Kitobni o'qish: «Никола зимний»

© Кузнечихин С.Д., 2022

© ООО «Издательство «Вече», 2022

Повести

Никола Зимний

 
Я северянин, зимний человек,
Я каждый день ищу себе ночлег.
 

Варлам Шаламов

Колян никогда не видел, чтобы взрослые мужики подтягивались на турнике, а эти загорелись, на спор, и зачинщиком был его отец. Поддевал, задирал дядьку Павла Овчинникова, батьку Тулупа, посмеивался, что ослаб он на конторской работе. Слово за слово – и пошли к школьному турнику. Они с Тулупом увязались за спорщиками, Тулуп корчил рожи и крутил пальцем у виска за спинами отцов. Мужики долго торговались, кому начинать. Отец хотел идти вторым, но дядька Павел заявил, что по всем правилам начинать должен тот, кто затеял спор. Отец поплевал на ладони и повис на перекладине. Первые два раза подтянулся легко, подбородок на трубу вешал, а потом вдруг ослаб, третий раз тянулся вверх, дергаясь всем телом, а четвертый – согнул руки в локтях и, разжав пальцы, шмякнулся на землю. Лежал под турником и ворчал:

– Занедужил я что-то, Павел Филиппович, все силы работа высосала.

– Да знаю я, какая у тебя работа.

– Много будешь знать, будешь туго срать.

– А это мы сейчас посмотрим, у кого туго.

Дядька Павел подпрыгнул, но с первого раза не смог ухватиться, низенький и руки короткие. Рядом валялся чурбачок, подставил его и цепко повис. Подтянулся пять раз, не корячась, мог бы и больше, но не стал зря надрываться.

– Получается, что бутылка с тебя.

– Так я и не отказываюсь, коли сам наскреб.

Ему показалось, что отец нисколько не расстроился, хотя проигрывать не любил. Стало стыдно за отца. Толкнул Тулупа в бок и предложил:

– Давай и мы с тобой, кто кого.

– Молодец, сынок, заступись за папку.

– Бесполезно, бутылку-то все равно ставить придется.

– Поставлю, никуда не денусь, но пусть и челядята покажут себя.

Тулуп стоял со скучающей рожей, словно и не слышал вызова. Тогда он сам забрался по столбу на перекладину и стал подтягиваться, но начал слишком резво и запалился. Одиннадцатый раз осилил с трудом, а двенадцатый уже не дотянул.

– Одиннадцать с половиной! – гордо заявил, спрыгнув с турника.

Только зря старался, Тулуп даже подходить не собирался. Проигравшего нет, значит, и победа вроде как не считается.

Выпивать мужики любили на берегу – вода глаз радует, ветерок комаров отгоняет. По дороге отец завернул в стайку и прихватил из нее черную кожаную сумку, в которую еще днем, хоронясь от матери, укладывал какие-то свертки. Получалось, что заранее готовился проиграть – непонятно как-то, зачем тогда спор затевать.

Колян любил крутиться возле выпивающих мужиков. Каких только историй ни наслушаешься – и про войну, и про медведей, и про трехпудовых тайменей. Но на этот раз отец цыкнул на них и велел идти домой. А что дома делать? Они отошли к каменному мыску, который далеко заползал в воду, обычно они ловили с него ельцов и налимов, но иногда попадались и хариуски. Удочек с собой не прихватили и от нечего делать стали запускать «блинчики». То ли руку сорвал, пока подтягивался, то ли не везло, но Тулуп постоянно выигрывал. Хитрый дружок, выбирал камешки подолгу, оттого и прыгали они, как жучки-водомеры, а он торопился, и больше двух-трех отскоков не получалось. Соревноваться с Тулупом – сплошная мука, сразу начинал спорить, убавляя противнику и прибавляя себе.

– Какие семь, когда всего четыре!

– Ты что, слепой?!

– Никакой не слепой, ты просто считать не умеешь.

Они были одногодки, но Тулуп родился в августе, а он в ноябре – и в школу его не взяли. Да и не больно-то и хотелось в нее, ничего интересного: полдня сидеть за партой и проситься выйти, если вдруг приспичит, стыдно же. А Тулуп важничал, он уже первый класс закончил.

