Kitobni o'qish: «Гитар гитара, расскажи про мои сны»

Shrift:

Об авторе

Ащеулов Сергей Иванович родился в 1948 году в селе Талдинка Троицкого района Алтайского края. Живёт в Новосибирске. Окончил юридический факультет Алтайского государственного университета. Длительное время работал в Сибирском отделении академии наук СССР. После распада Советского Союза работал в органах прокуратуры Новосибирской области, судьёй федерального суда общей юрисдикции, в администрации губернатора и правительства Новосибирской области. Юрист, государственный советник юстиции 1-го класса. Один из разработчиков Устава и законодательства Новосибирской области. Ветеран труда. Творческий путь начал в 60-х годах как создатель и участник вокально-инструментального ансамбля. Тогда же выступал на культурных мероприятиях клуба «Под интегралом» Новосибирского Академгородка. Пишет стихи, поэмы, баллады, басни, эпиграммы. Тяготеет к жанрам любовной, городской, гражданской и философской лирики. Произведения автора опубликованы в Антологии русской поэзии, в альманахах Российского союза писателей, в сборниках современной поэзии и прозы Санкт-Петербурга, Новосибирска, в литературно-художественных журналах «Союз писателей» и сборниках издательства «Союз писателей» г. Новокузнецка, в других печатных изданиях, в авторских блогах и иных социальных сетях. Номинант национальной литературной премии «Поэт года», премии «Наследие», литературной премии имени Сергея Есенина «Русь моя». Награждён медалями «Антон Чехов 160 лет», «Афанасий Фет 200 лет» и «Сергей Есенин 125 лет». Член Российского союза писателей.

Библиография:

1. Мой серебряный конь. Новосибирск, 2015.

2. Жизнь моя – утопия. Новосибирск, 2018.

3. Был день войны. Санкт-Петербург, 2020.

4. Суть любви солона. Санкт-Петербург, 2020.

5. Мой серебряный конь (издание 2-е, дополненное). Новосибирск, 2021.

6. Бренная пена морская. Новокузнецк, 2022.

7. Фронтовые поэмы и лирические этюды. Новокузнецк, 2022.

8. Солдатская баллада о войне. Новокузнецк, 2023.

Гитар гитара, расскажи про мои сны

В полынье глубина ни покрышки, ни дна

Я по тонкому льду
Да по краю иду
Вдоль холодной речной полыньи.
Чую, что пропаду,
Отвести бы беду
И прорваться за грань пелены.

Зыбок, зыбок мой путь,
Провалюсь, ну и пусть,
За семь бед един будет ответ.
Не распутать мне пут,
Не один давит пуд,
Так тяжёл Божий Ветхий Завет.

В полынье глубина
Ни покрышки ни дна,
В тёмный зев её тянет меня.
Хоть бы вышла Луна,
С глаз сошла пелена
И затеплились искры огня.

Мне бы помощь нужна,
Влез в меня сатана,
Заставляя шагать с ним в строю.
Жизнь ему не важна —
Мол, какого рожна
Занимать свято место в раю.

Супротив с ним нельзя —
Выбить пешкой ферзя?
У меня с ним полнейший раздрай.
Упираюсь, скользя,
Ну а он, мне грозя,
То толкает, то тянет на край.

Не видны берега,
Закрутила пурга,
За спиной заметая следы.
Разум, чуя врага,
Приударил в бега
По-предательски, дав мне под дых.

Я теперь без ума,
Белый свет мне что тьма,
И иного теперь не дано.
Что ж, кому-то сума,
Чья-то доля – тюрьма,
Мне без жребия выпало дно.

Вольный дух мой в узде;
Руки к небу воздев,
Я Ему прохрипел: «Пособи!»
Где ты, разум мой, где,
Не поддайся беде
И себя и меня не сгуби.

Сбитый с толку и с ног,
Как последний звонок
Сатанинский увидел оскал.
Я отбиться не смог,
Ну а бес под шумок
К полынье, подколодный, толкал.

