Kitobni o'qish: «Остров Сокровищ»

Shrift:

* * *

«Желание и любопытство – два глаза, магически преображающие мир»

«Роберт Льюис Стивенсон – один из самых честных, самых изобретательных и самых страстных писателей в мировой литературе» – эта цитата аргентинского прозаика Хорхе Луиса Борхеса как нельзя лучше отражает впечатление, производимое личностью Стивенсона. Писатель, юрист, музыкант, репортёр – всю свою короткую жизнь этот незаурядный человек стремился к приключениям и новизне. Недаром сам он говорил, что только скучным людям мир кажется скучным местом.

Роберт Льюис Стивенсон родился 13 ноября 1850 года в Эдинбурге. Его отцом был потомственный инженер и специалист по маякам Томас Стивенсон, и до 21 года Роберт собирался продолжить семейное дело. Однако, уже получив престижную награду Эдинбургского университета за вклад в науку, юноша внезапно перевёлся на юридический факультет. Он и позже неоднократно удивлял окружающих неожиданными поступками: помолвка с певицей кабаре, путешествие на байдарках по рекам Бельгии и Франции, переселение на острова Самоа… В душе Стивенсон до последнего дня оставался романтиком, которого манили далёкие страны. Стоит ли удивляться, что именно он считается изобретателем спального мешка – незаменимой поклажи путешественника и туриста.

Свой путь в литературе Стивенсон начал с публикации очерков по истории родной Шотландии. В 1866 году он издал брошюру, приуроченную к двухсотлетию Пентландского восстания. После этого молодой автор решил сосредоточиться на описании своих странствий: несмотря на рано диагностированную болезнь бронхов, он много колесил по миру. Так на свет появились рассказ «Дорога» (1873) и две книги очерков: «Путешествие внутрь страны» (1878) и «Путешествие с ослом» (1879). «Я путешествую ради движения и попутчиков, – как-то заметил Стивенсон. – Движение – это самое прекрасное в жизни».

Именно в поездке писатель познакомился со своей будущей женой, Фрэнсис Матильдой Осборн, к тому моменту уже имевшей двоих детей: взрослую дочь и маленького сына. Общение с пасынком благотворно повлияло на творчество писателя: наблюдая за тем, как мальчик что-то увлечённо рисует, Стивенсон сам взялся за карандаш и создал карту придуманного острова. Так родился замысел «Острова сокровищ» (1882) – приключенческого романа, поначалу изданного под псевдонимом «Капитан Джордж Нотт». И хотя первое издание успеха у публики не снискало, годом позже произведение Стивенсона разошлось большими тиражами, принеся ему мировую известность.

За одним художественным текстом последовал ряд других: историко-приключенческие романы «Принц Отто» (1885), «Похищенный» (1886) и «Чёрная стрела» (1888), сборник рассказов «Весёлые молодцы и другие истории» (1887), а также знаменитая готическая повесть «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886). В этом тексте, нетипичном для Стивенсона, описывается фантастический научный эксперимент, позволивший добропорядочному доктору временно перевоплощаться в жестокого преступника. Идея о возможности сосуществования в одном теле двух настолько разных личностей оказалась чрезвычайно популярной: книга была экранизирована больше 60 раз, а само произведение нередко называют классикой «литературы ужасов».

И всё же талант Стивенсона куда охотнее обращался к прошлому, а не к будущему. Даже в авторских стихах внимательный читатель легко уловит ностальгию по давно минувшему. Так, сборник «Детский сад стихов» (1885), написанный от лица ребёнка, обращается к детским воспоминаниям писателя, а баллада «Вересковый мёд» (1880) отсылает нас к средневековым легендам. Вероятно, для Стивенсона было куда интереснее описывать мир, в котором ещё остались неизведанные человеком горизонты. Его же любимыми героями всегда оказываются энтузиасты с горящими глазами, готовые проявить мужество и стойкость в ответ на удары судьбы. Таковы храбрые воины Ричард Шелтон и Дэвид Бэлфур, таков и герой книги, которую вы держите в руках, – пятнадцатилетний Джимми, по воле случая оставляющий трактир «Адмирал Бенбоу» и отправляющийся навстречу приключениям.

