Kitobni o'qish: «Погоня за панкерой»

Роберт Хайнлайн

Shrift:

Robert A. Heinlein

THE PURSUIT OF THE PANKERA

A Parallel Novel About Parallel Universes

Иллюстрация на суперобложке и переплете Стефана Мартинье Литературный редактор С. В. Голд

* * *

– Предисловие –

Мне был задан вопрос: «Как на вас повлиял Роберт Хайнлайн?»

Это, как говорится, наводящий вопрос, и я на самом деле сомневаюсь, что найдется хоть один честный писатель-фантаст, который может заявить, что Хайнлайн не оказал на него никакого влияния. Иногда – вынуждая становиться в оппозицию к его самым противоречивым взглядам на такие вещи, как инцест, или задаваться вопросом, как он мог придумывать таких прекрасных героинь и в то же время держаться таких «стереотипных» взглядов на женщин. А иногда – получая вдохновение, стилистическое или философское, которое необходимо писателю для работы. «Бесплатных завтраков не бывает»¹, «Заплати вперед»², «Грок»³ – все это, как и многое другое, созданное Хайнлайном, стало кирпичиками, из которых мы складываем наши тексты, называем ли мы их «спекулятивной фантастикой»⁴ или «научной фантастикой». Мы все еще слышим эхо его слов, отражение этого эха, и оно продолжает нас вдохновлять.

Но если свести вопрос к тому, как Роберт Хайнлайн повлиял именно на меня, то часть ответа будет абсурдно простой: он ввел меня в мир научной фантастики в очень раннем возрасте, он оставался рядом в школе, колледже и даже после. «Имею скафандр – готов путешествовать», «Астронавт Джонс», «Ракетный корабль Галилей», «Космический кадет», «Звездный зверь», «Кукловоды», «Марсианка Подкейн», «Пасынки Вселенной», «Двойная звезда», «Гражданин галактики», «Луна – суровая хозяйка», «Дорога славы», «Чужак в стране чужой»… это только романы, и то не все, и этого перечня достаточно, чтобы объяснить, почему все так случилось. Мне очень не нравится, когда люди спрашивают, «какой писатель-фантаст повлиял на вас сильнее всего?», поскольку любой писатель-фантаст, которого я читал, повлиял на меня так или иначе, и конкретное имя в данный конкретный момент зависит от того, над какой историей я сейчас работаю. Однако я точно могу сказать, что Большая Четверка для меня – Хайнлайн, Пол Андерсон, Спрэг де Камп и Генри Бим Пайпер, и я непременно должен упомянуть еще дюжину имен, в числе которых Андрэ Нортон, Энн Маккеффри, Кейт Лаумер и Патриция Маккиллип. Речь не обязательно идет о стилистике, скорее, о ремесле в целом. Но всякий раз, когда мне приходится составлять список повлиявших на меня авторов, первым неизменно оказывается Хайнлайн.

Вероятно, потому, что я встретился с ним в очень раннем возрасте… хотя первым писателем-фантастом в моей жизни стал Джек Уильямсон, за которым последовали Де Камп и Питер Шуйлер Миллер – вперед, к «Genus Homo»⁵! Вероятно, потому, что на меня очень рано и очень сильно повлиял язык его письма и тот факт, что он помог мне понять, чем занимается научная фантастика, да и само человечество как таковое. Хайнлайн был невероятно красноречивым оратором, когда дело доходило до его воззрений, и он не боялся менять эти воззрения (или отказываться их менять), и все же он никогда не злоупотреблял этим в ущерб своим историям. Он писал мускулистую прозу. Он очень тщательно выбирал глаголы. Он не боялся разговорного языка. Он знал, как создавать целые миры с помощью мозаики деталей, встроенных в стены его историй. И он знал, как показать компетентного персонажа, столкнувшегося с проблемами, и в то же время умел донести ощущение чуда, восторга перед масштабом и размером вселенной, в которой обнаружились эти проблемы. И в своих произведениях для юношества он проявил экстраординарную способность донести эти вещи до юных читателей.