– Эй, челядята! – окликнул отец. – Давайте сюда. Мы тут поспорили, кто кого из вас заборет. Вон там, на мелком песочке, чтобы рубахи не испачкать, вставайте – и в бой за родину.

Язык у отца не заплетался, но голос был уже громкий.

– Только без подножек, по всем правилам французской борьбы, – предупредил дядька Павел.

Тулуп был выше его и толще. Весь в мать тетку Полю, которой ни ухвата, ни сковородника не требовалось, чтобы мужика в чулан загнать. Им и раньше доводилось бороться, но Тулуп побеждал чаще. Если на длинных руках можно было подергать его туда-сюда, раскачать, потом выбрать момент, когда на один бок наклонится и вовремя подставить ногу, тогда получалось уронить на землю, а если браться крест-накрест, сдвинуть тяжелую тушу не получалось. И все равно сдаваться заранее он не собирался. Но долгого поединка не получилось. Тулуп облапил его и хитро завалился набок. Он и сообразить не успел, приготовился, что его будут приподнимать, чтобы потом сразу на лопатки, а его без всякой подготовки – кувырк, и на песке. А там попробуй сдвинь такого борова. Извивался, пытался выскользнуть из объятий, но Тулуп даже без раскачки медленно перевалил его на лопатки. Да и упали неудобно, берег с его стороны шел под уклон.

– А ты упирался, мой ловчее, мой жилистее, – смеялся дядька Паша, – а мой оказался и здоровее и умнее.

– А умнее-то почему?

– Потому что победил.

Отец от переживаний и от обиды совсем запьянел. Разлил остатки самогонки и объявил:

– Зато мой плавает быстрее. Пойдем, столкнем их с камней, и пусть один с левой стороны мысок обходит, а другой – с правой. Спорим еще на бутылку.

– Спорим. Чужой выпивки не жалко, мой все одно победит.

После того как хитрый Тулуп заборол его, очень хотелось отыграться. Он даже забыл, что почти не умеет плавать, но готов был утонуть, лишь бы не посчитали трусом. Других пацанов учили старшие братья, а у него только младшая сестра. Приставать к большим ребятам стеснялся, надеялся, что научится без чужой помощи, но случай не подворачивался: то вода холодная, то погода плохая. Вышли к большому крайнему камню. Тулуп прыгнул сам, а он все-таки замешкался, но времени для страха отец ему не оставил, подхватил на руки, качнул два раза и бросил прямо перед собой. Сверху вода была прогретой, но чем глубже опускался, становилась холоднее и холоднее. С перепугу принялся отчаянно месить руками и ногами. Ему повезло, что течение прижимало к берегу. Колотил не жалея ладоней. Когда нога почувствовала дно, решил, что уже выплыл, открыл глаза, но увидел только серые камни, которые почему-то шевелились, стало страшно. Оттолкнулся от «живых» камней и поплыл, судорожно загребая воду под себя. Второй раз осмелился открыть глаза, когда ударился коленом о камень. Тулуп стоял на берегу, выжимал трусы и самодовольно улыбался. А его колотил озноб, и было безразлично, кто победил.

Дома подслушал, как отец оправдывается:

– Дура ты! Ничего не понимашь бабьей головой. Надо было обязательно выпить. Я и проспорил для этого. Зато шабашка мне достанется. И пушнину осенью не кому-нибудь, а ему сдавать. Ничего баба не понимат.

И Колян ничего не понял, а вот запомнилось же…

* * *

Но это запомнилось навсегда. И как такое забудешь?

В то лето он сильно вытянулся. На физкультуре стоял левым в строю. И неудивительно, если припомнить, что в третьем классе отсидел два года. Был старшим и на вид, и по интересам. Усишки начали пробиваться, да и на девок поглядывал со смутными желаниями.

