Kitobni o'qish: «Океан»

Shrift:

Весы

Уйдёшь от засухи в края, где пышный лес,

Утопленника жди в противовес.

И от потопа в горы не спеши —

Иссохнет горло в каменной глуши.

Открываешь утром глаза и что видишь? Навстречу тебе, прямо в грудь, летит острие шпаги, имя ей – жизненная ситуация. Твоя реакция? Делаешь шаг назад, отклоняешь корпус вправо и отбиваешь выпад. Стоп, а чем? В руках пусто, ты оказался не готовым к встрече, а сложившееся обстоятельство делает новый выпад. Снова шаг назад, и опять новый поворот корпусом. В подобном танце прошло полдня, уже болит спина, устали ноги… Да откуда ты, прячущий под широкополой шляпой с пером глаза, незнакомец, взялся? Ответ прост: ты сам вызвал его на дуэль.

Вспомни, дружок, как зависнув в безвременье, ты, чистая душа, листаешь Великую Книгу собственных свершений, и будь у души голова и волосы на ней, они встали бы дыбом от прочитанного. Но что ты, без головы и волос на ней, а также без рук и всего остального, можешь исправить там, даже страницы переворачиваешь не сам. Безрукий созерцатель, кузнец своего счастья без молота и наковальни, все осталось в проявленном мире: и руки, и ноги, и кузня. И вот ты, осознавший, просветлённый, вооружённый знанием, рвёшься в плотный мир. Твоё желание, оно же намерение, – закон, и Вселенная (читай: Бог) подбирает для тебя место, время и двух контрактников, которые решатся принять тебя в семью. Вон те двое в парке на скамеечке, чем не родители? Пока они целуются, тебе готовят Контракт, для Высших Сил это дело нехитрое, как и поцелуи под луной. Наконец твои родители объявляют своим родителям, что ждут тебя, и ты Здесь предстаёшь пред Богом. Тебе торжественно вручают Контракт, ты в нетерпении. Что там? Какие подвиги ждут тебя? Сколько блестящих побед уготовано одержать над врагами? Скульптурой или живописью осчастливишь ты мир? Или, быть может, Слово чудодейственное суждено тебе влить в уши людей?

Вуаля, твой Контракт на одном листе, ты слегка разочарован, но, возможно, у Бога убористый почерк. И вот он, момент истины, – в Контракте ничего, он пуст.

– Господи, – выдыхаешь ты, – как это понимать?

– Подсказка на обороте, – отвечает светящийся Любовью Бог.

Ты переворачиваешь Контракт, и на тыльной стороне прописаны Десять Заповедей.

– Господи? – вопрошаешь ты в недоумении, но у твоей матери начались схватки. Пора.

Родители оказались вроде бы ничего: заботятся, кормят, кривляются и корчат смешные рожи, думают, что развлекают меня. Лучше бы думали о своих Контрактах! А они их уже не помнят, зато помню я и, лёжа в коляске с пустышкой в беззубом рту, могу порассуждать на тему пустого листа примерно так: «Господь не требует от нас ничего. Он не посылает нас в каменоломни с кандалами самости на чреслах, не требует исправления шалостей-по-недоумению и ошибок-по-незнанию. Ему очевидно наше несовершенство, и значит, получая пустой Контракт, мы воплощаемся для счастья. Никаких ограничений, кроме заповедей. Перед чистой душой белая клавиатура мира и всего десять черных клавиш. Трогая белые, живёшь в потоке событий, не создающих сопротивления, прикоснулся к чёрной – и вот он, в шляпе, надвинутой на глаза, и шпагой, нацеленной в грудь. Ткань мира, энергия соединяющая, вышла из равновесия, и ты – возмутитель спокойствия, стало быть, тебе её успокаивать, восстанавливать баланс. Что же при этом делаем мы, воплощённые? Мы охотно отступаем, уклоняемся от встречи, бежим прочь, иногда весьма шустро, а возмущённая энергия меняет первоначальную деревянную шпагу и шляпу с пером на стальное копье и шлем с забралом и устраивает новую засаду. Мы, не договорившись с миром по-хорошему, вынуждены разговаривать с ним, обряженным уже в тяжёлые доспехи».