В центре романа «Остров сокровищ» – история противостояния честных моряков и пиратской шайки. Обнаружив в сундуке старого матроса карту, способную привести к сокровищам пирата Флинта, отважный юноша Джим Хокинс решает отправиться на поиски легендарного клада. Его замысел поддерживают как благородный доктор Ливси, так и бесстрашный сквайр Трелони. Последний на свои деньги фрахтует судно и набирает команду опытных мореплавателей. Уже одолев две трети пути, герои узнаю́т, что большая часть команды, от одноногого кока Джона Сильвера до боцмана Джоба Эндерсона, – пираты, а значит, всем честным людям на корабле грозит опасность. Смогут ли друзья противостоять нависшей угрозе и вернуться домой?..

Виктория Хруслова

Часть первая
Старый пират

Глава I
Старый морской волк в трактире «Адмирал Бенбоу»

Сквайр¹ Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили меня написать всё, что я знаю об Острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова. Указывать, где лежит этот остров, в настоящее время ещё невозможно, так как и теперь там хранятся сокровища, которых мы не вывезли оттуда. И вот в нынешнем, 17.. году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир «Адмирал Бенбоу»² и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке.

Я помню, словно это было вчера, как, тяжело ступая, он дотащился до наших дверей, а его морской сундук везли за ним на тачке. Это был высокий, сильный, грузный мужчина со смуглым лицом. Просмолённая косичка торчала над воротом его засаленного синего кафтана. Руки у него были шершавые, в каких-то рубцах, ногти чёрные, поломанные, а сабельный шрам на щеке – грязновато-белого цвета, со свинцовым оттенком. Помню, как незнакомец, посвистывая, оглядел нашу бухту и вдруг загорланил старую матросскую песню, которую потом пел так часто:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Голос у него был стариковский, дребезжащий, визгливый, как скрипучая вымбовка³.

И палка у него была как гандшпуг⁴. Он стукнул этой палкой в нашу дверь и, когда мой отец вышел на порог, грубо потребовал стакан рому.

Ром был ему подан, и он с видом знатока принялся не спеша смаковать каждый глоток. Пил и поглядывал то на скалы, то на трактирную вывеску.

– Бухта удобная, – сказал он наконец. – Неплохое место для таверны. Много народу, приятель?

Отец ответил, что нет, к сожалению, очень немного.

– Ну что же! – сказал моряк. – Эта якорная стоянка как раз для меня… Эй, браток! – крикнул он человеку, который катил за ним тачку. – Подгребай-ка сюда и помоги мне втащить сундук… Я поживу здесь немного, – продолжал он. – Человек я простой. Ром, свиная грудинка, яичница – вот и всё, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю… Как меня называть? Ну что же, зовите меня капитаном… Эге, я вижу, чего вы хотите! Вот!

И он швырнул на порог три или четыре золотые монеты.

– Когда эти кончатся, можете прийти и сказать, – проговорил он грозно и с видом командира взглянул на отца.

И действительно, хотя одежда у него была плоховата, а речь отличалась грубостью, он не был похож на простого матроса. Скорее его можно было принять за штурмана или шкипера, который привык, чтобы ему подчинялись, и любит давать волю своему кулаку. Человек с тачкой рассказал нам, что незнакомец прибыл вчера утром на почтовых в «Гостиницу короля Георга» и расспрашивал там обо всех постоялых дворах, расположенных поблизости от моря. Должно быть, услышав о нашем трактире хорошие отзывы и узнав, что он стоит на отлёте, капитан решил поселиться у нас. Вот и всё, что удалось нам узнать о своём постояльце.

Человек он был молчаливый. Целыми днями бродил по берегу бухты или взбирался на скалы с медной подзорной трубой. По вечерам он сидел в общей комнате в самом углу, у огня, и пил ром, слегка разбавляя его водой. Он не отвечал, если с ним заговаривали. Только окинет свирепым взглядом и засвистит носом, как корабельная сирена в тумане. Вскоре мы и наши посетители научились оставлять его в покое. Каждый день, воротившись с прогулки, он справлялся, не проходили ли по нашей дороге какие-нибудь моряки. Сначала мы думали, что ему не хватает компании таких же забулдыг, как он сам. Но под конец мы стали понимать, что он желает быть подальше от них. Если какой-нибудь моряк, пробираясь по прибрежной дороге в Бристоль, останавливался в «Адмирале Бенбоу», капитан сначала разглядывал его из-за дверной занавески и только после этого выходил в гостиную. В присутствии подобных людей он всегда сидел тихо, как мышь.

