Kitobni o'qish: «Россия и Дон. История донского казачества 1549—1917.», sahifa 9

Не только с Дону, но даже находясь на царской территории, казаки не выдавали беглых, присоединившихся к ним¹⁹¹. В 1646 г. воронежский воевода доносил, что все «вольные люди», собиравшиеся на службу на Дон, «были надежны на Донского атамана, что их никому не выдают, и всем владеет атаман Чесночихин против (то есть согласно) своево Донского обычаю, мимо твоего государева указу». В том же году бывший войсковой атаман, Иван Каторжный, ездивший со станицей на Москву, возвращался на Дон. И воронежский воевода «при игуменах и попех, при головах и сотниках, при детях боярских, при стрелецких и казачьих пятидесятниках и при торговых людях в съезжей избе, говорил Ивану Каторжному о беглых людех и крестьянах». Каторжный, вряд ли с основанием, сослался на «изустный царский приказ: боярских беглых холопей выдавать не велено». Когда на слободу, где жили проездом казаки, стали приходить за беглыми, Каторжный «угрожал побивать их до смерти из пищалей». Через несколько дней воронежский воевода собрал такой же торжественный синклит, и приехавший с «погонной» царской грамотой дворянин Данило Мясной потребовал у Каторжного выдачи беглых. И, эпически повествует воевода, Каторжный, «ударя ево (Мясного) в душу, твой государев наказ, каков ему дан от тебя из Посольского приказа, у нево, Данилы, вырвал и заткнул к себе за голенище и хотел Данилу убить». А уезжая, Иван Каторжный «с товарищи» беглых людей не отдали, а говорили: «хотя-де приедет беглых людей вынимать сам воевода и мы-де ему отсечем ухи да пошлем к Москве»… А одного из «погонщиков» за беглыми атаман велел «бить ослопы»¹⁹².

Дон твердо держался своего права убежища, права не выдавать политических и религиозных беглецов и беглых рабов. 1671 г., роковой для донской вольности, был роковым в первую очередь для права убежища. Выдачей Разина на расправу в Москву, вместо того чтобы казнить его по своему войсковому праву, Дон сам нарушил свой завет.

Запорожский атаман Серко правильно предусматривал: «как одного выдадим, тогда всех нас Москва по одному разволочет»¹⁹³. Напрасны были потом, в 1670—1680-х гг., крики казаков на атамана, требовавшего подчиниться требованию Москвы о выдаче: «Повадился ты нас к Москве возить, будто азовских ясырей, будет с тебя и той удачи, что Разина отвез»¹⁹⁴. В 1688 г., когда возник вопрос о выдаче на Москву бывшего войскового атамана Самойла Лаврентьева, один из вождей партии сторонников независимости Дона, Чюрносов, заявил казаку, предлагавшему согласиться: «ты-де повадился к Москве русских языков возить… Я русского полону возить не хочу…»¹⁹⁵

Итак, в области суда и управления, как и в области законодательства, Дон был абсолютно самостоятелен. Своеобразной чертою обособленности Дона от Москвы в области церковного управления было самостоятельное решение Войском всех вопросов, касавшихся церквей, монастырей и духовенства, и выборность церковно- и священнослужителей. Религиозная связь колонии с метрополией духовно была одной из самых крепких; она поддерживалась, внешне, непрерывно, так как казачество получало из Москвы все предметы культа: священные книги, облачение, кресты, колокола и т. д. В отличие от русских провинций, подчиненных местным епископам, Войско Донское в церковном отношении состояло в ведении самого патриарха Московского и всея Руси. Но власть и заботы патриарха выражались лишь в посылке предметов церковного обихода, благословенных антиминсов и в посвящении в священники тех кандидатов, которых присылали с Дону. Все священники и причетники на Дону были выборные. Их посылали в Москву с рекомендацией, что такой-то «духовен и смирен и не упоен (не пьяница), а нам (казакам) он годен». Сношения с патриархом шли через Посольский приказ. Войсковой круг выбирал войсковых священников (главного городка), станичные круги – станичных. Круг разрешал постройку церквей и часовен, иногда даже «без благословения св. патриарха по старому антиминсу». В эпоху великого раскола русской церкви казаки в значительной массе своей оказались на стороне «старой веры», точнее, «старого обряда».

