Kitobni o'qish: «Секреты цветов»

Shrift:

С любовью и благодарностью посвящается Пиппе и Питеру Белл, взявшим меня с собой в «плавание» на «Олимпике», «Куин Мэри» и королевской яхте «Британия», а также всем флористам.
Цветы как друзья: они делают наш мир ярче.

Sally Page

THE SECRET OF FLOWERS

Перевод с английского Ольги Александровой

В оформлении обложки использованы материалы © Shutterstock/FOTODOM/mashe/Genotar/ New Africa/oksana2010/Nataly Studio/ Hammam shalihulhuda/Porawat Suepchaktip/ Agave Studio/Artiom Photo/OddMary/ Dmytro Balkhovitin/Reinhold Leitner

Пролог

Оксфорд

Запах дождя вызывает воспоминания. Непрошеные. Ненужные.

Она в саду. Конец декабря, после кончины Уилла прошло семь месяцев. Она копает мерзлую землю. Просто так, без всякой необходимости. Единственное, чего ей хочется, – это дать выход тоске.

Она роется в земле под дождем. Она привыкла к приступам неконтролируемого гнева, но сейчас это нечто другое. Кажется, гнев способен ее поглотить.

Заметив проглядывающие сквозь опавшую листву ранние подснежники, она начинает их судорожно рвать. Ей невыносимо видеть эти беспомощные чистые цветы.

Когда земля превращается в грязную жижу, липнущую к замерзшей коже, она начинает раскачиваться взад и вперед, не вставая с колен; хрупкие цветы мнутся и ломаются у нее в руке.

И вот пять месяцев спустя в приоткрытое окно опять стучит дождь. Но совсем другой. Быстротечный майский ливень. А после дождя в воздухе остается металлический запах, вызвавший призраки прошлого. Эмма смотрит на пустой экран ноутбука перед собой, не понимая, почему ей так трудно это сделать. Нужно всего лишь написать: «Я увольняюсь. Я ухожу. Я должна уйти». Просто слова. Ничего сложного.

А ведь были времена, когда она умела находить правильные слова. Получала удовлетворение от фразы, уместно вставленной в разговор, подобно тому как ребенок вставляет в нужное отверстие подходящий по форме кубик. В сущности, она связывает моменты поиска точных выражений с клиническими условиями лаборатории, в которой работает, где все точно измерено и ничего не оставлено на самотек.

Но в нерабочее время, в мире, не ограниченном белыми кафельными стенами, слова начинают терять форму, словно подхваченный ветром шарф, что извивается в воздухе и внезапно накручивается на шею незнакомца. А в других случаях слова уносятся прочь, остаются незамеченными, растоптанными, превращенными в пыль. Боязнь сказать что-то не в тему заставляет ее запинаться, и она чувствует, как во время паузы из непроизнесенных слов исчезает суть и они превращаются в невнятный шепот. Поэтому самое большее, на что приходится рассчитывать, – это молчание, а затем: «Прости, Эмма, ты что-то сказала?»

Впрочем, лучше уж так. Лучше быть беспомощным наблюдателем того, как фразы тихо улетают прочь, чем цепко держать слова двумя пальцами, крепко-накрепко вбивая их в мягкую плоть и настойчиво вдавливая их большим пальцем до тех пор, пока они не укоренятся. Причем не для того, чтобы пустить ростки навстречу солнцу, а чтобы проникнуть в самое сердце.

Эмма гадает, почему ни с того ни с сего начинает думать о матери – женщине, умевшей сажать слова в ее плоть не хуже опытного садовника.