Бьюсь как рыба об лёд,
Мне бы крылья на взлёт,
Да вот мысли сродни миражу.
Что Господь ниспошлёт?
Что? Никто не спасёт?
И качусь я, цепляясь, скольжу.

Ещё миг, и меня
Поглотит полынья.
Я успел всё же крикнуть беде:
«Время судного дня
На часах поменяй!» —
А в ответ лишь круги на воде.

Их увидел не я —
Те, кто в прошлом друзья,
Как ни в чём рядом спешно прошли.
Тут не их колея,
Они мимо гнилья
По течению плыть предпочли.

В беспросветной среде
Тяжело, как нигде,
В ней любому легко утонуть.
Перед входом к беде
Я успел на воде
Свежий воздух по полной вдохнуть.

Вот и всё я уже
На таком рубеже,
За которым нет времени вспять.
Пустота в багаже,
Места нет на меже,
Где бы крест мой земной мог стоять.

То ль мерещится мне,
То ль я вправду на дне,
Как-то жутко в беде одному.
Свет как будто в окне
Иль просвет в полынье —
Что я, что под конец предприму?

Оценив глубину
За секунду одну
(Ей я жизнью обязан по гроб),
Приближаясь ко дну,
Оттолкнул сатану
И к поверхности быстро погрёб.

Может, там, в полынье,
Руку помощи мне
Человек сердобольный подаст.
Сострадая вине,
Путь тернистый к весне
Как пощаду Всевышний воздаст.

Без надежд и без сил,
Но я всё-таки всплыл,
Кто-то бросил спасательный круг.
А спасителем был
Тот, кто всё мне простил —
Мной забытый, но преданный друг.

Сила воли и дух,
Выбор только из двух —
Быть смиренным ли, жаждущим жить.
Если порох твой сух
И запал не затух,
Будешь жизнью своей дорожить.

Где есть пир, нет нужды,
Сердце вковано в льды.
Где шатания, там и разброд.
А от чёрной воды
Ждите скорой беды,
Не входите в непознанный брод.

Осенних листьев философский шелест

Осенних листьев философский шелест
Волнует слух и состояние души.
И вместе с ними ветерок-пришелец
О чём-то важном и таинственном шуршит.

Задумчиво, светло, минорно в сквере
Среди берёзового шёпота листвы.
О жизни и любви, надежде, вере
Шёл диалог на фоне вянущей травы.

Златыми куполами, как на храме,
Сияли кроны в жёлтых солнечных лучах.
В изнеженных, обласканных ветрами,
Сквозила грусть их в завороженных речах.

Быть может, потому, что улетают
Листок за листиком и вместе с ними дни.
Летят к земле, под небесами тают…
Ах, как же люди этим листикам сродни.

Под занавес спадает позолота,
Рябины гроздьями пылают, как в огне.
И будто бы сочувствующий кто-то
Горящим сердцем освещает выход мне.

У осени моей своя есть прелесть —
Фейерверком прошлых лет взлетевший листопад.
Осенних листьев философский шелест —
Молитва-вздох при свете тысячи лампад.

Стезя указана перстом

Страдать нет больше сил,
Всему есть свой предел.
А ветер голосил,
В печной трубе гудел.

Играл злодей-сквозняк
Бряцанием стекла,
Но, кажется, звонят
По мне колокола.

И на распутье путь —
Что выберет судьба?
К забвенью или пусть
Вся жизнь – одна борьба.

И поворот нельзя
Оставить на потом,
Когда твоя стезя
Указана перстом.

Но впереди обрыв
И скалы с двух сторон.
Что ж, будьте так добры
Покинуть свой перрон.

Тупик. Уже? И всё?!
Сквозь бездну, в пустоту?!
А может быть, ещё…
Последнюю версту…

Смог не даёт дышать,
Но тот, кто там, во мне
Сказал: «Тебе решать —
Или гореть в огне,

Или, не грея, тлеть,
Пуская дым в глаза».
Молю, откройте клеть,
Святые образа!