Я-то знал, в чём тут дело, потому что капитан поделился со мной своей тревогой. Однажды он отвёл меня в сторону и пообещал платить мне первого числа каждого месяца по четыре пенса серебром, если я буду «в оба глаза смотреть, не появится ли где моряк на одной ноге», и сообщу ему сразу же, как только увижу такого. Когда наступало первое число и я обращался к нему за обещанным жалованьем, он только трубил носом и свирепо глядел на меня. Но не проходило и недели, как, подумав, он приносил мне монетку и повторял приказание не пропустить «моряка на одной ноге».

Ну и натерпелся я страху с этим одноногим моряком! Он преследовал меня даже во сне. Бурными ночами, когда ветер сотрясал все четыре угла нашего дома, а прибой ревел в бухте и в утёсах, он снился мне на тысячу ладов, в виде тысячи разных дьяволов. Нога была отрезана у него то по колено, то по самое бедро. Порою он казался мне каким-то страшным чудовищем, у которого одна-единственная нога растёт из самой середины туловища. Он гонялся за мной на этой одной ноге, перепрыгивая через плетни и канавы. Недёшево доставались мне мои четыре пенса каждый месяц: я расплачивался за них этими отвратительными снами.

Но, как ни страшен был для меня одноногий моряк, самого капитана я боялся гораздо меньше, чем все остальные. В иные вечера он выпивал столько рому с водой, что голова у него шла ходуном, и тогда он долго оставался в трактире и распевал свои старинные, дикие, жестокие морские песни, не обращая внимания ни на кого из присутствующих. А случалось и так, что он приглашал всех к своему столу, требовал стаканы и заставлял оробевших собу-тыльников либо слушать его рассказы о морских приключениях, либо подпевать ему хором. Стены нашего дома содрогались тогда от «Йо-хо-хо, и бутылка рому», так как все посетители, боясь его неистового гнева, старались перекричать один другого и петь как можно громче, лишь бы капитан остался ими доволен, потому что в такие часы он был необузданно грозен: то стучал кулаком по столу, требуя, чтобы все замолчали; то приходил в ярость, если кто-нибудь перебивал его речь, задавал ему какой-нибудь вопрос; то, наоборот, свирепел, если к нему не обращались с вопросами, так как, по его мнению, это доказывало, что слушают его невнимательно. Он никого не выпускал из трактира – компания могла разойтись лишь тогда, когда им овладевала дремота от выпитого вина и он, шатаясь, ковылял к своей постели.

Но страшнее всего были его рассказы. Ужасные рассказы о виселицах, о хождении по доске⁵, о штормах и об островах Драй Тортугас⁶, о разбойничьих гнёздах и разбойничьих подвигах в Испанском море⁷.

Судя по его рассказам, он провёл всю свою жизнь среди самых отъявленных злодеев, какие только бывали на море. А брань, которая вылетала из его уст после каждого слова, пугала наших простодушных деревенских людей не меньше, чем преступления, о которых он говорил.

Отец постоянно твердил, что нам придётся закрыть наш трактир: капитан отвадит от нас всех посетителей. Кому охота сносить такие издевательства и дрожать от ужаса по дороге домой! Однако я думаю, что капитан, напротив, приносил нам скорее выгоду. Правда, посетители боялись его, но через день их снова тянуло к нему. В тихую, захолустную жизнь он внёс что-то необычное, яркое. Среди молодёжи нашлись даже поклонники капитана, заявлявшие, что они восхищаются им. «Настоящий морской волк, насквозь просоленный морем!» – говорили они.

По их словам, именно благодаря таким людям Англия и стала грозою морей.

Но, с другой стороны, этот человек и вправду приносил нам убытки. Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем; деньги, которые он дал нам при своём появлении, давно уже были истрачены, а новых денег он не платил, и у отца не хватало духу потребовать их. Стоило отцу заикнуться о плате, как капитан с яростью принимался сопеть – это было даже не сопение, а рычание; он так грозно смотрел на отца, что тот в ужасе вылетал из комнаты. Я видел, как после подобных попыток он в отчаянии ломал себе руки. Для меня нет сомнения, что эти страхи значительно ускорили горестную и преждевременную кончину отца.

