Kitobni o'qish: «Принуждение к миру», sahifa 5
Есть неписаное правило: если в ходе проведения любой тихой операции звучит хотя бы один выстрел – останавливаться уже нельзя. И поскольку о скрытом наблюдении речь уже не шла, оставалось одно – действовать. Действовать, стараясь по максимуму исполнить полученный ранее приказ…
Путь к победе вымощен трупами.
Два гранатных разрыва прогрохотали в зале гораздо оглушительнее, чем это случилось бы на открытом пространстве. К тому же контузия лишила расторопности. Кое‑как достигнув убежища, я, к несчастью, не успел заткнуть уши. После чего заполучил на свою многострадальную голову новое потрясение. Прежний звон в ушах многократно усилился, и сквозь него не долетали уже никакие звуки.
Но как ни крути, а отделался я все‑таки удачно. Контузия пройдет, надо только забиться в укромный уголок и отсидеться там какое‑то время. Головная боль и тошнота помучают дольше, но в аптечке найдется парочка сильнодействующих препаратов, которые помогут игнорировать эти посттравматические эффекты.
Сжимая автомат в руках, я перевернулся на спину и замер в этом положении, собираясь с силами перед тем, как подняться. Двухцветный мир, который состоял лишь из тьмы и одного‑единственного светового пятна, все еще плыл перед глазами. Но мысли уже обрели ясность, достаточную для того, чтобы связывать их в простейшие логические рассуждения.
В бою даже гусар обязан быть управляемым зверем.
Слышались взрывы за домами; отвечали из подворотен выстрелами безоткаток и гранатометов. Далекие развалины курились облачками разрывов, красивая издали пелена пыли и дыма укутывала подножия разбитых домов жемчужным туманом. Пара «Шмелей» мелькнула над городом, оставив в небе за собой огни фейерверков – это, приближаясь к земле, разбрасывали кассеты планирующие бомбы.
Человеку нужно очень немногое для счастья и еще меньше для несчастья.
Я бежал первым, держа в руке РПК, другой рукой я на бегу переставлял магазин, он был на тридцать патронов, и поэтому за одну очередь вылетел весь магазин.
Через минуту перед нами возникла открытая местность, ротный сбавил шаг и на ходу стал разглядывать в бинокль дома, которые были вокруг нас. Состояние у всех было напряженное, мы шли молча, озираясь вокруг. Если здесь устроили засаду, то мы были прекрасной мишенью, спрятаться было негде. Единственное спасение, это броситься обратно. С середины площадки местность суживалась, как бы клином.
Не надо спешить. Жизнь коротка – споткнешься и не успеешь подняться.
Маневрировать. Сдерживать противника, сохраняя плотный контакт.
Шум в ушах. Нет, это кровь шумит. Мое сердце – мощный насос, гонит ее к воспаленному жаждой жизни мозгу. Ноги переступают убийственно медленно.
Я один. Один ли? Мне плевать. Я сам по себе. Я тороплюсь соскочить. Я пытаюсь использовать призрачный шанс.
Череда перебежек вдоль темных стен по обеим сторонам улицы. Перебежать. Укрыться. Оглядеться. Распределить цели. Очередь вторых номеров. Увешанные снаряжением темные фигуры перебегают вперед, до следующего дома, падают в тени стен. Берут на прицел ряды окон на противоположной стороне. Снова поднимаются первые номера. Перебегают. Ложатся. И снова все повторяется. Пока взвод не достигает рубежа передового наблюдения. Три пары – снайпер плюс напарник, уползают вперед. Скрытно выдвигаются на несколько кварталов вперед, занимают позиции в зданиях, наблюдают, докладывают. Их выдвижение занимает около часа. За это время взвод расползается по соседним зданиям, занимает оборону, обследует помещения. Важна каждая мелочь.
Лейтенант получает доклады снайперов. Делает доклад ротному. Коротко командует. Взвод снова начинает чехарду, продвигаясь вперед по трем параллельным улицам.
Монотонное повторение. Перебежать, перепрыгивая подвальные окна. Лечь. Осмотреться через прицел. Пропустить первые номера. Встать. Перебежать, пригибаясь под окнами. Не отставать. Держаться в строю.
