Kitobni o'qish: «Покой перелетного голубя»

Сафина Даниш Элахи

Shrift:

Safinah Danish Elahi

The Idle Stance of the Tippler Pigeon

* * *

Посвящается Алише и Аффану

Все дети нуждаются в любви, даже – и особенно – те, что плохо ведут себя

Часть I

Надия

Лахор, Пакистан

Я тяжело вздыхаю, когда дневной свет за окном тускнеет. Сворачиваю работу на сегодня. Счета за электричество в этом месяце больше, чем в прошлом. Фактически они самые большие за квартал, и я знаю, что сахаба Шадаба это не порадует. Бросаю последний взгляд на экран, надеясь, что сумма платежа волшебным образом поменяется и мне не придётся снова ощущать на себе пронзительный взгляд сахаба.

Но это пустые надежды, и я это знаю.

Сказать, что настойчивость, с которой он следит за мной, неприятна, было бы грубым преуменьшением. Всякий раз, поднимаясь со своего места, я чувствую на себе этот отвратительный взгляд; я знаю, что сахаб смотрит, как я ухожу, буквально рентгеном просвечивает мой поношенный шальвар-камиз сверху донизу. Мама как-то сказала, что я воображаю себя какой-то киношной звездой: самоуверенна и, похоже, получаю удовольствие от того факта, что люди смотрят на меня везде, где бы я ни появилась. Но нет, Амма, ничего подобного.

А этот сахаб Шадаб? Говорю вам: в его взгляде просто есть что-то неправильное.

Я быстренько выключаю монитор, поправляю шарф на голове и кладу телефон в сумочку.

– Уже всё? – ухмыляется Файзал.

Он переминается с ноги на ногу и скребёт щетину цвета перца с солью.

– Вы, девушки, воспринимаете правило «с девяти до пяти» буквально, не так ли? Это мы, дурни, вынуждены задерживаться и о сверхурочных даже не заикаемся. Никогда.

Файзал начал работать в конторе задолго до меня, так что, из уважения к его старшинству, я обычно не могу ответить ему так свободно, как хотела бы. Он имеет привычку комментировать всё, что происходит вокруг: кто приходит, кто уходит. А ещё, похоже, у него сложилось впечатление, что я – его друг. Ургх. Не в этой жизни.

– Мне нужно поскорее домой. Муж не очень хорошо себя чувствует.

– Да, муж, мать, ребёнок. Валяй. Наслаждайся погодой, раз можешь. В этом месте не помешала бы хоть какая-то вентиляция.

Мысленно я строю кислую мину. В это время года в Лахоре жарко и сухо. Офис, пусть даже и с плохой вентиляцией, – вероятно, самое чистое и прохладное место из всех, где я могла бы пребывать. Особенно вблизи от туалетов.

В разговоре Файзал словно бы обращается сам к себе. Он даже не ждёт, пока ему ответят. У него тонкие губы, как будто, когда его лепили, про них вспомнили в последний момент, – но именно их я заметила в первую очередь. Я слышала, что невеста бросила его ради его же лучшего друга, и с тех пор Файзал уже не был прежним. Впрочем, сейчас я думаю: не исключено, что она сбежала потому, что он всегда был таким вот раздражающим.

Я прохожу мимо ресепшионистки, Узмы, легонько машу ей по пути к лифту. Её дупатта покоится на плечах, а губы ярко-розовые – этим оттенком она пользуется каждый день. Даже притом, что мой офис на втором этаже, я сознательно никогда не хожу по лестнице. Ни одна женщина в здравом уме не захочет проходить мимо того подозрительного учебного центра, «Индиго», и странного охранника, который никогда не упустит возможности просканировать тебя от макушки до пальцев ног этими своими проницательными глазками. У него такой острый взгляд, что к тому времени, как я миную учебный центр, мой камиз кажется усеянным дырами, словно старая паутина. В иные дни Мубашир забирает меня с работы – если не спит. Гораздо чаще он вырубается после того, как добьёт очередную бутылку дешёвого местного пива, и навряд ли проснётся, даже если на него собака нагадит. Это к вопросу о неравных браках. Ай, ну, наверное, в то время у меня были свои причины. С самого детства я боялась полиции. У меня были очень реалистичные кошмары о полисваалах, которые вламываются в дом и арестовывают меня.