По осени все путные мужики уходили в тайгу на промысел. Ему тоже не терпелось, просился, но отец не брал, велел доучиваться, хотя бы восьмилетку закончить. Скучно полдня валять дурака, да еще и краснеть, когда училка вызовет к доске. А после уроков с урчащим животом бежать домой. Вроде не уработался, а жрать хочется. На рыбалке почему-то терпеть намного проще. Пока мать разогревает щи, рука с ножом сама тянется к шмату сала. Прибежал, а в избе гостья, тетка Лиза. Овдовела два года назад, дочка в городе замуж вышла, тоскливо ей одной – вот и ходит к ним поболтать. Если мать делом занята, в помощницы напрашивается. Тетка старательная, аккуратная, зато и сама, если в хозяйстве мужские руки потребуются, не стесняясь, приходит попросить помочь. Пока хлебал щи, тетка Лиза молча смотрела на него и кивала головой, а когда отодвинул чашку, спросила:

– До отвороту нажабался? Молодец, работяшшим мужиком вырастешь. Так ить и вырос, однако, уже и теперь мужик. Я и проглядела, как вымахал.

– Позавчера вроде здоровались. За два дня, чё ли, вырос?

– Дык позавчера голова была другим забита, по-другому и смотрела на тебя, а теперь нарочного нашла, чтобы гостинцы в город отправить. Нинка-то родила, свинню надо забить, вот и смотрю, што мужик за столом.

– Да не управицца он, – засомневалась мать.

– А кого там управляцца, видел, поди, как папка делат.

– Не только видел, но и помогал, – загорелся он.

– Ага, помогал, из пузыря мячик надуть, – засмеялась мать.

– Так это когда совсем челяденком был.

– А теперь мужиком стал.

– Готовый мужик! – вступилась тетка Лиза и, не ослабляя напора, взяла его под руку. – Так, может, сейчас и пойдем?

– Запросто.

– Вы посмотрите на него! Запросто ему! Ой, подруга, натворит парень дел, потом не обижайся.

– Никово не натворит. Вечером печенки принесу. Собирайся, Николай.

– Сейчас пойдем, только мне к Тулупу забежать надо, обещал ему.

Тулупу он ничего не обещал, но дома не было тозки, отец унес в тайгу, а запасливый дядька Павел на промысел не ходил, но ружье в чулане держал, на всякий случай. Застать Тулупа нетрудно, он целыми днями сидел дома.

– А зачем тебе тозка?

– Тетка Лиза попросила свинню забить, – небрежно отмахнулся он.

– Взаправду, чё ли?!

– А чё, я и прошлой осенью, считай, один управился, папка с похмелья болел и только мешался. – Не хотел врать, но как-то само с языка сорвалось. – Если не веришь, пойдем со мной, сам увидишь.

– Не, лучше почитаю, и не люблю я смотреть, как беззащитных животных убивают.

Тулуп сходил в чулан и принес тозку, завернутую в тряпку. Отдал легко, словно лопату какую-нибудь. Не любил он оружия, не было к нему интереса. Когда еще совсем челядятами были, нашли на берегу настоящий охотничий нож, вместе увидели, но Тулуп стоял ближе и поднял первым. Он выпрашивал, но тот зажмотился, а через день увидел у него прожигательное стекло и сам предложил сменяться. При этом каждый считал, что обхитрил приятеля.

– Вечером верну.

– Не надо, вечером отец с работы придет, ругаться будет. Приноси днем. Он все равно не хватится.

Так вот запросто отдал оружие в чужие руки. А сам он вряд ли бы доверил.

Тетка Лиза уже вывела свинью из хлева, поставила греться два бачка воды, чистые тазы приготовила и дощатый щиток под тушу помыла и ножом отскребла. Все продумала – дело оставалось за ним. Пока хвастался, был уверен, что справится, представлял себя взрослым мужиком, а увидел, как складно подготовилась хозяйка, и уверенности поубавилось. Тетка Лиза плеснула в тазик пойла и, присев на корточки около свиньи, чесала ей брюхо и приговаривала:

– Поешь, поешь напоследок…

Он зарядил тозку. Наметил звездочку на лбу, как делал отец, а с выстрелом тянул.

– Теть Лиз, ты бы отошла на всякий случай.

– А ково отходить-то, так она спокойнее, когда я рядом. Свиння-то мелкая, ей много не надо.

Выстрел получился точный. Свинья молча ткнулась носом в таз. Когда убирал его, увидел дырку от своей пульки.

– Извини, теть Лиз, таз нечаянно прострелил, ошибся маленько.

– Да ладно, он все одно поганый, залеплю чем-нибудь. Спасибо, што со скотиной легко управился, не мучал беднягу.

Когда нес домой печенку, чувствовал себя героем.