За всё время, покуда капитан жил у нас, он ходил в одной и той же одежде, только приобрёл у разносчика несколько пар чулок. Один край его шляпы обвис; капитан так и оставил его, хотя при сильном ветре это было большим неудобством. Я хорошо помню, какой у него был драный кафтан; сколько он ни чинил его наверху, в своей комнате, в конце концов кафтан превратился в лохмотья.

Никаких писем он никогда не писал и не получал ниоткуда. И никогда ни с кем не вступал в разговор, разве только с соседями, да и то если был очень пьян. И никто из нас никогда не видел, чтобы он открывал свой сундук.

Только один-единственный раз капитану посмели перечить, и то произошло это в самые последние дни, когда мой несчастный отец был при смерти.

Как-то вечером к больному пришёл доктор Ливси. Он осмотрел пациента, наскоро съел обед, которым угостила его моя мать, и спустился в общую комнату выкурить трубку, поджидая, когда приведут его лошадь. Лошадь осталась в деревушке, так как в старом «Бенбоу» не было конюшни.

В общую комнату проводил его я и помню, как этот изящный, щегольски одетый доктор в белоснежном парике, черноглазый, учтивый, поразил меня своим несходством с деревенскими увальнями, посещавшими наш трактир. Особенно резко отличался он от нашего вороньего пугала, неряшливого, мрачного, грузного пирата, который надрызгался рому и сидел, навалившись локтями на стол.

Вдруг капитан заревел свою вечную песню:

Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
Пей, и дьявол тебя доведёт до конца.
Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Первое время я думал, что «сундук мертвеца» – это тот самый сундук, который стоит наверху, в комнате капитана.

В моих страшных снах этот сундук нередко возникал передо мною вместе с одноногим моряком. Но мало-помалу мы так привыкли к этой песне, что перестали обращать на неё внимание. В этот вечер она была новостью только для доктора Ливси и, как я заметил, не произвела на него приятного впечатления. Он сердито поглядел на капитана, прервав свой разговор со старым садовником Тейлором о новом лекарстве от ревматизма. А между тем капитан, разгорячённый своим собственным пением, ударил кулаком по столу. Это означало, что он требует тишины.

Все голоса смолкли разом; один только доктор Ливси продолжал говорить внятно и дружелюбно, попыхивая трубочкой после каждого слова. Капитан пронзительно взглянул на него, потом снова ударил кулаком по столу, потом взглянул ещё более пронзительно и вдруг заорал, сопровождая свои слова непристойной бранью:

– Эй, там, на палубе, молчать!

– Вы ко мне обращаетесь, сэр? – спросил доктор.

Старый невежа сказал, что именно к нему, и притом выругался снова.

– В таком случае, сэр, я скажу вам одно, – ответил доктор. – Если вы не перестанете пьянствовать, вы скоро избавите мир от одного из самых гнусных мерзавцев!

Капитан пришёл в неистовую ярость. Он вскочил на ноги, вытащил и открыл свой матросский складной нож и, покачивая его на ладони, стал грозить доктору, что пригвоздит его к стене.

Доктор даже не шевельнулся. Он продолжал говорить с ним, не оборачиваясь, через плечо, тем же голосом, может быть, только немного громче, чтобы все могли слышать. Спокойно и твёрдо он произнёс:

– Если вы сейчас же не спрячете этот нож в карман, клянусь вам честью, что вы будете болтаться на виселице после первой же сессии нашего разъездного суда.

Они смерили друг друга враждебными взглядами. Но капитан скоро сдался. Он спрятал свой нож и опустился на стул, ворча как побитый пёс.

– А теперь, сэр, – продолжал доктор, – так как мне стало известно, что в моём округе находится подобная особа, я установлю над вами неусыпный надзор. Я не только врач, я и судья. И если до меня дойдёт хоть малейшая жалоба – хотя бы только на то, что вы нагрубили кому-нибудь, вот как сейчас, – я приму решительные меры, чтобы вас забрали и выгнали отсюда. Больше я ничего не скажу.

Вскоре доктору Ливси подали лошадь, и он ускакал. Но капитан весь вечер был тих и смирен и оставался таким ещё много вечеров подряд.