Остановка. Снайперы бесформенными кучами появляются из дверей ближайшего дома. Медленно уходят вперед. Отделение парами исчезает в подъездах. Слышны удары и грохот выбиваемых ногами дверей.
Бой третьего отделения длится всего около тридцати секунд. Мне кажется, что дольше. Первое отделение уже пересекло улицу, закрепилось среди домов. Надо торопиться. Исчезает ощущение десятков наблюдающих за тобой глаз. Впереди снова кварталы одинаковых домов.
Какофонию боя перекрывает катящийся со всех сторон раскатистый гул. Дергается ствол, выбрасывая короткую очередь. В таком дыму огонь по готовности – самое то. Я плавно водил стволом по окнам. Я отчетливо понимал, что бой идет не по плану и давно вышел за рамки так называемой “операции”.
Взводный непрерывно вызывает роту. Иногда ему это удается. Помехи накрывают развалины плотной пеленой. Докладывает обстановку. Раз за разом требует огневую поддержку. Впустую. Похоже, уже списали. Авиация ушла.
Я действовал строго по наставлению. Я вообще начинал ощущать себя ходячей энциклопедией уставов. Вышибал замок короткой очередью. Ногой распахивал двери, бросал внутрь осколочную гранату. Вкатывается в комнату сразу после взрыва. Чадит разбитая перевернутая мебель. Пыль от выщербленных осколками стен оседает на пол. Никого.
Взвод залегает за перекрестком. Наша очередь. Я набираю воздуха, как в воду бросается в дымную преисподнюю. Ноги – сами по себе. Как заводные пружины, они отталкивают от себя разбитые камни тротуара.
Наткнулся на труп солдата. Тело изрешечено. В упор полмагазина схлопотал. Клочья спины вырваны вместе с кусками бронежилета. В чужом подсумке обнаруживаются гранаты.
Толкая вещмешок впереди себя, я полз по камням. Пехота противника бьет из всего, что у нее есть. Стены над головой разлетаются каменными брызгами.
Кажется, я прополз целый километр.
Жизнь – это не самолет. Ее можно покинуть в любое время.
Все больше и больше «фонтанчиков» и «царапин» появляется на земле у меня перед ногами, начинает казаться, что бежишь слишком быстро, рискую напороться на пули и… падаю, притворившись убитым. Мысль притвориться убитым пришла неожиданно, словно голос свыше, но проделывать подобный трюк лишний раз никому не рекомендую, т. к. в бою по сраженному противнику большинство делает контрольный выстрел.
Чужие снайперы действовали профессионально и неотвратимо. То, что я до сих пор жив – просто удача. Я переползал от укрытия к укрытию, пока вертолеты поддержки утюжили улицы в тщетной попытке подавить огневые точки. Две предыдущие позиции превратились в горящий щебень вместе с домами, в которых находились. Все тщетно. В этом поганом городишке стрелял каждый камень.
Если русские вымирают, значит, это кому-то нужно.
Лента новостей.
США выразили солидарность с Украиной
Вице-президент США заявил, что "российская агрессия не может остаться без ответа"
17
Лента новостей.
Российские войска вошли на территорию Львова.
Об этом по грузинскому телевидению сообщил премьер-министр Украины Владимир Загородный. По его словам, жертв при взятии города не было
Утро. Семь часов. Просыпаюсь. Спал хорошо, не жалуюсь. Но глаза открывать не хочется, хочется спать до бесконечности, до конца войны, чтобы открыл глаза и раз – ты уже дома. Но и постоянно спать – тоже страшно, придётся встать и вылезти на улицу, поближе к войне. Открываю глаза – возвращаюсь к реальности, которую и не покидал.
Похлопывая в ладоши, вынули сухпайки. Жуём, пытаемся с помощью еды отойти от суровой действительности. Еда застревает в горле, вытирая сопли, пытаемся сглотнуть пищу.
Попытался зажечь спичку. Сразу не получилось. Сломалась. Следущая тоже. Наконец прикурил.