Телефонов у деревенских не было. Все новости узнавали в магазине. На другой день возле школы его окликнула продавщица Ольга Шумакова.

Он побаивался эту Шумакову. И не только он. И другие пацаны, и взрослые парни. Не похожая была на деревенских, хотя здесь и родилась и выросла. После школы поступила в институт на экономиста, но не доучилась, вышла замуж. А через год вернулась в деревню, потому что мужа посадили, и был он, по слухам, в большом авторитете. Поговаривали, что и она в одной шайке с мужем ходила, но вовремя успела уехать. Болтать можно что угодно, если правду не у кого узнать. А сама она в откровенные разговоры не ввязывалась. Даже с бывшими школьными подругами. Жила на отшибе. После работы шла домой, в клубе не появлялась. Выпившие мужики в магазине пытались подкатываться, но она сразу осаживала, предупреждала, что жене передаст, и руки распускать неудобно – прилавок мешает. Но все-таки надежнее сдерживало наличие загадочного мужа-бандита – пусть он и в зоне, да мало ли, руки у них длинные. Вернулась из города, но хозяйство держала.

Окликнула, по-взрослому имени назвала.

– Николай, дело к тебе есть. Тетка Лиза похвасталась, что свинью забил, может, и меня выручишь?

В магазине бывал редко, но как-то заскочил украдкой купить папирос, а она припугнула: не боишься, мол, что папке заложу. Папиросы все-таки продала и ни папке, ни мамке не пожаловалась, но при этом как-то странно смотрела на него, словно что-то пыталась вспомнить. И голос был без привычной холодной резкости. А тут вдруг подошла к нему, мальчишке, и попросила забить свинью. Красивая. Одетая в рыжую дубленку и черный платок в больших красных розах и с кистями. Таких нарядов у деревенских молодок не было.

– Что молчишь, испугался?

– А ково мне пугаться?

– Не знаю. Так выручишь или кого другого искать?

– Конечно, выручу. А когда надо?

– Да хоть сегодня. Приходи часа через два, а я пока все приготовлю.

– Воды нагрей обязательно, – сказал и поперхнулся от волнения.

– Знаю, не вчера родилась. – И засмеялась.

А он думал, что она не только смеяться, но и улыбаться не умеет. Всегда гордая, с отпугивающим взглядом.

Отдать тозку он не успел, собирался после школы, как договаривались, но получалось, что договор придется нарушить. По-хорошему надо было бы предупредить приятеля, но решил не ходить, вдруг потребует принести, придется объяснять – зачем, для кого? – не говорить же, что его попросила Ольга Шумакова. И матери ничего не сказал. Да и не до него ей было, стояла, процеживала молоко, не заметила, что он как на иголках, только посмеялась, что тетка Лиза убоины принесла и шибко его хвалила. Пока мать стояла к нему спиной, он прихватил тозку и крикнул из сеней, что пошел к пацанам.

Дом Шумаковых стоял на другом конце деревни, с самого края, аж за механическими мастерскими. Отец Ольги после армии работал у старателей, вернулся с деньгами и построился ближе к тайге. Народ его уважал, не считая забулдыг и завистников, все отзывались, что Мишка Шумаков, хоть и бирюк, но мужик правильный и вдобавок самый удачливый охотник в округе. Он утонул в Ангаре четыре года назад. Весной поплыл проверять самоловы, ночью в темноте напоролся на всплывший осенец. Жену успел схватить за фуфайку и перевалить в лодку, а сам подняться не смог. Мотор заглох, лодку отнесло километра на три. Жена в набрякшей мокрой фуфайке едва доплелась до деревни. Тело Шумакова нашли через неделю. Мать от переохлаждения и от горя слегла и за полгода угасла, отмучилась. Говорили, что дочь приезжала на похороны, но он ее не помнил, хотя и приходил на кладбище с родителями, да там вся деревня была. А через год она вернулась насовсем.

Когда подошел к избе, свет горел и на кухне и в горнице. Не успел дернуть за кольцо, а Ольга уже показалась на пороге.

– Проходи, не бойся.

– А чего мне собак бояться, они меня любят.

– Моя не всех любит. Не разувайся.

