Kitobni o'qish: «От Орла до Новороссийска»

Shrift:

Предисловие

Двадцатый том серии «Белое движение в России» посвящен действиям Вооруженных сил на Юге России с начала ноября 1919 года по март 1920 года – от начала их отхода осенью 1919 года до эвакуации из Одессы и Новороссийска и сосредоточения оставшихся сил в Крыму.

Отступление проходило в чрезвычайно тяжелых условиях рано начавшихся холодов при недостатке (часто полном отсутствии) зимнего обмундирования и разразившейся эпидемии тифа, принесшей войскам огромные потери. Осенью 1919 года ВСЮР впервые стали нести значительные потери пленными, а также за счет дезертирства. Вооруженные силы на Юге России оказались расчлененными. Основная их часть – войска Добровольческой и Донской армий – отходила на Дон, к Ростову; в тот же район стягивались отходившие от Волги части Кавказской армии. Войска Киевской и Новороссийской областей отходили на Одессу и в Крым.

В ходе тяжелого отступления части быстро таяли, полки часто насчитывали по наскольку десятков человек, и в декабре 1919 года Добровольческая армия была сведена в Добровольческий корпус (вся регулярная кавалерия – в дивизию), в котором в момент отхода за Дон 26–27 декабря 1919 года было 3383 штыка и 1348 сабель. В Сводном Кубано-Терском корпусе насчитывалось 1580 сабель и в четырех Донских корпусах 7266 штыков и 11 098 сабель; на 1 января 1920 года Добровольческий и Кубано-Терский корпуса имели всего 10 988 бойцов, а Донская армия – 36 470. 31 декабря 1919 года из Кубанских корпусов была образована Кубанская армия, в которую 29 января 1920 года были влиты все войсковые части расформированной Кавказской армии. На 5 января 1920 года во ВСЮР оставалось 81 506 человек, в том числе в составе Добровольческого корпуса 10 тысяч, а всего в добровольческих частях 30 802 человека.

Потери ВСЮР убитыми и умершими в ходе отступления исчисляются несколькими десятками тысяч человек, а в плен при крушении ВСЮР попало 182 895 человек (в том числе на Украине с 13 января по 12 февраля – 19 318 и на Дону, Кубани и Северном Кавказе с 14 февраля по 2 мая – 163 577). Из Новороссийска в Крым было эвакуировано 35–40 тысяч человек, и в конце марта 1920 года на довольствии в армии состояло более 150 тысяч ртов, но из этого числа лишь около одной шестой могли считаться боевым элементом, остальную часть составляли раненые, больные, инвалиды разных категорий, воспитанники кадетских корпусов, громадное число чинов резерва (в большинстве случаев престарелых) и многочисленных тыловых учреждений. В конце апреля 1920 года новым главнокомандующим бароном П.Н. Врангелем ВСЮР были преобразованы в Русскую Армию.

В настоящем издании собраны воспоминания о борьбе в рядах ВСЮР осенью 1919-го – весной 1920 года. В разное время они были опубликованы в русской эмигрантской печати. Эти воспоминания (за небольшими исключениями) никогда в России не публиковались.

В большинстве случаев все публикации приводятся полностью (за исключением хорошо известных воспоминаний А.И. Деникина). Авторские примечания помещены (в скобках) в основной текст. Везде сохранялся стиль оригиналов, исправлялись только очевидные ошибки и опечатки. Поскольку во ВСЮР и Русской Армии принят был старый стиль, все даты, кроме особо оговоренных, приводятся по старому стилю. Возможны разночтения в фамилиях участников событий и географических названиях; их правильное написание – в комментариях.

А. Деникин¹
Отступление армий Юга России²

К концу ноября обстановка на противобольшевистском театре Вооруженных сил Юга была такова. На западе, в Киевской области, войска наши удерживались на Ирпени и у Фастова; левое крыло 12-й советской армии, прервав связь между Киевскими войсками и Добровольческой армией, продвигалось с боями по левому берегу Днепра к самому Киеву, одновременно угрожая Черкасам и Кременчугу.

