Kitobni o'qish: «Добро пожаловать в Некрополь»
Часть 1
Тайная миссия
1. Бергхоф (резиденция фюрера в Баварских Альпах), декабрь 1938 года
Гитлер был чрезмерно взволнован и возбуждён. Вчера немецкие физики Отто Ган и Фриц Штрассман впервые в мире осуществили искусственное расщепление ядра атома урана, о чём ему только что доложил доктор Эрих Шуман – руководитель исследовательского отдела Управления вооружений сухопутных сил рейха. Это величайшее событие открывало прямой путь к созданию сверхоружия, о котором фюрер мечтал всю свою сознательную жизнь.
– Альберт!
– Я здесь, мой фюрер, – донёсся издали очень звонкий и сильный баритон.
Тонкая внутренняя дверь, соединяющая две смежные комнаты, распахнулась, и на ковровой дорожке, ведущей к столу, за которым, сгорбившись, сидел рейхсканцлер, появился обладатель бархатного голоса – долговязый мужчина чуть старше тридцати с продолговатым бледным лицом и проникновенными глазами, исполненными напускного раболепия перед лидером нации.
Это был Альберт Шпеер – генеральный инспектор имперской столицы в сфере строительства. Несмотря на то что он ещё никогда не занимал высших должностных постов в германском государстве, человек очень влиятельный и достаточно могущественный. Окружающие называют его просто: «личный архитектор Гитлера». Такой статус позволяет открывать многие двери и предоставляет неслыханные возможности.
– Зиг хайль!
– Присядьте, друг мой… – фюрер, на которого угнетающе действовали любые проявления солдафонщины в неформальной обстановке, не отвечая на приветствие, хилой рукой указал на свободный стул.
– Спасибо, – верноподданно пробурчал Альберт.
– Можете меня поздравить. И не только меня. Всю нацию! Всю нашу великую Германию! Они наконец-то сделали это!
– Кто они? – повёл бровями Шпеер, хотя уже догадался, о ком пойдёт речь.
– Ещё немного, и в моих руках окажется самое смертоносное оружие в мире, которому не смогут ничего противопоставить ни Советы, ни тем более американцы с британцами! Я знал, я всегда знал, что Отто и Фриц опередят остальной научный мир!
Альберт был лично знаком со всеми физиками-ядерщиками империи, но разделять вслух восторг лидера нации по поводу их очередных успехов явно не торопился; он лишь одобрительно кивнул, продолжая увлечённо слушать своего разошедшегося кумира.
– Знаю, вас всегда интересовали эксперименты в этой отрасли…
– Так точно!
– Поэтому и предлагаю принять непосредственное участие в Урановом проекте!
– В какой ипостаси?
– Куратора…
– Ого! – вырвалось у Альберта.
– Пока только негласного. Неофициального. Но вскоре я надеюсь сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться!
– Яволь, мой фюрер! Я рад служить вам где вы сочтёте нужным. На любом участке. В любой, самой ничтожной, должности.
2. Полигон Куммерсдорф под Берлином
26 сентября 1939 года Управление армейских вооружений вермахта собрало ведущих специалистов Третьего рейха, чтобы обсудить возможность создания ядерного оружия. На встречу, которую вёл Альберт Шпеер, были приглашены всемирно известные учёные: Пауль Хартек, Гангс Вильгельм Гейгер, Вальтер Боте, Курт Дибнер, Фридрих фон Вайцзеккер и Вернер Гейзенберг.
Первый из них настаивал: атомную бомбу можно создать уже через 9—12 месяцев, остальные или соглашались, или же несмело возражали.
И хотя Альберт тоже проникся атмосферой всеобщего оптимизма, вслух ни намёка на шапкозакидательство он не проявлял. Напротив, всячески осторожничал и поэтому первым делом предложил засекретить материалы ядерной программы.
Сказано – сделано.