Сырые простыни, стук вентилятора и эта жуткая вонь.

Я просыпалась посреди ночи, дрожа и не понимая, где нахожусь. Мне было так страшно. Когда я познакомилась с Мубаширом, я обнаружила, что его отец – влиятельный хавалдаар. Забавно, как всего несколько дней могут повлиять на решения, которые мы принимаем на всю оставшуюся жизнь. Я подумала: что может быть лучше, чем выйти за сына полисваала? На поверку вышло, что никогда в жизни я так не ошибалась.

От центрального входа я набираю Мубашира. Если он ответит, то, значит, уже едет за мной. Если нет – значит, скорее всего, валяется где-то бездыханным телом.

Один гудок… «Кисай да йаар на винчрай», – распевает рингтон… два… три. Не-а. Бездыханное тело – что и следовало ожидать.

Я начинаю шагать к Центральному бульвару, надеясь поймать рикшу – редкое явление в Галберге, административном районе. Думаю, не взять ли «Убер», но мне никогда не казалось разумным тратить столько на дорогу.

Зажав сумочку под мышкой, я машу свободной рукой приближающемуся рикше: «Бхай, бхай, стойте!»

Он резко тормозит передо мной. Водитель сверкает зубастой улыбкой, полной паана, ни на секунду не сводя с меня взгляда:

– Куда вам, баджи?

– Базар Наулакха.

– Двести пятьдесят рупий.

– Чал! У меня всего сто.

– Ача, сто пятьдесят. Давайте, садитесь.

Правда в том, что большинство рикш не знают маленького квартала, в котором я живу, так что меня высаживают у стоящей поблизости мечети Шахид Гандж. Оттуда до дома всего десять минут пешком, и, если дело происходит вечером, на улицах гораздо свободнее – меньше шансов пострадать. Двигатель рикши рычит, пробуждаясь к жизни. Где-то вдали взвывает сирена.

Я помню свою жизнь в звуках. Мамин черпак, звякающий о кастрюлю. Чириканье майн в полях ранним утром, когда только-только начинает задувать ветерок. Звук, с которым металлическая линейка госпожи Фарид опускается на мою ладонь. То, как браслеты Миши звенят друг о друга, и смех Миши, и Мишин…

Так, не стоит об этом.

Если по-честному, то я не могу пожаловаться на жизнь. Никто в семье и не думал, что я смогу стать мемсахаб, работающей в модном офисе. Особенно после того, через что меня заставили пройти Хашимы. Возможно, меня и подтолкнули, посадили в социальный лифт, позволив получить образование, но я не такого уж высокого мнения о собственной персоне. Меня слишком резко вырвали из дома – и из собственного, и из дома Хашимов – и бросили сбитой с толку, потерявшей связь и с той, и с другой жизнью. Как бы то ни было, сейчас все знают о моей должности и – ну, скажем лишь, что никто в моей семье никогда прежде не работал в офисе. Если не считать кузину Ифтикхар, которая трудилась приходящей уборщицей.

Когда жизнь даёт тебе лимоны, нужно сжимать их изо всех сил, чтобы сделать лучший лимонад из возможных. Если можешь позволить себе холодильник – джи, чудненько, заготовку не помешает слегка остудить. Нет на свете ничего лучше прохладного лимонада, особенно в палящую лахорскую жару.

Именно это я делала со всеми лимонами, которые давала мне жизнь, и без разницы, сколько их было. Я работала не покладая рук, держала голову высоко и шла вперёд, невзирая на трудности, которые подкидывала мне судьба. И – посмотрите, где я сейчас. Могла бы мыть полы и драить чьи-нибудь загаженные туалеты, а вместо этого у меня собственный рабочий компьютер, достойная должность и крыша над головой, причём плачу я за эту крышу собственными деньгами.