В центре, отдав Полтаву и Харьков, Добровольческая армия вела бои на линии от Днепра на Константиноград – Змиев – Купянск; далее шел фронт Донской армии, отброшенный от Павловска и от Хопра к Богучарам и за Дон, главным образом благодаря конному корпусу Думенко, вышедшему в разрез между 1-ми 2-м Донскими корпусами. Между Добровольческой и Донской армиями образовался глубокий клин к Старобельску, в который прорывалась конница Буденного (к концу периода, усиленная конницей и пехотой, эта советская группа образовала 1-ю конную армию Буденного).

На востоке в начале ноября 10-я советская армия перешла вновь в наступление на Царицын, но была отброшена Кавказской армией с большими потерями. В середине ноября ввиду начавшегося ледохода наши заволжские части были переведены на правый берег и вся армия стянута к Царицынской укрепленной позиции. С тех пор многострадальный город подвергался почти ежедневно артиллерийскому обстрелу с левого берега, а части 10-й и 11-й советских армий вели на него демонстративное наступление с севера и юга, успешно отбиваемое Кавказской армией.

Общая идея дальнейшей операции ВСЮР заключалась в том, чтобы, обеспечив фланги (Киев, Царицын), прикрываясь Днепром и Доном и перейдя на всем фронте к обороне, правым крылом Добровольческой и левым Донской армий нанести удар группе красных, прорывающихся в направлении Воронеж – Ростов (директивы 29 ноября и 5 декабря).

Надежды на нашу конную группу не оправдались. Перед отъездом в армию в Таганроге генерал Врангель³ заявил мне, что он не потерпит присутствия в ней генералов Шкуро⁴ и Мамонтова⁵ как главных виновников расстройства конных корпусов. Генерал Шкуро находился тогда на Кубани в отпуске по болезни. Что касается Мамонтова, я предостерегал от резких мер по отношению к лицу, как бы то ни было пользующемуся на Дону большой популярностью.

По прибытии в армию генерал Врангель назначил начальником конной группы достойнейшего и доблестного кубанского генерала Улагая⁶. И хотя отряд этот был временный и назначение начальника его, всецело зависевшее от командующего армией, не могло считаться с местничеством, оно вызвало крупный инцидент: Мамонтов обиделся и телеграфировал по всем инстанциям: «…учитывая боевой состав конной группы, я нахожу не соответствующим достоинству Донской армии и обидным для себя заменение, как командующего конной группой, без видимых причин лицом, не принадлежащим к составу Донской армии и младшим меня по службе. На основании изложенного считаю далее невозможным оставаться на должности командира 4-го Донского корпуса». Копии этой телеграммы Мамонтов разослал всем своим полкам, а на другой день, самовольно покидая корпус, не без злорадства сообщал, как полки под давлением противника панически бежали.

Этот неслыханный поступок не встретил, однако, осуждения на Дону. Я отдал приказ об отрешении Мамонтова от командования и встретил неожиданную оппозицию со стороны Донского атамана и генерала Сидорина⁷. Они указывали, что помимо крайне неблагоприятного впечатления, произведенного удалением Мамонтова на Донскую армию, 4-й корпус⁸ весь разбегается и собрать его может только один Мамонтов. Действительно, когда корпус был передан обратно в Донскую армию, Мамонтов вступил вновь в командование им, собрал значительное число сабель, и впоследствии за Доном корпус этот нанес несколько сильных ударов коннице Буденного. Успехи эти не могли изменить общего положения и не компенсировали тяжкого урона, нанесенного дисциплине.

Не лучше было и в других частях конной группы. Внутренние недуги и боевые неудачи угасили дух и внесли разложение. И генерал Улагай 11 декабря доносил о полной небоеспособности своего отряда: «Донские части хотя и большого состава, но совсем не желают и не могут выдерживать самого легкого нажима противника… Кубанских и Терских частей совершенно нет… Артиллерии почти нет, пулеметов тоже» (потеряны были в боях).