Глава II
Чёрный Пёс приходит и уходит

Вскоре случилось первое из тех загадочных событий, благодаря которым мы избавились наконец от капитана. Но, избавившись от него самого, мы не избавились, как вы сами увидите, от навязанных им хлопот.

Стояла холодная зима с долгими трескучими морозами и бурными ветрами. И с самого начала стало ясно, что мой бедный отец едва ли увидит весну. С каждым днём ему становилось хуже, так что хозяйничать в трактире приходилось мне и моей матери. У нас было дел по горло, и мы уделяли очень мало внимания нашему неприятному постояльцу.

Было раннее январское морозное утро. Бухта поседела от инея. Мелкая рябь ласково лизала прибрежные камни. Солнце ещё не успело подняться и только тронуло своими лучами вершины холмов и морскую даль.

Капитан проснулся раньше обыкновенного и направился к морю. Под широкими полами его истрёпанного синего кафтана колыхался кортик, под мышкой у него была подзорная труба. Шляпу он сдвинул на затылок. Я помню, что изо рта у него вылетал пар и клубился в воздухе, как дым. Я слышал, как злобно он фыркнул, скрываясь за большим утёсом, – вероятно, всё ещё не мог позабыть о своём столкновении с доктором Ливси.

Мать была наверху, у отца, а я накрывал стол для завтрака к приходу капитана. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошёл человек, которого прежде я никогда не видел.

Лицо у него было землистое. На левой руке не хватало двух пальцев. Ничего воинственного не было в нём, хотя на поясе висел кортик. Я всегда следил в оба за каждым моряком, будь он на одной ноге или на двух, и помню, что этот человек очень меня озадачил. На моряка он был мало похож, и всё же я почувствовал, что он моряк.

Я спросил, что ему угодно, и он потребовал рому. Я кинулся было из комнаты, чтобы исполнить его приказание, но он сел за стол и подозвал меня к себе. Я остановился с салфеткой в руке.

– Поди-ка сюда, сынок, – сказал он. – Подойди поближе.

Я подошёл.

– Этот стол накрыт для моего дружка Билли⁸? – спросил он, ухмыляясь.

Я ответил, что не знаю никакого Билли и что стол накрыт для одного нашего постояльца, которого мы зовём капитаном.

– Ну что же, – сказал он, – мой дружок Билли, скорей всего, и величает себя капитаном. У него шрам на щеке и очень приятное обхождение, особливо когда он напьётся. Вот он каков, мой друг Билли! Предположим, у вашего капитана тоже шрам на щеке, и допустим, что как раз на правой. Правильно! Итак, я хотел бы знать: обретается ли он здесь, в этом доме, мой товарищ Билли?

Я ответил, что капитан пошёл пройтись.

– А куда, сынок? Куда он пошёл?

Я показал ему большой утёс и сказал, что капитан должен появиться оттуда.

– А когда?

И, задав мне ещё несколько разных вопросов, он проговорил под конец:

– Да, мой товарищ Билли обрадуется мне, как выпивке.

Однако лицо у него при этих словах было злобное, и я имел все основания думать, что капитан будет не слишком-то рад встрече с ним. Но я тут же сказал себе, что это меня не касается. И, кроме того, трудно было предпринять что-нибудь при таких обстоятельствах. Незнакомец стоял у самой входной двери трактира и следил за углом дома, словно кот, подстерегающий мышь. Я хотел было сам выйти на дорогу, но он тотчас же окликнул меня. Я не сразу ему повиновался, и его бледное лицо вдруг исказилось таким гневом, и он разразился такими ругательствами, что я в страхе так и подскочил. Но, едва я вернулся, он стал разговаривать со мной по-прежнему, не то льстиво, не то насмешливо, потрепал меня по плечу, сказал мне, что я славный мальчишка и что он сразу меня полюбил.

– У меня есть сын, – сказал он, – и ты похож на него как две капли воды. Он гордость моего родительского сердца. Но для мальчиков главное – послушание. Да, сынок, послушание. Вот если бы ты поплавал с Билли, тебя не пришлось бы окликать два раза. Билли никогда не повторял приказаний, да и другие, что с ним плавали… А вот и он, мой дружище Билли, с подзорной трубой под мышкой, благослови его Бог! Давай-ка пойдём опять в зал, спрячемся за дверью, сынок, и устроим Билли сюрприз, обрадуем Билли, благослови его Бог!

