сотрудник газеты или телеведущий, предлагают высокую зарплату, на льготных условиях предоставляют кредиты для покупки фешенебельного дома, дорогой автомашины и прочих предметов роскоши. Детей принимают в престижные учебные заведения, выставляющие бешеные счета к оплате… Ко всему хорошему человек привыкает мгновенно. В результате журналист цепляется за свое рабочее кресло, потеря которого для него смерти подобна: ну ни он, ни его жена, ни его дети и другие ближайшие родственники не представляют себе иной жизни, и все! Однако закрепиться в кресле он может только при условии полной лояльности – кому из работодателей захочется кормить человека, копающего ему яму? Хотя бы по этой причине все утверждения о независимости западных средств массовой информации есть миф.

В аналогичную золотую мышеловку попадают прочие общественные функционеры – руководители различных рангов, интеллигенция, люди свободных профессий. Все оказываются повязанными естественным желанием сохранить свой высокий жизненный уровень.

А низы? С этих нечего взять, пусть болтают что в голову приходит. Кто их услышит! Встретится с кем-нибудь из нищих говорунов уважаемый человек да спросит самого себя: «Если ты такой умный, то почему такой бедный?» И отойдет в сторонку от греха подальше.

Ради справедливости отметим, что не хлебом единым жив человек, и всегда были, есть и будут люди, для которых материальная сторона жизни второстепенна. Как управлять ими? А также теми, кто обладает таким личным богатством, что подкупить его себе дороже? Кое-кто нехотя признает, что получение богатства от родителей – атавизм, пережиток прошлого, как в свое время дворянские привилегии. Вот почему придумываются драконовские налоги на наследство (правда, без особого эффекта – затрагивается чересчур больное место). Но как быть, если некто сам сколотил себе крупное состояние, а потом «тихо шифером шурша крыша едет не спеша», и он стал возбудителем социального спокойствия? Для подобных лиц находится более тонкий поводок – междусобойчики по интересам.