Помимо всех прочих условий, большое влияние на неуспех конной группы имело то обстоятельство, что донская конница за все время отступательной операции, охотно атакуя неприятельскую пехоту, решительно избегала вступать в бой с конницей. По свидетельству полковника Добрынина (начальника оперативного отделения Донского штаба), «донское командование пыталось понудить (ее) к активности, но ничего сделать не могло, так как она не исполняла приказов об атаке конницы противника».

С распадением конной группы положение Добровольческой армии становилось еще более тяжелым, и ей в дальнейшем приходилось совершать труднейший фланговый марш под ударами справа всей 1-й советской конной армии.

Между тем к 11 декабря под непрекращавшимся напором противника фронт центральных армий между Доном и Днепром отодвинулся еще далее на юг, до линии станица Вешенская – Славяносербск— Изюм; центр Добровольческой армии удерживался на среднем Донце, тогда как левый фланг, испытывавший меньшее давление, оставался у Константинограда. В тот же день командующий Добровольческой армией признал дальнейшее сопротивление в Донецком бассейне невозможным и вошел с рапортом об отводе центральной группы за Дон и Сал, оставив за нами лишь плацдарм по линии Новочеркасск – Таганрог. Вместе с тем генерал Врангель считал необходимым «подготовить все, дабы в случае неудачи… сохранить кадры армии и часть технических средств, для чего ныне же войти в соглашение с союзниками о перевозке в случае надобности Армии в иностранные пределы».

От командования Добровольческой армией барон Врангель отказывался, предлагая свернуть ее, ввиду малочисленности, в корпус. Мы условились, что после оттяжки фронта армия будет свернута и генерал Врангель уедет на Кубань. Командующим Добровольческим корпусом, получившим позже наименование Отдельного Добровольческого корпуса, был назначен старший доброволец, генерал Кутепов⁹, который со своими славными войсками вынес главную тяжесть отступления.

К началу января 1920 года Вооруженные силы Юга насчитывали в своих рядах 81 тысячу штыков и сабель при 522 орудиях (боевой состав ВСЮР, по данным к 5 января 1920 года, соответственно штыков, сабель, орудий: Донского войска – 18 622, 19 140, 154; Добровольческие части на Дону, в Новороссии, Крыму, в Кавказской армии, на Северном Кавказе и на Побережье – 25 297, 5505, 312; Кубанского войска – 5849, 2468, 36; Терского войска – 1185, 1930, 7; Горские части – 490, 552, 8; Астраханские войска – 0, 468, 5. Всего 51 443, 30 063, 522). Из них на главном театре по Дону и Салу было сосредоточено 54 тысячи (Донская армия – 37 тысяч, Добровольческий корпус – 10 тысяч и Кавказская армия – 7 тысяч) и 289 орудий.

Настроение этой массы было неодинаково. В Добровольческом корпусе, невзирая на все пережитое, сохранились дисциплина и боеспособность, активность и готовность продолжать борьбу. Численно слабые (особенно пострадали 2-я пехотная¹⁰ и Марковская дивизии¹¹; последняя в предыдущих боях потеряла артиллерию и обозы, в тылу имелось еще 10 тысяч пополнений), они были сильны духом.

Я видел войска под Батайском и Азовом и беседовал с офицерами. Этот вечер в полутемном здании, в Азове, оставил во мне неизгладимое впечатление, напомнив живо другой такой же вечер и беседу – 18 октября 1918 года в станице Рождественской в дни тяжелого кризиса под Ставрополем. Так же как и тогда, я не увидел ни уныния, ни разочарования. Так же, как тогда, измотанные, истомленные, оглушенные событиями люди «жадно ловили всякий намек на улучшение общего положения и интересовались только тем, что облегчало нам дальнейшую борьбу».