В эту именно эпоху Дон стал убежищем не только для политических беглецов, не только для тех, кого общественно-экономические отношения Московского государства заставляли покидать родину, но и для эмигрантов религиозных, для раскольников. В 1680-х гг. раскольничьи вожди на Дону проповедовали, что – «отпадшия веры (суть) Рим, Польша, Киев с товарищи, Греки, Москва; только-де осталася блогочестия малая ветвь на Дону; и от той ветви расцветет многое блогочестие»… Тогда же «умышляли» на Дону: «учинить на Дону особого патриарха или епископа»…

Подобное стремление было логическим выводом из положения церкви на Дону. Тесная связь клира с населением, выборность всех священно- и церковнослужителей, эта своеобразная самостоятельность церковного управления естественно увенчались бы созданием особой епархии или даже автокефалией донской церкви.

Автономистские стремления донского казачества в области духовного управления были весьма сильны. В XVIII в. Дон был подчинен в духовном отношении епископам воронежским, но прошло около полутора века, пока удалось подчинить донское духовенство непосредственному ведению епископа, изъявши его окончательно из-под власти войскового начальства. Весь XVIII в. наполнен довольно бесплодной борьбою епископов воронежских с войсковым начальством из-за власти над духовенством. Население же Дона, казачество, заявляло: «мы и вашего архиерея не боимся для того, что не у него в команде». Верхне-Чирской поп укорял присланного в монастырь, по назначению епископа, управителя: «Ты к нам в управители определен без нашего выбору; нам ты неугоден; делай по-нашему, что нам угодно, а не по-твоему. Нет, здесь – Дон, донщина»¹⁹⁶.

В отношении финансовом войско много лет сохраняло свою примитивную организацию простейшей первобытной общины, товарищества воинов-промышленников. Средства к жизни сперва добывались казаками лишь охотой и рыбной ловлей, затем прибавилось пчеловодство и скотоводство. Последнее имело серьезное значение, особенно коневодство. Значительна была торговля рыбой. Но, в сущности, пока не произошел переход казачества к земледелию, главным ресурсом казачества была добыча. Казачество «добывалось» на войне оружием, одеждою и пленными. Одежда – «зипуны» – была одним из главных элементов добычи, почему мотивом войны с окрестными народами было желание «зипуна добыть», а казаков, совершавших набеги, соседи, да и сами казаки, звали «зипунниками».

Военная добыча делилась между участниками похода поровну. Это называлось «дуван дуванить», некоторые урочища получили название «дуванной поляны», ибо там обычно останавливалось походное войско для дележа. Военная «добыча» или «здобычь» в XVII в., когда Войско стало «конным», по преимуществу стала пополняться лошадьми, а затем и скотом. Добыча считалась легальным способом военного обогащения еще в XVIII в., да – правду сказать – и позже. Суворов, руководивший казаками в 1783 г. при войне с нагайскими татарами, писал в своем ордере: «Всю добычу делить: половину на государя; казакам из остального – две трети; остальному (регулярному) войску одну треть»¹⁹⁷.

Отсутствие на Дону хлеба, одежды и воинских припасов создало потребность в том «жалованьи» царском, которое давалось Войску сперва за определенные отдельные услуги спорадически, а с 1614 г. – периодически. Жалованье – эта субсидия колонии со стороны метрополии – состояло из хлеба, пороха, свинца, серы, селитры, сукна. Позже прибавились деньги. Жалованье привозилось из Москвы зимовыми станицами в Воронеж, а оттуда, водою, в так называемых «бударах», в половодье, сплавлялось в главный городок Войска. Бударам, которые везли «на Низ» жалованье, устраивались по городкам торжественные встречи. Караван увеличивался новыми лодками, в которых ехали на майский круг представители от станиц за своею долею жалованья.

Получение жалованья несомненно создавало зависимость Дона от Москвы. Михаил Феодорович в 1623 г. напоминал казакам, что раньше жалованье посылалось лишь во время войны, а он стал делать это «мало не ежелеть, чего при прежних государех николи не бывало»¹⁹⁸.

В эпоху тяжкого экономического кризиса, пережитого Доном в последней четверти XVII в., жалованье явилось крупным подспорьем в жизни донского казачества. Однако оно же было и одним из самых сильных средств в руках московского правительства при борьбе его с донской независимостью. Тот, кто держал в руке кошелек, оказался сильнее.