Хотела бы я только, чтобы и Мубашир вносил какой-то вклад в семейный бюджет. Тогда можно было позволить себе нормальную квартиру – и не в ветхом квартале, в котором нам приходится ютиться сейчас. Но, напоминаю я себе, будем принимать жизнь такой, какая она есть, – по лимону за раз, ладно?

Зохейб

Лондон, Соединённое Королевство

Доктор Уитакер сдвигает очки в тонкой металлической оправе на переносицу и вперяет в меня взгляд.

– Что ж, как ваша пятница? Большие планы на уик-энд?..

– Нет, доктор; вы знаете, я не так много в-в-выхожу на улицу – слишком холодно.

– Тогда наденьте пальто и выйдите. Вы же знаете: сидеть дома в выходные – не лучшая идея. Кроме того, разве вы не сказали мне, что вас собираются навестить родители?

– Баба собирался… Наверное, я забыл вам сказать. Виза Баба закончилась. И теперь ему нужно делать новую, и, пока он её не оформит, мы не увидимся.

– А что насчёт вашей мамы?

– Она… ну…

– Хм-м, хорошо. Значит, вскорости. – Доктор Уитакер хмурит брови.

– Да, – коротко отвечаю я. – Мама говорила, что приедет, но всё откладывает. Хотя у меня такое чувство, что сестре это пошло бы на пользу – мамина компания её радует. Знаете, Мише по-настоящему их не хватает.

Я оглядываю просторную комнату: солнечный свет сочится сквозь высокие окна, занавешенные белыми шторами. Это напоминает мне патио в доме № 55 на улице Аламбра, хотя вид снаружи разительно отличается. Дом № 55 на улице Аламбра был моим святилищем. Моим убежищем. Розовые лепестки плюмерии, которая цвела круглый год, усыпали землю так, будто кто-то специально разложил их для фотографий. Клиника доктора Уитакера же занимает верхний этаж четырехэтажного здания, воткнутого посреди бурлящей Харли-стрит, где городской гомон слышен ещё отчётливее. Но клиника стала мне вторым домом.

Я вижусь с доктором Уитакером с тех пор, как переехал сюда. Он мне вроде отца, только старше и более седой.

– Кстати, я говорил, что отопление у меня в квартире уже неделю как не работает?

– Вы звонили арендодателю? Может, следует уведомить этого… Как его зовут? Майк?

– Я-я-я…

– Просто предложение, но – в такую-то погоду – вам не кажется, что было бы мудрым решением уладить эту проблему? Уверен, что супервизор по зданию примет вашу жалобу и в момент всё решит.

Супервизор, Майк, мне не нравится. Он задаёт слишком много вопросов.

– Мне пора, – отзываюсь я.

Доктор Уитакер съезжает на сиденье.

Я не предпринимаю никаких реальных шагов к тому, чтобы уйти.

– Окей, как насчёт того, чтобы рассказать мне о той девушке с работы, которая вам нравится? Как её имя? Сесилия? Вы называли её Сиси.

– Да, но Мише она не понравилась, потому что прямо перед ней выругалась. Мне это не понравилось тоже, так что я просто сказал, чтобы она убиралась прочь из моей жизни.

– Это как-то радикально, выбрасывать девушку из своей жизни за ругань. Разве вы не могли просто донести до неё свои чувства по поводу её языка? Вам не кажется, что вы поддаётесь старой привычке, о которой мы говорили в прошлый раз? Ну, помните, когда вы сказали, что находите разные причины для того, чтобы выталкивать людей из своей жизни, – не думаете ли вы, что в этом случае вы именно это и сделали?

– Но я же говорю…

За спиной доктора, точно изморозь в лунном свете, сверкают его дипломы. «Лектор-аспирант». «Консультирующий психиатр, Лондонский психологический центр». Надписи на некоторых я не могу толком прочесть. Снова переключаю внимание на лицо доктора Уитакера. Лоб расчерчен глубокими морщинами озабоченности. Выражение лица мягкое.

