Kitobni o'qish: «Император и трубочист. Том 2. Дворянин», sahifa 4

Возможность самоходного движения Данька «паровой лопате» оставил, но максимальная скорость по соображениям безопасности была ограничена пятью верстами в час. Уж больно неустойчивой получилась конструкция… Да и выглядела она, на взгляд выпускника железнодорожного техникума, чудовищно. Но местных получившаяся «кракозябля» просто очаровала. Впрочем, не всех. Когда она только появилась из заводских ворот, какой-то монах в донельзя оборванной рясе внезапно выметнулся из толпы и помчался навстречу «паровой лопате», что-то вопя и вздымая навстречу «кракозябле» здоровенный наперстный медный крест… Столь массивную, да ещё и не слишком устойчивую конструкцию резко остановить было невозможно, так что «батюшка», непоколебимо вставший на пути «антихристовой твари», получил по морде здоровенным ковшом, уронив внутрь оного свой крест, больше похожий на оружие дробящего типа, нежели на предмет культа, и улетел от удара под откос с разбитой в кровь харей… У Даньки при виде всего произошедшего аж дыхание спёрло от ожидания непременных неприятностей. К религии в это время относились куда как серьёзно, так что ожидать можно было всего – от епархиального запрета на пользование «паровой лопатой» и до немедленного бунта, ага-ага, того самого «бессмысленного и беспощадного» с разнесением «кракозябли» на мелкие кусочки… Так что когда из толпы послышался насмешливый голос:

– Эк, как Никодимку-то по роже приложило! Ну да ничего – ему не впервой… – после чего послышались редкие смешки, довольно быстро, в течение полминуты, перешедшие в громовой хохот, его ноги едва не подкосились от облегчения. Чесслово – еле устоял.

Как выяснилось, «батюшка» оказался вовсе даже не батюшкой, а неким местным дурачком, изгнанным из Верхотурского Святониколаевского монастыря «за дурь и гордыню», так что за «духовное лицо» его принимали только обитатели местной нищей окраины, которым он помогал с требами, кои им в официальном храме были не по карману. В основном с крестинами и отпеванием. Жениться обитатели тех мест предпочитали по факту, безо всяких обрядов… Причём, судя по словам настоятеля местного храма, оказавшегося здесь, поскольку он проводил освящение «кракозябли» на заводской территории, то есть ещё до выхода из ворот (а как без этого-то, в покинутом будущем даже космические ракеты освящали), требы он творил непотребные. Молитвы знал плохо, путался, в процессе мог рявкнуть или махнуть стакан-другой… короче, вместо благого таинства творил всякую непотребщину. То есть особенным авторитетом в местном обществе не пользовался. Вот, похоже, он и решил подобным образом этот самый авторитет и повысить… ага-ага, остановив «крестом да молитвой» паровой экскаватор. Видно, горячо веровал… ну или «горячительное» поспособствовало. Потому как, когда «батюшку» достали из кювета, сивухой от него несло, как из трактирного отхожего места. Так что ни к каким проблемам этот инцидент, слава богу, не привёл. И спустя полчаса «паровая лопата», добравшись до места, начала ретиво махать ковшом, на глазах формируя насыпь, ведущую в сторону небольшой деревеньки Лая, на что обалдело пялились столпившиеся мужики.

– Эдак он погреб или омшанник за час спроворить сможет?!

– Куда там час – четверть часа бери, не больше… Эвон как шибко загребает!

– Ага, как же – сперва ету рельсу к погребу положить надобно…

– Это – да-а-а…

Демидов вернулся в середине июля. И не один. Кроме каравана барж, привёзшего новые вагоны и паровозы, вместе с Николаем Никитичем прибыла целая толпа, которая включала в себя очередной выпуск железнодорожного училища, а также представителей дворянских родов, которые владели уральскими заводами, например князя Сергея Михайловича Голицына, который через жену – урождённую Строганову, владел Архангело-Пашийским заводом, и добрый десяток купцов и заводчиков из простых, плюс ещё тучу разного народа, среди которого, к удивлению Даниила, обнаружилось даже полдюжины стипендиатов Петербургской академии художеств. Эти-то куда припёрлись?! Впрочем, всё выяснилось из письма Николая, которое передал ему Демидов.