В Донской армии последние два месяца было неблагополучно. Не только рядовым казачеством, но и частью командного состава был потерян дух… Гораздо хуже обстояло дело на Кубани. С возвращением к власти в конце декабря самостийной группы процесс разложения области и кубанских войск пошел более быстрым темпом. И без того на фронте находилось ничтожное количество кубанских казаков – все остальные «формировались» или дезертировали. Но и оставшиеся выказывали признаки большого душевного разлада, вот-вот готового вылиться в полный развал.

Перед нашей Задонской группой находился противник, ослабленный выделением 13-й и 14-й армий, которые ушли к западу против Украины и Крыма. 8, 9, 10, 11-я и 1-я конная армии располагались от Ростова до Астрахани. Войска эти образовали новый «Кавказский фронт». Численность войск на главном театре составляла 50–55 тысяч, то есть столько же, сколько имели мы (не включая, с одной стороны, 11-й советской армии, которая из Астрахани вела наступление на Кизляр и Св. Крест, с другой – войск Северного Кавказа)…

Принимая во внимание известные тогда данные, я считал, что, если поднимется кубанское казачество, успех наш будет скорый и окончательный. Если же нет, то положение наше станет весьма трудным, но далеко не безнадежным. Условия материального порядка для обеих сторон были более или менее одинаковы. Победа довлела духу. И войскам приказано было готовиться к наступлению.

* * *

В начале января фронт главной группы Вооруженных сил Юга шел по реке Дон до станицы Верхне-Курмояровской и оттуда, пересекая железнодорожную линию Царицын – Тихорецкая, по реке Сал уходил в калмыцкие степи. На Ростовском направлении стоял Добровольческий корпус генерала Кутепова, за Салом сосредоточивалась отступавшая Кавказская армия генерала Покровского¹², а в центре располагалась Донская армия генерала Сидорина. Против нас по Дону, от устья до Донца, развернулась 8-я советская армия Ворошилова, далее на восток 9-я Степина, а от Царицына вдоль железной дороги наступала 10-я армия Клюева. 1-я конная армия Буденного располагалась в резерве между Ростовом и Новочеркасском. Численность войск была приблизительно одинакова у обоих противников, колеблясь между 40–50 тысячами у нас и 50–60 тысячами у большевиков. Далее на восток, между трактом Царицын – Ставрополь и Каспийским морем, фронт имел прерывчатый характер. Кроме нескольких локальных очагов зеленоармейского восстания, в этом районе обозначилось наступление частей 11-й советской армии в трех направлениях – на Дивное, Св. Крест и Кизляр, сдерживаемое северокавказскими войсками генерала Эрдели¹³.

После нескольких дней затишья советские войска Ростовского фронта перешли в наступление, нанося главный удар со стороны Нахичевани в разрез между Донской армией и Добровольческим корпусом. Очевидно, по соображениям стратегическим и политическим преследовалась еще все та же идея «разъединения», которая положена была в основу всей зимней кампании большевиков.

5 января началось наступление 8-й и 1-й конной советских армий, и в этот день большевики, овладев Ольгинской, атаковали Батайск. Но на другой день конница генерала Топоркова¹⁴ (Кубанские и Терские дивизии и Добровольческая бригада¹⁵ генерала Барбовича¹⁶, сведенная из 5-го кавалерийского корпуса¹⁷) нанесла сильное поражение дивизиям Буденного под Батайском, после чего совместным ударом с 3-м и 4-м Донскими корпусами неприятельские войска были отброшены за Дон, понеся большие потери. В то же время в низовьях Дона добровольцы (корниловцы, дроздовцы, юнкера), отбив все атаки большевиков, преследовали их к нахичеванской переправе и переходили за Дон – к станице Елизаветинской. На правом крыле обстановка складывалась хуже. Под давлением 9-й и 10-й советских армий 1-й и 2-й Донские корпуса и Кавказская армия, оказывая слабое сопротивление, отходили к западу и к 13 января, перейдя Маныч, развернулись по левому берегу его.