С тех пор многие научные организации практически ушли в подполье. Среди них такие «зубры», как: Физический институт Общества кайзера Вильгельма, Институт физической химии Гамбургского университета, Физический институт Высшей технической школы в Берлине, Физический институт Института медицинских исследований в Хайдельберге1, Физико-химический институт Лейпцигского университета, Лаборатория неорганической химии Высшей технической школы в Мюнхене, где проводилось исследование карбонильных соединений урана, Химический институт Боннского университета, в котором под руководством профессора Ш. Монта изучали свойства галогенидов урана, Институт органической химии Высшей технической школы в Данциге…
Сразу после совещания знаменитый концерн «ИГ Фарбениндустри» приступил к производству шестифтористого урана, пригодного для получения урана-235, и начал сооружение полупромышленной установки по разделению изотопов. Она представляла собой две концентрические трубы, одна из которых (внутренняя) нагревалась, а вторая (наружная) охлаждалась. Между ними подавался газообразный шестифтористый уран; при этом более легкие изотопы урана-235 должны были подниматься вверх быстрее, чем тяжелые урана-238, что позволило бы отделять их друг от друга (метод Клузиуса – Диккеля).
Практически в то же время Вернер Гензенберг начал теоретические работы по конструированию ядерного реактора и вскоре пришёл к выводу, что «при смеси уран – тяжёлая вода в шаре радиусом около шестидесяти сантиметров, окружённом водой (около тонны тяжёлой воды и тысяча двести килограммов урана), начнется спонтанное выделение энергии». Одновременно он же рассчитал параметры реактора другого типа, в котором уран и тяжёлая вода не смешивались, а располагались слоями.
На основании этих расчетов компания «Ауэрге» получила заказ на производство небольших партий урана. Обеспечить бесперебойные поставки тяжёлой воды была призвана известная норвежская фирма Norsk Hydro. Одновременно во дворе Физического института в Берлине началось сооружение реакторной сборки.
Но вдруг на проект одна за другой обрушились серьёзные неудачи.
Сначала отказалась работать установка для разделения изотопов по методу Клузиуса – Диккеля, смонтированная в Леверкузене. От неё пришлось полностью отказаться. Так был потерян целый год…
Позже в ходе многочисленных разбирательств удалось установить, что учёные не смогли осуществить самоподдерживающуюся ядерную реакцию потому, что в Германии не было достаточного количества тяжёлой воды, используемой в качестве материала для замедлителя нейтронов, а более доступный графит немцы почему-то использовать не решились.
В связи с этим Шпеер и его высокий покровитель – Гитлер – начали искать на оккупированных территориях места, где молекулы тяжёлой воды могут находиться в естественной среде.
Благо у их ног лежала вся Европа!
3. Берлин, Вильгельмштрассе 77, рейхсканцелярия, 20 июня 1941 года
За последние несколько суток Гитлер спал суммарно всего 2–3 часа, не более. Впрочем, он и раньше никогда не отличался особой сонливостью: ложился около 4 ночи, а вставал – в 10. Завтракал любимым мармеладом – и за работу!
Теперь же, накануне вторжения в СССР, сон и вовсе покинул фюрера. Оттого лишняя раздражительность, вспыльчивость, которую он, обычно мягкий и обходительный в общении с персоналом, часто демонстрировал в последнее время.
– Полковник Штольце! – тихо, чтобы в очередной раз не вывести шефа из себя, доложила секретарша – смазливая брюнетка лет 25.
– Немедленно пригласите! – не отрываясь от бумаг, небрежно бросил фюрер.
– Зиг хайль! – высокопоставленный сотрудник, а точнее, заместитель начальника второго отдела абвера (абвер-2), лично отвечающий за обеспечение и проведение диверсий за рубежом, как всегда, был строг и подтянут. Как-никак, за его плечами – Первая мировая и целая серия удачных спецопераций в странах Восточной Европы: Чехословакии, Югославии… Теперь пришёл черёд поручить ему первое задание на территории Союза Советских Социалистических Республик! Точнее, соответствующий приказ фюрер лично отдал ещё несколько дней тому назад. Пришло время отчитаться о проделанной работе!
– Присядьте, Эрвин!
– Спасибо, я постою.
– В ногах правды нет. Так, кажется, говорят русские?
– Так! – самодовольно подтвердил Штольце, в совершенстве владевший «великим и могучим».
– У вас всё идёт по плану?