Денег на железнодорожное строительство в российской казне действительно не было. Но у частных лиц они были. Правда, извлечь их из их «закромов» под такое дело, как железная дорога, было довольно трудно. Поскольку дело было новое, не особенно знаемое и потому ненадёжное. Нужно было как-то подвигнуть частный капитал к тому, чтобы он начал в это вкладываться. И когда Николай Никитич приехал к Николаю, они решили далее действовать вместе. Как оно всё происходило, Демидов с улыбкой рассказывал бывшему майору целый вечер… изрядно повеселив и слегка напугав. Потому что на эту дорогу было поставлено очень и очень многое. По существу, от того, как скоро и насколько хорошо будет выстроена эта дорога, зависит будущее железных дорог России. Потому что строить железные дороги в России в ближайшие лет десять, а то и двадцать мог только частный капитал. Всё. И чтобы как можно сильнее заинтересовать этот самый частный капитал, Николай решил использовать все доступные средства, отправив на Урал не только купцов и заводчиков, но и газетчиков, писателей, художников и даже парочку музыкантов и композиторов. Среди которых оказался достаточно уже известный Александр Алябьев. Бывший майор помнил его фамилию по романсу «Соловей», который очень любила учительница пения в школе. Как, кстати, и «Попутную песню» Глинки. Да-да, ту самую, про паровозы. Она вообще считала, что в Ворошиловграде, городе, в котором строились паровозы, её просто неприлично не знать. И деятельно претворяла эту свою идею в жизни. Так что на её уроках стриженые младшеклашки старательно выводили:

 
И быстрее, шибче воли
Поезд мчится в чистом поле!
Поезд мчи-ится! В чистом по-оле!
 

Вряд ли здесь на ум композитору… ну или поэту, с которым он будет сотрудничать, придут подобные строки – здесь всё-таки Урал, а не среднерусская равнина или петербургские болота. Так что с полями, да ещё и «чистыми», тут куда как хуже, зато гор и лесов достаточно. Впрочем, с лесами сейчас по всей России хорошо… Читая письмо, Данька улыбался и приговаривал про себя: «Ай да Николай – моя школа!»

На следующий день бывший майор разбирался с художниками, составив им целую программу, согласно которой они сначала проведут несколько дней, делая зарисовки на заводе, на который как раз приползла на обслуживание «кракозябля», затем, когда её обслуживание закончится, вместе с ней вернутся на стройку и сделают зарисовки там, выбирая, естественно, наиболее живописные места, а после этого – отправятся на Салдинскую дорогу и уже на ней будут рисовать нормально действующую дорогу с капитальными мостами и кое-где оставшимися весьма живописными временными эстакадами, а так же паровозами, тянущими длинные грузовые составы. Плюс он раскрутил их на то, что в советском изобразительном искусстве именовалось: «Портреты людей труда».

Поначалу художники отреагировали на его идею весьма прохладно. Они вообще были слегка раздражены этой поездкой. Стипендиатов Академии художеств обычно отправляли учиться живописи в солнечную Италию, а вот их группе не повезло – их откомандировали в эту ужасную российскую глушь. На Урал. Так что «Портреты людей труда» у них особенного энтузиазма не вызвали… Но когда Даниил пообещал, что через Николая выбьет из академии заказ на большую академическую картину «Строительство Уральской горнозаводской дороги» размером где-то с пока ещё не написанное «Явление Христа народу» – всё резко поменялось. Потому что такие полотна считались вершиной художественной карьеры. И возможность получить подобное сейчас, практически на её старте, дорогого стоило. А когда он наконец развязался с художниками, к нему подошёл немного полный господин гражданского вида.