Оттуда – из глубин
Непознанной души —
Рассудок – он один…
Исход не предреши…

Послушайся… его…
Беззвучные уста,
У сердца твоего
Открытые врата.

На небе ночь. И дует бриз морской в окно

На небе ночь. И дует бриз морской в окно,
Прохладой ласковой покачивая шторы.
Ему, свободному, как будто всё равно,
Где бороздить и с кем житейские просторы.

Когда висков моих достигнет ветерок,
Шепну приветливо: «Какой ты нынче свежий!»
И уловлю в ответ, как мысли между строк,
Тоску с родимых, но далёких побережий.

Там, за туманами, за тридевять морей,
Резвился юный ветерок в игре с волною.
И невзначай затронул локоны моей
Любви единственной, почти забытой мною.

И пряный дух волос её запечатлев,
Вздох уловил и слог, намоленный устами.
Так уголёк, когда уже почти истлев,
Внезапно вспыхнет, растревоженный перстами.

Взметнувшись, ветер пронесётся по горам,
Зелёным долам, по росе перед рассветом.
Через зияние пустот проникнет в храм,
Что полон душ, уже отживших под запретом.

И то, что он воспринял в дальней стороне
(Она по-прежнему любимой остаётся),
Всё без остатка принесёт оттуда мне.
Не потому ль навстречу ветру сердце рвётся?

Привольный ветер, он ведь так необходим —
Под свежесть веяний любви живут не старясь.
Жизнь обусловлена движением одним —
Фрегат плывёт, когда наполнен ветром парус.

Свобода! Вот девиз гуляющих ветров,
Они как люди преисполнены страстями.
Им суждено познать, чем дышит отчий кров
И опахнуть затем нас свежими вестями.

Какой же нужен для разлуки долгий срок
И чем измерить то количество забвений,
Чтобы узнать в лицо родимый ветерок
Из многих тысяч неприметных дуновений?!

Голубой беретик – друг мой незабвенный

Голубой беретик – талисман из детства
С хвостиком былинкой, как остаток лет.
Годы, по-ребячьи, совершили бегство,
Лишь остался верен мальчику берет.

Он прекрасно помнит чубчик светло-русый,
С вихорком кудрявым на упрямом лбу.
Не забыл, как мальчик, свой берет берущий,
Обещал беречь его, с ним делить судьбу.

Свой беретик мальчик не терял из виду.
Невзначай роняя, поднимал любя.
Никому ни разу не давал в обиду,
В драке залихватской не жалел себя.

А когда, бывало, приходилось туго
Набекрень беретик мальчик надевал.
Это означало – нет дороже друга
Тот, который с ним был и не предавал.

В череде событий, в те ребячьи годы
Пареньку в вельветке был как оберег
С виду маловатый, словно птица, гордый,
Друг незаменимый – голубой берет.

Сбившись на макушку, лихо, разудало
Мчал беретик юный со своим дружком.
Трудностей немало им перепадало —
Всё смогли осилить дружно, с огоньком.

И друзьям казалась дружба безмятежной,
Ведь пора ребячья радостью полна.
Всё же день грядущий не похож на прежний,
А дорога жизни вдаль устремлена.

Время миновало, мальчик стал взрослее,
Как-то незаметно быстро возмужал.
И в разлуке с другом, словно сожалея,
Голубой беретик запасным лежал.

Но когда мальчишка, а точней мужчина,
Был вдали от друга, по нему скучал.
Все дела бросая, мчался беспричинно,
И его беретик с радостью встречал.

Годы не вернутся, канули все в лету,
Но нельзя на память наложить запрет.
Нет конца и края чувств моих к берету —
Ангел мой хранитель голубой берет.