На печи стояли тазы с горячей водой. В кухне было жарко. И ножи были приготовлены. Четыре штуки, на выбор. Он потрогал пальцем лезвия. Чтобы показать себя матерым мужиком, спросил с усмешкой:

– Брусок в доме имеется?

– Есть, наверное, пойду поищу.

– Ладно, я свой нож принес. Острый, хоть брейся.

– А ты что, уже бреешься?

– Давно, – соврал он и с гордостью протянул ей красивый отцовский нож – не терпелось похвастаться оружием перед женой бандита. Подмывало спросить, за что посадили мужа, но слышал от старших, что об этом спрашивать не принято. Тем более что Ольгу нож не заинтересовал.

При тетке Лизе он чувствовал себя увереннее. Боров у Ольги заупрямился и не захотел выходить на снег из теплой стайки.

– Мужика первый раз увидел, ревнует, наверно. Ты не бойся, Боря – он парень хороший, пойдем, Борюшка, пойдем, похлебки попробуем, вкусная похлебка, – ворковала Ольга. Если б кто-то из посетителей магазина услышал ее, не поверил бы, что ее голос может быть таким мягким.

Когда нервный Боря соблазнился хозяйкиной похлебкой и окунул пятак в кастрюлю, он выстрелил, но боров не упал. И только после второго выстрела в упор дернулся и затих. Он оглянулся на Ольгу, она стояла спиной к нему.

– Не могу смотреть на эту живодерню. Я же целое лето с ним разговаривала, как с другом. Вы, мужики, с ними не общаетесь. Потому вам и проще убивать. Ладно, пошла за водой и чашками.

Когда она вернулась, он уже спустил кровь и раскочегарил паяльную лампу.

С разделкой туши провозились допоздна. Печь топилась весь вечер, и в избе стало как в бане.

– Ты разболакайся, сопреешь в фуфайке-то. Мы еще ужинать будем.

– Может, не стоит, я не голодный.

– Положено после такого дела. Я сейчас убоины нажарю. Матери сказал, куда пошел?

– Вот еще, я давно уже не отчитываюсь.

– Самостоятельный, значит. Это хорошо. Проходи в горницу, магнитофон включи, а я пока мясо жарить поставлю.

В горнице было прибрано. На кровати аккуратной горкой возвышалась пирамида подушек с вышитой думкой наверху. На столе, накрытом белой скатертью, стояли чашки с конфетами, рыжиками и солеными огурцами, а с краю отдельной стопочкой мелкие блюдца.

– Ты почто музыку не заводишь? – крикнула Ольга из кухни.

– Я не знаю, как включить, – сознался он и почувствовал, что краснеет. Стыдно было признаться, что видит эту штуковину первый раз.

Боялся, что станет надсмехаться, а она потрепала по плечу, взяла его руку и ткнула пальцем в клавишу. Закрутилась бобина, но звука не было, только шипение.

– Здесь Высоцкий стоит, может, тебе эстраду?

– Нет, лучше Высоцкого.

– Я тоже его люблю, каждый вечер слушаю. Звук регулируется вот этим колесиком. Потерпи немного, через пару минут будет готово, – забрала тарелки и вернулась на кухню.

А из магнитофона хрипела любимая песня:

 
Если парень в горах – не ах.
Если сразу раскис – и вниз…
 

Он попробовал прибавить звук, но сдвинул регулятор слишком далеко. Голос взревел так, что собаки, наверно, всполошились и хозяйка перепугалась. Стал убавлять и сбросил до молчания, еле отрегулировал.

Он три раза смотрел «Вертикаль». Сам певец ему не понравился, хотелось видеть высокого и плечистого, но хриплый голос матерого парня лез в душу и не замолкал, даже когда песня кончалась. За таким парнем хотелось идти. О таком связчике он мечтал, когда отправится на промысел. Заслушавшись, он даже забыл, что на кухне для него готовят ужин. Ольга вошла бесшумно и поставила перед ним горячее пузырящееся мясо, от которого исходил дразнящий дух. Потом достала из шкафа две бутылки красного вина: одну высокую, другую низкую и пузатую. И только после того, как она села напротив, заметил, что успела переодеться в легкое летнее платье. Ольга почувствовала его взгляд и, как бы оправдываясь, пожаловалась:

– Взопрела в кофте у печи. И надо же как-то причепуриться, чтобы садиться за праздничный стол.