Я обнаружил большую глубину в его историях после того, как сам повзрослел, но это потому, что я осознал само наличие этой глубины, а не потому, что ее там не было. Помню свою реакцию на Сэма из романа «Астронавт Джонс». Первый раз, когда я читал книгу, я признал в нем наставника, хорошего взрослого, и я видел в его гибели героический поступок. Но я упустил глубину смысла, заключенного в эпитафии «Он съел то, что было предложено ему⁶». Это был весь Хайнлайн в двух словах: ответственное человеческое существо, компетентное человеческое существо, человеческое существо, которое знает, как отважно умереть, столкнувшись с ситуацией, когда надо спасать женщин и детей. Не потому, что считает себя героем, нет, всего лишь потому, что так поступают ответственные люди. Сэм ли это, Подкейн, «Кип» Рассел, Пиви, Мэмми⁷, лейтенант Далквист, Лазарус Лонг и «Логарифмическая линейка» Либби, или «Мэнни» О’Кэлли-Дэвис и Майк, его протагонисты есть то, что они есть, и они всегда делают то, что сами считают правильным.

Ребенком-читателем я на самом деле не осознавал ни социально противоречивые аспекты текстов Хайнлайна, ни то искусство, с которым он вставлял упоминания о них. Он был, конечно, продуктом своего времени – он всего на семь лет моложе, чем моя бабушка, – и это видно, особенно в некоторых его темах и, вероятно, в характеристиках его героинь, которые читателю двадцать первого века могут показаться невероятно стереотипными. Учитывая, что ему было семь лет, когда началась Первая мировая (эхо Вудро Вильсона Смита, кто-нибудь подумал об этом?), на самом деле должно удивлять то, насколько часто он избегал стереотипов. Его оппозиция расизму была жесткой и в то же время тонкой, он, как и Пайпер, сумел перейти от женщин как элементов реквизита к женщинам как полноценным характерам. Иногда они брали фальшивые ноты, но Хайнлайн не комплексовал по этому поводу. Он всегда был готов встретить стрелы и камни, летящие в него за истории, в которых он рассказывал о том, что сам считал необходимым рассказать. Несомненно, ему польстили бы эти камни и стрелы – ведь шрамы от них он воспринимал как знаки чести – если бы ему не приходилось так часто иметь дело с редакторским упорством. Я пришел к мнению, что «Подкейн» в том виде, в каком она была опубликована, – хорошая, сильная история; однако измененная концовка слегка изменила всю историю, которую хотел рассказать Хайнлайн. Я думаю, что, если бы ему позволили напечатать оригинальную рукопись, читатели легче бы распознали предостережение, которое автор имел в виду, когда писал роман.

Несмотря на вполне заслуженные похвалы, которые получили в свой адрес «Чужак в стране чужой» и «Луна – суровая хозяйка», и, несмотря на мою особую любовь ко второму из этих текстов, я искренне считаю, что величайшим вкладом Хайнлайна в эту область стали его произведения для подростков. Он отказывался писать «упрощенно» для подростков. Читатели Хайнлайна были молоды, но он не относился к ним как к младенцам, и он бросал им вызов, поднимая чертовски взрослые темы. Но в первую очередь он насыщал свои тексты ощущением чуда и концепцией – верой, – что будущее – это то, что мы создаем по своему выбору. Оно будет таким, каким его сделаем мы, человеческие существа, когда достигнем его, вынянчим его и будем защищать. Поколения астронавтов, ученых, изобретателей – и писателей – подвергались воздействию этого ощущения и этой веры. Хайнлайн был их проводником, беспардонным, иногда едким, иногда забавным, но всегда интересным. Часто он выступал в роли наставника.

И его книги остаются в печати сегодня, через тридцать лет после его смерти, поскольку он все еще играет эту роль. Конечно, наука меняется, общества проходят через эволюцию и революции, и мы добрались до мест, которых даже Роберт Хайнлайн не мог предвидеть, когда писал «Линию жизни»⁸ в 1939-м. Все это невозможно отрицать. Однако Хайнлайна продолжают читать сегодня, поскольку он все тот же беспардонный Хайнлайн.