В области торговой казаки пользовались правом беспошлинной торговли с Москвою. В сентябре 1615 г. по челобитью Войска ему была пожалована «царская жалованная грамота за царскою красною печатью». Царь писал в ней: «мы вас, атаманов и казаков, за ваши многия к нам службы, пожаловали, вам велели в наши украинные городы со всякими ваши товары, которые вы доставаете своею службою, и без товаров, к родимцам вашим ездить и с ними видитися повольно и торговати всякими товарами; и по городам к воеводам нашим и всяким приказным людем о том от нас писано, чтоб они вам и товарищам вашим в городы с товары и без товаров ездить велели повольно и насильства б никому не чинили и сильно ни у кого ничего не имали; а кто что возьмет товаров, и у тех с товаров пошлин имать есмя за вашу службу не велели»¹⁹⁹. По этой грамоте казаки приобрели право свободного приезда в украинные города Московского государства для свидания с родными, продажи «добычи» и товаров, и беспошлинного вывоза товаров на Дон. Впоследствии, по жалобам казаков на злоупотребления воевод, целовальников и приказных, цари много раз подтверждали Войску эти его права на приезда, «ко племяни», к «родимцам», а также на богомолье, и на беспошлинную продажу и покупку товаров²⁰⁰.

Помимо торговли казаков на Москве, они же возили товары и на Дон. Так, в 1641 г. войсковая отписка отмечала, что «сверху из государевых из украинных городов пришли в Азов торговые люди, их братья казаки, которые были по городом, с запасы, не многие будары»²⁰¹. Но все же, главным образом, снабжали Дон товарами московские торговые и посадские люди. Казаки неоднократно ходатайствовали перед московским правительством о беспрепятственном пропуске на Дон купцов с товарами²⁰². В руках Москвы торговля с Доном была способом политического воздействия на непокорный Дон. Закрывало свои границы для проезда на Дон и с Дона Московское государство и при Борисе Годунове, и при Михаиле Феодоровиче (1625–1627, 1630–1632), и при Алексее Михайловиче (в эпоху разинского восстания). Закрытием границ угрожало правительство неоднократно…²⁰³ Понятие экономической блокады было и тогда известно, и угроза блокадой оказывала свое воздействие на руководящие круги Донской республики. Сильную зависимость испытывал Дон от Москвы и вследствие отсутствия на Дону своей соли. Только с 1740-х гг. началась разработка Манычских озер, и то в течение 50 лет она была сопряжена с серьезной опасностью от задонских кочевников. В 1653 г. Войско жаловалось: «ныне в Войске солью оскудели, а с Руси ж нам торговые люди соли на продажу не привозят же²⁰⁴. Тогда же Войско жаловалось на царицынского воеводу «Олексея Львова», что он «дурует и делает не по указу для своей бездельной корысти. Донские казаки ездят на Царицын город молиться и для своих нужд соли купить, и воевода… казаков на Царицыне бьет и увечит напрасно и в тюрьму сажает для своей бездельной корысти, а соли купить не дает и продавати и возить на Дон запретил».

Таким образом, если казаки, охраняя свое право политического убежища, и позволяли себе своевольства, вроде того, что атаман, находясь еще на московской территории, ударил уполномоченного рабовладельцев, требовавшего выдачи беглых, «в душу», а царскую «погонную» грамоту вырвал и за голенище спрятал, то и воеводы украинных городов, целовальники и др. приказные позволяли себе насилия над казаками и нарушения их привилегий.

Войско всякий раз вступалось за казаков, причем обращения к царю носили иногда весьма ядовитый характер. Так, по поводу упомянутого царицынского воеводы Львова Войско писало: «и такова, государь, воеводы глупова, плута и лихова в той твоей государеве отчине на Царицыне николи прежде сего не бывало».

Для историка Дона небезынтересно отметить, что роковое для Дона столкновение его с Москвою в начале XVIII в. произошло не только на почве политической, из-за республиканского строя колонии и из-за права убежища, но и из-за экономической борьбы за обладание соляными промыслами в Бахмуте (Булавинское восстание).

Глава 12
Разиновщина и присяга 1671 г

29 августа 1671 г. произошло событие, с точки зрения юридической имеющее первостепенное значение. Войско Донское, неоднократно отвергавшее присягу царям московским, присягнуло царю Алексею Михайловичу по «крестоцеловальной записи». Дон вошел в состав государства Российского, а казаки стали подданными царя. Начался длинный период «освоения» колонии, продолжавшийся до XX в.