Десять минут спустя Эмма смотрит на короткое заявление об увольнении. Она знает, что время пришло. Ей только-только стукнуло сорок, и душа жаждет перемен. Сотрудники лаборатории еще не закончили исследование дегенеративных состояний, которым они занимаются вместе с другими университетами по всему миру, однако теперь им придется обойтись без нее. Коллегам наверняка будет не хватать ее знания иностранных языков – она свободно говорит по-испански, по-итальянски и по-французски, – но станут ли они реально по ней скучать? Навряд ли. Если не считать знания языков, то незаменимых нет. В их команде есть аспирант, которому явно не терпится, фигурально выражаясь, оказаться в ее туфлях. Что у него наверняка получится. Уже не фигурально, а буквально. Эмма очень высокая, и у нее большая нога. Впрочем, Эмма давным-давно перестала спрашивать себя, почему природа наградила такую застенчивую и тихую девушку огромным ростом и кудрявыми, огненно-рыжими волосами, благодаря которым она бросается в глаза в любой толпе. Но ни ее наука, ни бабушкин Бог не способны были дать удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Она задумывается о том, кому сможет рассказать о своем решении. У Эммы, как всегда, екает сердце, а желудок летит вниз по накатанному пути при мысли о тех, кому она хочет поплакаться, но не может, – об отце и о муже. Даже после стольких лет у нее возникает тень изумления, что когда-то она действительно была счастливо замужем. И ей действительно удалось найти себе пару. Причем отнюдь не абы кого.

Что никогда не перестает ее удивлять.

Внезапно у Эммы возникает четкое понимание, что конкретно нужно найти. Она извлекает из-под стопки чистого белья, сложенного на краю стола, бесплатную местную газету. Та открыта на странице объявлений. То, что Эмма ищет, обведено черным фломастером.

Нахмурившись, она читает объявление. Воспоминания об отце неразрывно связаны с его садом. А что, если именно поэтому у нее и возникла такая идея? Может, это и есть та перемена, которой она жаждет?

Требуется: флорист на неполный рабочий день в садовый центр.

Опыт работы желателен, но не обязателен. Может быть предоставлено обучение.

Желательно наличие собственного автомобиля.

Необходимы такие качества, как дружелюбие и умение общаться с людьми.

Эмма перечитывает объявление.

По крайней мере, у нее есть собственный автомобиль.

Часть первая

Глава 1
Эмма
Шоколадная космея

Больше всего Эмма любит время перед открытием садового центра. От растений, которые поливает Лес, хозяин этого центра, исходит густой запах сырой земли. Лес всегда приходит раньше ее, и она угадывает, где он сейчас находится, по движению желтого шланга вдоль дорожки. Эмма никогда не следует за желтой змеей, предпочитая просто идти и вдыхать утренний воздух, иногда неподвижный, обещающий жару, иногда прохладный, колышущий листву и предвещающий ливни, а иногда случаются очень ясные дни, совсем как в доме после прихода мойщика окон. В такие дни Эмма садится на скамью возле космеи, пахнущей шоколадом, и смотрит на меловые холмы за садовым центром. Она наблюдает за облаками, плывущими чередой над холмами, и старается ни о чем не думать. В перерыв на ланч она часто идет к этой скамье, предпочитая есть в одиночестве, а не в кафе вместе с остальным персоналом.

Эмма работает в садовом центре чуть больше двух месяцев и до сих пор не перестает удивляться, что Лес и его жена Бетти взяли ее на работу. Во время собеседования она не стала распространяться о своей университетской деятельности, считая это несколько неуместным, а потому говорила о «времени перемен», «неизменном интересе к цветам» и о своем «желании учиться». Уже после она со стыдом вспоминала эти клише и неловкие паузы, когда теряла самообладание или ход мыслей. Но в конце концов Лес с Бетти ее взяли: три дня в неделю в цветочном павильоне плюс по нечетным субботам. Порой у нее возникает вопрос: а были ли другие претенденты на эту вакансию?

Именно Бетти в надежде на дополнительный доход решила предложить клиентам услуги флориста по составлению букетов, аранжировке цветов и даже по изготовлению похоронных венков. Лес соорудил симпатичный павильончик возле секции товаров для водного дизайна и поилок для птиц, и в первые недели продажи выглядели вполне многообещающими, но затем открылась новая кольцевая дорога, и теперь все меньше и меньше машин въезжает в ворота центра. Эмма слышала, как на прошлой неделе Лес говорил о том, что собирается осенью переделать цветочный павильон в Гроте Санты.