На душе было погано, как никогда. Хотелось вдрызг нажраться вонючего спирта, взять в руки «Калашников» и все крушить, крушить, крушить вокруг.
Минуло полчаса, а все оставалось по-прежнему: машины стояли. Солдаты громко переговаривались, закуривали, соскакивали на землю, расхаживали возле машин… Прошел слух, что наступление откладывается. Откладывается на час. Спать. Да ну, только разоспишься. Но вскоре стало известно, что наступление перенесено на утро. Солдаты снимали каски, спускались внутрь машин, кто-то стлал шинель на броне… И вдруг было приказано выступать. Механики-водители, чертыхаясь, вставали, усаживались на свои места, заводили моторы. Однако головная машина не трогалась. Время шло, а она не двигалась. И батареи молчали. Машины рокотали под звездами, в душистой тьме. В час ночи поступил приказ: отбой. Но солдаты улеглись не сразу, и механики медлили оставлять рычаги и рули.
Мы сидим на корточках, смотрим в небо. У нас нет возраста. Нет прошлого, нет дома, нет жизни и желаний, нет души, страха и надежд. Нам некуда возвращаться, потому что наше прошлое осталось где-то далеко, за забором этого завода, и оно уже не принадлежит нам. Вернуться назад невозможно.
Мы ни о чем не думаем. Просто сидим.
Быстрая победа над столь ничтожным противником недостойна великой державы.
Кто-то будет кричать, что мы нарушаем права человека. Идет война, а на войне нарушаются права всех. Мы же не убиваем граждан. Все в армии немного нацисты, в лучшем смысле этого слова.
А война продолжала предъявлять неумолимые счеты. И они оплачивались: кто-то закономерно умирал, кто-то в срок получал награды и звания. Журналисты, как кобельки, задирают лапу у каждого могильного камня.
18
Лента новостей.
Российские самолеты бомбят Киев.
Несколько человек пострадали при бомбардировке города Киев российским самолетом утром во вторник.
Вертолеты садились и улетали с площадки один за другим.
Пригнувшись и закрываясь от пыли, мы заскочили в вертолет. Борт взвился в воздух, и началась болтанка. Он летел по ущелью, раскачиваясь из стороны в сторону, с борта на борт. Я сидел, вцепившись руками в сидение, бойцы испуганно смотрели в иллюминаторы, снайперу не хватило места, и он лежал на мешке, катаясь по днищу и глупо улыбаясь.
Я прильнул к иллюминатору и наблюдал высадку второго взвода, следующие мы. Вот «борт» завис над узеньким плато, и солдаты принялись десантироваться. Вертолет трясся, словно в горячке, и борттехник всех торопил и выталкивал в люк.
Распахнулись задние люки «вертушек», и из каждого выскочила команда, состоящая из восьми бойцов. Команды разделились пополам: одна часть осталась у машин, а вторая коротким перебежками преодолела открытое пространство, заняв боевые позиции.
19 Одесса
Лента новостей.
Госсекретарь США заявила, что Россия должна прекратить военные операции на территории Украины
Облако пыли постепенно окутывало нас мраком. Теперь грузовики едва ползли: дорогу заполняли беженцы из города. Ехали машины, шагали хорошо одетые люди с тележками, полными всякого барахла. Родители везли детей на колясках. Кое‑кто из ребятишек махал солдатам.
Городок горел. Точнее, горела его центральная часть, и даже на таком расстоянии был слышен гул, рвущегося в ночное небо, столба бешеного пламени. Летели искры, что‑то взорвалось, разбрасывая волны огня, силуэты незатронутых пока домов чернели безжизненно и покорно.
Я постоял несколько минут, пытаясь услышать вой сирен пожарных расчетов или просто гудение машин, но так ничего и не услышал.
Уже в кромешной мгле до нас донесся запах – запах горящих зданий и паленого мяса. Впрочем, нет, мглой это не назовешь: Одесса все еще полыхала, и красное пламя, отражаясь от низких облаков, освещало нам лица. Мы выпрыгнули из машин, разминая затекшие ноги, и построились по ротам. Вокруг стояли уцелевшие жилые дома – однотипные, двухэтажные. Пепел на несколько дюймов покрывал все кругом и продолжал падать.