Оглядываюсь, пытаясь понять, сколько сейчас времени. Часы я перестал носить несколько лет назад, после того, как меня обчистили, когда я выходил со станции «Тоттенхэм-Корт-роуд». Доктор снял со стены большущие часы, потому что их тиканье меня нервировало. Но я по-прежнему поглядываю на то место, где они висели во время наших предыдущих встреч. И то, что я их там не вижу, тоже меня нервирует. Как и 1029735 других вещей.

– Казалось, она милая девушка. Почему вы не расскажете, что на самом деле вам в ней не нравилось?

– Я рассказал, док. «Милой девушкой» она не была. О, знаете, Мама же послала мне несколько фотографий девушек. Было смешно. Мы с Мишей хохотали, пока животы не заболели. Мама на полном серьёзе предложила мне выбрать одну и жениться на ней!

– Что ж, мне известно, что это вполне приемлемый способ подыскать партнёра в некоторых культурах Южной Азии. Возможно, вам стоило бы попробовать и этот вариант?

Поверить не могу, что мой врач хочет, чтобы я рассмотрел возможность договорного брака. Мои родители выкладывают по сто тридцать фунтов за сеанс, чтобы этот клоун убедил меня жениться на ком-то, кого я в жизни не видел. Браво.

Я не хотел обзывать его клоуном. Он ведь мне как отец. Но – нет, ну правда.

– Док, серьёзно? Как вы можете мне такое советовать? Они просто пытаются теперь затащить меня обратно в Пакистан. Какой толк в ж-ж-женитьбе, если в один прекрасный день всё в любом случае развалится?

– Вы очень хорошо знаете, что не все браки заканчиваются подобным образом.

– Мамин и папин закончился именно так, – тихо возражаю я.

Смотрю на свои ботинки. Одна стопа бешено стучит по полу. Не хочу больше говорить; голова внезапно тяжелеет, будто её наполняют серые тучи, тёмные и предгрозовые. Горе ощущается в пальцах ног, в коленях. Клубится внутри тела. Я резко встаю.

– Давайте продолжим с этого места на следующей неделе, – говорит доктор Уитакер, поднимая взгляд от своих заметок. – Я хочу, чтобы вы, возможно, подумали о том времени, когда ваши родители были с вами. Вместе.

На миг прикрываю глаза. Баба держит свою руку в моей. В Карачи гуляет утренний бриз, влажный и солёный, волны напевают что-то низким рокотом, пока мы шагаем вдоль берега. Мама завёрнута в кокон изумрудно-зелёной шали – глаза опущены, она улыбается своей прекрасной сияющей улыбкой. Этой улыбки мне недостаёт.

Распахиваю глаза. Правильно. Клиника Уитакера.

– О-окей, док. До встречи на следующей неделе.

Хватаю портфель и выхожу за дверь. Я не должен платить за встречи, потому что Баба переводит деньги прямо доктору на счёт. И потом, я ни за что не смог бы себе позволить эти визиты вдобавок к урокам йоги и медитации, на которые меня заставил записаться Талха. Я оказываюсь в небольшой приёмной, где сидит персональный ассистент доктора. Технически Уитакер не мозгоправ, но мне нравится называть его так. Враскачку спускаюсь по ступеням, унося с собой свои мысли. Лифтом я не пользуюсь. Он слишком маленький и тёмный, и мне не хочется чувствовать себя запертым в компактном герметичном пространстве.

Талха стал для меня тем, чем для многих становится Лондон: раем для бездомного. Я встретил его в тот же год, когда переехал сюда. Родом он из Пакистана, но не сохранил практически никаких воспоминаний о родине. Как-то он говорил, что его родители из Сиалкота, города фабрик, на которых делают футбольные мячи. Для моего семейства Талха стал немалым потрясением. Хотя, по чести сказать, он толком и не общался с моими родителями. Они сталкивались раз-другой – в те немногочисленные дни, когда Мама и Баба навещали меня. Когда мы были подростками, осветлённые до белизны волосы Талхи и кольцо в носу не на шутку шокировали Баба с его традиционными взглядами. Тогда меня это разозлило, а сейчас – забавляет. Талха не изменился – ему во веки веков комфортно быть тем, кто он есть.