– Добрый день! Разрешите представиться – штаб-ротмистр в отставке 3-го Сумского гусарского полка и служащий Министерства иностранных дел по Азиатскому департаменту Павел Львович Шиллинг.

Данька недоуменно воззрился на него.

– М-м-м… чему могу помочь? Ах да – Даниил Николаев-Уэлсли, управляющий строительством Уральской горнозаводской железной дороги.

– Да-да, я знаю, – торопливо кивнул тот. – Что же касается помощи, то-о-о… я обратился к его высочеству великому князю Николаю с просьбой о протекции, – и он протянул Даньке письмо. – Дело в том, что его высочество сейчас занят организацией на базе лейб-гвардии Сапёрного батальона – лейб-гвардии Железнодорожного батальона. А я ранее вместе с Сапёрным, шефом коего он является, проводил опыты по дальнезажиганию, – тут он понял, что Даниилу это слово ничего не говорит и пояснил: – Ну это когда пороховые мины подрываются по проводам с помощью электричества… Так вот, его высочество предложил мне вернуться на службу и вступить в его новый батальон. Но я ничего не понимаю в железнодорожном строительстве. Однако его высочество упомянул при мне, что у вас есть некоторые идеи насчёт создания вдоль железной дороги специального электрического телеграфа. Для упрощения организации движения… А у меня мысли об электрическом телеграфе бродят ещё с восемьсот двенадцатого года. Ну со времён тех самых опытов по дальнезажиганию. Я, знаете ли, очень интересуюсь электричеством… Вот я и напросился приехать сюда, дабы поговорить с вами и…

А Данька слегка завис. Ну да, он писал Николаю, как сложно разгребать всё, что тут творится без надёжной связи, в сердцах упомянув «хотя бы телеграф»… и вроде как в его описании этого самого телеграфа проскакивало прилагательное – электрический. Но это ж так, к слову. Поскольку бывший майор точно помнил, что электрический телеграф придумал немец Сименс и гораздо позже. А тут какой-то Шиллинг. Впрочем… а почему бы и нет? Тоже ведь немец. Ну а если серьёзно – хрен знает, что получится, но если есть под рукой вот такой энтузиаст – чего бы не попробовать. В конце концов с любителем всё пробовать на язык – Карлом у них уже многое получилось. Сейчас тот вообще над попыткой создать нитроглицерин мучается уже год с лишним. Уж больно тяжко без нормальной взрывчатки.

– Э-эм… Павел Львович, очень рад. Я как бы сейчас несколько занят, но давайте уговоримся на завтрашний вечер. Жду вас у себя дома. Поговорим…

4

– Здорово! А вот, скажем, «фита»?

Шиллинг снова взялся за громоздкий, раза в три с лишним больше, чем те, что встречал бывший майор в своей прошлой жизни, телеграфный ключ и выбил короткую «морзянку». То есть, вернее, «шиллинговку». Потому что очень вероятно – Морзе здесь теперь ничего не светит. Зачем кому-то может понадобиться «Азбука Морзе», если уже есть очень удобная и простая «Азбука Шиллинга»? Насколько она совпадает с изначальной азбукой Морзе – бывший майор не знал, поскольку сам ею не владел. Так что от Морзе был взят только принцип: кодирование букв и цифр с помощью всего двух знаков – точки и тире. Поэтому, насколько «Азбука Шиллинга» совпадает с «Азбукой Морзе», можно было только догадываться.