Бетти научила Эмму сохранять цветы в свежем состоянии, а также составлять композиции и букеты. Эмма хотела бы использовать душистые травы и злаки, которые они выращивают, но Бетти – традиционалистка: она любит большие официальные букеты с долгоживущими эффектными хризантемами и гвоздиками. А Эмма слишком благодарна за предоставленную работу, чтобы проявлять ненужную инициативу; она даже научилась завязывать яркую ленточку большим бантом – именно так, как нравится Бетти.

Однако в деле изготовления похоронных венков Эмме, похоже, удалось ввести кое-какие новшества, и теперь директор местного агентства ритуальных услуг все чаще рекомендует их фирму. Что, естественно, не могло пройти мимо внимания хозяев садового центра, и, хотя некоторые венки приводят их в немалое изумление, они предпочитают не вмешиваться. Интересно, знают ли они о Уилле? У Эммы необычная фамилия по мужу, а некролог о нем был в местной газете. Впрочем, судя по тому, как Лес с Бетти иногда озабоченно переглядываются у нее за спиной, они наверняка в курсе.

Сегодня Эмма трудится над большим похоронным венком, состоящим исключительно из овощей.

Проходившая мимо Бетти останавливается и смотрит на Эмму поверх очков:

– Пара веточек хризантемы или гипсофилы будет выглядеть очень даже мило. Бедная женщина определенно захочет увидеть в венке несколько цветочков.

Эмма вспоминает седую женщину, которая пришла в цветочный павильон после целой серии звонков в похоронное бюро, викарию, поставщику провизии и в типографию. Убитая горем вдова наверняка согласилась бы на все предложения, но Эмме хотелось выбрать именно те цветы, которые предпочитал муж этой женщины, чтобы венок напоминал вдове о мужчине, которого она любила при жизни.

– Я спрашивала ее, а она ответила, что муж не был особым фанатом цветов, но обожал свой огород. – Вставив в каркас венка рядом с молодой морковью пухлый стручок гороха, Эмма поднимает глаза, замечает тень сомнения на лице Бетти и спрашивает: – Вы ведь не против?

– Нет, дорогая. О вкусах не спорят.

Одна из поговорок Леса. Бетти постоянно приправляет ими беседу, и Эмма ловит себя на том, что тоже начинает их использовать. Лес – крупный, спокойный мужчина с неторопливой манерой речи. Эмма живо представляет, как он роется в уме в поисках уместной пословицы или поговорки. Иногда Эмма пытается отвечать ему аналогичным клише, но всегда проигрывает.

Лес. Кажется, дождь собирается.

Эмма (глядя в небо). Хм… Ну да. Думаю, это затишье перед бурей.

Лес. Что ж, садам это определенно не повредит.

Эмма. Недаром говорят: без дождя и трава не растет.

Лес. Ну да. Нет худа без добра.

Эмма. Хм…

Лес (сдержанно улыбаясь, словно слегка торжествуя). Пожалуй, я займусь космеей. Цветы сами себя не пересадят.

Бетти ведет беседу в режиме «включено» или «выключено». Когда она в разговорчивом настроении, ее болтовня похожа на журчание ручейка по камешкам, даже если рядом нет ни единого слушателя. Эмму это успокаивает, совсем как радио, работающее в фоновом режиме.

Порой Эмма гадает: что из себя представляет их семейная жизнь? Лес – крупный, бородатый, занимающий собой все пространство их одноэтажного коттеджа за садовым центром. Бетти – миниатюрная и очень деловая, крутится вокруг него юлой. Все это чем-то напоминает клип, который Эмма видела на YouTube. Там было показано, как сенбернар живет в полной гармонии с маленькой черепаховой кошечкой. Они делили одну подстилку, и сенбернар даже позволял подруге ходить по нему – в буквальном смысле слова. Пес выглядел вполне счастливым, хотя, как заметила Эмма, ни на секунду не спускал с кошечки глаз. И все-таки система, похоже, работала. Недавно Бетти сказала, что они собираются отметить сороковую годовщину своей свадьбы. Именно тогда Эмма c содроганием вспомнила, что в этом месяце у них с Уиллом была бы десятая годовщина свадьбы.