Мы вместе сдали экзамены для Общего аттестата о среднем образовании. Несмотря на то что в классе нас было всего двое темнокожих мальчишек, меня не потянуло к нему с самого начала. Он был артистичен и общителен, а я – угрюм и замкнут. Но, когда я заметил, как однажды после уроков какие-то мальчишки его задирают, внутри меня инстинктивно пробудилось что-то, заставившее встать на его сторону. С того дня мы стали неразлучны. Скучая по Маме, я шёл к нему в гости. Тетушка Фарзана, крошечная женщина с круглым лицом, быстренько пекла горячие роти и угощала кебабами, которые припасала специально для меня. А в иные дни, когда после обеда мы бывали свободны, мы с Талхой садились на велосипеды и ехали за пиццей «съешь-сколько-сможешь» – ему нравилась пропахшая жиром дешёвая пиццерия. Но дело не в том, что я выручил его – он тоже спасал меня. Когда бы я ни погружался во мрак, он умел по-своему меня успокоить. Хороший он парень, Талха.

Я выбрался на улицу и на секунду забыл, где нахожусь. Правильно, это клиника дока. Нужно ехать домой. Для этого надо сесть на метро. Небо чистое и голубое, но я вижу, что солнце там, вдалеке, уже готово уйти прочь. Давай, чувак, тебе тоже надо двигать. Подбодрив себя, я зашагал к станции «Риджентс-парк». Мне надо домой: ведь там Миша.

Миша

Карачи, Пакистан

Ноно стала моей лучшей подругой, когда мне было, типа, года два. С тех пор как бы немало времени прошло. Когда она появилась у нас в доме, я была совсем несмышлёнышем. И самое лучшее – она живёт в моём доме. Что-о-о-о? Да! Разве не круто – когда лучшая подруга живёт с тобой? Она переехала так давно, что я не могу вообразить жизни без неё. Временами она может быть такой же гадиной, как и я, а временами – просто святая, ангелочек.

В общем, сегодня я сказала ей, что мы собираемся посмотреть жильё маулви-сахаба. Там страшновато, но будет жутко весело. Она говорит, что ей нужно сперва спросить у мамы, но я знаю, как убедить Мази, потому что мне она никогда не откажет. У меня целая тонна домашки, которую я не сделала раньше – то есть после обеда. Ноно свою сделала, и это нечестно, потому что в её школе домашку почти не задают, но я прикинула, что моя займёт у меня минут пятнадцать или вроде того. Мне надо только десять предложений написать. И кое-какие примеры. В общем, я как раз собираюсь отправиться к Ноно, и тут Мама зовёт меня и спрашивает, сделала ли я домашнюю работу. Умпф. Убегаю, чтобы не слышать её голоса. После того как Мази кончает свою работу, Ноно обычно тусуется близ веранды, так что туда-то я и направляюсь.

– Ноно! – шепчу я.

– Чего тебе? – Она ухмыляется.

Ей кажется прикольным, что я называю её не Надия, а Ноно. Такое прозвище она получила оттого, что, когда появилась у нас, по-английски знала только одно слово – «ноу», нет. И, о чём бы её ни спрашивали, она только и отвечала, что «но, но». Мама нашла это очень забавным. Так что все мы начали так её звать.

– Чало! Ты помнишь про наш план?

– Да, но я не хочу идти. Ты меня впутаешь в неприятности. – Она строит мне рожицу.

– Да ладно. Ты же обещала. Окей, не обещала, но, пожалуйста, хоть раз в жизни не будь такой трусихой, а? – Отрицательный ответ я не принимаю.

– Ладно, но мы должны вернуться до темноты. Знаешь, на, в доме маулви-сахаба живут привидения.