Дорогу до Кушвы достроили к концу сентября. Ну как достроили – пока как времянку… Вместо мостов – эстакады, которые, как и на Салдинской дороге, были собраны частью из пропитанных креозотом брусьев, а частью из неошкуренных брёвен. Брёвна были использованы там, где эстакадам было стоять только до ледохода… Но рядом с ними торопливо возводили опоры для будущих капитальных мостов, пролёты для которых должны были собрать до весны из уже ставших привычными железных балок. Причём в значительной части прямо на заводе. И там же, на заводе, их должны были первый раз покрасить суриком. Следующая покраска должна была быть произведена после установки, а третья – финишная, после окончания полной сборки моста. Ну да – у них уже потихоньку начали складываться технологические карты возведения всяких конструкций и сооружений… Часть насыпей была не закончена, часть выемок ещё предстоит потихоньку углублять, часть нижнего строения пути ещё ожидала засыпки щебнем, водонапорная башня в Кушве ещё достраивалась, а станционное здание – вообще пока только в проекте… но первый поезд из Нижнего Тагила до Кушвы прошёл двадцать шестого сентября одна тысяча восемьсот двадцать первого года. Причём кроме грузовых платформ и вагонов к нему был прицеплен ещё один вагон – пассажирский, самым счастливым пассажиром которого был Толенька Демидов!

И, кстати, только этой веткой дело не ограничилось. Благодаря ли «кракозябле» или той толпе управляющих и купцов, приехавших с Николаем Никитичем… ну и, естественно, явно выраженному августейшему одобрению – на работы удалось нанять довольно значительно число артелей. Так что кроме ветки до Кушвы удалось пройти ещё по паре вёрст, как от Кушвы в сторону Верхней Туры, так и в направлении деревни Павлуши, расположенной в пятнадцати верстах от Нижнего Тагила в сторону Екатеринбурга. Это означало, что продлению дороги до Екатеринбурга – быть.

– Значит азбука полностью готова?

– Ну-у-у… почти, – задумчиво произнёс Шиллинг.

– А что так?

– Понимаешь, я тут подумал, что электрический телеграф – изобретение всемирного масштаба! И значит, его будут использовать все народы мира. Так что мою азбуку стоит немного подработать, поменяв символы, дабы буквы, не используемые в русском языке, но распространённые в немецком, английском или французском получили бы чуть более простую кодировку. Ну с меньшим числом знаков.

– А почему ты считаешь, что наше изобретение – всемирного масштаба?

Шиллинг удивлённо воззрился на меня:

– Даниил, ты меня проверяешь, что ли? Как очень быстрая и очень дешёвая связь может не быть изобретением всемирного масштаба?

– Дешёвая?

– Ну да. Ты знаешь, сколько стоит построить одну башню оптического телеграфа братьев Chappe? А ведь их нужно ставить на расстоянии около десяти вёрст друг от друга. А кое-где и чаще. Здесь же мы только на той аппаратуре, что сделали, как ты это говоришь – на коленке, можем по проволоке передать сообщение от Нижнего Тагила до Кушвы. А если собрать более сильные вольтовы столбы и более мощную аппаратуру – так и далее. Я не буду удивлён, если с другим аппаратом мы сможем отправлять сообщения напрямую в Пермь… конечно, после того, как проложим до туда провод, – чуть сбавил голос Павел Львович. – И эта линия связи совершенно точно обойдётся в десятки, а то и в сотни раз дешевле, чем если бы мы строили оптическую систему Chappe… – Шиллинг аж задохнулся от восторга и закончил пафосным тоном: – Я вообще считаю, что это изобретение – самое великое, что вы создали в этой жизни, Даниил!

– У-у-у-у… – Данька вскинул руки, – вот только меня к этом приплетать не надо. Это вы, Павел, сделали это изобретение.

– Но как же… – вскинулся молодой учёный. В конце концов, ему всего через месяц – шестнадцатого апреля должно было исполнится тридцать шесть лет. Впрочем, по нынешним временам это вполне себе солидный возраст. Как бы даже и не пожилой… Данька смутно припоминал, что средняя продолжительность жизни в XIX веке составляла где-то около тридцати лет. Конечно, на эту цифру оказывала сильное влияние чудовищная младенческая и детская смертность – о чём тут говорить, если даже в семье императора одна из дочерей умерла в двухлетнем возрасте… но и взрослые жили по большей части не так чтобы долго.

– А вот так. Всё это сделал ты, лично! Ну, может, с небольшой помощью Порфирия и Акакия, – это были ребята из последнего выпуска Железнодорожного училища, который привёз Демидов, которых Данька отдал в помощь Шиллингу.