И, черт побери, этот человек умел писать.

Дэвид Вебер

Погоня за панкерой

Уолтеру и Мэрион Минтон

– I –
Зебадия

– Он – Безумный Ученый, а я – его Прекрасная Дочь.

Именно так она и сказала: древнейшее клише из палп-фикшн, хотя она была слишком молода, чтобы помнить палп.

Когда кто-то говорит глупость, лучше сделать вид, что ты ее не слышал. Я продолжил вальсировать, не забыв бросить очередной взгляд в декольте ее вечернего платья. Отличный вид. Никаких вкладок.

Она умела вальсировать. Сейчас большинство девушек, прикоснувшихся к миру бальных танцев, вешаются тебе на шею и ожидают, что ты будешь таскать их по паркету. Она уверенно держалась на собственных ногах, танцевала близко, но не прижималась, и знала, что я собираюсь сделать, за долю секунды до того, как я приступал к исполнению. Идеальная партнерша.

– Ну? – в голосе ее прозвучала настойчивость.

Мой дед по отцовской линии, неприглядный старый реакционер, фем-либералки его бы с удовольствием линчевали, обычно говорил: «Зебадия, наша ошибка не в том, что мы надели на них туфли или научили их читать… мы не должны были учить их говорить!»

Я намекнул на вращение легким давлением; она отплыла, кружась, и вернулась в мои руки точно в такт. Я глянул на ее руки и внешние уголки глаз. Да, она на самом деле молода – минимум восемнадцать; Хильда Корнерс никогда бы не позволила «ребенку» по документам оказаться на своей вечеринке… максимум двадцать пять, в первом приближении двадцать два. И все же танцевала так, как умело только поколение ее бабушек.

– Ну? – повторила она еще более настойчиво.

– Ключевые символы высказывания «безумный», «ученый», «прекрасная» и «дочь». Первый имеет несколько значений, а остальные обозначают субъективную оценку. Семантическое содержание высказывания: ноль.

Она не рассердилась – скорее, задумалась.

– Папа не страдает бешенством… хотя, называя его «безумным», я действительно имела в виду двусмысленное значение. Соглашусь, что «ученый» и «прекрасная» содержат субъективную оценку. Но разве мой пол может вызывать сомнения? А если и так, то хватит ли у вас квалификации проверить у меня наличие двадцать третьей пары хромосом? Транссексуальная хирургия сейчас в моде, и менее радикальные методы вас не удовлетворят, я полагаю?

– Я предпочел бы полевые испытания.

– Прямо здесь, в танцевальном зале?

– Нет, в кустах за бассейном. И да, я квалифицирован – как для лабораторных, так и для полевых исследований. Однако вовсе не ваш пол находится в области субъективной оценки… этот факт может быть точно установлен… вот эти два весомых доказательства выглядят очень убедительно. Я…

– Девяносто пять сантиметров не так много! По крайней мере, для моего роста. Метр семьдесят босиком и метр восемьдесят на этих каблуках. Просто у меня осиная талия: сорок восемь сантиметров, хотя вешу я пятьдесят девять кило.

– А еще у вас собственные зубы и нет перхоти. Расслабьтесь, Диди, я не собираюсь покушаться на вашу гордость. Однако символ «дочь» включает два утверждения: одно фактическое – пол, а второе – предмет субъективной оценки, даже когда оно подтверждено криминалистом-генетогематологом.

– Ух ты, какие длинные слова вы знаете, мистер! Я хотела сказать, «доктор».

– «Мистера» вполне достаточно. В этом кампусе у каждой собаки докторская степень. Даже у меня есть «д. ф.»⁹. Знаете, что это значит?

– Кто же этого не знает? У меня тоже «д.ф.». «Доказавший Фигню».