К этому времени советское командование произвело перегруппировку, сосредоточив конную массу Буденного и Думенки, усиленных несколькими пехотными дивизиями, на нижнем Маныче, между станицами Богаевской и Платовской. С 14 января на всем Северном фронте возобновилось наступление большевиков, и в то же время конница их, перейдя через Маныч, отбросила донцов, захватила часть их пехоты и артиллерии и угрожала выходом в тыл нашей северной группе. Но сосредоточенные генералом Сидориным в северо-восточном направлении шесть конных дивизий в боях, происшедших 16–20 января на Маныче, разбили ударную группу большевиков, взяли много пленных и почти всю артиллерию 1-й советской конной армии. 4-й Донской корпус генерала Павлова¹⁸ (сменил генерала Мамонтова, который заболел сыпным тифом и вскоре умер в Екатеринодаре), сыгравший в этом славном деле главную роль, захватил 40 орудий… Противник в панике бежал за Дон и Маныч, и, если бы донская конница не приостановила преследования, мог бы произойти перелом во всей операции.

Так же неудачно окончилось для большевиков наступление на Ростовском фронте, где части Добровольческого корпуса отразили вновь все атаки противника, нанеся ему немалый урон, атакуя и беря пленных и орудия. Держалась еще на среднем Маныче Кавказская армия – слабая числом и духом, и только правое крыло ее отходило довольно поспешно, подвергая опасности Ставрополь – тем большей, что часть Ставропольской губернии была охвачена уже восстанием.

Успехи на главном направлении окрылили наши войска надеждами. Казалось, далеко еще не все потеряно, когда «разбитая армия» в состоянии наносить такие удары лучшим войскам Северо-Кавказского большевистского фронта… 26 января я отдал директиву о переходе в общее наступление северной группы армий с нанесением главного удара в Новочеркасском направлении и захватом с двух сторон Ростово-Новочеркасского плацдарма. Наступление должно было начаться в ближайшие дни, и к этому времени ожидался выход на усиление Кубанской армии (бывшей Кавказской) пополнений и новых дивизий (к 26 января подошел к армии 2-й Кубанский корпус¹⁹).

В эти предположения вторгнулись два обстоятельства… Первое – 30 января получено было сведение, что 1-я конная советская армия перебрасывается вверх по Манычу на Тихорецкое направление; второе – неустойчивость Кубанской армии: центр ее был прорван и неприятельская конница 10-й армии прошла вверх по реке Б. Егорлык в тыл Торговой, угрожая сообщениям с Тихорецкой. Советское командование, изверившись в возможности опрокинуть наш фронт с северо-востока, изменило план операции, перенеся главный удар по линии наименьшего сопротивления – от Великокняжеской на Тихорецкую силами 10-й и 1-й конной армий.

Приходилось разрубать узел, завязавшийся между Великокняжеской и Торговой, – разбить там главные силы противника. Генерал Сидорин выделил наиболее сильную и стойкую конную группу генерала Павлова (10–12 тысяч), которому была дана задача, следуя вверх по Манычу, совместно с 1-м корпусом ударить во фланг и тыл коннице Буденного. 3 февраля генерал Павлов, опрокинув на нижнем Маныче корпус Думенки и отбросив его за реку, двинулся дальше на Торговую, оставленную уже кубанцами.