Слегка нахмурившись, Бетти продолжает изучать венок из овощей. Разглаживает на маленьком круглом животике джемпер со шмелем и складывает на груди руки. Бетти обожает джемперы с изображением представителей фауны, особенно лесной. Ей нравится, чтобы рисунок соответствовал сезону, и сейчас, несмотря на прохладную, унылую погоду, на дворе июль – время шмелей и бабочек.

Пока Эмма ждет, когда Бетти скажет что-нибудь еще, дверь внезапно распахивается и в цветочный павильон входит крупный мужчина лет сорока в светоотражающей куртке с тремя большими коробками на плече.

– А-а-а… Тамас, входи, – говорит Бетти, ведя мужчину в глубину павильона, где за пустыми ведрами есть свободное пространство, а затем поворачивается к Эмме: – Эмма, ты ведь еще не знакома с Тамасом? – (Мужчина натренированным движением ставит коробки на пустое место.) – Тамас – наш поставщик цветов. Он покупает для нас цветы на местном рынке и у голландского оптовика. Я изменила дни доставки, чтобы ты тоже могла поприсутствовать. Вдвоем нам с тобой будет легче все разобрать.

Повернувшись всем своим мощным телом к Эмме, Тамас протягивает ей руку:

– Значит, ты Эмма. Слышал, слышал о тебе.

Тамас говорит с сильным акцентом, который Эмма, владеющая несколькими языками, определяет как нидерландский.

Он обменивается с Эммой крепким рукопожатием, глядя на нее сверху вниз, что несколько меняет дело, хотя ей не терпится поскорее освободиться из тисков его мощной ладони.

– Ха! Бетти говорила, что ты высокая девушка. Ну и ну! Только посмотри на себя!

– А ты – на себя! – парирует Эмма, удивляясь своей мгновенной реакции.

– Ну а ноги! – ухмыляется Тамас. – Вот это да! У тебя вообще нет щиколоток.

Эмма совершенно теряется, толком не понимая, как реагировать. Она знает, что у нее жуткие щиколотки – мать обожала напоминать дочери, что та не унаследовала ее изящные ноги, – но со стороны совершенно незнакомого человека это недопустимая грубость.

В результате самое умное, что ей удается сказать, это:

– А у тебя нет волос.

Что, по крайней мере, заставляет Тамаса отпустить ее руку. Он проводит широкими ладонями по своей огромной лысой голове:

– Что есть, то есть, – и поворачивается к Бетти. – Ведь так? Лысый, как селезень?

– Как лысуха, – тихо говорит Бетти, переводя взгляд с одного на другую.

– И у тебя вообще нет шеи, – для ровного счета добавляет Эмма, полагая, что начинает брать верх над Тамасом.

Он с громким смехом хлопает себя по внушительному животу:

– Тоже верно!

А потом Эмма замечает выражение лица Бетти: изумленное, растерянное. Похоже, Эмма слишком далеко зашла. Она все неправильно поняла. Опять. Ей ужасно не хочется, чтобы Бетти плохо думала о ней, но в голову не приходит ни одной толковой мысли, как исправить ситуацию.

Эмму спасает Тамас, который начинает рассказывать Бетти, какие цветы ему не удалось купить на рынке и чем он сумел их заменить.

Облегченно вздохнув, Эмма дрожащими руками вплетает в похоронный венок томаты черри.

После ухода Тамаса Эмма, не решаясь поднять глаза, принимается распаковывать коробки с цветами. Она чувствует на себе взгляд Бетти и очень удивляется, когда та говорит:

– Мы с Лесом хотели бы узнать, не согласишься ли ты сегодня вечером присоединиться к нам в нашем кафе? Совсем небольшая компания. Собрание местного исторического общества, в котором Лес является казначеем. Он готовит небольшой доклад и, строго между нами, немного нервничает, а потому ему явно не помешает поддержка. Тема сегодняшнего собрания – «Секреты „Титаника“». Дорогая, никогда не знаешь заранее, а вдруг тебе понравится?

На что Эмма, к собственному удивлению, отвечает:

– Да, было бы здорово.

Хотя на самом деле она собиралась сказать: «Прости, Бетти. Я сегодня занята».