– Так точно! Завтра утром пять диверсионных групп полка особого назначения «Бранденбург-800», в составе которых наши офицеры, прекрасно владеющие русским языком, и украинские националисты, переодетые в форму красноармейцев, форсируют Западный Буг и останутся в тылу противника до подхода основных сил. Две – в зоне ответственности Брестского пограничного отряда, три – на территории Украины: одна – в районе Владимира-Волынского, одна – у Крыстынополя, одна – возле Любомля2.
– Очень хорошо… Когда первый сеанс связи?
– До поры до времени радиостанции находятся в специальных тайниках, заблаговременно оборудованных на приграничных территориях Страны Советов. По моему приказу разведчики могут незамедлительно воспользоваться ими, но ведь вы сами настояли на том, чтобы они вышли на связь ровно в три часа ночи с 21 на 22 июня…
– Ах да! Тишина в эфире – залог успеха… К тому же послезавтра там будут доблестные германские войска – тогда и наговорятся, не так ли?
– Так точно! А пока наши парни будут осуществлять намеченные мероприятия, согласно утверждённому вами плану. Брать под контроль мосты. Минировать пути отхода Красной армии и так далее, и тому подобное.
– Кому из командиров групп вы наиболее доверяете?
– Всем одинаково!
– И всё же. Я настаиваю!
– Любомльской. Лейтенанта Пухарта.
– Прекрасно. После выполнения задачи его бойцы не сольются с регулярными войсками, как мы намечали. Они будут привлечены для выполнения ещё одной сверхсекретной миссии в России.
– Есть!
– О сути задания они не будут знать ничего. А вот вас я постараюсь незамедлительно ввести в курс дела… Тем более что, если верить слухам, вы неплохо разбираетесь в физике и химии?
Лоб старого служаки (вот-вот Эрвину исполнится 50!) покрылся испариной. В технических дисциплинах он, в отличие от гуманитарных, был не очень силён.
А Гитлер продолжал всё в том же ехидном духе, наслаждаясь эффектом, который производила на разведчика его эрудиция:
– Тяжёлая вода… Вам известны её свойства?
– Никак нет, мой фюрер!
– Она практически не поглощает нейтроны и поэтому используется в ядерных реакторах для торможения этих частиц, а также в качестве теплоносителя. (Гитлер с удовольствием наблюдал за мимикой полковника, на лице которого легко читались восторг и неподдельное изумление.) Чтобы произвести наконец атомную бомбу и поставить на колени весь мир, Германии понадобится большое количество тяжёлой воды, а в оккупированных нами странах её практически нет. Зато полно в России, улавливаете мою мысль.
– Пока с трудом…
– По мнению наших учёных, тяжёлую воду в изобилии можно добывать вот здесь, – вождь ткнул пальцем в синее пятно на развёрнутой перед ним карте, и Штольце прочитал под ним: «Свитязь».
Естественно, это чужое название полковнику ни о чём не говорило…
4. Волынская область Украины, зона ответственности 8-й заставы 98-го Любомльского пограничного отряда, 21 июня 1941 года
До начала и в первые месяцы Великой Отечественной войны Любомльский пограничный отряд войск НКВД УССР нес службу по правому берегу реки Западный Буг. Его штаб дислоцировался в небольшом городке с умилительным названием Любомль. Этот населённый пункт давно облюбовали евреи. По одним данным, в 1940 году их было там 70 %, по другим – и вовсе свыше 90 % населения. Впрочем, к нашей истории эта статистика не имеет никакого отношения…
Командовал Любомльским отрядом подполковник Георгий Георгиевич Сурженко, заместителем начальника отряда по политчасти (а с введением института военных комиссаров – военкомом отряда) был старший батальонный комиссар Семен Яковлевич Логвинюк, заместителем начальника отряда по разведке – капитан Филипп Андреевич Ковалёв, начальником штаба – майор Виктор Андреевич Агеев.
8-й заставой командовал старший лейтенант Пётр Карпович Старовойтов. Он принял её совсем недавно – 5 июня, но уже знал здесь каждый кустик, каждую травинку.
«Гидом» по тамошней местности стал для него сержант Афанасий Третилов – потомственный казак из Ставрополья, служивший на хуторе Волчий Перевоз3, вблизи которого стояла застава, уже третий год.
В субботу 21 июня он был свободен от несения службы и, предварительно согласовав свои намерения с начальством, отправился на рыбалку. Бугские сазаны, достигавшие порой более пуда веса, давно не давали ему покоя.