Я быстренько переоценил ее возраст, подняв во втором приближении до двадцати шести.

– «Ф» – надо полагать, «Физическое воспитание»?

– Мистер доктор, вы напрасно пытаетесь меня достать. Не сработает. Я специализировалась по двум направлениям, и одним из них действительно было физвоспитание, просто на случай, если мне понадобится работа. Но моей основной специальностью была математика, и именно ей я занималась в аспирантуре.

– А я был готов предположить, что «Ди-Ти» означает «Доктор Теологии».

– Вымойте рот с мылом, мистер. Мое прозвище всего лишь мои инициалы – Ди Ти. Доктор Д. Т. Берроуз, если быть формальной, поскольку я не могу быть «мистером» и отказываюсь быть «миз»¹⁰ или «мисс». Вот что, мистер, я полагала, что привлеку вас своей ослепительной красотой, потом поймаю на крючок женского обаяния… но что-то пошло не так. Попробуем другой способ. Расскажите мне, какую именно фигню вы доказали.

– Дайте подумать. Что же это было? Рыбная ловля нахлыстом? Или плетение корзин? В общем, какая-то междисциплинарная тема, такие диссертации никто не читает, ученый совет на защите просто взвешивает их на весах, и все. Вот что я вам скажу. У меня где-то в архивах есть ее экземпляр. Я при случае разыщу его и посмотрю, как ее назвал тот парнишка, который ее написал.

– Можете не беспокоиться. Она называется «Некоторые особенности шестимерного неньютонова континуума». Папа хочет ее с вами обсудить.

Я прекратил вальсировать.

– Ох. Ему бы лучше обсудить эту работу с тем парнем, который ее написал.

– Чепуха. Я видела, как вы моргнули, – вы попались. Папа хочет обсудить ее, а затем предложить вам работу.

– Работу? Ну, нет – считайте, что я сорвался с крючка.

– О боже! Теперь папа действительно обезумеет. Ну пожалуйста, а? Пожалуйста, сэр!

– Вы сказали, что имели в виду двусмысленное значение слова «безумный». Какие именно значения?

– А… «Безумный» в смысле «сердитый», потому что коллеги не желают его слушать. А также в смысле «полоумный» – по мнению некоторых его коллег. Они говорят, что его работы – сплошная бессмыслица.

– А в них на самом деле есть смысл?

– Я не настолько хороший математик, сэр. В основном занимаюсь тем, что оптимизирую программное обеспечение. Детские игрушки по сравнению с n-мерными пространствами.

Я высказаться не успел – зазвучало «Голубое танго» и Дити растаяла у меня в руках. Если вы умеете танцевать танго, то вам не до разговоров.

Дити умела. После вечности чувственного восторга точно с последним аккордом мы вернулись в начальную позицию. Я поклонился и шаркнул ногой, она ответила глубоким реверансом.

– Спасибо, сэр.

– Фух. После такого танго партнеры обязаны пожениться.

– Нет проблем. Я сейчас же найду хозяйку и скажу папе. Пять минут? У главного входа или у бокового?

Ее лицо светилось тихим счастьем.

– Дити, – спросил я. – Вы не шутите? Вы действительно решили выйти за меня замуж? За совершенно незнакомого вам человека?

Ее лицо осталось невозмутимым, но свет в нем погас.

Она ответила без колебаний:

– После такого танго мы не можем называться незнакомцами. Я истолковала ваши слова как предложение… нет, как выражение желания… жениться на мне. Неужели я ошиблась?

Мой мозг переключился в режим чрезвычайной ситуации, пересматривая прошедшие годы, то же самое испытывает тонущий человек, перед глазами которого вспышками проносится вся его жизнь… гм, откуда это вообще известно? Дождливый вечер, когда старшая сестра приятеля посвятила меня в тайны секса; любопытное ощущение, которое я испытал, когда незнакомка принялась глазеть на меня в ответ; двенадцатимесячный контракт на совместное проживание, который начался со взрыва эмоций и закончился без сожаления; и те бесчисленные события, после которых я принял решение никогда не жениться.