– Но, Даниил…

– Нет-нет-нет! Меня – не упоминать!

Павел покраснел:

– Я так не могу! Именно ваша идея о кодировании всех букв и цифр с помощью всего двух знаков – точки и тире привела к тому, что изначальная конструкция, которую я придумывал в своей голове, кардинально упростилась. И именно вы придумали вот это, – Шиллинг сердито ткнул рукой в сторону телеграфного ключа. Плюс…

– Паша! Всё – успокойтесь. Вот вы только что сами подтвердили, что основную конструкцию электрического телеграфа вы придумали в своей голове ещё до встречи со мной. Так что всё, что я сделал, – это придумал пару вещей, позволивших её упростить… Стойте! Не надо больше ничего говорить. Я НЕ ЖЕЛАЮ, чтобы моё имя употреблялось в связи с изобретением электрического телеграфа. Мне достаточно славы поэта и строителя железных дорог. Более ничего не требуется… А вот деньги за это изобретение я получать желаю. И требую от вас меня ими обеспечить!

– Что? – Шиллинг удивлённо воззрился на Даньку. Тот потихоньку облегчённо выдохнул. Получилось переключить внимание…

– А вы что думали – сделаете изобретение, объявите о нём благодарному человечеству – и всё? С вас взятки-гладки? Как бы не так! С чего это мы должны позволить зарабатывать на нашем изобретении каким-нибудь англичанам или пруссакам? Мы сами будем на нём зарабатывать! Так что сначала мы с вами должны построить мастерскую по сборке телеграфных аппаратов, обучить телеграфистов, попутно отработав методику их обучения, построить тестовую линию… тут, думаю, я смогу помочь с финансированием – включим телеграфную линию в список необходимых сооружений дороги. После чего годик-два потестируем, что у нас и как получилось, и начнём строить завод телеграфной аппаратуры. А может, и проволочную фабрику. Кстати, нужно провести эксперименты насчёт того, как изменяется качество связи в зависимости от проволоки – её состава, сечения, наличия или отсутствия изоляции… ну и так далее.

Шиллинг ошеломлённо уставился на него.

– Даниил, но я… я – учёный, а не заводчик. Какой завод? Нет, я согласен провести все те эксперименты, которые вы тут упоминали, но создавать мастерскую, а потом завод – это точно не ко мне.

Данька расстроено всплеснул руками.

– Ну вот почему так всегда? Почему Попов придумывает, а все сливки снимает Маркони? Павел, вы на меня посмотрите? Я, конечно, не изобретал ни паровоза, ни железной дороги, но вполне себе спокойно построил завод по производству паровозов, вагонов и всяких других паровых машин. И зарабатываю на нём большие деньги! Я, по-вашему, только заводчик? Тогда что вы мне тут вещали по поводу моего участия в изобретении электрического телеграфа? Или всё это была ложь и вы мне отказываете даже в праве называться хотя бы инженером?

– Нет, что вы, Даниил, – смутился Павел Львович, – я бы никогда…

– Ну тогда в чём дело? – бесцеремонно перебил его бывший майор. Его всегда бесили все эти истории про открытия и изобретения отечественных учёных и инженеров, плодами которых, как правило, быстренько начинали пользоваться оборотистые зарубежные дельцы. Так что вот это мямлянье Шиллинга его завело.

– Павел, вы изобрели работоспособный и приемлемый по цене электрический телеграф. Именно вы лучше всего разбираетесь в том, как именно он работает. То есть именно вы сможете быстрее и легче устранить выявленные в процессе его эксплуатации недостатки и недоработки, что приведёт к куда более быстрому появлению намного более совершенного прибора. А мастерская позволит вам сделать это ещё быстрее и лучше. Что вас смущает в этих рассуждениях?

– Но-о-о… вы же говорите – строить линию. Здесь. На Урале. И мастерская тоже будет здесь…

– Ну да. А что вас смущает?

– Ну-у-у… я хотел вернуться в Петербург. Сделать доклад. Опубликовать статью… возможно, даже в Германии и Англии.