В разговорах между собой пограничники шутили: «Здесь рыба не плавает, она летает!»
И вправду. Не успел Афанасий расположиться на своём коронном месте под разлогой ивой, нависающей над быстриной одного из поворотов, как услышал громкий всплеск воды.
Это гигантская рыбина взвилась вверх на добрый метр и с шумом хлюпнулась обратно в реку.
Сержант размотал самодельную удочку и забросил поплавок чуть ниже того места.
Спустя секунду всплеск повторился. Только уже левее. Зато длился он гораздо дольше.
Третилов повернул голову на звук и увидел рослого парня лет двадцати пяти. Тот вышел на берег и принялся надевать форму красноармейца, которая ранее находилась то ли в непромокаемом пакете, то ли в каком-то тайнике на советском берегу.
Афанасий навёл на незнакомца ствол и уже собирался крикнуть: «Стоять на месте!», когда из воды появился следующий атлет. За ним – третий. Спустя мгновение к ним присоединились ещё двое. Итого – пятеро, а у его винтовки всего пять патронов!
Да и как стрелять?
Вдруг это свои, русские? Разведчики, диверсанты, мало ли кто?
Не снимая пальца со спускового крючка, Третилов начал пятиться в сторону видневшейся на горизонте казармы. Как вдруг… Что-то острое ударило в бок, и дикая боль в мгновение пронзила тело.
– А-а! – отчаянным усилием воли сумев оторвать крепкую руку, пытавшуюся затиснуть ему рот, закричал пограничник и нажал на спуск.
5. Застава старшего лейтенанта Старовойтова, хутор Волчий Перевоз Любомльского района Волынской области УССР, 21 июня 1941 года
Красноармеец Капустин шибко уважал своего старшего товарища Афанасия Третилова. В тот день Степан был в наряде и шёл против течения реки Буг на несколько шагов впереди двух пограничников. Когда он услышал крик, ринулся вперед и сразу заметил какого-то бойца, бросившегося прочь от истекавшего кровью сержанта.
Молодого солдата словно переклинило.
Он не стал, как учили, подавать команду голосом: мол, стой, стрелять буду, просто навёл свою трёхлинейку на мелькавшую впереди широкую спину и, не медля, выстрелил.
Убийца его друга упал лицом вниз.
Степан дождался товарищей по наряду и, определив их в боевое охранение, перевернул «труп» врага на спину. И вдруг тот шевельнулся, закашлялся и сплюнул кровью.
Оказывается, жив, курилка!
Капустин в мгновение вспомнил все наставления командиров и в первую очередь принялся внимательно изучать воротник незнакомца: если это диверсант, в чём он уже не сомневался, там должна быть капсула с ядом! Вскоре его рука и вправду что-то нащупала.
Солдат выхватил из рук шпиона окровавленный нож, надпорол им воротник и, вырвав с «мясом» клок материи, положил себе в карман.
На звуки выстрелов сбежалась чуть ли не вся застава. Младший политрук Андрей Андреевич Бабенко приказал радисту сообщить в штаб отряда о ЧП и запросить помощь, а сам устремился вдогонку за диверсантами – с группой пограничников поспешил за собаками, сразу взявшими след.
Уже спустя минуту радист Коля Терёхин доложил ему содержание ответной радиограммы: «Навстречу вам выслана тревожная группа во главе с капитаном Ковалёвым».
Погоня продолжалась недолго.
Бывалый разведчик Филипп Андреевич Ковалёв первым заметил врагов и дал залп сигнальными ракетами, указывая, таким образом, Бабенко точные координаты противника.
А бойкий политрук и так находился уже в сотне метров от того места.
Последний бросок – и враг окружён!
– Оружие на землю! Руки вверх!
Пятеро диверсантов сбились в кучу, не зная, что предпринять. Прекрасно обученные, физически сильные, до зубов вооружённые, они могли пройти пол-Европы и практически не встретить сопротивления, а здесь какие-то русские неучи, можно сказать недочеловеки, загнали их в глухой угол и вот-вот обезвредят! Ещё до начала похода на восток, старт которого запланировал на завтра их великий вождь!
Нет, лучше смерть, чем позор!