Глава 2
Вайолет
Полевые цветы

Если бы ей пришлось рассказывать историю своей жизни, она бы начала с полевых цветов. Ведь именно на пожухлых лугах аргентинских пампасов, где она рвала цветы, и находятся истоки ее воспоминаний.

Возможно, это отнюдь не тот рассказ, который все жаждут услышать. Но в один прекрасный вечер люди, пытаясь представить себе скрежет льда по металлу, потребуют подробностей. Она давно поняла, что слушатели хотят подплыть поближе к месту катастрофы, почувствовать на лице брызги ледяной воды и, скользнув по волнам, умчаться прочь, целыми и невредимыми.

Те, кто там находился, понимают, что все было иначе. Они знают, что ужас поднимется на поверхность и утащит вас под воду. Ее мать наверняка посоветовала бы тем, кто пытается подплыть поближе, держаться подальше от глубокой воды.

Она очень рано научилась следовать совету матери, а потому по возможности старается не заглядывать в холодные черные глубины, предпочитая помнить прожитые годы и покоренные океаны.

Ей хотелось бы рассказать о коротенькой ниточке своей жизни. И хотя ниточка эта кажется совсем тоненькой – даже на свету трудно разобрать, какого она цвета, – сплетенная с другими нитями, она образует ткань, простирающуюся сквозь время.

Где-то в переплетении этих нитей будет и ее рассказ о «Титанике», но ей хочется думать, что ткань, частью которой она была, можно расстелить на столе или разложить посреди комнаты, чтобы надолго, а вовсе не на одну ночь приковать ваше внимание.

Узор должен быть затейливым, сотканным из цветов. Там непременно будет жимолость – мать наверняка настояла бы на этом, – а еще розы, ландыши и, конечно, фиалки. И как приятно было бы, сделав шаг назад, полюбоваться игрой красок и подсвеченной солнцем текстурой ткани, а затем гордо сказать:

– Я была частицей этого.

Глава 3
Эмма
Наперстянка

Почему она сказала «да»?

Эмму никогда особо не интересовала история «Титаника». Когда ей было лет восемь или девять, она делала школьный проект на данную тему, ну и, конечно, видела фильм. «Титаник» – это то, что скорее заинтересовало бы Уилла: документалистика, история, телеканал «Нэшнл джиографик». Однажды он показывал ей трехмерное изображение крушения «Титаника», что, если оглянуться назад, было весьма увлекательно.

Может, все дело в этом? Неужели она на долю секунды подумала, будто Уилл захотел бы пойти на лекцию о «Титанике» и в другом мире, в другой жизни это стало бы чем-то таким, что они могли бы сделать вместе?

Как бы то ни было, прямо сейчас она при полном параде, с макияжем, в элегантном темно-синем пиджаке в тон джинсов – интересно, а что положено надевать на собрание исторического общества? – направляется с парковки к садовому центру. Эмма останавливается у самого входа, откуда хорошо видно большое окно кафе, и тут же инстинктивно делает шаг влево, прячась от собравшихся в кафе людей за столб, украшенный кашпо с цветами.

Лес уже там, одетый в более приличную толстовку, чем обычно (для июля вечер довольно прохладный); на Бетти джинсовая рубашка, на которой вышито нечто с крылышками. Эмма прищуривается. Неужели летучая рыба? Определенно нет. Может, экзотическая птица?

Подобное отклонение в выборе Бетти нарядов с представителями дикой природы несколько успокаивает Эмму, хотя не настолько, чтобы заставить ее покинуть свое убежище.

Похоже, большинство членов исторического общества уже собрались, но страх заставляет Эмму медлить. Она видит, как Бетти приглашает собравшихся рассаживаться на поставленные рядами стулья. Здесь в основном люди среднего и пожилого возраста. Женщины в жакетах или кардиганах поверх летних платьев. Мужчины в чиносах, один или двое в шортах. Внешне они вполне могли бы сойти за членов Национального фонда.