Закончив рассуждения и с удовольствием выплюнув пустышку, я сделал вывод: «А Контракт-то довольно простая штука, весы, на которые не следует класть ничего лишнего. Кстати, а что в моем Контракте?

Итак, вы, избавившись от памперсов и освоив горшок, стали взрослым человеком. Контракт и по содержанию, и как само понятие забыт вами, а посему, пока вы не начали совершать самостоятельные поступки, напомним вам: по возвращении в безвременье ваш первично пустой Контракт будет исписан в соответствии с вашей активностью, собственными новыми свершениями. Теперь не белый листок вложится в Великую Книгу, и, сунув её под мышку, вы отправитесь на вселенские весы «Рай – Ад». И не пытайтесь жульничать, втягивая живот. Чистая душа, с животом или без, невесома. Взвешивать будут Книгу.

Все ещё человек

Не торопись кричать «Христос воскрес».

Ещё молчит Пилат, и не сколочен крест.

Мальчик заворожённо смотрел, как пекарь ловко вынимает из печи горячие ароматные лепёшки и выкладывает их на прилавок. Воздух вокруг наполнился пашней, хлебным колосом, крестьянским потом, скрипом мельничного жернова, потрескиванием углей и оливковым духом. Все эти богатства объединил в одну лепёшку явно не человек, сам Бог, неподражаемый составитель рецептов земного счастья, простого в своём величии и великого в своей простоте, потрудился над ней.

К чему тебе, человек, стены до небес, шелка, что не сносить и сотню жизней, каменья, отягчающие пальцы и разум, когда Бог создал такое чудо, как хлебная лепёшка. Так думал юный оборванец, не отрывая глаз от быстрых пальцев пекаря, тот же, в свою очередь, поглядывал на цыганёнка, стоящего у стены напротив прилавка и давно прицеливающегося на его товар. Мальчик не ел со вчерашнего утра, обычное дело, такая судьба у сироты – грязная, одинокая, холодная и… голодная. Пекарю пора было начинать замешивать новую порцию теста. Сегодня в лавке он работал один, без помощника, и понимал, как только отвернётся, не уследит, и цыганёнок стащит хлеб. Наконец после некоторого раздумья крепость выбросила белый флаг, признав поражение. Пекарь белым от муки пальцем поманил к себе мальчишку. Тот, не веря в такую быструю сдачу цитадели, медленно приблизился к прилавку и, ткнув себя в грудь, спросил:

– Я?

Хитрый пекарь добродушно ответил:

– Ты, ты. Ну-ка, паренёк, хочешь получить, а не украсть лепёшку?

– Конечно, – мальчик радостно закивал головой.

– Вон там, за углом, живёт Мастер. Каждое утро он приходит за лепёшками в одно и то же время. Сегодня его до сих пор нет. Сбегай, узнай, что с ним. Он даст тебе денег, и ты отнесёшь ему лепёшки, а одну заберёшь себе за работу.

Не успел пекарь закончить предложение, а смышлёный посыльный уже летел по указанному адресу. Мастер жил в своей мастерской. В центре небольшого помещения стоял – святая святых! – верстак, к ночи превращавшийся в кровать. Утром трансформация проводилась в обратном направлении, через вариацию на тему стол для завтрака, если было чем завтракать. Мастер резал по дереву, все свободное пространство мастерской заполнялось либо заготовками, либо инструментом, либо изделиями.