– Огонь! – скомандовал командир группы, и первый залёг в неглубокую ложбинку, где сразу прильнул к прицелу ручного пулемёта.
Завязался неравный бой.
Кольцо вокруг немцев, трое из которых уже пали замертво, всё сжималось и сжималось.
А ряды пограничников казались такими же монолитными и стройными. Хотя и среди них, конечно, были потери. Погиб сержант Макеенко, тяжело ранен рядовой Сушенцов…
– Приказываю сдаться! – улучив момент, ещё раз предложил капитан Ковалёв.
Немец ответил одиночным выстрелом. И промахнулся. А вот очередь из «Дегтярёва», почти сразу раздавшаяся в ответ, оказалась более точной и прошила ему снизу доверху весь левый бок.
– Добей меня, добей! – заорал лейтенант Пухарт, корчась от дикой боли.
Но последний из его подчинённых почему-то передумал умирать.
– Не стреляйте… Сдаюсь! – его вопль был полон отчаянии и безнадёги.
Лейтенант ещё попытался дотянуться до пистолета, чтобы последним выстрелом уложить предателя, но силы быстро покидали его.
Он только успел впиться зубами в ампулу.
И сразу затих, окружённый ненавистными красными воинами.
6. Любомль, районный центр Волынской области УССР, штаб 98-го погранотряда, 21 июня 1941 года
– Фамилия! – грозно пробасил Сурженко, соизволивший лично провести допрос оставшегося в живых нарушителя границы.
– Фишер…
– Значит, рыбак?
– Выходит так…
– Имя?
– Курт.
– Воинское звание! Я тебя за язык тянуть не буду!
– Рядовой…
– Не врёшь?
– Никак нет. Рядовой полка особого назначения «Бранденбург».
– Цель заброски… Ну же!
– Не допустить уничтожения мостов и переправ, по которым уже завтра пойдут войска победоносной германской армии. Минировать пути отхода, передавать координаты наиболее стойких очагов сопротивления…
– Ты чё такое несёшь, гнида? – не выдержал Ковалёв, присутствовавший при допросе.
– Объясняю для малограмотных: завтра начнётся война! – чётко чеканя каждое слово, с презрением повторил диверсант.
– Ох, ни фига себе заявочка… Георгий Георгиевич, следует немедленно доложить руководству!
– Да сколько можно, Филипп Андреевич? Разве ты не знаешь, что они ответят?
– В том-то и дело, что знаю. «Не сейте панику, товарищи командиры…»
– Вот видишь. Позвони лучше Потапову4, он человек мудрый, рассудительный. Пускай приведёт войска в повышенную боевую готовность. На всякий, так сказать, случай.
– Слушаюсь, товарищ подполковник.
– А ты, Курт, говори дальше, не стесняйся. Да, кстати… Где учил русский?
– Дома. Отец воевал здесь в Первую мировую, попал в плен во время Брусиловского прорыва. Несколько лет содержался в лагере под Ковелем.
– Выходит, земляк?
– Почти.
– Фамилия командира группы?
– Не знаю.
– Как ты к нему обращался?
– Игорь.
– А он к тебе?
– Сергей.
– И всё?
– Так точно – всё.
– Сколько вас было?
– Шестеро. Одного застрелили ваши на границе.
– Кто он?
– Павел.
– Ты что, сволочь, издеваешься надо мной, да? Фамилия, звание!
– Не знаю. Ей-богу, не знаю…
– Сержант!
– Я!
Сухощавый красноармеец среднего роста с обветренным азиатским лицом мигом вырос из-за порога.
– «Рыбака» – в расход! Всё равно с него толку, как с козла молока…
– Как в расход? А закон, а конвенция?! – отчаянно взмолился пленник.
– А ты каким законом руководствовался, когда шёл на мою Родину, какой конвенцией? Диверсантов ни одна армия в плен не берёт!
– Вспомнил, господин подполковник, вспомнил!.. Павел – радист.
– Радист?
– Ну да… Я случайно услышал его разговор с командиром, как только мы переправились на ваш берег. «Где моя радиостанция?» – спросил Павел. «Много будешь знать – скоро состаришься, – ответил тогда Игорь. – Эфир – следующей ночью. А до неё ещё дожить надо!»
– Так и сказал «дожить надо»?
– Ага.