Эмма заставляет себя выйти из-за столба, с которого свисают кашпо с бальзамином и петуньей. Она входит в кафе. В холле никого нет; видимо, все уже заняли свои места. Через стеклянную панель двери в зал она видит затылки сидящих людей. Никто на нее не смотрит; все головы повернуты в сторону Леса, который стоит, нервно потирая ладони, перед большим белым экраном. Эмма уже берется за дверную ручку, но тут ее посещает новая мысль.

Сейчас все на меня уставятся.

Она представляет, как входит в зал. Представляет, как все на нее смотрят. Она знает, что ее не спасет безликий темно-синий наряд. Ее рост. Эти волосы. А потом наверняка будет неформальное общение, когда все разобьются на небольшие группки. Эмма тяжело сглатывает, дыхание учащается. В груди будто возникает огромный ком. Ладонь прилипает к дверной ручке, одновременно накатывает тошнота. Тело обдает жаром, оно становится непослушным. Эмме хочется опуститься на колени, но их словно заклинивает, и ей не остается ничего другого, как тупо смотреть на ряд голов перед собой.

На экране за спиной Леса возникает черно-белое фото «Титаника». Изображение выводит Эмму из ступора. Еще не поздно. Ее никто не видел.

Сгорбившись, пригнув голову, она с колотящимся сердцем разворачивается и, спотыкаясь, мчится на парковку. Ей безумно стыдно – какой позор, так подвести Леса и Бетти! – но рядом никого нет, никто ничего не увидит, никто ничего не узнает. Унылая, мертвая сущность будет по-прежнему спрятана в темных глубинах души.

Эмма рефлекторно бежит к автомобилю. Пока она заводит мотор, в голове возникает образ «Титаника», медленно кренящегося набок, а затем разламывающегося и уходящего под воду.

Эмма стоит посреди кухни, пиджак брошен на спинку стула, на столе полупустой бокал с вином. Уже совсем темно, но она замечает, что в доме становится жарче. Июльский ночной воздух, просачивающийся в открытое окно, словно струя теплой воды на лице. Тошнота и паника отступили, остается лишь стыд.

Она подходит к окну и видит, как по лужайке, оставляя в траве темную колею, пробирается барсук. Эмма провожает глазами животное, которое издалека кажется просто бело-серебристой рябью, до тех пор, пока барсук не исчезает в клумбе, где когда-то росла наперстянка.

Наперстянка так и не вернулась в сад. Эмма постоянно пытается ее отыскать, хотя точно не знает, является ли этот цветок многолетним растением. Садоводство было тем, чем она собиралась заняться когда-нибудь потом. В свое время она представляла, как будет трудиться вместе с Уиллом в своем саду, но сейчас ей остается просто смотреть на вязкую черноту клумб, где некогда цвела наперстянка.

Они с Уиллом прожили в этом коттедже чуть больше года, а потом Уилл умер. Они переехали сюда из крошечного домика в самом сердце Оксфорда. Настало время, шутили они, обзавестись настоящим, взрослым домом, достаточно удаленным от города, чтобы считаться деревенским, но при всем при том расположенным близко к университету и станции, откуда Уиллу было бы удобно добираться до своей юридической фирмы в Лондоне. Ни один из них тогда не осознавал горькой иронии ситуации: они смогли позволить себе дом для большой семьи именно тогда, когда смирились с тем, что у них никогда не будет такой семьи.

Впервые увидев этот коттедж, Эмма с Уиллом сразу влюбились в сад, переходивший за домом в небольшое кочковатое поле. И вот теперь Эмма каждое утро пьет кофе, стоя на краю поля и глядя, как оседающий в низинах туман превращает просторы Оксфордшира в чередующиеся полосы поля и леса, точно сцены из некоего спектакля.

Иногда по утрам, когда все кругом омыто золотистым светом и долина затянута серой дымкой, Эмме кажется, будто она видит острова в океане, а черные деревья на горизонте – это корабли. А в те дни, когда в голове темно из-за нехватки сна, когда мысли о Уилле подавляют все остальные чувства, она представляет себе, как садится на один из этих кораблей и уплывает прочь.