Я ответил немедленно:

– Я имел в виду именно это – брак в его старом, традиционном значении. Это то, чего я хочу. Но почему этого хотите вы? Я не такой уж подарок.

Она глубоко вздохнула.

– Сэр, вы тот самый подарок, за которым меня отправили, и когда вы сказали, что мы обязаны пожениться – я понимала, что это гипербола, – я внезапно ощутила себя такой счастливой и поняла, что именно этого способа поймать вас на крючок я бы хотела больше всего! – сообщила она. – Но я не буду ловить вас на слове и превратно толковать галантную фразу. Если хотите, можете утащить меня в кусты за бассейном… и потом не жениться… – после паузы она решительно продолжила: – Но за это… валяние на травке… вы расплатитесь тем, что поговорите с моим отцом и позволите ему кое-что вам показать.

– Дити, вы идиотка! Вы же испортите это чудесное платье.

– Испортить платье – такие пустяки, впрочем, я могу его снять. Легко. Тем более что под ним ничего нет.

– Под ним очень даже много всего!

Это вызвало у нее улыбку, но она быстро пропала.

– Спасибо. Ну что, отправляемся в кусты?

– Подождите-ка! Я как раз собрался побыть благородным человеком (и потом сожалеть об этом до конца моих дней). Вы совершили ошибку. Ваш отец не захочет говорить со мной, я ничего не понимаю в n-мерной геометрии!

(И откуда у меня эти приступы честности? Что я делаю не так, чем я их заслужил?)

– Папа думает, что ты знаешь, и этого достаточно. Теперь мы можем идти? Я хочу вытащить папу отсюда, пока он не врезал кому-нибудь по физиономии.

– Я сказал, что хочу жениться на вас, но мне хотелось бы знать, почему вы хотите выйти за меня. Вы же объяснили, что от меня нужно вашему отцу. Но я не собираюсь жениться на вашем отце, он не в моем вкусе. Скажите от себя, Дити. Или оставим эту тему.

(Или я мазохист? Там, за кустами, есть пляжный лежак.)

Она торжественно оглядела меня с головы до ног, от вечерних легинсов до криво сидящей бабочки и короткого ежика на голове – сто девяносто четыре сантиметра большого неприглядного увальня.

– Мне нравится, как твердо ты ведешь в танце. Мне нравится, как ты выглядишь. Мне нравится, как звучит твой голос. Мне нравится, как виртуозно ты играешь со словами – звучит все так, словно Уорф спорит с Коржибски, а Шеннон¹¹ выступает в качестве арбитра, – она сделала глубокий вздох и закончила почти печально: – А больше всего мне нравится, как ты пахнешь.

Чтобы уловить мой запах, требовалось острое обоняние: девяносто минут назад я отмылся до скрипа, и нужно побольше одного вальса и одного танго, чтобы я вспотел. Однако Дити произнесла эту фразу так, что вложила в нее практически все, что нужно. Большинство девушек, желающих произвести впечатление на мужчину, не находят ничего лучше, чем стиснуть его бицепс и проворковать: «О боже, ты такой сильный!»

Я улыбнулся ей сверху вниз и сообщил:

– Ты тоже хорошо пахнешь. Твой парфюм способен поднимать из мертвых.

– Я не пользуюсь духами.

– О, поправка: твои природные феромоны. Они восхитительны. Забирай свою накидку. У бокового входа. Пять минут.

– Да, сэр.

– Скажи отцу, что мы с тобой женимся. И он получит свою беседу со мной бесплатно. Я так решил еще до того, как ты начала меня уговаривать. Думаю, ему не потребуется много времени, чтобы понять, что я не Лобачевский.

– Это проблема папы, – ответила она на ходу. – Ты позволишь ему показать тебе ту штуку, которую он соорудил в подвале?

– Конечно, почему нет? А что там?

– Машина времени.