Событие это настолько важно, что на нем нельзя не остановиться и подробнее изложить причины, повлекшие его за собою. Причин было много, и внутренних, и внешних, и они тесно связаны между собою. Царствование Алексея Михайловича было эпохою укрепления самодержавно-крепостнического строя на Руси. Первый Романов, избранный Земским собором, связанный «записью» ограничительного характера или, по крайней мере, известными обещаниями, в течение всего своего царствования должен был опираться на представительный орган. И недаром в эту именно эпоху земского соборного правления расцвела государственная жизнь республиканской колонии. В царствование Алексея Михайловича Земский собор быстро сходит на нет. Параллельно с падением общенародного представительства идет процесс централизации на местах, процесс вымирания и искоренения местного самоуправления, замены его властью воевод. Раскол 1666–1667 гг. повел к жесточайшим религиозным гонениям. Преследовалось не разномыслие в деле веры: обрядовые различия были не столь велики. Но самая мысль о непослушании, неподчинении приводила в бешенство правящую группу. Церковь призвала на помощь государство, и последнее обрушилось с жесточайшими преследованиями на старообрядцев. Религиозные эмигранты хлынули широкой волною на «тихий вольный Дон», в сторону исконного политического убежища.

Но еще серьезнее было, по причинам и следствиям, нашествие на Дон масс пролетаризованного «бездомовного» крестьянства, бежавшего от закрепощения. Проникнутый глубокою ненавистью к московским государственным и общественным порядкам, темный и невежественный, голодный пролетариат находил себе место в рядах донского казачества. Оно принимало беглых в состав Войска, включало их в станицы, давало им право на долю в жалованье. Потеря людьми в войнах была чрезвычайно велика, и казачество охотно пополняло свои ряды беглецами из метрополии. Но поток людей, стремившихся на Дон, увеличивался несоразмерно ресурсам Дона.

К великорусской эмиграции на Дон прибавилась теперь и малороссийская. С 1667 г., после Андрусовского перемирия, разрезавшего Украину на две части, потянулись на Дон эмигранты из Украины. Постепенно назревал тяжкий экономический кризис: Дон не был уже в состоянии прокормить новых пришельцев.

Рыболовство продолжало кормить казаков, особенно в низовьях Дона. Не только московские люди ехали сюда за соленой и вяленой рыбой, но и чумаки с Украины начинали пробивать новые «шляхи» на Дон. Скотоводство, составлявшее²⁰⁵ в начале XIX в. преимущественное занятие донцов, уже сильно развилось в начале XVII в.²⁰⁶ «Новоприходцы» могли бы начать жить земледелием. Но именно в земледельческом труде казачество видело лишь средство к порабощению труда и личности человека. Еще в 1689 г. Атаман Фрол Минаев сообщал: «беглые… приходят к нам на Дон и на Хопер и на Медведицу непрестанно… и завели было всякую пашню и они (казаки) уведав то… во время Съезда всех казаков великих государей к годовому жалованью, послании по всем городкам войсковой свой приговор, чтоб никто и нигде хлеба не пахали и не сеяли, а если станут пахать, и тогда бить до смерти и грабить, и кто за такое ослушание кого убьет и ограбит, и на того суда не давать, а кто хочет пахать, и те б шли в прежние свои места, кто где жил»²⁰⁷.

Таким образом, «голытьбе» оставалось «добываться» на войне или составлять шайки «воровских» казаков и грабить, что можно и где можно. Можно было бы воевать с окрестными народами, но метрополия, истощенная войнами с Польшей и Швецией, не желала быть втянутой в войну с Турцией или Крымом и категорически запрещала нападение в этом направлении. «Голутвенные» казаки отправлялись в самовольные походы на Волгу грабить персидские и русские суда, на Северный Кавказ и на Каспийское море.

Войско боролось с «воровскими» казаками. В 1627 г. «воровство» на Волге было запрещено Войском под страхом смертной казни. При этом обнаружилось, что воров ссужали «зельем» и свинцом и покупали у них ясырь – атаманы и казаки верховых городков и торговые люди. Этих лиц, организаторов воровского казачества, на круге «били ослопьем и грабили»²⁰⁸. В 1628 г. группа воровских казаков в 600 человек «на Дону у Чиру» построила себе даже особый городок. О них сообщалось, что «с донскими-де казаками с нижними городки они не сезжаютца и ни в чем донских казаков не слушают»²⁰⁹. Этот городок был уничтожен, но в 1660 г. воровские казаки построили между Паншинским и Иловлинским городками свой воровской городок Рыгин, для уничтожения которого Войску пришлось пустить в ход войска всех трех родов оружия²¹⁰. Это были наиболее крупные предвестники того громадного движения, которое в 1667–1671 гг. охватило часть Дона и все Поволжье.