– …лять! – ёмко выразился бывший майор. – Павел, вам деньги лишние?

– Нет, но…

– Тогда надо делать, как я говорю. Доклад – подождёт. Сначала наладка производства, создание системы, опробование её. Внесение изменений в конструкцию… И только когда всё это будет отработано, вы выедете в Петербург… для чего?

– Сделать доклад?

– Нет – строить завод по производству телеграфных аппаратов. И открывать школу по подготовке телеграфистов. Здесь, на Урале, пока, и ещё довольно надолго, хватит и мастерской. А вот там перед нами откроется поле непаханое. Причём не только в России, но и во многих других странах. Даже в самых развитых типа Англии и Франции. Представляете размах? Во-от, для этого нам и нужен завод… И только когда всё это будет на финишной прямой – только тогда вы будете делать доклад и публиковать статьи. Не раньше!

– Но научный приоритет…

– Пошёл он в задницу! – рявкнул Данька. – Вам что важнее – некая эфемерная слава или возможность проводить новые эксперименты ни у кого не выпрашивая денег? Да плюс к этому дать стране продукт, за который будут платить деньги ей, а не как сейчас – когда она сама платит дикие деньги другим странам, покупая у них продукты научного труда? Вам не будет стыдно, если окажется, что нашей стране придётся покупать ваше изобретение у иностранцев только потому, что они окажутся более разворотливыми заводчиками? А? К тому же если здесь будет построена первая в мире линия электрического телеграфа – наш научный приоритет никто не сможет оспорить! А вот если мы ограничимся только докладом и парочкой статей в журнальчиках – тут же набежит толпа всяких разных и начнёт доказывать, что они вот тоже делали доклад про электрический телеграф на заседании какого-нибудь спиритического кружка, да ещё и на две недели раньше вас, а вы, негодяй такой, с помощью силы спиритизма его украли и выдали за свой. Вы можете быть уверены, что этого не будет?

Шиллинг насупился:

– Этика в научных кругах…

– Точно уверены?!

Павел замолчал, потом пожевал губами, затем нехотя произнёс:

– Полностью быть уверенным, конечно, нельзя, но я думаю…

– А если мы построим действующую линию?

Шиллинг вздохнул:

– Да, тут наши позиции действительно будут куда более прочными… Хорошо – я согласен.

– Вот и отлично! – обрадовался Данька.

– Только… не могли бы вы сказать, кто были те люди, которых вы упоминали?

– В смысле? – не понял бывший майор.

– Ну, вы упомянули фамилии Попов и Маркони. Кто это?

– А-а-а-а… – Даниил смутился. – Не обращайте внимания – это-о-о… одни мои знакомые… и я упомянул так, к слову… Значит, вы завтра же начинаете отбор людей для мастерской и на телеграфистов.

– Но я хотел… – вскинулся было Шиллинг, но затем вздохнул и кивнул. – Понял. Начну. Но-о… я бы попросил вас полностью не отстраняться от совместной работы. Я понимаю, что после того, как окончательно сойдёт снег, вы снова с головой погрузитесь в строительство дороги, но всё же… ваши советы чрезвычайно ценны, и, несмотря на вашу невероятную скромность, я утверждаю, что без вас мы бы никогда не достигли подобных успехов!

– Это я вам обещаю, – согласно кивнул Данька…

Снег в этом году сошёл довольно рано, так что к работам приступили уже в первой половине мая. Причём за зиму Даньке с помощниками удалось на базе одного из привезённых прошлогодним караваном Демидова паровозов сляпать ещё одну «кракозяблю». Так что «паровые лопаты» теперь запустили в работу на обоих направлениях. Вследствие чего он не сомневался, что ветки до Екатеринбурга и до деревеньки Тёплой, расположенной у одноимённой горы в семидесяти верстах от Кушвы, на том самом месте, где была расположена хорошо ему известная станция Тёплая гора, они к осени сделают. Но это было ещё не всё.