– Как в воду глядел твой командир.
– Точно… Русская народная мудрость, как всегда, оказалась права.
– Ладно, иди, а я пока с Павлом побеседую.
– Он жив?
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали… Товарищ сержант, уведите пленного!
– Расстрелять его, товарищ подполковник? – улыбнулся в роскошные усы красноармеец.
– Не надо. Я передумал. Пусть поживёт. До утра.
– Слушаюсь!
– Посади под замок и приведи второго!
– Есть!
7. Штаб Любомльского погранотряда, 21 июня 1941 года, спустя полчаса
– Ну как, капитан, удалось дозвониться до командарма Потапова?
– Так точно.
– И что Михайло Иванович?
– Говорит, что ему и так каждый день докладывают о перебежчиках.
– Так то ж не перебежчики – дипломированные диверсанты. Профессионалы!
– Ну и приказал отправить копии допросов. Мол, почитаю, разберусь…
– Когда разберётся-то? Завтра война!
– Товарищ подполковник, давайте доложим обстановку Белоцерковскому5. Пускай выделит человечка, так сказать, для очистки совести. Сами знаете, лучше перебдедь, чем недобдеть.
– Ладно. Докладывай. А я пока с германским радистом потолкую. Сержант Причиненко!
Дверь скрипнула.
– Разрешите? – поинтересовался всё тот же усач и, не дожидаясь ответа, кивнул двум своим собратьям, крепко держащим носилки, на которых страдал молодой человек с измождённым жёлтым лицом.
– Заводите.
– Правильнее сказать – заносите!
– Делай, что тебе говорят, умник.
– Есть…
Носилки положили на стол прямо перед носом Сурженко, чтобы ему было сподручнее сверху вниз смотреть на раненого диверсанта.
– Ваша фамилия и звание?
– Рядовой Вилли Штофф.
– А Серёга утверждает, что ты офицер.
– Откуда ему знать?
– Твоя правда…
– Он сам лейтенант – никак не ниже. Как Игорь.
– Кто тебе такое сказал?
– Никто. Глаза и уши имеются.
– Поясни!
– Когда нас готовили к заброске, Штольце только с ними двумя имел дело.
– Штольце… Знакомая фамилия! – не моргнув глазом, соврал Сурженко.
– Это один из руководителей отдела, занимающегося диверсиями на Восточном фронте.
– Даже такой есть?
– Будет. С завтрашнего дня.
– Понял. Среди ваших личных вещей – шифровальный блокнот и сухие анодные батареи. А рация где?
– В тайнике.
– Проведите меня к нему.
– Мне неизвестно его месторасположение.
– А кому известно?
– Игорю.
– Ну да… Есть на кого свалить.
– Почему вы так говорите? Он что, мёртв?
– Мертвее не бывает. А ты смекалист, братец…
– Учили…
– Когда первый сеанс связи?
– В три часа ночи.
– Сегодня?
– Завтра…
– Ясно. Ключом работать сможешь?
– Так точно. Но как вы обнаружите наш тайник?
– А мы не будем даже пытаться его искать. Ты передашь нашему человеку шифры и пароли; он и свяжется с твоим руководством.
– Не выйдет. У них есть образец моего «почерка».
– Тогда сам сядешь за рацию и без фокусов отобьёшь нужный текст. Или ты не хочешь жить?
– Хочу, господин подполковник…
– Это в вашей армии есть господа, а в нашей – товарищи. Хотя какой я тебе, а ты мне, к чёрту, товарищ?.. Враги мы с тобой, братец. Кровные враги!
– Я не враг. У меня отец – рабочий. Токарь.
– Снаряды точит на наши головы?
– Нет-нет. У него мирная специализация. Сантехника. Краны, коленья.
– Бреши, да не заговаривайся! Выйдешь в эфир?
– Так точно… Однако вам придётся учесть ещё одну немаловажную деталь…
– Какую?
– Подчинённые Штольце обязательно замеряют мощность передатчика, с которого идут радиограммы в Центр, и если они не совпадают…
– Не бойся, Вилли, всё будет путём… Мы подберём тебе прибор с соответствующими параметрами! Свободен! То есть… Выносите его, товарищ сержант!
8. Там же, через четверть часа
– Разрешите, товарищ подполковник?