В 1667 г. доносили в Москву, что «во многие Донские города пришли с Украины беглые боярские люди и крестьяне с женами и детьми, и от того-де на Дону голод большой». В 1670 г. предвещали: «на весну (1670) без воровства, конечно, не будет, потому что на Дону людей стало гораздо много, а кормитца им нечим, никаких добычь не стало»²¹¹. Впоследствии старица, посланная Стенькою Разиным к царю, объяснила, что «на Дону им у чала быть скудость большая, на Черное море проходить им не мочно, учинены от турских людей крепости», а потому пошли они без ведома войскового атамана на Волгу, а затем на Каспийское море²¹².

Мы не имеем возможности, даже вкратце, пересказывать фактическую сторону грандиозного восстания, которое было поднято в Юго-Восточной России «голутвенным» казачеством. Не находя себе выхода на Черное море, остановленное в движении (по Каспию) на берега Персии, «голутвенное» казачество обрушилось внутрь государства и потрясло его до основания. Движение это было колоссально. Оно было явлением более всероссийским, нежели донским. Наша задача выяснить в нем специально донские элементы.

Восстание Разина показало явно, что единая прежде масса донского казачества подверглась расслоению, точнее сказать, что на Дону появилось 2 элемента: старое оседлое казачество, связанное с краем некоторым имуществом, получающее свою долю в царском жалованье, обладающее политическими правами, и новое – голутвенное, пролетарское казачество, формально не принятое в гражданство Донской республики, пользующееся правом убежища на Дону, участвующее в походах с целью добычи и зачисления в ряды казачества, но не пользующееся правом участия в политической жизни. Невольно напрашивается современная классификация – буржуазная демократия, в лице домовитого казачества, и пролетариат оборванцев, «голытьба», «голутвенное казачество». Будь на Дону просторнее, не переживай Дон глубокого экономического кризиса, перейди Дон к земледелию, и социальный взрыв был бы предотвращен или смягчен. Но произошло иначе.

Домовитое казачество весьма дорожило связью с метрополией, царским жалованьем, правом торговли и т. д. Верхушка домовитого казачества, казачья старшина, прилеплялась сердцем к Москве во имя освобождения из-под власти толпы, во имя почета и благ земных. Голутвенное казачество, не могшее забыть всего пережитого на Москве, мечтало о мести московским порядкам, о насаждении всюду казачьего устройства, о социальной революции. Когда Разин явился из персидского похода на Дон и пришел на круг, разговор его с войсковым атаманом Корнеем Яковлевым был весьма символичен.

Убивши царского посланца, на упреки войскового атамана Разин стал ему грозить таким же смертным убийством и говорил ему: «ты-де владей своим войском, а я-де владею своим войском»²¹³. Эта выразительная беседа вскрывает пред нами факт несомненного разделения Войска Донского на две группы, интересы которых были если не всегда противоположны, то часто различны. Разин – войсковой старшина, которому Войско в 1660 г. поручило заключение весьма ответственного договора с калмыцким народом, – в силу ли честолюбия, иди из желания отомстить Москве за казненного брата, или по иной причине, стал во главе голутвенного казачества. «Старые домовые казаки» о том «гораздо тужили». Однако они не выступили активно против Разина. На Яике Разина встретили с распростертыми объятиями. На Дону этого не было. Правда, некоторые казаки, «ссужая воровских казаков, голутвенных людей, ружьем, платьем… отпускали для добыч исполу». Когда разинцы вернулись из персидского похода, то «те донские казаки с теми посыльщики своими добычь их делили»²¹⁴. Сохранились даже имена этих разбойничьих антрепренеров. Это были «войсковые казаки Иван Жопин и Исай Рот».