Волжско-Камская пароходная компания, получившая в прошлом году несколько пароходов, два из которых, как и было договорено, начали работу в мае прошлого года, в этом году ждало большое пополнение – в её состав должны были быть включены ещё четыре парохода… вот только сначала они должны были доставить караванами баржей до Перми полный состав как Его Императорского Величества лейб-гвардии Сапёрного, так и свежесформированного Его Императорского Величества лейб-гвардии Железнодорожного батальона. Николай под предлогом того, что хоть Железнодорожный батальон и сформирован – опыта в деятельности, для которой он был сформирован, пока никакого не имеет, выбил у брата разрешение отправить эти два батальона на Урал. Там ведь как раз строится железная дорога! И где ещё этот опыт приобретать, как не на её строительстве? Что же касается Сапёрного – так ему тоже было бы очень полезно научиться чему-то новому. Особенно такому, как железнодорожное строительство…

Причём по две роты Сапёрного и Железнодорожного батальонов должны были отправиться сюда – в Кушву и Нижний Тагил, где принять участие в возведении веток до Екатеринбурга и деревеньки Тёплой, а остальные – начать бить дорогу от Перми до Чусовского городка.

Чтобы разбавить неопытных лейб-гвардейских сапёров и железнодорожников хоть чему-то уже научившимися работниками, в Пермь из Нижнего Тагила и Кушвы была отправлена часть артелей, отработавших на строительстве дороги всё прошлое лето… А кроме того, Даниил и сам собирался в ближайшее время выдвинуться в сторону Перми. Ну чтобы там всё лично организовать. А то начальники батальонов начнут всё под себя подгребать – как же, они ж все из себя дворяне и лейб-гвардейцы… да и запорют дело. А с Даниилом такой номер шиш пройдёт! Он вам не хухры-мухры, а сам Николаев-Уэлсли – компаньон и личный друг великих князей Николая и Михаила… Хм, интересно, как там дела у младшенького из великих князей? Несмотря на то что за зиму от Николая пришло аж три письма, об успехах Михаила он практически не писал. Сообщил мельком, что тот всё продолжает возиться с новой пушкой – и всё… Здесь же, в Тагиле и Кушве, подстраховать ситуацию обещал Демидов, оставшийся зимовать в своём поместье в Нижнем Тагиле. В первую очередь, естественно, под влиянием Толеньки. Тот буквально дневал и ночевал на заводе и в свежепостроенном депо, а также уже раз двадцать скатался на паровозе из Тагила в Кушву и обратно. Уж очень ему это дело нравилось. К удивлению Даниила… А с другой стороны – был в истории Российской империи такой министр путей сообщения как князь Хилков. Реально князь. Из природных Рюриковичей. Так вот он в молодые годы уехал в Америку, где поступил на работу в американскую железнодорожную компанию, пройдя в ней путь от простого рабочего до какого-то там начальника. А когда началась Русско-японская война, для ускорения перевозок повелел проложить рельсы прямо по льду Байкала и лично повёл по ним первый поезд. Им Усман про него буквально взахлёб рассказывал… Так что очарованию железных дорог все сословия подвержены. Даже самые высшие!

С выездом в Пермь Данька подзадержался. Из-за весьма неприятного дела.