Голубой беретик – друг мой незабвенный,
Подлинный свидетель юных моих дней,
Ты даёшь мне силы и питаешь вены
Той, животворящей, юностью моей.

Взять бы да умчаться в детство на карете,
Где благоухают дни в голубизне,
С голубой мечтою в голубом берете…
Жаль, что не придётся это сделать мне.

Попутчиков, друзья, не обессудьте

Путь – он бывает скользкий, пыльный, вязкий;
Местами перепахан и тернист.
Мы с ним всегда в одной единой связке —
Пусть при падении наш путь нас сохранит.

Путь доведёт настойчивых до цели,
Он – поводырь, господь наш и судья.
С ним по плечу прорвать к свободе цепи
И покорить свою вершину бытия.

Путь – это жизнь, дороги – его судьбы,
По ним идущие должны свой крест нести.
Попутчиков, друзья, не обессудьте:
Пройти путь истинный – не поле перейти.

Эй, осень, здравствуй, коли уж пришла ко мне

Эй, осень, здравствуй! Коли уж пришла ко мне —
Входи с добром в мою распахнутую душу.
Да, ты сегодня правишь бал, ты на коне,
В твоих руках бразды судьбы моей грядущей.

Эй, осень, здравствуй! Много вёсен я знавал,
Благоухающих черёмухой венчальной.
Но ты такой мне закатила карнавал!
Ну кто сказал, что осень может быть печальной?!

Эй, осень, здравствуй! Золотится твой окрас,
А я седой, виски как луни полевые.
Как мимолётность я встречал тебя не раз,
Как постоянность ты пришла ко мне впервые.

Эй, осень, здравствуй! Я вас стольких повидал;
Все в моей памяти – пусть многая им лета.
Но быстро так свою нежданную не ждал,
Её теперь храню надёжней амулета.

Эй, осень, здравствуй! Я тебя боготворю,
Люблю тебя и принимаю без остатка.
Ты повторишь себя, а я не повторю.
Запомнишь ли мой образ в виде отпечатка?

Что жизнь? Стезя?

В снегу пустырь.
Рябина мёрзлая. За ней,
За гранью падеры церквушка с куполами,
Как поводырь
На минном поле судных дней
Для тех, чей дух телесный скован кандалами.

Опаслив шаг
Идущих сзади след во след.
От ягод давленных он будто бы кровавый.
Во мгле душа,
Но уже виден силуэт
И лик серебряный с лазоревой оправой.

Болят ступни,
Их обдирает снежный наст,
И кровь людская как водица в жилах стынет.
Злой дух на них
Набросил дьявольскую снасть,
Прельщая благами в заснеженной пустыне.

Нужды вкусив,
Но искушений не приняв,
Непосрамлёнными брели простолюдины.
Не попросив
Пощад и истину поняв,
Что человек живуч не хлебушком единым.

Сума пуста
И лопотина вся из дыр,
Душа заблудшая и вера-голодранка.
Но неспроста
Их вёл незримый поводырь
На блеск церквей, как свет во тьме от сердца Данко.

Что жизнь? Стезя,
Где обитает плоть и дух.
Поди пойми, кто из них щедр и кто убогий…
Познать нельзя
Без веры ду́ши этих двух.
Но людям дать её не смогут даже боги.

Где веру взять?
Она приходит по пути
От прегрешений через тернии к восходу.
Ни шагу вспять,
До цели крест свой донести
И обрести надежду, веру и свободу.

Нутро насквозь
Пронзает холодом зимы.
Приют закрыт, напрасны стуки в дверь и ставень.
Шли на авось.
Тот, кто не вырвался из тьмы,
Был погребён, одетый в белый снежный саван.

Роптал народ
На время, пройденное зря,
Что, мол, всему есть свой предел и чувство меры.
Но шли вперёд
Туда, где виделась заря
На куполах весны, предшественнице веры.

Под осеннюю рапсодию гитар

Закурю-ка я с устатку сигарету
И, как водится, побалуюсь дымком.
Куролесил-колесил по белу свету,
А теперь пройдусь по осени пешком.