– II –
Зебадия

И завтра узрю я семь орлов парящих, и появится комета во весь небосклон, и голоса будут говорить со мной из вихрей, пророча чудовищные, ужасающие вещи… эта Вселенная никогда не имела смысла; подозреваю, ее построили в рамках правительственного контракта.

– Большой подвал?

– Средний. Девять на двенадцать. Но захламленный. Верстаки и станки.

Сто восемь квадратных метров… потолки, вероятно, два с половиной… Неужели ее папочка просчитался, как тот парень, что построил лодку у себя в подвале?

Мои размышления были прерваны зычным мужским криком:

– Ты заучившийся педант и бездарь! Твоя математическая интуиция замерзла насмерть в тот день, когда тебя приняли в колледж!

Я не узнал кричавшего, зато прекрасно знал того надутого типа, к которому он обращался: профессор Нейл О’Херет Брэйн, декан математического факультета – помоги, Господи, тому студенту, что напишет заявление на имя «профессора Н. О. Брэйна» или даже «Н. О’Х Брэйна»¹². Брэйни потратил жизнь на поиски Истины… чтобы поместить ее под домашний арест.

Сейчас он раздулся, точно бойцовый голубь, и принял вид оскорбленной жреческой помпезности. У него было такое выражение на лице, будто он собирается произвести на свет дикобраза.

Дити ахнула.

– Началось! – воскликнула она и ринулась туда, где разгорался скандал.

Я стараюсь держаться подальше от скандалов, я профессиональный трус и ношу очки без диоптрий в качестве буфера – пока какой-нибудь задира вопит: «А ну сними свои стеклышки!», я успеваю убраться.

Я двинулся прямиком к месту свары.

Дити уже вклинилась между противниками, лицом к кричавшему, и тихо, но твердо сказала:

– Папа, ты не посмеешь! Я не буду вносить за тебя залог!

Она потянулась к его очкам с очевидным намерением вернуть их обратно на нос. Очевидно, папочка снял их перед битвой… и сейчас пытался убрать подальше от рук дочери. Но я сумел дотянуться поверх голов, вырвал из рук очки и вручил Дити. Она благодарно улыбнулась и немедленно водрузила волшебные стеклышки на отца.

Он не стал сопротивляться, так что она схватила его за локоть и позвала:

– Тетя Хильда!

Рядом образовалась наша хозяйка.

– Да, Дити? Почему ты их остановила, дорогая? Мы даже не успели сделать ставки.

Драки не в новинку на вечеринках «Язвы» Корнерс – они тут в порядке вещей. Угощение и выпивка у нее всегда роскошные, музыка всегда живая, гости частенько эксцентричные, но скучных здесь не было никогда. Я был удивлен появлением здесь профессора Н. О. Брэйна.

Теперь я понимал, зачем он здесь: это было спланированное соединение взрывоопасных компонентов.

Дити проигнорировала вопрос.

– Тетя Хильда, ты нас извинишь, если мы с папой и с мистером Картером сейчас уйдем? У нас появилось срочное дело.

– Ты и Джейк можете уйти, если нужно. Но вы не можете утащить Зебби. Дити, это нечестно!

Дити посмотрела на меня:

– Можно я ей скажу?

– Что? Ну конечно!

Идиот «Брэйни» выбрал именно этот момент, чтобы вмешаться:

– Миссис Корнерс, доктор Берроуз не может уйти, пока он не извинится! Я настаиваю. Это мое право!

Наша хозяйка глянула на него с презрением.

– Merde¹³, профессор. Не путайте меня со своими преподами. Вы можете наорать на Джейка Берроуза, если вам так хочется. Если вы способны состязаться с ним в сквернословии на равных, мы с удовольствием послушаем. Но еще хоть одно слово приказным тоном в мой адрес или в адрес одного из моих гостей… и вы вылетите отсюда пулей! В этом случае вам лучше всего будет отправиться прямо домой – ректор уже начнет вас искать… – и Хильда повернулась к нему спиной. – Дити, ты хотела что-то мне сказать?