Это Ковалёв наконец вернулся в кабинет начальника отряда.
– Входи, Филипп Андреевич. Ну, как там наше руководство?
– Здравствует!
– Бдительность усилить не призывает?
– А как же. Призывает. Но на провокации поддаваться не рекомендует.
– Эх, вынуть бы их из тёплых кабинетов – и к нам, в блиндажи… Чтобы собственными глазами поглядели на эти, так сказать, провокации!
– Согласен. Разрешите выполнять?
Они оба рассмеялись.
– Что радист? Соглашается работать на нас?
– А куда ему деваться? – вопросом на вопрос ответил Сурженко. – Что ты всё спрашиваешь и спрашиваешь? Кто, чёрт возьми, из нас начальник? Так что давай докладывай. Как положено по уставу. Кратко, по существу!
– Есть! – улыбнулся Ковалёв, давно досконально изучивший весёлый нрав своего командира. – Пришлют к нам человека. Сегодня же.
– Кого, если не секрет?
– Капитана Ковальчука6.
– А… Иван Иваныча. Знаю такого. Мужик, что надо! Кремень!
9. Там же, 20:00 21 июня
Любая машина, появляющаяся на единственной дороге, ведущей к хутору Волчий Перевоз, летом была видна издалека. Её выдавал огромный столб пыли, поднимающийся позади движущегося транспорта.
Так было и в этот раз.
Сначала – «песчаная буря», затем – автомобиль.
За его рулём – сержант госбезопасности, справа, рядом с ним – дюжий мужчина средних лет, рано начавший седеть и лысеть. В тёмно-синих петлицах шерстяного френча цвета хаки с накладными карманами – продольный серебряный жгут, на каждом из рукавов – по три шитых серебром звезды.
– Капитан госбезопасности Ковальчук, прошу любить и жаловать!
Филипп Андреевич услужливо приоткрыл дверцу машины и козырнул:
– Заместитель начальника отряда по разведке капитан Ковалёв.
Тот – капитан, и этот – капитан. Один служит в НКВД и второй – тоже, а положеньице разное. Госбезопасность – серьёзная структура, тягаться с ней тяжело даже могущественным и влиятельным погранвойскам.
– Капитан Ковальчук. Можно просто – Иван Иванович, – скромно, без лишней помпы представился приезжий. – А где Георгий Георгиевич?
– У себя в кабинете!
– Накрывает стол?
– Так точно.
– Не откажусь с дороги, не откажусь…
– Проходите… Сюда, пожалуйста… Встречайте дорогого гостя, товарищ подполковник.
– Иван Иваныч! – как лебедь раскинул в стороны длинные руки-крылья гостеприимный хозяин. – Сколько лет, сколько зим?
– Всего-навсего два года. Если мне не изменяет память, последний раз мы встречались летом тридцать девятого. На Всесоюзном совещании.
– Так точно, Ваня, так точно. Надеюсь, мы по-прежнему на «ты»?
– Конечно, дорогой Георгий Георгиевич. Как жизнь?
– Нормально.
– А служба?
– Тоже ничего… Здешний люд нам шибко помогает. Увидят чужого или заметят что-то подозрительное, сразу сигнализируют куда надо.
– Мне нравы наших людей знакомы не понаслышке. Я местный, Жора.
– Да? Извини, не знал…
– Моя родная деревня всего в пятидесяти километрах от этих мест. Кашовка7, может, слыхал?
– Никак нет.
– Я слышал, – вмешался в разговор старых знакомых Филипп Андреевич. – Когда мы ездили на полигон в Повурск, то по дороге останавливались в Софьяновке и собирали грибы. А Кашовка – рядом.
– Так точно. В речке нашей купались?
– Стоходе?
– Ага.
– Нет. Не пробовал. Сентябрь уже был. Не жарко.
– Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? – вспомнил о своей миссии Сурженко. – Ты что будешь, Ваня?
– С удовольствием выпью грамм двести нашей полесской горилки. Если есть, конечно.
– Есть, Иван Иванович. Для тебя всё есть!
Подполковник достал из шкафа выпуклую стеклянную ёмкость времён Российской империи, до краёв наполненную мутной жидкостью, и поставил её рядом с закупоренными бутылками «казёнки». На разлив, как и полагается, определили младшего по званию.