На крыльцо открою сводчатые двери,
Окажусь на миг в объятиях плюща.
Знать, в судьбе моей сбывается поверье —
Дарит осень жизнь мне с барского плеча.

Она встретит позолотою убора
И серебряными нитями дождей.
Всё в ней есть из джентльменского набора:
Шляпа, зонт, кашне и виски для идей.

Я по дворику без спешки прогуляюсь,
Он взрослее стал, но всё ещё не стар.
Виноват, что долго не был. Каюсь, каюсь…
Под осеннюю рапсодию гитар.

Сыплет с лиственниц янтарными песками,
Чуть заметен по насыпанному след.
Он ведёт меня, снимая с сердца камень,
Мимо давних, забывающихся лет.

Мимо старого развесистого клёна,
По мозаике из солнечной листвы.
Вдоль рябин от ягод красных раскалённых,
Где в дни юности со мною были Вы.

Перейду ковылью вытканное поле
Там, где шепчется берёзовый лесок.
В листопадах утону, как в водополье,
Чтобы кровь сильней ударила в висок.

Сто шагов; и я уже под сенью дуба,
Здесь впечатана моя навеки боль.
Здесь всё прошлое, всё личное сугубо:
«Валя плюс Сергей равняется любовь».

Ветерок меня за плечи обнимает,
Для него полураспахнуто пальто.
Он таких, как я, без слова понимает —
Из друзей теперь не встретится никто.

Закурю-ка я сегодня папиросу,
Чиркну, пальцы обжигая огоньком.
Видно, надобно судьбе моей без спросу
Провести меня по осени пешком.

Талдинка, Родина моя!

Талдинка! Родина моя.
Как по тебе скучаю я.
Ведь там река Большая Речка
Была видна уже с крылечка,
И согра там до раскатухи.
Согбенный храм из-за разрухи
И холм кладбищенский, на нём
Могила с братом и отцом.
Там всё вокруг моё, родное,
Поскотина и дно речное.
Песок, как в детстве, пятки жжёт
И Витька Фельдбуш по крапиве
На спор без трусиков идёт.
Там жил Серёжка Ащеулов,
И Вовка Фельдбуш, и Степанов,
И Ходырев, и Митрофанов,
Володька Бровкин, Пашка Вяткин,
Герасимов Серёга с Витькой,
И Юрка Дятлов с Некрученко,
И Толмачёвы с Сириченко.
Душко, Стаценко и Бабенко,
Кравчук, Гурьянов, Назаренко,
И Ошестов, и Вяткин, и Тесленко,
И Жуковы, и Шмаль, и Паршуковы,
И Саренковы, ну и Трубачевы,
Раевские, Юшко и Бедарёвы.
И Кашеваровы, а также Губарёвы,
Даниловы, Демидовы, Мусатовы
Жеребкины, Агеевы, Долматовы,
Каширские, Ивойловы и Хуторные,
И многие ушедшие в миры иные
Талдинские друзья мои родные.
Пою вам гимн рождённого Талдинкой бытия
Мои живущие и жившие друзья!

Берёзки белые, судьбы людской гадалки

Берёзки белые, судьбы людской гадалки,
Вы были стройными, теперь дрова и палки,
Палёный лес берестяной – свечей огарки.
Вы были нужными – из вас ваяли парки,
Теперь гробы из вас везут на катафалке.
Вокруг безжизненность, то вороньё, то галки,
Всё – пересуды, сплетни, драки, перепалки.
А люди – нищие душой, больны и жалки,
Слова и мысли их похожие на свалки.
Одна надежда, что дрова в камине жарки.
Их отблеск пламенный, во тьме их искры ярки,
Как новогодние желанные подарки,
Когда душа согрета после зимней чарки,
А друг твой рубище отдал с плеча по-барски.
Дарить тепло другим – не гнить в мирской хибарке,
В любви потратить пыл горячий свой бунтарский.
Не прозябать от жития в своём достатке,
Делиться так, чтобы без горечи в остатке —
Вот смысл горения души в смертельной схватке.