Постучав и не дождавшись ответа, нетерпеливый посетитель вошёл внутрь. Удивительный мир открылся его взору. Фигурки знакомых животных перемежались с неведомыми ему доселе зооморфными формами. Лошади, но не обычные, а с гривами, струящимися вдоль всего хребта и длинной волной ниспадающие с крупа; верблюды о трёх горбах в виде витиеватых башенок; собаки с одним огромным ухом вместо двух; летучие мыши с перепонками, похожими на халифские опахала; двуглавые змеи; бесхвостые рыбы с узкими глазищами и множество ещё более непонятных созданий. Мальчик стоял среди этого удивительного зверинца ошарашенный, рот его не закрывался от изумления. На полках возлежали, стояли, сидели, куда-то бежали или падали человеческие фигурки. Пронзённый копьём солдат, будто живой, с искажённым от боли лицом приготовился упасть и не встать никогда, обнажённая дева, льющая на себя воду из кувшина, очень толстый человек за столом, вонзивший зубы в окорок, ангел, балансирующий на кончике иглы. Фигурок было очень много, каждая вырезана с высочайшим мастерством. Мельчайшие детали поражали воображение. Некоторые люди имели странный вид. Гладкие, отполированные головы с неестественно выпученными глазами, обряженные в удивительные одежды, вроде бы специально нацепившие себе чаны и обмотанные змеями, или с короткими руками и чрезмерно длинными ногами.

За спиной скрипнула дверь, и не успел незваный гость обернуться, как раздался ещё один скрип, голос вошедшего:

– Нравится?

Вздрогнув от неожиданности, юный посетитель мастерской показал пальцем на уродца с паучьей головой, от которой свисали четыре тонких отростка конечностей, и выпалил:

– Да, вот этот.

Мастер, а это был он, подошёл к полке, посмотрел на «паука», почесал бороду и коротко сказал:

– Сириус.

– Что? – не понял мальчик, но старик будто не слышал вопроса.

– С чем пришёл ты ко мне, интересующийся неземными созданиями юный босяк.

– Пекарь спрашивает, отчего вас сегодня не было в лавке, и обещает мне лепёшку, если я принесу ему вести и деньги от вас.

– Понятно, значит, юного босяка, всё-таки интересуют вполне земные заботы. Вот тебе три монеты. Две отдашь пекарю, а одну оставишь себе, чтобы завтра не красть, а купить себе хлеб.

Цыганёнок, не веря своим глазам, схватил деньги и ринулся к двери.

– Я мигом! – прокричал он на ходу, но возле двери остановился. – Мастер, а можно мне этот… Сириус? Я куплю… – и он протянул свою монету.

– Бери так, – улыбнулся старик и, сняв «паука» с полки, протянул мальчику.

Никогда цыганёнок не бегал так быстро, даже когда удирал от разъярённых торговцев, уличивших его в краже. Три лепёшки под мышкой и заветный Сириус за пазухой не мешали ему перемещаться по улицам города с умопомрачительной скоростью. На обратном пути, у самой двери в мастерскую, запыхавшийся спринтер споткнулся о камень и полетел на землю, широко раскрыв глаза и так же широко растопырив руки. Лучшие творения Бога, горячие лепёшки, слегка смягчили удар, но не спасли «паука» – его тонюсенькие лапки отлетели от головы и переломались окончательно. На грохот падения дверь отворилась изнутри и вышедший на улицу Мастер, оценив положение, произнёс, еле сдерживая смех:

– Вот вам первый совет, юноша. Не торопитесь, когда вы счастливы, поспешностью вы крадёте счастье у себя.

Мальчик, отряхиваясь от пыли и потирая ушибленное колено, недоверчиво спросил:

– А почему я не могу быть счастлив всегда?

– Абсолютно счастлив только Бог, ты же все ещё человек, и когда крупица счастья попадает в твои руки, остановись и насладись им. Ничто не вечно.

– Я сломал Сириус и испортил хлеб, – цыганёнок показал на обломки лепёшек и фигурки.

Мастер взял в руки голову «паука» и, улыбнувшись, сказал:

– Во время брачного периода они сами так делают, – и поднял глаза к небу, – а лепёшки… Лепёшки хоть и в пыли, но вполне съедобны.

Старик и юноша сидели за верстаком, с которого наспех смахнули стружку и сдвинули в сторону инструмент. Лепёшки оказались блаженством гурмана, недаром их создал сам Бог. За трапезой разговорились.

– Мастер, а что за звери в твоём зоопарке? Откуда они?

– Они из моих снов, на земле ты их не встретишь.

– Ты выдумал их сам?