С этими словами он загнал меня в общую комнату, в угол, и спрятал у себя за спиной. Мы оба были заслонены открытой дверью. Мне было и неприятно, и страшновато, как вы можете себе представить, особенно когда я заметил, что незнакомец и сам определённо трусит. Он высвободил рукоятку своего кортика, чуть-чуть вытащил его из ножен и всё время делал такие движения, как будто глотает какой-то кусок, застрявший у него в горле.

Наконец в комнату ввалился капитан, хлопнул дверью и, не глядя по сторонам, направился прямо к столу, где его поджидал завтрак.

– Билли! – проговорил незнакомец, стараясь придать своему голосу твёрдость и смелость.

Капитан повернулся на каблуках и увидал нас. Загар как бы сошёл с его лица, даже нос его сделался синим. У него был вид человека, который повстречался с привидением, или с дьяволом, или с чем-нибудь похуже, если такое бывает. И, признаюсь вам, мне стало жалко его – таким он сразу сделался старым и дряблым.

– Разве ты не узнаёшь меня, Билли? Неужели ты не узнаёшь своего старого корабельного товарища, Билли? – сказал незнакомец.

Капитан открыл рот, словно у него не хватило дыхания.

– Чёрный Пёс! – проговорил он наконец.

– Он самый, – ответил незнакомец, несколько приободрившись. – Чёрный Пёс пришёл проведать своего старого корабельного друга, своего Билли, живущего в трактире «Адмирал Бенбоу». Ах, Билли, Билли! Сколько воды утекло с тех пор, как я лишился двух своих когтей! – воскликнул он, подняв искалеченную руку.

– Ладно, – сказал капитан. – Ты выследил меня, и я перед тобою. Говори же, зачем пришёл?

– Узнаю тебя, Билли, – ответил Чёрный Пёс. – Ты прав, Билли. Этот славный мальчуган, которого я так полюбил, принесёт мне стаканчик рому. Мы посидим с тобой, если хочешь, и поговорим без обиняков, напрямик, как старые товарищи.

Когда я вернулся с бутылкой, они уже сидели за столом капитана друг против друга.

Чёрный Пёс сидел боком, поближе к двери, и одним глазом смотрел на своего старого друга, а другим – на дверь, путь к отступлению.

Он велел мне уйти и оставить дверь открытой настежь.

– Чтобы ты, сыночек, не подсматривал в замочную скважину, – пояснил он.

Я оставил их вдвоём и ушёл на кухню.

Долгое время, несмотря на все старания, я не слышал ничего, кроме невнятного говора. Но мало-помалу голоса становились всё громче, и наконец мне удалось уловить несколько слов, главным образом бранных, летевших из уст капитана.

Раз капитан закричал:

– Нет, нет, нет, нет! И довольно об этом! Слышишь?

И потом снова:

– Если дело дойдёт до виселицы, так пусть на ней болтаются все!

Потом внезапно раздался страшный взрыв ругательств, стол и скамья с грохотом опрокинулись на пол, звякнула сталь, кто-то вскрикнул от боли, и через минуту я увидел Чёрного Пса, со всех ног бегущего к двери. Капитан гнался за ним. Их кортики были обнажены. У Чёрного Пса из левого плеча текла кровь. Возле самой двери капитан занёс кортик для последнего, самого страшного удара и, несомненно, разрубил бы убегающему голову пополам, но кортик зацепился за большую вывеску нашего «Адмирала Бенбоу». На вывеске внизу, на самой раме, до сих пор можно видеть след от него.

На этом битва кончилась.

Выскочив на дорогу, Чёрный Пёс, несмотря на свою рану, принялся улепётывать с такой удивительной скоростью, что через полминуты исчез за холмом. Капитан стоял, остолбенело уставясь на вывеску. Затем несколько раз провёл рукой по глазам и вернулся в дом.

– Джим, – приказал он, – рому!

Он слегка пошатнулся при этих словах и опёрся рукой о стену.

– Вы ранены? – воскликнул я.

– Рому! – повторил он. – Мне нужно убираться отсюда. Рому! Рому!