Большинство Войска не приняло участия в деле голытьбы. Оно осталось нейтральным и лишь под конец трагедии выступило против Разина. Московское правительство не простило Войску этого нейтралитета и называло донцов «ворами и изменниками». Торжествуя победу над Разиным, оно не прошло молчанием и «Корнила Яковлева с товарищи, которые с Разиным в том злом замысле были», хотя и сознавалось, что «донские казаки обратились от злоб своих» и сами схватили и выдали Разина на расправу в Москву²¹⁵. Между тем то же самое правительство сообщало для всеобщего сведения, что Разин «прямых старых донских казаков, которые за церковь и крестное целование и за Московское государство везде с бояре и воеводы, и одни они казаки, не щадя голов, бивались и до смерти страдали, их многих побил и пограбил и позорил». Однако эти страдания «домовного казачества» не были зачтены Дону. За нейтралитет в 1670 г. Дон поплатился своим независимым государственным существованием, хотя Москва знала, что нейтралитет «домовного казачества» был вынужденный. 28 февраля 1671 г. Войско прислало царю отписку и челобитную… что «Разин подходил под Черкасской»… чтобы «в Войску учинить многую смуту, а им-де за малолюдством не токмо над ним, вором, и над его единомышленники промыслу учинить, и себя уберечь некем», и просило у царя помощи. Царь указал послать стольника полковника Косогова²¹⁶. Дорого обошлась Дону эта помощь.

Несомненно, что большинство «старожилого, домовного, войскового казачества» не приняло участия ни в походе его на Каспии, чисто разбойничьем, ни в походе его на Москву, имевшем социально-политический характер. Однако казачество, даже «домовное», не сразу почувствовало разницу между своими идеалами и лозунгами Стеньки Разина. В самом деле, Разин пошел во главе «голутвенного» казачества на Москву во имя защиты вольности от «лихих» бояр и воевод. Но ведь вся Донская колония составилась из людей, ушедших из родного государства, именно от лихих бояр от крепостного права, от произвола администрации. Стенька заявлял, что идет истребить бояр, дворян, приказных людей, искоренить всякое чиноначалие и власть, установить на всей Руси казачество и учинить так, чтобы всяк всякому был равен. Действительно, народ прозвал это движение «стеньковщиной», но еще чаще употребляли имя «казатчина»²¹⁷.

Название вполне соответствовало сущности. Всюду, куда приходили Разин и его сообщники, они учреждали «казатчину», то есть жители получали числовое деление, общее казакам, на тысячи, сотни и десятки; должны были управляться кругом, то есть всенародным собранием, которое выбирало атаманов, есаулов, сотников и десятников. В столкновениях с воеводами Стенька Разин делал заявления близкие и понятные всякому казаку. «Переписки казакам на Дону, и на Яике, и нигде по их казацким правом не повелось», – сказал он в Астрахани, возвращаясь из персидского похода. «У казаков того не повелось, что беглых людей выдавать»… «Я увижусь и разсчитаюсь с воеводой (астраханским). Он дурак и трус. Хочет обращаться со мною, как с холопом, но я прирожденный вольный человек»²¹⁸.

Политическая программа Разина вряд ли вызывала большой протест в казачестве. Я думаю, что довольно искренно жители Астрахани, обращенные в казаков, составили следующий приговор: «атаманы и все казаки Донские, и Астраханские, и Терские, и Гребенские, и пушкари, и затинщики, и посадские люди и гостина двора торговые люди, написали меж собою письмо, что им жить в Астрахани в любви и совете, и никого меж себя не побивать и выводить бояр изменников»²¹⁹. Стенька проповедовал освобождение крестьян. И это не было чуждо желаниям казачества. Вначале Разин мог казаться и, до известной степени, был защитником казачьих вольностей, освободителем закрепощенного крестьянства.

Однако вскоре же обнаружилось, что социальная часть программы Разина противоречила интересам не только всех имущих на Москве, но и среднего казачества на Дону. Разин проповедовал истребление всех, кто возвышался над уровнем бездомовного голутвенного люда, разграбление и дележ всего имущества.

Типичный демагог, он, с одной стороны, по традиции воровского казачества эпохи Смуты пытался создать призрак демократического царя в лице якобы оставшегося в живых царевича Алексея Алексеевича (незадолго перед тем умершего); заявлял, что идет за государя, против бояр изменников; с другой стороны, у него прорывались заявления: «скажи воеводе, что я его не боюсь, не боюсь и того, кто повыше его»… Он жег бумаги, видя в актах всякого рода способ закрепощения темных людей: «не токмо в Астрахани, в приказной палате, дела велел драть, и в Верху-де у государя дела все передерет»²²⁰.