Лента новостей.
На митинге в центре Киев выступили президенты Польши, Украины, Эстонии и Литвы, а также глава правительства Латвии
Лидеры пяти стран объявили о поддержке Украины в ее борьбе "за независимость и территориальную целостность".
Танки остановились метров за триста, не доезжая городка, наши БТРы поравнялись с ними. Ротный скомандовал, покинуть машины. Мы передернули затворы и попрыгали с брони на землю. Каски мы побросали в БТРе, и напялили панамы, толк от каски небольшой, только мешает больше, болтается как кастрюля на голове. А надели мы их перед выдвижением, чтоб такие уставники, как замполит, не полоскали нам мозги насчет нарушения формы.
Вольский вылез из люка и крикнул нам:
– Пацаны, ни пуха вам!
Я махнул ему рукой, и мы, обойдя танки, стали продвигаться к городку. Кое‑где торчали деревья и кусты, остальная зелень была скошена бомбардировкой. Я всегда удивлялся, почему после бомбежки дома, хоть и были заметно повреждены, но в основном оставались целыми.
Не было видно никакого шевеления, кое‑где виднелись струйки дыма, город сам по себе был большой, дома стояли плотно друг к другу, и проходы были узкими. Если понадобится броня, то вряд ли танки смогут нам помочь, в этих переулках ни повернуться, ни развернуться, а соваться в город на технике – это самоубийство. Да, придется нам здесь горя хапнуть, промелькнуло у меня в голове. Пробирались мы к городу, небольшими перебежками, ожидая обстрела в любое время и из любого дома. Противник в городе был, это было ясно, но когда ждать удара, было не ясно, они могли запустить нас в город, а могли открыть огонь и на подходе к нему. Это ожидание изматывало нервы, наш взвод шел в числе первых, и поэтому мы первыми должны были взять удар на себя, а это перспектива не завидная.
До первых домов оставалось метров сто, мы все были на пределе, я беглым взглядом просматривал каждый дом по очереди, но из города по‑прежнему не доносилось ни звука, и не было видно никакого шевеления. Неужели готовят какую‑нибудь ловушку, или, может, не хотят заранее определяться, потому как, обнаружив огневые точки, наши могут дать координаты и артдивизион начнет по ним работать.
В глубине города стрельба становилась все сильнее и сильнее, в районе нашей роты уже воевали. Я достал сигарету и прикурил, но к горлу подкатил какой‑то комок, сделав пару затяжек, я смял сигарету, и выкинул ее. Еще один такой стресс и нервы мои не выдержат, я сорвусь, не знаю, в чем это выразится, но когда‑нибудь это произойдет. С другой стороны, я прекрасно понимал – что бы не случилось, надо держать себя в руках. Сколько было случаев, когда пацаны «слетали с катушек» и, наделав глупостей, гибли. А ведь частенько возникает непреодолимое желание встать во весь рост и с диким криком броситься вперед, круша все вокруг и стрелять, стрелять.
В колонну по одному группа вышла на улицу и перешла на другую сторону.
Здесь были расположены одноэтажные частные дома, только одна пятиэтажка высилась над кварталом. Весь сектор от больничного комплекса до этого ориентира представлял собой выгоревшие руины. С другой стороны пятиэтажки дома стояли целые.
К тому времени, как мы вышли на зачистку этого квартала, минометный обстрел закончился. Кроме нас вышло еще несколько подразделений, каждое должно было осмотреть свой район.
Наша группа разделилось на три части: две по четыре человека и одна по три. Каждая команда осматривала по одному дому, в случае опасности для одной, две другие должны были оказать помощь, поэтому все держались в поле зрения друг друга.
Мне было страшно, но, вместе с тем, интересно, разгорелся охотничий азарт. Частный сектор осмотрели быстро, подошли к пятиэтажке.