– Ну, за что пить будем? – справившись с задачей, поинтересовался Ковалёв.
– Сначала за встречу. Потом за победу…
– Какую победу? Война ещё не началась, – вставил свои «пять копеек» Филипп Андреевич.
– Затем – за прекрасных дам, – проигнорировал его реплику Ковальчук. – Та будет последней – больше трёх не пью. А относительно войны вот что я скажу, братцы. Её не избежать. Хотим мы этого или нет. А будет война – будет и победа. Наша победа!
10. Там же, ещё через полчаса
– После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать… – зевнул Сурженко.
– У нас был не обед – ужин. Поэтому спать сегодня вряд ли доведётся, – развил и углубил его мысль Ковальчук.
– Это точно! – уж больно кисло улыбнулся Ковалёв. – А может, всё-таки кемарнём немного? Сейчас – двадцать тридцать, эфир – в три часа ночи… Как по мне, вполне достаточно для того, чтобы отдохнуть после тяжёлого трудового дня.
– Нет. Я так не могу, – авторитетно возразил Иван Иванович. – Или восемь часов, или ничего.
– Восемь часов сна для пограничника роскошь, – стал на сторону своего зама по разведке Георгий Георгиевич. – Немного подремать – лучше думать будем.
– Я буду бодрствовать, а вы – как хотите. Только, перед тем как лечь спать, потрудитесь распорядиться, чтобы ровно в полночь сюда привели обоих диверсантов.
– Есть!
11. Там же, 22 июня 1941 года, 0 часов, 1 минута
– На каком языке вам удобнее разговаривать: на русском или немецком?
– А вам? – подозрительно покосился на чекиста Фишер.
– Естественно, на родном.
Пленные переглянулись.
– Нам тоже, – выразил общее мнение Вилли Штофф, рана которого быстро заживала. Теперь он мог уже и сидеть, а не только лежать.
– Яволь… Шпрехе Дойч… Я – капитан госбезопасности Ковальчук. Как и вы, кадровый разведчик, диверсант. Поэтому буду предельно откровенен.
– Это хорошо, – скривил рот в улыбке радист.
– Как вы думаете, не обломает ваш долбаный фюрер о матушку-Россию свои кривые зубы?
– Нет. Не обломает. Держу пари, к концу осени он будет принимать парад доблестных германских войск на Красной площади, – зло блеснул синими глазами Курт. – Поэтому вам лучше отпустить нас. Как говорят русские, зачтётся!
– Поживём – увидим. Пока сверху, на коне, я… А вы где-то там, внизу, под копытами… И за ваши жизни никто не даст ломаного гроша. Даже всемогущий Адольф Гитлер.
– Посмотрим…
– Если будете живы! А это теперь зависит исключительно от меня.
– Что вы предлагаете? – еле выдавил Вилли, который показался Ивану Ивановичу менее злобным и более сговорчивым.
– Предлагаю сделку. Вы сообщаете в Центр, что всё в порядке, и спокойно дожидаетесь, когда наши танки войдут в Берлин. Поверьте, много времени для этого не понадобится… Мы сбрасываем вашего фюрера и устанавливаем в Германии рабоче-крестьянскую власть, а вас, соответственно, устраиваем на государственную службу. Как вам такая перспектива?
– Вроде бы неплохо…
– А если всё пойдёт иначе? – засомневался Фишер. – Так, как запланировал наш, а не ваш вождь?
– Тогда вас расстреляют. Свои же.
– Вот видите!
– Но… Но сегодня хозяин положения я. И, поверьте, без малейших угрызений совести пущу по пуле в обе ваши безмозглые головы, как только вы откажетесь от сотрудничества с нами. Так что выбора у вас по большому счёту нет. Ровно в три часа ночи Вилли выйдет на связь. И если что-то пойдёт не так, вы оба – покойники. Ясно?!
– Так точно! – в один голос по-русски заверили испуганные диверсанты.
12. Там же, 22 июня 1941 года, 3 часа ночи
Вилли лихо отбарабанил пароль. В ответ донёсся слабый и поначалу не очень чёткий сигнал. Но вскоре неизвестный германский «пианист» смог перенастроить передатчик, и слышимость сразу значительно улучшилась.