С одной стороны, Разин распускал слух, что в его караване, да особом судне, плывет опальный патриарх Никон; с другой стороны, на Дону он запрещал богослужение и постройку церквей, издевался над верой и Христом, ввел венчание вокруг куста и т. п. Соловьев, в своей «Истории», правильно говорит, что Разин понимал, что церковь на Дону является одною из важнейших связей Дона с Россией (мы скажем: колонии с метрополией), и сознательно рвал эту связь.

Идеи всеобщего раздела наличного имущества и всеобщего поравнения были приятны голутвенному казачеству, но встретили несочувствие казачества «домовного», казачьей буржуазной демократии. Поэтому, сперва нейтральное, домовное казачество активно выступило против Разина. Между тем Московское государство остро ощутило, какую колоссальную опасность представляла для него и социальная, и политическая программа Разина. Разрушить самодержавное царство, и на его месте создать грандиозную казацкую республику; опрокинуть старое общество, целиком построенное на социальном неравенстве, и взамен его создать основанную на уравнительном начале анархическую федерацию общин бездомовного, голутвенного, пролетарского казачества – этого не могли вынести даже в идее Московское государство и московское правящее сословие – дворянство. А Разин захватил всю Волгу. Города Астрахань, Царицын, Саратов, Самара, местности под Нижним были уже «оказачены», восстание крепостных охватило Тамбовский край. Разин мечтал соединиться с запорожцами, а «воровские» атаманы Василий Ус и Федор Шелудяк уже сносились с крымским ханом. Московское государство было на краю гибели.

Поражение, нанесенное Разину Барятинским под Симбирском, одним ударом решило судьбу Москвы и судьбу Дона. Карта Разина была бита, а за его анархическое выступление пришлось расплатиться Дону.

Самодержавно-крепостническая Россия, на красный террор пролетариата и восставшего крестьянства, соблазненного прокламациями («воровскими, прелестными, заговорными письмами») Разина, ответила белым террором. Кроме казненных по суду, без суда было казнено несколько десятков тысяч человек. Всех «воровских» казаков, взятых в плен, казнили; «секли» (то есть рубили), вешали, а иных четвертовали, которые были у них в заводчиках²²¹.

Что касается колонии, то ее поведение сразу вызвало подозрение Москвы. 14 декабря 1670 г. прибыла в Москву станица с атаманом Иваном Аверкиевым, сообщившая, что в начале ноября Разин пришел из Царицына с 1500 казаков и что «ссылки у него, Стеньки, с войсковым атаманом и с Войском ни о чем не бывало». «Память» (наказ) «жильцу Герасиму Овдокимову», посланному на Дон, предписывала «проведати всякими мерами подлинно, где Разин, и с ним атаманы и казаки с Михаилом Самаренином с товарыщи в совете ли или не в совете, и ссылка меж ими есть ли». Таким образом, Разин, с своей точки зрения, был не совсем не прав, называя Овдокимова «лазутчиком»: Москва Войску не верила.

С одной стороны, на Дон послали грамоту, восхваляющую казаков за то, что они «также, как в прежние времена Великим государем Царем храбро и мужественно служили, и ныне… служат верно…» «И, – писал царь, – по совету всего Донского Войска, до выбору с атаманы, сколь могучи, бусурманских народов теснили и между ими на Дону смелым сердцем стояли, чего и впредь мы, великий государь, на вас, верных, Донское Войско, надеемся в прежнем постоянстве быти»…

«…А воровских шатостных людей за крепким атаманским постереганием и старшин всего Войска, бережением здержите… А вы б нашего царского величества атаман и старшина все Войско Донское… В нашем государском жалованье были надежны… А когда такие воровские ссоры на Дону престанут и казаки в послушании будут, и по нашему… указу с Воронежа к вам все запасы без задержанья будут отпущены…»

Таким образом, посылка жалованья была поставлена в зависимость от прекращения движения на Дону. А пока что станица с атаманом Аверкиевым и 19 человек казаков были сосланы в ссылку «на Колмогоры и к Архангельскому городу»…

Войско не в силах было воспрепятствовать убийству Разиным Овдокимова и воеводы Ивана Хвостова²²², хотя и послало вдогонку за Разиным, уходившим на Волгу, «войскового казака» Фрола Минаева, уговаривать его вернуться назад. Настроение круга было, однако, таково, что «провожатых», сопровождавших Овдокимова от Волуек, после его убийства и отъезда Разина «держали в Черкасском городке 7 недель в крепи» (тюрьме), откуда их «отпустил тайно войсковой атаман Корнилий Яковлев».