Цепь атакующих потонула в огне, дыму и пыли. Огромным костром там полыхает БТР-60, рядом видна разорванная пополам ракетой грузовая машина, кажется, «МАЗ». Среди этого всего мечутся серо-зеленые фигурки, которых становится все меньше и меньше под огнем авиационных пулеметов. Три вертушки встали в «карусель».
Вдруг практически одновременно блеснули две ослепительные вспышки. Сразу же вслед за ними прогремела пара оглушительных взрывов. Их раскатистый, слившийся воедино грохот прогнал по базе упругую волну горячего воздуха, вынудившую закрыть лицо рукавом. В глазах сразу же заиграл сонм бликов, а уши заложило.
Прошитый слева направо через грудь двумя пулями Илюшин был еще жив, но плох.
Дышал часто, неглубоко, с присвистом. На губах лопались кровавые пузырьки. Все, что я мог сделать, так это туго перебинтовать ефрейтора, закрыв пулевые отверстия поверх марлевых тампонов воздухонепроницаемыми прорезиненными чехлами индивидуальных пакетов. Для предотвращения доступа воздуха в плевральную полость.
Я еще вколол полный шприц‑тюбик промедола, убедился, что боец пока умирать не собирается, после чего присел на камень, чтобы осмотреться и подумать без суеты.
Но это теория, а на практике очень трудно высунуть голову из‑за укрытия.
Человек сорок несколькими группами поднялись в атаку. Вот им должно быть по‑настоящему страшно. Или нет?
Я отчетливо видел и отдельные куски щебня на дороге, и красноватую пыль между ними, грязно‑зеленые колючки по обочинам, словно плывущие в жарком мареве фигурки.
Не понимал я и того, почему сам до сих пор жив. Да это было безразлично уже. «Эх, сейчас бы „град“ сюда», – подумал я.
Главное, чтобы нас самих не засекли раньше времени. Тут дело такое: охота на кого-то может легко и быстро обратиться в погоню – у них тоже разные группы есть, и по оснащению, и по готовности рвать «москалыкив» зубами.
Где-то сзади и с боков стреляли. Вновь стали рваться мины, но намного дальше, в глубину. По звуку не поймешь, достают наших или нет. Иногда поверху проходили пулеметные трассы.
На соседней улице, грузно ворочаясь под обломками обрушившегося портика, агонизировал БТР. Через заклиненные люки внутрь ползла жирная, густая гарь. На броне, оползая липкими полосами, полыхала смесь бензина и мыла. Механик‑водитель до последнего старался выдернуть обреченную машину из завала. Он неплохой парень, этот механик. Возможно, в другое время, в другом месте с ним можно было бы выпить водки и хрустнуть соленым крепким огурчиком.
Ребята почти все были искромсаны, в живых осталось семь человек. Трое были сильно контужены, у них текла из ушей кровь, одному разорвало живот, еще одному изломало руку – кажется, в трех местах, – так что она приняла совсем уж немыслимую форму.
А затем линия огня отодвинулась еще дальше назад. Снаряды все еще проносились над их головами, но взрывы звучали гораздо тише. Это всегда казалось облегчением.
Залегаем. Бросок за броском, от трупа к трупу. Начался минометный обстрел. Впереди встает непреодолимая стена из земли, осколков и пуль. Я вжимаюсь в землю и жду, когда прекратится минометный обстрел. Наконец, он стих. Надо делать очередной бросок. Хотя пули свистят вовсю, готовлюсь, набираюсь решимости, потом сжимаюсь в пружину, выскакиваю и несусь вперед.
Бездействие приводило к беспокойству. По нам били залпом две пушки. Услышишь два дальних хлопка – начинаешь нервничать. Вслушиваешься в даль, улавливаешь нарастающий свист – жмёшься к земле. Лицо сжимается в гримассу. Ощущаешь, что превращаешься в ничтожество. Чем ближе свист, тем сильнее ощущение того, что снаряд упадёт именно туда, где ты лежишь. Ещё чуть чуть – и ты взорвёшься! Инстинктивно стискиваешь зубы и пальцами вонзаешься в землю.