Этот форсированный марш был одной из важнейших причин, погубивших конную группу. Стояли жестокие морозы и метели; донские степи по левому берегу Маныча, которыми решил идти Павлов, были безлюдны; редкие хутора и зимовники не могли дать крова и обогреть такую массу людей. Страшно изнуренная, потерявшая без боя почти половину своего состава замерзшими, обмороженными, больными и отставшими, угнетенная морально, конница Павлова к 5 февраля подошла в район Торговой. Попытка захватить этот пункт не удалась, и генерал Павлов отвел свой отряд в район станицы Егорлыкской – селения Лежанки. 6 февраля главные силы Буденного сосредоточились в селении Лопанке. Противники стояли друг против друга, разделенные расстоянием в 12 верст, – оба не доверяя своим силам, оба в колебании, опасаясь испытывать судьбу завязкой решительного боя… Все эти дни по Дону и нижнему Манычу на всем фронте противник вел энергичное наступление, успешно отражаемое донцами и добровольцами.

Между тем для отвлечения сил и внимания противника началось наступление наших войск на Северном фронте. 7 февраля Добровольческий корпус, нанеся поражение 8-й советской армии, стремительной атакой овладел городами Ростовом и Нахичеванью. Успех, вызвавший большое впечатление и взрыв преувеличенных надежд в Екатеринодаре и Новороссийске (добровольцы в этих боях захватили 22 орудия, 163 пулемета, 6 бронепоездов, 4 тысяч пленных и проч.)… Так же удачно было наступление Донского корпуса²⁰ генерала Гусельщикова²¹, который на путях к Новочеркасску захватил станицу Аксайскую, прервав железнодорожное сообщение между Ростовом и Новочеркасском и взяв также богатые трофеи (в руки корпуса попали: 15 орудий, 20 пулеметов, 2 тысячи пленных, два начальника дивизий, штаб 13-й дивизии, полевой штаб 8-й армии и проч.). Еще восточнее, в низовьях Маныча, дралась успешно против конницы Жлобы и Думенки конная группа генерала Старикова²², доходившая до станицы Богаевской. Это были последние светлые проблески на фоне батальной картины.

Движение на север не могло получить развития, потому что неприятель выходил уже в глубокий наш тыл – к Тихорецкой. 1-я советская конная армия и части 10-й, выставив заслон против генерала Павлова, наступали безостановочно вдоль железнодорожной линии Царицын – Тихорецкая. Кубанская армия распылялась, и подвиги отдельных лиц и частей ее тонули бесследно и безнадежно в общем потоке разлагающейся, расходящейся, иногда предающей массы. К 10 февраля разрозненные остатки Кубанской армии сосредоточились в трех группах: 1) в районе Тихорецкой – 600 бойцов, 2) в районе Кавказской – 700 и 3) небольшой отряд генерала Бабиева²³ прикрывал еще подступы к Ставрополю.

Конная группа генерала Павлова, усиленная корпусом с севера, 12 февраля атаковала конницу Буденного у Горькой Балки и после тяжелого боя, потеряв большую часть своей артиллерии, отошла на север. К 16 февраля Добровольческий корпус, оставив по приказу Ростов и отойдя за Дон, отбивал еще веденные с необычайным упорством атаки 8-й советской армии. Но ослабленный соседний Донской корпус отходил уже к Кагальницкой, осадил поэтому и правый фланг добровольцев у Ольгинской, понеся тяжелые потери. В то же время наступавшие с северо-востока советские войска вели бои в полупереходе от Тихорецкой и на улицах Кавказской, а от Св. Креста подвигались уже к Владикавказской железной дороге, поддержанные восстаниями местных большевиков во всем Минераловодском районе. 17 февраля генерал Сидорин отвел войска Северного фронта за реку Кагальник, но части не остановились на этой линии и под давлением противника отошли дальше. Дух был потерян вновь.

Наша конная масса, временами раза в два превосходящая противника (на главном Тихорецком направлении), висела на фланге его и до некоторой степени стесняла его продвижение. Но пораженная тяжким душевным недугом, лишенная воли, дерзания, не верящая в свои силы – она избегала уже серьезного боя и слилась в конце концов с общей человеческой волной в образе вооруженных отрядов, безоружных толп и огромных таборов беженцев, стихийно стремившихся на запад. Куда?