– Я видел их во снах. Разум ничего не выдумывает, он только фиксирует, придумывает Бог. Отсюда второй совет – не награждай разум тем, что ему не под силу, то есть Созданием, но не лишай разум его силы, Проникновения. Ты не можешь творить до тех пор, пока ты все ещё человек, но ты можешь проникать ограниченным разумом в неограниченные пространства, пусть ты при этом все ещё человек.

– Мастер, я видел на полках странных людей, не похожих на нас. Они тоже из твоих снов?

Старик стряхнул крошки с бороды, со «стола» и, взглянув на собеседника, заодно и с его подбородка.

– Одного из них ты провёл через брачный обряд, правда, без его на то согласия, – он засмеялся. – Да, они живут в моих сновидениях. Например, твой «паук» в одном месте с бесхвостой рыбой.

– И где это место? – глаза мальчугана горели огнём познания и странствий.

– Их дом виден только ночью. Если останешься, то под верстаком, на куче стружки найдётся местечко для любопытного босяка, а не забудешь разбудить меня в полночь, так узнаешь, где живёт паук-Сириус.

– Мастер, – цыганёнок от радостного возбуждения не мог усидеть на месте, – расскажи мне ещё что-нибудь!

– Что ты хочешь знать? – спросил старик, беря в руки заготовку.

– Не знаю, – признался мальчик. – Что-то ещё.

– Я тоже не знаю, что буду делать с этим куском дерева, но я беру в руки нож и прикасаюсь к нему, а дерево само говорит лезвию, как и куда двигаться. Я просто их соединяю. Если хочешь знать о чем-то, спрашивай об этом, но не спрашивай того, что тебе надо бы знать. Вот мы и подошли к третьему совету. Истина – это сама река, а не остров, к которому она несёт. Любой остров в потоке Истины есть ложь, затрудняющая движение. Абсолютную Истину не постичь, пока ты все ещё человек, но к Истине можно идти, даже если ты все ещё человек.

Мальчик сел в угол и до самого вечера, не шелохнувшись, наблюдал, как из куска сандалового дерева появилась знакомая физиономия «паука», а рядом ещё одна, поменьше. Солнце село, и Мастер заканчивал работу при свете свечи. Цыганёнок достал из кармана своего «паука» и положил рядом с двумя новыми фигурками.

– Они семья? – с надеждой обратился он к Мастеру.

– Мы все одна общая семья, – ответил старик. – А теперь пора на покой, мой юный друг.

– Я разбужу вас в полночь, Мастер, – пообещал мальчик и забрался на стружку.

Над ним, на верстаке, кряхтел, устраиваясь, странный человек, говорящий загадками и раздающий советы, в которых цыганёнок не понимал ни слова, но от которых мурашки бежали по телу. Наконец старик затих. Мальчик же так и не сомкнул глаз до тех пор, пока луна не показала обнажённый краешек себя в окно. Полночь – с точностью до минуты определил ночной воришка и выбрался из-под верстака. Старик лежал неподвижно.

– Мастер, – прошептал мальчик. – Мастер, пора, – он тронул старика за руку, ладонь была холодна.

Мастер ушёл в свои сны, к трёхгорбым верблюдам и бесхвостым рыбам. Цыганёнок посмотрел в окно, в сердце ночного неба выделялись три ярких звёздочки в ряд, близко друг к другу.

«Тоже семья», – подумал заплаканный мальчик и опустил взгляд чуть ниже. Там сияла голубая звезда, самая яркая на небе.

– Сириус, – сказал он сам себе, подошёл к верстаку, взял нож, первую попавшуюся под руку заготовку и соединил их…

Выбор

Отлична Истина от представления о ней,

Как Свет Творца от лика на иконе.

С утра повалил снег. Сидя у окна, я смотрел на причудливый танец снежинок, успокаивающий, медитативный, погружающий сознание в сон наяву, и вообразилось мне, вдруг я – Создатель. Вот они, мириады существ, различных по форме и размеру, каждое со своей судьбой-траекторией, но все они суть вода, одно из её агрегатных состояний. Они равны в своём начале, в своём естестве, они есть Одно, как не хвастайся неповторимым кристаллическим узором.