«Язва» Корнерс способна запугать даже налогового инспектора, и она ведь еще не взялась за «Брэйни» всерьез, всего лишь сделала предупредительный выстрел в его сторону. Но по его лицу можно было подумать, что она расстреляла его в упор.

Однако ее вопрос Дити не оставил мне времени наблюдать, хватит его удар или нет.

– Не Дити, Хильда, – сказал я. – А я, Зеб.

– Помолчи, Зебби. Чего бы это ни было, мой ответ будет «нет». Ну, Дити? Говори, дорогая.

У Хильды Корнерс в родне наверняка были упрямые мулы. Бейсбольную биту против нее в ход не пустишь, поскольку росту в ней – мне до подмышки, а весит она сорок один килограмм. Поэтому я просто взял ее за локотки и аккуратно развернул лицом к себе.

– Хильда, мы собираемся пожениться.

– Зебби, дорогой! Я уж думала, ты никогда мне этого не скажешь.

– Да не с тобой, старая хищница. С Дити. Я сделал предложение, она его приняла. Теперь я спешу оформить документы, пока анестезия не выветрилась.

Хильда выглядела весьма заинтересованной.

– Звучит разумно, – заметила она и вытянула шею, чтобы посмотреть на Дити. – Он уже рассказал о своей жене в Бостоне, дорогая? И о малютках-близнецах?

Я поставил ее обратно на пол.

– Сбавь тон, Язвочка. Все серьезно. Доктор Берроуз, я не женат, в добром здравии, платежеспособен и могу содержать семью. Я надеюсь, вы одобрите наш брак.

– Папа говорит «да», – влезла Дити. – У меня доверенность на ведение дел от его имени.

– Ты тоже сбавь тон, Дити. Мое имя Картер, сэр… Зеб Картер. Я живу в этом кампусе. Можете навести обо мне справки. Но я хотел бы жениться на Дити прямо сейчас, если она не против.

– Я знаю ваше имя и уже навел справки, сэр. Мое одобрение не требуется, Дити совершеннолетняя. Но в любом случае вы его получаете, – доктор Берроуз задумчиво нахмурил брови. – Если вы женитесь прямо сейчас, то будете слишком заняты, и деловой разговор откладывается. Или вы найдете время?

– Пап, он найдет время, мы обо всем договорились.

– Да? Спасибо, Хильда, за чудесный вечер. Я позвоню тебе завтра.

– Ты ничего подобного не сделаешь. Ты вернешься обратно сразу же и доложишь лично по всей форме. Джейк, ты не поедешь с ними в медовый месяц. Даже не думай.

– Тетя Хильда! Пожалуйста! Я сама все устрою!

Через боковую дверь мы вышли почти по расписанию, но зацепились языками у входа на парковку – на чьей машине лететь. Моя рассчитана на двоих, но может вместить четверых, задние сиденья вполне подходят для коротких путешествий. У них был четырехместный семейный седан, не быстрый, но вместительный – и в нем лежал их багаж.

– Как много багажа? – спросил я у Дити, представив два солидных рюкзака на одном из моих задних сидений и потенциального тестя – на другом.

– У меня не так много, но у папы две большие сумки и толстый кейс. Давай я лучше покажу.

(Вот черт.)

– Может быть, ваша машина и лучше…

Я люблю свою тачку и терпеть не могу водить чужие машины. Возможно, Дити управляется с рулем так же изящно, как с партнером по танцам… но я не мог быть в этом уверен – а я трус. Ее отца я вовсе не принимал в расчет, я бы никогда не доверил свою шкуру водителю с таким темпераментом. Может быть, Дити уговорит его двинуться отдельно, следом за нами? Я был твердо уверен, что моя невеста поедет только со мной!

– Где она? – уточнил я.

– Вон там, в дальнем углу. Сейчас я открою ее и включу фары, – она залезла к отцу во внутренний карман пиджака и вытащила «волшебную палочку».