– А какой праздник?

– Мяса на зиму заготовила. Это разве не праздник? Отец, когда с охоты возвращался, всегда велел маме наряжаться к столу.

– А мой сразу в баню. Потом выпьет стакан и бежит к кому-нибудь из мужиков сезон обсуждать, а возвращается под утро.

– А как же мать, не обижается?

– Так ей же забот полон рот и грязной одежки ворох.

– А мой папа только с виду суровый был, и с мамой очень ласковый. – У нее сорвался голос, зажмурилась и, сдерживая слезы, замотала головой, потом выдохнула и прошептала: – Тебе этого не понять, твои живы-здоровы. Ты коньяк пил?

– Нет. Только самогонку.

– Значит, надо попробовать. – И она налила ему полстопки из пузатой бутылки. И себе налила. – Давай помянем моих.

Он настроился на сладкое вино, а коньяк оказался крепче самогона. Поперхнулся от неожиданности, закашлялся, хорошо еще сопли не полезли, со стыда бы сгорел.

– Не смущайся, это бывает. – Она подцепила рыжик и, не выпуская вилку из руки, протянула ему, потом придвинула тарелку. – Теперь горяченького, мужику надо мясо есть, чтобы силы были, наваливайся.

Он хотел попробовать кусочек, для приличия, Но мясо было нежным и сочным. Не заметил, как смолотил почти всю тарелку, видимо, действительно проголодался.

– Хорошо готовишь, лучше, чем мама. В городе научилась?

– Ладно тебе. А в городе совсем другому учат. Еще рюмку будешь? Или сухого?

– Кислятина, мы с пацанами пробовали.

– Как прикажешь, слово мужика – закон.

Вторая рюмка прошла легко, и он осмелился спросить, какие из песен Высоцкого ей больше нравятся. Надеялся услышать, что про блатных, и уже потом расспросить о муже, очень уж волновала его эта романтическая тайна. Он и на ужин остался, надеясь разузнать что-нибудь интересное. Отсидевших срок среди деревенских хватало, но были они такими же обыкновенными мужиками. С одним из бывших он даже схлестнулся, едва до драки не дошло. Жена пристыдила мужика и увела. А сам он отступать не собирался, страха не было. Но ответ Ольги его удивил:

– Сказки люблю и про цветы на нейтральной полосе.

Потом Ольга налила еще по одной. Сама она пила легко, не морщась и почти не закусывая. Да и он не чувствовал опьянения, наоборот, появилась легкость и в голове и в теле, как будто и не было долгой нервотрепки с тушей борова. Когда Ольга поднялась, чтобы принести чайник, он встал помочь, но его почему-то качнуло и повело вбок. Ольга успела подхватить его и прижать к себе, чтобы не упал.

– Ничего страшного. Пять часов на ногах да на нервах. Я же видела, как ты волновался. Чаю крепкого выпьешь, и все пройдет. А лучше полежать немного.

– Да нормально. Просто за половик зацепился.

– Конечно. И все-таки лучше прилечь.

Она отдернула одеяло, склонилась над ним, сидящим на стуле, и попробовала помочь, а он, неожиданно для себя, схитрил, сначала привстал, потом покачнулся и обвис, прижимаясь к ее груди.

– Держись, держись, – успокаивала Ольга, – сейчас приляжешь, поспишь полчасика – и все пройдет, ложись, миленький, и разденься, чтобы тело отдохнуло.

Получалось так, что она сама раздевала его, а он не сопротивлялся и только слегка помогал ей. Потом она выключила свет и вышла на кухню. Голова кружилась. Он закрыл глаза, но в сон не клонило. Было стыдно, что так быстро опьянел и с ним пришлось возиться, как с ребенком. Настроился полежать минут десять и бежать от позора. Подумал, чем занимается Ольга – наверное, посуду моет. Прислушался, но ни плеска воды, ни стука тарелок не услышал. Потом прошуршала занавеска, и в комнату вошла Ольга.

– Спишь? – прошептала она еле слышно.

– Не получается, – ответил таким же шепотом и почувствовал, что она отогнула край одеяла и легла рядом. Одежды на ней не было. Совсем голая. Тесно прижалась, обхватив за плечи, потом легла на него и жадно поцеловала.