– А зачем бы иначе нам туда идти? – с кривой ухмылкой отвечаю я.

Беру её за руку, и мы соскакиваем по ступенькам. Обычно мы съезжаем по перилам лестницы, но с этим делом нужно быть аккуратней, а прямо сейчас время поджимает. Маулви-сахаба нет дома, он преподаёт, и мы должны пользоваться этим шансом, чтобы проникнуть в его пустое жилище. Толком не знаю, в чём заключается мой план, но он вполне неплохой и весёлый, пусть даже это только я так себе говорю.

– Помедленней! Я упаду! – вскрикивает Ноно.

– Не упадёшь! – кричу я в ответ, и волосы развеваются у меня за спиной.

Мы допрыгиваем до нижней ступеньки, и я тащу её за руку к парадной двери. Выходя наружу, мы слышим азан. Я не в курсе, на какую молитву он созывает, потому что знаю только молитву Зухр. В прошлом месяце я читала её, соблюдая традиции роза в дневные часы. Мы бежим к помещению в задней части нашего дома, где обычно держат кур. Пахнет какашками и испорченной едой, и я гадаю, что же едят эти куры. Чача Акбар присматривает за ними и приносит нам яйца, которые немножко отличаются от тех, что мы покупаем в магазине. Я точно не знаю, в чём разница на вкус, потому что сырыми их не ела.

Мы бежим и бежим – по бетону, через сад, по влажной траве, ласкающей босые ноги, и темнота приглушает свет. Должно быть, это азан превратил день в ночь, но есть вещи поважнее, о которых мне стоит подумать прямо сейчас. К примеру, разобраться, человек ли маулви-сахаб или одно из этих призрачных существ – джиннов, их так называют. Однажды Мази поведала мне историю о джиннах, которых якобы видели в её деревне, и с тех пор я поставила себе цель узнать о них побольше. Мази говорила об одной женщине, чьи ступни были повернуты назад – верный признак того, что на самом деле она была джинном. И всё равно она могла прекрасно идти на своих задом-наперёдных ногах, куда ей надо. С того разговора я поглядываю людям на ноги. А ещё у них там в деревне был мужчина, который появлялся и исчезал совершенно беззвучно. Как привидение! Только он был не привидением, а тоже джинном. Я так рассудила, что маулви-сахаб, такой маленький и с такой большой бородой, вполне может быть одним из тех, кто связан с джиннами.

– Ноно! Сюда, быстрее – прячься, – говорю я и пригибаюсь за стеной.

Меня, правда, все равно видно, но так лучше, чем попасться приятелям маулви-сахаба, джиннам, совсем не скрываясь.

– Я не хочу туда. Хочу вернуться. Чало, на, уже темнеет, – робко говорит Ноно.

Игнорирую её и шагаю к дому маулви-сахаба. Москиты жужжат над головой, и я вполсилы отмахиваюсь. Я так близко к цели; я не поверну обратно сейчас. Ноно жуткая трусишка. Не прикольно. Я задерживаю дыхание, чтобы не чувствовать гадкий запах кишечных газов в воздухе. Перешагиваю через какой-то мусор – сплющенные картонки из-под молока; не похоже, чтобы маулви-сахаб сильно старался поддерживать дорожку позади дома в чистоте; интересно, он вообще тратит на это время? Мне нужно только лишь заглянуть внутрь дома маулви-сахаба. Я почти уверена, что, едва только я увижу, как он живёт, я тут же всё пойму.

Ноно со мной, мы держимся за руки, переплетя пальцы, и медленно крадёмся к дому. Азан уже отзвучал, так что теперь совсем темно. Скоро маулви-сахаб вернётся, и если поймает нас, то непременно нажалуется Баба.

И в этот момент я слышу очень громкий крик! Это я кричу? Нет, я точно знаю, что мой рот закрыт. Тут я вижу тень джинна, которая быстро приближается к нам. И слышу другой громкий вопль! И вот теперь точно знаю, что это кричу я.