– Ребенка забыли! – раздался крик нашей хозяйки.

Хильда сбегала по ступенькам от своего дома, на одной руке болталась сумочка, а на другой, словно флаг, развевались примерно восемь тысяч нью-долларов в виде норковой накидки цвета заката.

Дискуссия вспыхнула с новой силой.

Похоже, Язва решила отправиться с нами, чтобы лично проследить за поведением Джейка. Она задержалась только для того, чтобы выдать указания Максу – исполняет обязанности вышибалы-дворецкого-шофера, – как обходиться с пьяными: кого вышвыривать вон, а кого укрывать одеялом при необходимости.

Выслушав доводы Дити, она кивнула:

– Решено. Я могу вести вашу машину, и мы поедем с Джейком. А ты поедешь с Зебби, дорогая, – повернувшись ко мне, она добавила: – Не разгоняйся особенно, Зебби, чтобы я не отстала. И без фокусов, дружок. Не пытайся избавиться от нас, а не то тебе сядет на хвост вся местная полиция.

Я посмотрел на нее невинными глазами младенца.

– Ну же, Язвочка, дорогая, ты же не думаешь, что я способен на такое?

– Да ты бы и мэрию спер, если бы придумал, как ее увезти. Кто вывалил тот бочонок фруктового желе в мой бассейн?

– Я был в это время в Африке, ты же знаешь.

– Рассказывай! Дити, дорогая, держи его на коротком поводке и не корми мясом. И не упускай его – он парень с деньгами. Ну, где твоя дистанционка? И где ваша машина?

– Вот, – Дити подняла «волшебную палочку» и нажала кнопку.

Я сгреб всех троих в охапку и повалил на землю. Мы ударились об асфальт ровно в тот момент, когда взрыв разметал все вокруг. Все, кроме нас. Корпуса машин приняли удар на себя.

1.Это американское крылатое выражение в виде акронима TANSTAAFL Хайнлайн популяризовал в романе «Луна – суровая хозяйка». – Здесь и далее примечания переводчика.

2.Pay It Forward – фраза из романа Р. Хайнлайна 1951 года «Между планетами». Ее использовала в качестве названия своей книги в 1999 году К. Хайд. Экранизация книги Хайд в 2000 году породила интернациональное благотворительное движение «Pay It Forward». – Прим. С. В. Голд.

3.Слово «Грок» изобретено Хайнлайном для романа «Чужак в стране чужой».

4.Speculative fiction – Хайнлайн предпочитал именно это определение собственного творчества, оно гораздо шире собственно НФ, поскольку охватывает более широкую предметную область, включая социологию, психологию и т. п. и вместе с тем заметно ýже «просто фантастики», т. к. подразумевает использование научного метода мышления при конструировании миров или ситуаций. – Прим. С. В. Голд.

5.Роман, написанный Миллером и Де Кампом в соавторстве.

6.Отсылка к Евангелию от Луки, 10:8: «И если придете в какой город и примут вас, ешьте, что вам предложат».

7.Mother Thing – «Материнское Создание», она же Мамми, Материня и т. п. Галактический коп из романа «Имею скафандр – готов путешествовать». – Прим. С. В. Голд.

8.Дебютный рассказ Хайнлайна.

9.Доктор философии – весьма расплывчатая ученая степень, присваиваемая в США. Примерно соответствует кандидату наук в РФ. – Прим. С. В. Голд.

10.Миз – нейтральное обращение к женщине, не отражающее ее семейное положение, в отличие от «мисс» и «миссис». – Прим. С. В. Голд.

11.Бенджамен Ли Уорф – американский ученый, один из создателей гипотезы лингвистической относительности. Альберт Коржибски – создатель теории «Общей семантики». Клод Элвуд Шеннон – американский инженер и математик, заложивший основы теории информации.

12.No Brain или Noh Brain в переводе с английского означает «не мозг» или просто «безмозглый». – Прим. С. В. Голд.

13.Merde – дерьмо (фр.). – Прим. С. В. Голд.