Он даже не понял, как все случилось. Лежал рядом с ней и боялся пошевелиться.

– Все хорошо, – шепнула Ольга, – у тебя первый раз?

– Конечно. – Он даже обиделся.

– Поздравляю, мужиком стал, не переживай! – Она погладила его, тесно придвинулась и, щекоча волосами, стала быстро-быстро обцеловывать его лицо и грудь. Эти беглые легкие поцелуи незаметно прогнали опустошение, которое только что случилось, и снова нахлынуло желание как можно сильнее обнять ее. Второй раз тянулся намного дольше, и падение в незнакомую невесомость уже не испугало, а показалось сладостным. И после этого он заснул.

Когда проснулся, в комнате горела настольная лампа. Неодетая Ольга сидела за столом с фужером вина.

– Проснулся, миленький? – сказала она, поймав его взгляд. – А я вот сижу, думу свою горькую думаю. Ты уж прости меня.

– За что?

– Тебя такого юного совратила. Сама не знаю, что нашло. Морок какой-то. Прости, если можешь.

– За что, да я…

– Знаю, самым счастливым себя чувствуешь. Мужиком сделала. А теперь собирайся, а то мать хватится, искать по деревне пойдет.

– Меня и челяденком не искали. Сам все время приходил.

– Самостоятельный, молодец. Ладно, пойду оденусь, а то ослепнешь.

Она допила фужер и встала, позволяя рассмотреть себя во весь рост. Он никогда не видел обнаженной женщины, и ему нестерпимо захотелось снова обнимать это тело. Ольга повернулась к нему спиной, намереваясь уйти. Он схватил ее за руку и потянул к себе. Она усмехнулась и послушно легла к нему.

Он надеялся, что это будет продолжаться и продолжаться, но когда он, обессиленный, блаженно замер рядом с ней, она выскользнула из-под его руки и вышла на кухню, а вернулась уже в халате.

– Ты еще лежишь? – таким голосом она разговаривала с мужиками у себя в магазине. – Вставай, пора.

– Я никуда не пойду. Мне еще хочется.

– Не надо, Николай, давай не будем ссориться. Одевайся, а я в кути подожду. Время уже одиннадцать. – Сказано было строго и холодно, упрашивать было бесполезно.

– А завтра?

– И на завтра, и на послезавтра… Запомни, чтобы ни одна живая душа не узнала об этом. Я верю в твою порядочность. Забудь сюда дорогу. Не пущу. Не позорь меня. – Вышла с ним в сени, чтобы закрыть дверь, потянулся поцеловать. Отстранилась. – Запомни, чтобы ни одна живая душа…

– Почему? Разве ты меня не любишь?

– Это не любовь. Это грех. После когда-нибудь поймешь. Ружье не забудь.

Почему после, если было так хорошо, не понимал. Пальнул в небо, но тозка не ружье, а хотелось громкого раскатистого выстрела.

На улице шел снег. Ветра не было. Крупные мохнатые снежинки падали очень медленно. Возле клуба горел единственный фонарь. Он посмотрел под ноги и увидел, что по дороге бегут черные шустрые букарашки, бегут в одну сторону, но не прямиком, а перепуганными зигзагами. Сколько ни всматривался, не мог понять, откуда они возникают и, еще интереснее, куда пропадают. Бежит, петляет и вдруг исчезает, словно проваливается или закапывается. Он попробовал поймать их, черпанул ладонью, а в пригоршне оказался чистый снег. Но букарашек не распугал, они продолжали выписывать перед ним свои непонятные зигзаги. Долго стоял не двигаясь и наблюдал за ними, пока не понял, что никаких букарашек нет, просто каждая снежинка, пролетая под фонарем, бросала тень, бегущую по снегу, а когда приземлялась, тень исчезала. Понял и от радости рассмеялся, а потом запел: «Парня в горы тяни, рискни…» Когда проходил мимо дома Тулупа, вспомнил холодный голос «чтобы ни одна душа». А хотелось.

На другой день после школы завернул к магазину. Надеялся, что Ольга отмякнет. Долго топтался у крыльца, выжидал, когда Ольга останется одна. Выждал и натолкнулся на раздраженный вопрос:

– Зачем пришел?

– Увидеть захотелось.