Спасите мою осень

Уныло дождик моросил
Сквозь сито голых веток,
И я у осени спросил:
«Куда девалось лето?»

Улыбкой туч блеснул просвет,
Прильнув к холодным стёклам.
Сквозь них последовал ответ:
«Оно на юге тёплом».

Клин пролетавших журавлей
Меня жалел, курлыча:
«Взгрустни слегка, но слёз не лей,
Таков земной обычай».

За ними ветер ледяной
Гнал облаков сугробы
И уносил с листвой цветной
Всё злато высшей пробы.

Остыла кровь, и замер сок,
И ночь длиннее века.
У хризантем короткий срок,
Как жизнь у человека.

Седая изморозь легла,
Белея на виске.
Так долго осень не могла
Висеть на волоске.

Уже предзимний снег скрипел,
Но вот мелькнула просинь.
Я крикнуть всё же ей успел:
«Спаси мне мою осень!

Заполонили холода
Тревог и опасений».
А с неба голос: «Не беда,
Ещё есть шанс осенний.

Пока не соткан санный путь,
Зимы ждать не пристало.
А то, что стыло – ну и пусть —
Душа бы не устала».

Всё так, но что-то давит грудь,
Глаза во власти теней.
Хотелось время вспять вернуть —
Ну, сколько можно терний!

Дух слабый разум мой затмил —
Я поступил безбожно,
Зов предков к Богу устремил:
«Дай лета, если можно.

Дай “лета многая” всем нам,
А мне немного лета,
Чтобы мой парус по волнам
Пустился вокруг света.

И в бесконечности бы плыл,
На рифы невзирая.
И летний юношеский пыл
Сверкал в чертогах рая».

«Исполнить просьбу – не вопрос,
На то и Божья воля.
Но с тех, кто в рай, особый спрос», —
Изрёк Господь, глаголя.

И, продолжая монолог,
Он объяснил предметно,
Что благовидный есть предлог
Для тех, кому запретно.

Не место праздно почивать
Под сенью райской кущи
Тому, кто будет грех скрывать,
Кто алчный, льстивый, лгущий.

Среди таких пропустят тех,
Кто, верой обуянный,
Искупит свой душевный грех
Молитвой покаянной.

Но эти тяготы не в счёт
В сравнении с другими.
Лишений много повлечёт
Разлука с дорогими.

Родных, любимых, весь свой род —
Покинуть их придётся.
Оставить Родину; народ
Воспеть не доведётся.

«О Боже! Не перечисляй, —
Ведь всякая утрата
Так тяжела. А доступ в рай
Есть точка невозврата.

Мне не под силу выбирать
Между двумя мирами.
Не для меня святая рать —
Мой дух с народом в храме.

Я каюсь, грех мой отпусти,
Помилуй, не карая.
Прости мне, Господи, прости —
Мне расхотелось рая».

Зима смеялась надо мной,
Дарила снег искристый —
Мол, прозимуешь, а весной
Продолжишь путь тернистый.

Я принял искренний совет —
В огне не сыщешь брода.
На все семь бед – один ответ:
Таков закон природы.

Алмазов огранки

Сердце и разум – алмазов огранки,
Прочные будто, да есть в них и ранки.
Есть в них единство, но спор их извечный.
Сердце разумно ли? Разум сердечный?

Входящему во Храм

Повис вопрос о жизни и о правде
В тиши, звенящей колокольной по утрам.
Опомнитесь! Прошу вас, Бога ради —
Снимите грех с души, входящие во Храм.

То, что осталось

А что осталось?
Лишь молиться, не дыша?
Но благ за вымысел Всевышний не воздаст.
Кого касалась
Своими ранами душа,
Вовеки трепетное сердце не предаст.