Стратегия давала ответ определенный: армии должны задерживаться на естественных водных рубежах – сначала Дона, потом Кубани. Если не поднимется дух казачий и не удержатся армии, тогда дальнейший отход войск, не желающих драться, по мятущемуся Кубанскому краю, имея впереди Кавказский хребет и враждебное Закавказье, вел к гибели. Необходимо было оторваться от врага, поставить между ним и собою непреодолимую преграду и «отсидеться» в более или менее обеспеченном районе. Первое время, по крайней мере, пока не сойдут маразм и уныние с людей, потрясенных роковыми событиями. Таким пристанищем был последний клочок русской земли, остающийся в наших руках, – Крым.

О таком предположении на случай неудачи знали добровольцы, и такая перспектива не только не пугала их, но, наоборот, казалась естественным и желательным выходом. Об этом знало и донское командование, но страшилось ставить определенно этот вопрос перед массой. Пойдут ли? И не вызовут ли отрыв от родной почвы и потеря надежды на скорое возвращение к своим пепелищам полного упадка настроения и немедленного катастрофического падения фронта?

И десятки тысяч вооруженных людей шли вслепую, шли покорно, куда их вели, не отказывая в повиновении в обычном распорядке службы. Отказывались только идти в бой. А вперемежку между войсками шел народ – бездомный, бесприютный, огромными толпами, пешком, верхом и на повозках, с детьми, худобой и спасенным скарбом. Шел неведомо куда и зачем, обреченный на разор и тяжкие скитания…

С середины февраля армии наши отступали в общих направлениях железнодорожных линий от Кущевки (Добровольческий корпус), Тихорецкой (Донская армия), Кавказской и Ставрополя (Кубанская армия) – на Новороссийск, Екатеринодар, Туапсе. Непролазные от грязи кубанские дороги надежнее, чем оружие, сдерживали инерцию наступательного движения большевиков.

К 27 февраля Северный фронт отошел на линию реки Бейсуг; Тихорецкая и Кавказская были уже оставлены нами (10 февраля Ставка из Тихорецкой переведена в Екатеринодар), и связь с Северным Кавказом утрачена. С целью выиграть время для организации переправ через Кубань и эвакуации правого берега в этот день я указывал еще раз войскам – удерживая линию Бейсуга и прикрывая Екатеринодарское и Туапсинское направления, перейти в наступление правым крылом Донской армии. Собранные в районе Кореновской и руководимые лично генералом Сидориным Донские корпуса все же не пошли… И к 3 марта Добровольческий корпус, Донская армия и часть Кубанской сосредоточились на ближайших подступах к Екатеринодару, в двух переходах от города (штаб Донской армии перешел в Екатеринодар, Ставка – в Новороссийск). В этот день я телеграфировал командующим: «Политическая и стратегическая обстановка требуют выигрыша времени и отстаивания поэтому занимаемых рубежей. В случае вынужденного отхода за Кубань линия рек Кубань – Лаба, в крайности Белая, является последним оплотом, за которым легко, возможно и необходимо оказать упорнейшее сопротивление, могущее совершенно изменить в нашу пользу ход операции» (телеграмма № 001588).

Смута в умах донцов не ограничилась рядовым казачеством. Она охватила и офицерский состав – подавленный, недоверчиво и опасливо относившийся к массе и давно уже потерявший власть над нею. Судьба день за днем наносила тяжкие удары; причины обрушившихся бедствий, как это бывает всегда, искали не в общих явлениях, не в общих ошибках, а в людях. Донские командиры, собрав совет, низвергли командующего конной группой генерала Павлова – не казака и поставили на его место донца – генерала Секретева²⁴. От этого положение не улучшилось, но самый факт самоуправства являлся грозным симптомом развала на верхах военной иерархии. Генерал Сидорин вынужден был признать этот самоуправный акт, потому что и у него не было уже в то время ни силы, ни власти и он попал в полную зависимость от подчиненных ему генералов.