– Посмотрел, и довольно. И к дому не смей подходить. Ну, пощади ты меня.

Подходил, но под окнами не задерживался.

* * *

Он и не догадывался, что существует бессонница. Обычно добирался до кровати и сразу же проваливался в глухую ночь. Теперь перед глазами стояла Ольга. Однажды проснулся перед рассветом и почувствовал под собой мокрое липкое пятно.

Потом спохватился, что еще с осени влюблен в Юлию Полынскую из десятого класса.

Сначала в деревне появилась ее мать – красивая, строго одетая женщина. Поговаривали, что сбежала из города от мужа. Устроилась учительницей немецкого языка и получила квартиру при школе. Юлия приехала перед самым началом учебного года. Прошла по деревне в голубых обтягивающих брюках и легкой полупрозрачной кофточке бирюзового цвета. А деревенские девчата носили сатиновые шаровары и платья, которые шили матери или сами, у кого руки росли откуда следует. Выгоревшие до пшеничной желтизны густые волосы были распущены и доставали до половины спины. Легкая голубоглазая райская птица прилетела на берег холодной Ангары. Все лето она жила у брата матери, который работал в торговом флоте то ли старпомом, то ли стармехом, но точно не рядовым матросом. Заглядывались, но влюбиться боялись. Такую и Юлькой назвать, даже за глаза, язык не поворачивался. Только Юлия.

На его удивление, первым к ней подкатил Тулуп. Такой прыти от приятеля он не ожидал. Никчемный парень, ни рыба ни мясо, за что ни возьмется, любая работа из рук валится, да и не брался он ни за что, приходил из школы и валялся весь вечер с книжкой в руках, правда, учился хорошо. Когда в школе проводили викторины, он всегда побеждал, по любому предмету, даже в район ездил на химическую олимпиаду и занял первое место. Почетная грамота в горнице на стене висела. Учителя надеялись на его золотую медаль. Первую в истории школы.

Юлия выбрала в друзья будущего героя. Колян не раз видел, как они подолгу разговаривают возле школы. Осмелился, подошел и зачем-то поздоровался.

– Да вроде виделись на переменке, – удивился Тулуп.

– На всякий случай, думал, что не заметил меня.

– Это он может, постоянно в своих фантазиях витает, – засмеялась Юлия, потом хитренько взглянула на него и добавила: – С какой стати десятиклассник на восьмиклассника должен внимание обращать?

– Да он всего на два месяца старше меня, – буркнул Колян, и как-то по-дурацки получилось, словно оправдывался или доказывал, что они ровня. И с кем, с Тулупом, которого всегда считал ниже себя!

– Так ты у нас второгодник, оказывается. А я удивлялась – такая дылда, а всего лишь в восьмом классе.

– Не твое дело, – огрызнулся он и, круто развернувшись, пошел, но не в сторону дома, как собирался, а в противоположную, успев услышать за спиной девичий смех и удивленный голос Тулупа.

– А чего это он?

Приятель недоумевал, а Юлия все поняла, да и как не понять, если сама хотела окоротить. И Тулуп хорош, друг называется, слушал и ухмылялся. Забыл, сколько раз за него заступались. Да без него деревенские пацаны давно бы заклевали недотепу.

В новогодние каникулы учительнице привезли дрова. Три дня ходил, присматривался к сваленной у забора куче сосновых чурок, потом подкараулил мать Юлии возле калитки и предложил:

– Татьяна Робертовна, давайте я вам дрова поколю и уберу, а то прямо на дороге валяются, растащить могут.

– Мне вроде обещало начальство, да что-то не торопится.

– Обещанного три года ждут.

– А тебе не тяжело?

– Да мне в удовольствие. Дома на всю зиму заготовил, пока отец в тайге.

– Ну, если в удовольствие, буду благодарна. Только на пятерки по блату не рассчитывай.

– Да нужны мне эти пятерки, я и на тройках до конца года доеду.

– Только до конца года, а потом?

– Работать пойду, и в тайгу хочется, там интереснее.

– Может, ты и прав, занятие для настоящего мужчины. Подожди, я топор вынесу.

Он придирчиво осмотрел топор и забраковал:

– Слабенький, и топорище расхлябанное. Сразу видно, что мужика в доме нет.