Я как Создатель открыл окно и, набрав снега в ладони, слепил снежок – вот вам и целая планета. В ней, наверное, уместилось миллиардов семь снежинок. Полюбовавшись на своё творение, я запустил планету во вселенную. Снежок долетел до забора, ударился о него и разлетелся на куски. Бац – планета прекратила своё существование. Причина в снежинках? Нет, во мне, я не дал им свободы выбора. Сейчас слеплю новую, да такую… А какую? Я задумался.

– Чего ты хочешь, Адам?

– Я хочу ходить.

– Ты умеешь ходить, ходи.

– Я хочу ходить где пожелаю.

– Весь Сад в твоём распоряжении.

– Я хочу ходить не только в Саду, я хочу посмотреть, что за Стеной, хочу чего-то ещё, кроме Сада.

Господь ласково смотрел на своё дитя, Он, конечно же, знал, чего хочет Адам.

– Это называется Свободой, ты желаешь иметь Свободу, но Свобода, как и все, имеет цену, Адам.

Первочеловек оглядел себя и сказал:

– Отец, на мне нет ничего, я наг. О какой цене ты говоришь?

– За стенами Сада нет ничего, пока там нет тебя. Мир вне Сада будешь творить ты сам и твои потомки. Этот мир и будет ценой твоей Свободы и Свободы твоего потомства. Каким он будет и нужен ли он тебе, решай. Это первая твоя свобода – свобода выбора. Прими её и прочувствуй.

– Я подумаю, Отец! – воскликнул окрылённый Адам и улёгся под древом.

Господь посмотрел на Змия, спускавшегося по ветвям вниз, к Адаму, и отвернулся.

– Тот, кто примет на себя имя Иисуса Христа, а вместе с именем взвалит на плечи свой Крест, и с Крестом сим понесёт Слово Моё, да предстанет предо мной.

– Вот я, Отче, стою пред Твоей Славой в смирении.

– Готов ли ты, дух, принять Волю Мою?

– Да, Отче, в смирении.

– Знаешь ли ты, зачем идёшь и что ждёт тебя?

– Да, Отче, и принимаю это в смирении.

– Сын Мой, дарую тебе свободу выбора отказаться от Пути предначертанного.

– Я принимаю, Отче, дар Твой в смирении и… Я подумаю. Подумаю о том, кто заменит меня, если, воспользовавшись даром Твоим, откажусь, и даруешь ли Ты, Отче, свободу ему.

Палец удобно лежал на курке «костореза». Я не смотрел в прицел, это не имело смысла. Нашу четвёртую роту пулемётчиков, расположили на краю глубокого лога ещё с утра. И с утра же в лог сгоняли людей. Их были сотни, может быть, тысячи. Эти несчастные напоминали нескончаемую чёрную реку. Наверное, так выглядит Ахерон, думал я, и даже если не так, то мы все – и те, кто в овраге, и кто наверху – сейчас в аду.

Почему-то вспомнилась мама, обожавшая Гёте, вечно с томиком в руках и застывшим, отсутствующим взглядом.

«Сынок, – любила повторять она, – честь, это не гордый подбородок и начищенная обувь. Кстати, неряха, не забывай о каблуках, они должны безупречно блестеть, быть может, безупречнее мысков. Так вот, честь – это твой выбор, последствия которого сохраняют твою честь. Не теряй её, мальчик мой, никогда».

Подъехала последняя машина с пленными, борт открылся, и на землю повалился человеческий материал, по решению командования непригодный для использования. За спиной прозвучал голос обер-лейтенанта:

– Стрелять по команде.

Мой заряжающий расправил ленту и открыл запасной магазин.

«Я подумаю», – мысленно ответил я обер-лейтенанту.

Господь повернулся к Адаму, едва Змий успел убрать ядовитый язык от его уха.

– Что же ты решил, Адам?

– Змий расписывает свободы мира за стеной, – начал Адам.

– Мне ведомо, что говорил тебе Змий, – ласково остановил Адама Господь. – Что думаешь ты?

– Если я останусь здесь, в Саду, подле Тебя, что будет дальше?