Размышлять было некогда. Теперь в памяти нужно держать только три вещи: сколько патронов должно остаться в магазине после очередного плевка свинцом; сколько полных магазинов осталось в "лифчике"; и что потом нужно будет обязательно поменять позицию. Иначе пристреляются и тогда – все. Особенно, если ведешь перестрелку не с одним врагом, а с несколькими. Их задача не давать тебе высунуться, пока другие подберутся и навалятся. Это дело пяти минут для солдат срочной службы со средним боевым опытом. Адреналин бьет в кровь. Опасная штука – перевозбуждение. Теряется чувство опасности. Я высаживаю по противнику еще один автоматный магазин. Прижавшись спиной к камню, вставляю новый.
Чёрная точка снаряда прочертила плавную линию траектории и воткнулась в дом, в четырёхстах метрах от нас. От мощного взрыва полетели в разные стороны шифер, балки. Стены сложились и рухнули во внутрь здания. В небо поднялось громадное облако пыли.
Снова тяжко бахали орудия, звенели, вылетая из самоходок на асфальт, огромные гильзы, надсадно взвывали, обжигали и рвали нутро здания снаряды. С грохотом рушились перекрытия, валились стены.
Пора и осмотреться. Сначала, что сзади, что по бокам. Сзади встала наша техника. Пытаются огнем своих пушек подавить огневые точки противника. Мы их достать не можем, только наши пушки и молотят за спиной, а мы их тоже не достанем. Но как-то странно, что наши так быстро гибнут. И потом до меня дошло. Снайпера! Один выстрел – одна смерть. И уже никто не спешит на помощь раненым. Лишь кричат, подбадривают, но не более того. Надо что-то делать. Бочком, бочком по стене, поближе к пулеметному гнезду. Автомат висит на ремне на левой руке. Достаю гранату, ввинчиваю запал, разгибаю металлические усики, рву кольцо. Время замедления после отлета рычага секунд шесть, а может и меньше, все вылетает из головы. Но чтобы не рисковать, – она же может и назад вылететь! – разжимаю руку, рычаг отлетает в сторону, негромкий хлопок, но для меня он звучит оглушительно. Время замедляется, я смотрю на гранату, от запала медленно отходит небольшой беленький дымок. Слышу, как стучит сердце. Я без размаха просто закатываю гранату в подвальное окно, мгновенно отпрянув к стене.
Украинская пехота пряталась за деревьями и руинами ближайших домов. Для острастки выпустил длинную очередь.
Согнувшись пополам, я отплевывался и безуспешно пытался восстановить дыхание, а в голове одна глупая мысль: "Интересно, а бронежилет у меня тоже от пота промок насквозь или нет? Так я еще никогда не бегал!"
Добив магазин, пристегнул новый и принялся внимательно изучать результаты обстрела.
Кто в кого стреляет было не разобрать. Поддавшись общему ажиотажу, тоже выпустил пару очередей по горящим обломкам дома. Никто не ответил, и я стрелять перестал. Однако со всех сторон продолжали грохотать длинные очереди, порой пули визжали прямо над головой.
Сначала я двигался вдоль дома, перебегая из комнаты в комнату, через проломы в стенах пробираясь из подъезда в подъезд. Изредка постреливал одиночными на звук, на мелькнувшую тень, на смутное движение.
Следующая комната, куда заскочил, оказалась угловой, все, дом кончился, дальше открытое, простреливаемое пространство. Скорчившись в углу комнаты, я внимательно осматрел расстилающийся за выбитыми провалами окон пейзаж, искал промежуточные укрытия, что позволили бы под огнем пересечь улицу и заскочить в следующий дом.
Атакующие осторожно выглядывали из-за деревьев, мусорных баков и покореженной детской горки. Один наголо стриженый парень нашел себе укрытие за бетонным парапетом детской песочницы и теперь сосредоточенно выцеливал оттуда три распахнутых окна с выбитыми стеклами на втором этаже дома.
Сквозь грохот стрельбы поспешно опустошавших магазины слышался громкий смех.