Смех

Сначала просто полистали,
Картинки, видимо, искали.
Прочли. Потом перечитали
И хохотали, хохотали, хохотали…

Ах, как азартно веселились,
Как будто бесы в них вселились.
В избытке чувства с ног валились,
Смеялись так, что уморились.

Но отчего же столько смеха?
Ужель смешна сия потеха?
Кабы шутливая утеха
Не воротилась в виде эха!

Обитель эха суть простая —
Души пространственность пустая.
Смех, отразившись, нарастая
Влетел в неё, как свора, стая;

Как лай, как карканье. Был хохот,
Да превратился в скрежет, в грохот.
Здесь неуместно ахать, охать;
Злорадство – дьявольская похоть.

А что душа? Она – потёмки,
Загадки сплошь, головоломки.
В ней стержень духа – стебель тонкий,
Чуть что не так, и – бац! Обломки.

В ней с ходу трудно разобраться,
Понять, узнать её, хоть вкратце
И подсмотреть, как папарацци,
Над чем смеются эти братцы.

Сквозь отражённый взгляд зеркальный
Рисунок виден. Не наскальный,
Не первобытный уникальный,
А комикс грязный и скандальный.

Под благовиднейшим предлогом
Шарж о бездомном и убогом,
Карикатурный трёп над Богом
И злой сарказм под некрологом.

Да кто они, что за натуры:
Чтецы, столпы литературы,
Творцы пера, карикатуры
Или ваятели халтуры?

Не пересмешники ли просто?
Язвить им – как болезни роста?
Подлей последнего прохвоста
Они, как чирей, как короста.

И режет слух их лексикон;
Для них понятия закон.
Без риска ставят испокон
Чужую жизнь в игре на кон.

И всё равно, где им родиться,
Зачем своей страной гордиться.
А значит, нечего стыдиться
На медный сребреник польститься.

На мир смотреть, как на паяца,
Над своей матушкой смеяться.
Грехов, стыдобы не бояться
И изгаляться, изгаляться, изгаляться.

Да это сразу было видно,
Что всё недобро и ехидно,
Для хохотавших очевидно.
Им за державу не обидно.

Они ей в верности не кля́лись,
Над ней глумились и смеялись,
Развязны были, не стеснялись,
Вовсю иудам поклонялись.

Все из идейного уклона,
Внутри как пятая колонна
Из подрывного эшелона.
Что, разве нет от них заслона?

А что же там – в финале чтива?
Быть может, масса позитива.
Но кто-то вкрадчиво учтиво
Шепнул: «Глумиться некрасиво».

Да разве так дают отпор им,
Взывая голосом покорным.
Чапай бы крикнул: «Все по коням!
К чертям собачьим их погоним!»

Блюсти приличия? Не спорим,
Но так ли надо быть спокойным.
Ведь из-за них все беды-войны.
Они Отчизны недостойны.

В вопросе нет единства мнений:
Свобода слова – без гонений.
А вера – культ богослужений.
К обеим чувство уважений.

Но всё ж, позвольте, есть пределы,
Внутри души водоразделы.
Шути так, чтобы не задело
Не оскорбляй, что бы ни делал.

Уж сколь веков твердили миру:
Когда чума – не место пиру.
Но кто осудит нынче лиру
За юмор злостный, за сатиру.

Здесь не нужна ума палата.
Не нужно Понтия Пилата.
За всё про всё одна расплата,
Бог «неподвластен звону злата».

Будь суд мирской – умыл бы руки,
Придумал взять их на поруки,
Не раскурив и мира трубки,
Разжёг огонь кровавой рубки.

Суд Божий, он повыше рангом.
С небес ударил бумерангом
По негодяям фигурантам,
А оскорблённым смазал ранки.

И колокольный голос медный
Провозгласил вердикт победный.
Мораль: не слушать больше бредней —
Смеётся тот, чей смех последний.