– Путь твой будет лёгок, но долог, так живут тысячи планет. Я наблюдаю их в безвременье, и самопостижение напоминает неторопливые воды, несущие путешественника к цели так медленно, что он успевает замечать мелкие детали, но главное становится недостижимым.

Адам поднялся с шелковистой травы и сорвал яблоко. Он повертел его в руках, а затем резко надкусил.

Господь утвердительно покачал головой.

– Ты выбрал бурный поток, летящий с вершины горы по каменистому руслу в долину, даруя жизнь всему окружающему, успокоив кипящие воды там, внизу. Путь твой будет тернист, но быстр и во благо других. Ты выбрал, благословляю тебя.

Господь отвернулся, и Райские Врата распахнулись.

– Твоё решение, Сын Мой?

– Отче, я принимаю имя Иисуса.

– Готов ли ты быть преданным близкими тебе людьми? Готов ли ты к телесным мукам? Готов ли ты к тому, что испытанием Моим будет абсолютное одиночество твоё, доселе людям неведомое?

– Да, Отче, я готов к этому.

– Я спрашиваю тебя ещё раз. Готов ли ты, Иисус, к тому, что именем твоим, как щитом, будут прикрываться в веках убивая, грабя, запутывая и обманывая, и на щите сем всегда будет намалёван крест, тот самый, что понесёшь ты, Сын Мой, Иисус?

– Да, Отче, я готов, ибо Ты уже дал мне свободу решить, а давать ли её другому ещё решаешь. Я же во Славе Твоей Любви возлюбил ближнего, как самого себя, и не допущу его к таким испытаниям.

– Ты готов, Иисус, иди и не сомневайся, что Я рядом, даже когда рядом меня не будет.

Я не смотрел на людей в овраге. Под страхом смерти я не смог бы посмотреть им в глаза. Овец привели на убой, но кто привёл? Разве не такие же овцы, безропотно подчинявшиеся приказу?

– Огонь! – прозвучало в ушах, как удар плетью по спине.

Я задрал ствол вверх и длинной очередью срезал верхушки берёз, видневшихся за оврагом. Опять вспомнилась мама.

«Никогда не роняй чести, сын. Оброненная честь, как потерянные ключи от дома: ты, стоя у своей двери, будешь вынужден просить или ждать кого-то, кто откроет её для тебя…»

Меня спихнули в овраг. Скатившись, я ударился о тело убитой женщины, рядом с ней лежала девочка, ещё женщина, ещё и ещё, старики, мужчины в штатском и военнопленные. Растерзанное Адамово племя, часть которого, пока сытое и живое, взирало сверху на содеянное с усмешкой.

«Не роняй чести, мальчик», – голос мамы стучал в висках в унисон с сердцем.

Я встал на ноги, застегнул верхнюю пуговицу ефрейторского кителя и повернулся к соотечественникам. Обер-лейтенант лично улёгся за мой МГ. И вдруг рядом с собой я услышал слабый голос. Ко мне обращался старый еврей, раненный в грудь и шею. Я не понимал его, но он протягивал руку, и по жестам стало ясно, он хочет встать рядом. Я помог ему подняться и обнял его. Обессиленный, он не держался на ногах самостоятельно. Старик обнял меня в ответ. Среди нескольких тысяч убитых и раненых, лежащих вповалку друг на друге, двое, немец и еврей, приготовились встретить свою судьбу. Обер-лейтенант прицелился и нажал курок.

Мои размышления прервал человек, идущий вдоль забора. В его неторопливой походке было что-то знакомое, необъяснимо родное, привычное глазу и разуму. Человек остановился возле осколков моей планеты. Рассматривая следы катастрофы, он взглянул в мою сторону и, склонившись, начал собирать комки снежка.

«А вот и ещё один Создатель!» – подумал я, с интересом наблюдая за его работой.

Человек соединил собранные куски в снежок-планету, повертел его в руках и, снова взглянув на меня, запустил снежок в мою сторону. Восстановленная планета, повторив уже пройдённый путь во вселенной, прилетела мне в руку. Поражённый, я посмотрел на нового Создателя, но у забора было пусто, следы в снегу заканчивались на том месте, где раскололась моя планета. Снегопад прекратился.