Я припал щекой к автоматному прикладу. Сквозь прорезь прицела бегущие далеко в полный рост, одетые в черные комбинезоны фигурки казались совсем не страшными и вряд ли в полном смысле этого слова живыми. Совсем не люди – просто мишени! Затаив дыхание, нажал на спуск. Автомат грохнул короткой очередью. Пули взбили фонтанчики пыли на равном расстоянии между двумя наступающими. Те не обратили на обстрел никакого внимания.
Страха не было вовсе, все происходящее казалось детской игрой. Мучительно долгий выдох, плавное медленное нажатие на спусковой крючок. услик на бегу будто наткнулся на невидимую стену и, с размаху врезавшись в нее, отлетел, приземлившись на задницу. Пуля, должно быть, попала ему куда-то в живот, потому что он не упал, а так и остался сидеть, судорожно прижимая к животу руки и мотая из стороны в сторону головой. Я тщательно прицелился в него, чтобы добить, но к раненому подбежали еще двое и, подхватив под руки, волоком потащили прочь. Разволновавшись оттого, что подстреленный враг вот-вот может уйти, я в быстром темпе сделал с десяток выстрелов вдогон, но так ни разу и не попал. Пули вовсе не страшно жужжа и посвистывая, проносились где-то над головой не пугая.
Чуть в стороне и ближе к нам виднелось большое и высокое здание, этажей так в шестнадцать, мукомольного завода. И всё это плавало в сизом дыму от горевших зданий, от разрывов снарядов и мин, а также в красной кирпичной пыли от попаданий снарядов. Картина впечатляла и радовала. Я не мог найти не одного дома куда бы не попал снаряд или мина, а в бинокль можно было рассмотреть и более мелкие детали: развороченные стены, выброшенный домашний скарб из домов разрывами, брошенная и бродящая по улочкам и переулкам частного сектора мелкая домашняя живность, которая шарахалась от каждого близкого разрыва. То в одном месте, то в другом внезапно высоко в воздух подымались дымы от разрывов снарядов или появлялись более светлые и круглые разрывы мин.
Очень часто из этих разрывов вылетали обломки зданий, заборов и сараев.
Снаряд разорвался почти рядом, забросав пылью всё вокруг и оставив посреди площади воронку с рваными, неровными краями. Hаступление продолжалось и этот маленький городок был необходимой стратегической точкой для дальнейшего продвижения.
Слышны были выстрелы, автоматные и пулемётные очереди, то там, то здесь в расположении противника подымались разрывы мин и снарядов, от которых горели несколько домов в частном секторе, выкидывая в небо густые клубы дыма.
Практически сразу свистнули пули над головой, следующая пуля просвистела совсем близко, и судя по звуку вылетела она из серьезного оружия: – 7,62 калибра, не меньше, – пронеслось в голове. Взвизгнуло еще несколько раз – совсем близко, но еще несколько прыжков и спасительная стена здания скрыла от невидимого стрелка.
Обошли сараи и через густые кусты выбрались во двор, посередине которого стояла разбитая и полусгоревшая грузовая машина. Дом разбитый прямым попаданием снаряда и вокруг никого. Быстро перебежали двор и опять углубились в кусты уже у других сараев, обошли их и выбрались к пролому очередного забора, где присели и начали оглядываться.
Через пролом был виден достаточно просторный двор. Справа в глубине двора двухэтажное здание из белого силикатного кирпича, прямо через двор опять кирпичный забор с полуоткрытыми воротами, слева несколько полуразрушенных, больших боксов под грузовые машины. Стены здания были исклёваны пулями и осколками, видны были и пробоины от попадания снарядов.
Несколько глубоких воронок, от которых разлетевшимся строительным мусором и обломками здания был усыпан весь двор. За кирпичным забором, через дорогу возвышался заводской цех с характерной стеклянной галереей на крыше. Слева и справа, даже справа и сзади были слышны выстрелы, но здесь было тихо.
Первое о чем думаешь в такие минуты – надо сначала защитить самого себя, и только потом начинаешь думать о противнике. Именно в эти минуты рождаются аксиомы типа "чтобы победить завтра, надо выжить сегодня". Это все так и не так одновременно.