Перед входом в коттедж сразу за цветником находится маленький фруктовый сад, с одной стороны огороженный стеной, с другой – отделенный мелким ручьем. Лужайка вокруг дома выглядит клочковатой, словно голова после самопальной стрижки, поскольку участки с высокой травой чередуются с коротко подстриженными там, где Эмма проложила себе дорожку с помощью газонокосилки. За зарослями сорняков виднеются хаотичные, заросшие сорняками клумбы. Возле выходящих в переулок ворот находится сарай, на который Уилл сразу предъявил права, и старинный парник, где Эмма собиралась выращивать свои любимые цветы: розовые мальвы, пурпурные маки и люпины цвета сливочного мороженого.

Некоторые цветы, оставшиеся от прежних хозяев, по-прежнему стойко цепляются за заросшие клумбы. В прошлом месяце пастельные плетистые июньские розы уступили место алому пенстемону и пушистой белой эуфорбии, цветущим в разгар лета. Кустики лаванды наполнены пчелиным жужжанием, золотистые рудбекии греют свои головки на солнце. Глядя, как распускаются и увядают цветы, Эмма часто думает о скоротечности жизни, о бренности всего земного.

Эмма сама не понимает, откуда ей известны названия растений. Иногда в цветочном павильоне она не в состоянии с ходу вспомнить название какого-то цветка, но потом оно словно само собой всплывает в уме. Должно быть, она усвоила все это от отца, часами работавшего в саду. Возможно, она подсознательно выучила названия цветов, как и испанский язык, на котором отец разговаривал со своими родителями. Иногда у нее в голове возникают одновременно английские и испанские названия.

Она отворачивается от окна, садится за кухонный стол и тянется за блокнотом. Порой, когда у нее нет сил привести в порядок хаотичные мысли, она начинает писать. Выпущенный наружу поток слов вскрывает нарыв, уменьшая невыносимое давление боли.

Она пишет письмо на испанском.

Дорогой папа, я только что видела, как барсук скрылся в норе, вырытой в клумбе, где обычно росла наперстянка. Я хочу спросить, является ли наперстянка многолетним растением. Я хочу спросить тебя об очень многих вещах. Быть может, я напишу тебе письмо и зарою его в саду в надежде, что ты каким-то чудом его получишь.

Я не знаю, с кем еще могу поговорить. Бабуля Мария была хорошей слушательницей. Я часто о ней думаю. А еще я думаю о тебе и о том, как мы с тобой проводили время в саду. Да, мы не слишком много разговаривали, и, как я теперь начинаю понимать, я не слишком внимательно слушала, что нужно делать в саду. Но я действительно запомнила названия цветов.

Папа, мне жаль, что я не могу с тобой повидаться. Я хотела бы сесть на пенек возле твоего сарайчика и рассказать тебе, как тяжело мне в последнее время даются самые простые вещи. Сегодня вечером я попыталась сходить послушать доклад, но не смогла заставить себя это сделать. Реально совсем простую вещь.

Я ушла с работы. Ты знал об этом? Теперь я начинаю спрашивать себя: почему? Папа, я считала себя хорошим специалистом. Наши исследования были направлены на установление новых связей. И я постоянно к этому возвращаюсь: я думала, работа в садовом центре станет для меня способом найти новые связи. Но теперь я уже не уверена.

Я думала, мне станет легче. Казалось, что время лечит. Разве это не прописная истина?

Нет, папа, я не могу говорить о Уилле. Даже и не проси.

Что я реально хочу делать?

Вот в чем вопрос.

Я хочу сидеть с тобой в саду и пить кофе. Я хочу, чтобы мои ноги утопали по щиколотку в фиолетовых и желтых крокусах, которые ты в этом году собирался добавить в бордюр.

Я знаю: вместо того чтобы ныть, я могу работать в своем саду. Я не спускаю с него глаз, но ничего не делаю. Похоже, я просто не знаю, с чего начать.

Следовать за цветами?

Но что вообще это значит?

Эмма смотрит на свой убористый почерк. Чем она занимается? Ведет воображаемый письменный разговор с человеком, умершим десять лет назад?

Она вырывает страницу из блокнота, комкает ее и бросает на соседний стул. Поход к мусорному ведру, подобно всему остальному в ее жизни, требует слишком большого усилия.