Дело в том, что из шести художников, прибывших в прошлом году, четверо уехали обратно сразу после запуска ветки до Кушвы, а двое остались – им отчего-то непременно потребовалось нарисовать с натуры поезд зимой. В снегах. И они остались «ждать натуры». Ну а когда снега повалили – ехать куда-то стало уже опасно – грянула зима, причём уральская. К тому же в эти времена они, на взгляд бывшего майора, были куда более снежными и холодными. Ну ему так казалось… Но довольно быстро выяснилось, что застрявшим художникам это пошло только на пользу. Потому что местное купечество как с цепи сорвалось – насев на них с просьбами непременно нарисовать им «портрету» (или как они это ещё называли – «парсуну»). Причём одной многие не ограничивались. То есть сначала, естественно, шла собственная, так сказать, парадная… затем, как правило, заказывали семейный портрет, потом отдельные жены и детей, а под конец могли пойти и всякие тёти, дяди, свояченицы, любимая лошадь, собака и так далее. А поскольку платили купцы, впервые дорвавшиеся до «самих» стипендиатов настоящей Петербургской академии художеств, не скупясь, да ещё и хвастаясь друг перед другом, кто сколько за собственный портрет отвалил – деньги в карманы заезжих столичных «мастеров» просто валились потоком… Да и сами художники, по собственной глупости, так же не сильно скрывали свои доходы и, регулярно подвыпив в трактире, громогласно смеялись над своими однокашниками, которые «удрали в Петербург», потому как они упустили такие доходы, что оставшиеся теперь «сами стажировку в Италии себе оплатить могут». Так что немудрено, что, когда они перед самым отъездом решили напоследок гульнуть в трактире по полной, в дом, который они снимали, влезли воры и обчистили их до последней ассигнации… После чего незадачливые «творческие люди», мучаясь с похмелья, приползли к Даньке и, рухнув на колени, слёзно попросили помочь «вернуть заработанное».

Бывший майор ещё с прошлой жизни очень настороженно относился к людям так называемых творческих профессий, уж слишком много среди них подвизалось всяких бестолочей и алкоголиков, прикрывающих собственную никчёмность «поисками себя» и «люди ещё не доросли до того, чтобы понимать глубокий смысл, заложенный в моих произведениях», да и таланты частенько разменивали жизнь на гудёж и кутёж – но здесь деваться было некуда. Пришлось впрягаться. В конце концов, эти два алкаша появились здесь, на Урале, именно в рамках задачи, направленной на развитие железнодорожного дела в России. Так что пришлось «учинять сыск» и выворачивать наизнанку местные притоны и «малины».

Виновные отыскались через четыре дня. И не в Тагиле. Как выяснилось, они сразу после налёта на дом «горе-творцов» побежали на железную дорогу и, зацепившись за вагон, уехали в Кушву (эк, как шустро местный криминалитет освоился с возможностями новых технологий). Так что поиски виновников в Нижнем Тагиле ничего не дали… Слава богу, прибыв «быстро и с комфортом» в соседний город, воры расслабились и также начали гулеванить и хвастаться. А поскольку денег у них по их меркам было просто немерено – загул довольно быстро вышел за все разумные пределы… Вследствие чего едва только до Кушвинского капитана-исправника дошла информация о том, что в соседнем Тагиле произошло крупное ограбление, он тут же принял меры.

Впрочем, больше половины украденного воры успели потратить – ну так гулеванили-то с размахом, но Демидов, узнав о беде, приключившейся с художниками, подарил каждому по двести рублей, что, конечно, не возместило полностью их потери, но всё равно подняло им настроение. Так что на борт парохода, который должен был отвезти его и артели, которым выпало бить дорогу от Перми, Даниил поднялся на неделю позже, чем собирался.

У трапа его встретили два капитана. Потому что кроме штатного на борту парохода присутствовал и так называемый капитан-наставник. И им оказался тот самый капитан, с которым они два года назад в первый раз прошли весь маршрут.

– Добрый день, Иван Карлович, рад встрече. Обучаете местных?

Число пароходов Волжско-Камской пароходной компании быстро росло. А вот с экипажами на них были большие проблемы. Ну не то чтобы совсем – палубных матросов вполне можно было набрать, кочегаров тоже, а вот всех остальных – от капитанов до рулевых – нужно было учить. Отчего и появились «наставники» – капитан, механик, рулевой, которые должны были за одну навигацию «натаскать» местных настолько, чтобы на следующую навигацию те смогли бы сами справиться со своими обязанностями. Что было вполне выполнимо, потому что кандидаты на место главных специалистов экипажей пароходов отбирались из наиболее опытных местных. Нужно только показать им, как изменится их работа при использовании паровой машины, а дальше они по большей части справлялись сами.