Главная ошибка всегда в том, что люди не двигаются и не смотрят по сторонам. Это только кажется, что все пули летят в тебя! Тебя заметили – первая секунда, прицелились – вторая секунда, третья секунда – выстрел. Если позиция плохая – смени ее. Перебежал, упал, откатился и занял выбранную позицию, сделал прицельный выстрел, второй, третий. Стрелять по обнаруженному противнику надо короткой очередью или серией одиночных выстрелов.
Страха никакого не было. Шла какая-то война – как в кино. Слышались разрывы, воздух украшали вспышки и нити трассеров. С дома на окраине бил пулемет, делая открытую местность непроходимой. В доме были найдены лишь наспех оборудованные огневые точки – матрасы и кучи пустых гильз.
Не так важно убить врага, как вывести его из строя. Ведь для транспортировки раненого с поля боя нужно еще как минимум пара бойцов. Все они выходят из игры.
Огромное значение имеет психологическое оружие. Именно сломать противника, лишив его боевого духа. Иногда не так важно попасть в противника, как отогнать его. Через полчаса уже ничего нельзя было разобрать. В этом аду невозможно было определить, где чужие, где свои, каждый двор превратился в западню; каждое окно, каждый подвал таили смерть. Cолдаты били наугад по оконным амбразурам домов и сараев, чтобы успеть убить хоть кого-нибудь, прежде чем вражеская пуля настигнет их самих.
Внезапно я вижу, как откуда-то слева к нам бежит солдат второй группы. Видно, он отполз назад и теперь мчится в полный рост вдоль по фронту, не пригибаясь и не обращая внимания на перестрелку. Как в кино, за ним, почти догоняя, быстро ползет по земле «пулеметная строчка». Так пулеметчики называют попадание пуль ровной линией, словно простроченной швейной машинкой.
Пора было отходить и нам. Патронов оставалось по магазину, да и следующим выстрелом нас могло накрыть. Каменная стенка, надежно прикрывавшая нас от пуль, от прямого попадания даже противотанковой гранаты могла не выдержать и развалиться. При этом мы могли быть поражены градом каменных осколков, образовавшихся при разрыве кумулятивной гранаты.
Бойцы вели огонь короткими очередями.
От автомата шел резкий запах пороховой гари, я отодвинул его и подумал, что сам тоже как автомат: безотказный, обгоревший, засмоленный и такой же злобно агрессивный, только дай команду. Несмотря на ослепляющий зной, я чувствовал озноб. Будто что-то внутри у него заледенело и теперь морозило.
В доме на чердаке кто-то засел. Гранатой его не взять, а вот выцелить можно. Тот явно патронов не жалел, выкашивал все вокруг. До него метров сто, меня он не видит, да и мусор меня прикроет. Ставлю прицельную планку на сто метров, переводчик огня на одиночный. Выцеливаю, глаза слезятся. Закрываю глаза, моргаю. У меня один выстрел. Это самый главный выстрел. Каждый выстрел надо отработать по максимуму.
Вот из подвала соседнего дома полыхнуло коротким огнём автоматной очереди. Я выцелил это окошко, и плавно нажал спуск. «Двадцать два». Короткая, в четыре патрона очередь ушла в сторону подвала.
Справа от себя я даже не увидел, а почувствовал шевеление, тень, перекат влево и со спины, от бугра. Не целясь – очередь, стволом слева направо.
Жду ещё секунд пятнадцать. Тишина. Патроны надо беречь.
Когда бежал, рядом со мной автоматная очередь взбила несколько фонтанчиков пыли. Мне стало страшно. Весь героизм, рассудок, куда-то пропали. Только выжить.
Все это подстегнуло систему организма к выживанию, все побежали вперёд. Потом по нам ударили из автоматического оружия. Вперёд. Вперёд. Но нет азарта. Только напряжённость. Собранность, обострены рефлексы. До первых строений осталось метров сто. Огонь усилился.
Из подвальных окон ведут огонь защитники своей независимости. Я чуть левее от них. Пока не заметили, падаю на брюхо и вперёд, вперёд. Автомат в правой руке. Пот заливает глаза, во рту привкус железа.