Я побежал за ромом, но от волнения разбил стакан и долго не мог закрыть кран бочонка. И, пока я приводил всё в порядок, вдруг я услышал, как в зале что-то грузно грохнулось на пол. Я вбежал и увидел капитана, который во всю свою длину растянулся на полу. Мать, встревоженная криками и дракой, сбежала вниз мне на помощь. Мы приподняли голову капитана. Он дышал очень громко и тяжко. Глаза его были закрыты, лицо побагровело.

– Боже мой! – воскликнула мать. – Какой срам для нашего трактира! А твой бедный отец, как нарочно, лежит больной!

Мы не знали, как помочь капитану, и были уверены, что он смертельно ранен во время потасовки с незнакомцем. Я принёс рому и попытался влить ему в рот. Но сильные челюсти его были сжаты, как железные.

К счастью, дверь отворилась и вошёл доктор Ливси, приехавший осмотреть моего больного отца.

– Доктор, помогите! – воскликнули мы. – Что нам делать? Куда он ранен?

– Ранен? – сказал доктор. – Чепуха! Он так же ранен, как ты или я. У него просто удар. Что делать! Я предупреждал его… Ну, миссис Хокинс, возвращайтесь наверх к мужу и, если можно, ничего не говорите ему. А я попытаюсь спасти эту трижды никчемную жизнь… Джим, принеси мне таз.

Когда я вернулся с тазом, доктор уже засучил у капитана рукав и обнажил его большую, мускулистую руку. Рука была татуирована во многих местах. На предплечье синели чёткие надписи: «На счастье», «Попутного ветра» и «Удачи Билли Бонсу».

Возле самого плеча была нарисована виселица, на которой болтался человек. Рисунок этот, как мне показалось, был выполнен с истинным знанием дела.

– Пророческая картинка, – заметил доктор, трогая пальцем изображение виселицы. – А теперь, сударь Билли Бонс, если вас действительно так зовут, мы посмотрим, какого цвета ваша кровь… Джим, – обратился он ко мне, – ты не боишься крови?

– Нет, сэр, – сказал я.

– Отлично, – проговорил доктор. – Тогда держи таз.

Он взял ланцет и вскрыл вену.

Много вытекло у капитана крови, прежде чем он открыл глаза и обвёл нас мутным взглядом. Он узнал доктора и нахмурил брови. Потом заметил меня и как будто несколько успокоился. Потом вдруг покраснел и, пробуя встать, закричал:

– Где Чёрный Пёс?

– Здесь нет никакого пса, кроме того, что грызёт вас изнутри, – сказал доктор. – Вы пили слишком много рому. И вот вас хватил удар, как я вам предсказывал. И я, хоть, видит Бог, без всякой охоты, вытащил вас из могилы. Ну, мистер Бонс…

– Я не Бонс, – перебил капитан.

– Не важно, – сказал доктор. – У меня есть знакомый пират, которого зовут Бонсом, и я дал вам это имя для краткости. Запомните, что я вам скажу: один стакан рому вас, конечно, не убьёт, но, если вы выпьете один стакан, вам захочется выпить ещё и ещё. И ручаюсь моим париком: если вы не бросите пить, вы в самом скором времени умрёте. Понятно? Пойдёте туда, где вам уготовано местечко, как сказано в Библии… Так попробуйте же взять себя в руки! А сейчас, так и быть, я помогу вам добраться до постели.

С большим трудом мы втащили капитана наверх и уложили в постель. Он в изнеможении упал на подушку. Он был почти без чувств.

– Так помните, – сказал доктор, – я говорю вам по чистой совести: слово «ром» и слово «смерть» для вас означают одно и то же.

Взяв меня за руку, он отправился к моему больному отцу.

– Пустяки, – сказал он, едва мы закрыли за собой дверь. – Я выпустил из него столько крови, что он надолго успокоится. Неделю пусть лежит в постели, это полезно и для него, и для вас. Но второго удара ему не пережить.

1.Сквайр – дворянский титул в Англии.

2.Бенбоу – английский адмирал, живший в конце XVII века.

3.Вымбовка – рычаг шпиля (во́рота, служащего для подъёма якоря).

4.Гандшпуг – рычаг для подъёма тяжестей.

5.Хождение по доске – вид казни. Осуждённого заставляли идти по неприбитой доске, один конец которой выдавался в море.

6.Драй Тортугас – острова около Флориды.

7.Испанское море – старое название юго-восточной части Карибского моря.

8.Билли – уменьшительное от «Уильям».