В Добровольческом корпусе положение было иное. Хотя отдельные эпизоды неустойчивости, дезертирства мобилизованных и сдачи их большевикам имели место в рядах корпуса в последние недели, но основное ядро его являло большую сплоченность и силу. Части находились в руках своих командиров и дрались доблестно. Затерянные среди враждебной им стихии, добровольцы в поддержании дисциплины, быть может более суровой, чем прежде, видели единственную возможность благополучного выхода из создавшегося положения.

В то же время, как отголосок екатеринодарского политиканства и развала казачьего фронта, нарастало стихийно чувство отчужденности и розни между добровольцами и казачеством. Бывая часто в эти дни в штабах генералов Сидорина и Кутепова, я чувствовал, как между ними с каждым днем вырастает все выше глухая стена недоверия и подозрительности. Когда предположено было вывести добровольцев в резерв главнокомандующего, это обстоятельство вызвало величайшее волнение в Донском штабе, считавшем, что Добровольческий корпус оставляет фронт и уходит на Новороссийск. Под влиянием донских начальников генерал Сидорин предложил план – бросить Кубань, тылы, сообщения и базу и двинуться на север. Это была бы чистейшая авантюра – превращение планомерной борьбы в партизанщину, обреченную на неминуемую и скорую гибель. План этот я категорически отклонил. Но переговоры между донскими начальниками и генералом Сидориным о самостоятельном движении на север, по-видимому, продолжались, так как в одну из затянувшихся поездок генерала Сидорина на фронт, когда порвалась связь с ним, начальник Донского штаба, генерал Кельчевский²⁵, выражал свое опасение: «Как бы генералы не увлекли командующего на север». Когда сведения о плане, предложенном Донским командованием, дошли до Добровольческого штаба, они вызвали там целую бурю: в намерении донцов идти на север добровольцы усматривали желание их пробиться на Дон и распылиться там, предоставив добровольцев их собственной участи, если… не что-либо худшее.

В ночь на 2 марта правый фланг Донской армии, после неудачного боя под Кореновской, откатился к Пластуновской, эшелонируясь между ней и Екатеринодаром. Добровольческий корпус сдерживал противника в районе Тимашевской – в 90 верстах от переправы через Кубань (ст. Троицкая), имея уже в своем тылу неприятельскую конницу. Это обстоятельство, в связи с общей неустойчивостью фронта и полной неудачей на Тихорецком направлении, побудило генерала Кутепова отдать приказ об отводе корпуса на переход назад. Генерал Сидорин отменил это распоряжение, приказав Добровольческому корпусу 2 марта перейти в контратаку и восстановить свое положение у Тимашевской… В этом распоряжении Добровольческий штаб увидел перспективу окружения и гибели (в этот день правый фланг донцов в беспорядке отошел к ст. Динской, в переходе от Екатеринодара). Столкновение грозило принять крайне острые формы, и в целях умиротворения я счел необходимым изъять корпус генерала Кутепова из оперативного подчинения командующему Донской армией, подчинив его непосредственно мне.

Отступление продолжалось. Всякие расчеты, планы, комбинации разбивались о стихию. Стратегия давно уже перестала играть роль самодовлеющего двигателя операций. Психология массы довлела всецело над людьми и событиями.

4 марта я отдал директиву об отводе войск за Кубань и Лабу и об уничтожении всех переправ. Фактически переправа кубанских и донских частей началась еще 3-го и закончилась 4-го. 5-го перешел на левый берег Кубани и Добровольческий корпус после упорных боев с сильной советской конницей, пополненной восставшими кубанцами. Донесения отмечали доблесть славных добровольцев и рисовали такие эпические картины, что, казалось, оживало наше прошлое. Движение, например, в арьергарде полковника Туркула²⁶ с Дроздовским полком сквозь конные массы противника, стремившегося окружить и раздавить его… При этом Туркул, «неоднократно сворачивая полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника, нанося ему большие потери».