Kitobni o'qish: «Данни, чемпион мира», sahifa 3

4
Папина страшная тайна

На этом рисунке мне девять. Он сделан как раз перед тем, как началось самое интересное, поэтому я тут спокоен и безмятежен.

С годами вы поймёте, как понял в ту осень я, что ни один папа не совершенен. Взрослые – существа сложные, у них полно причуд и секретов. У некоторых причуды особенно причудливы, а секреты особенно секретны, но у всех взрослых, в том числе и у ваших собственных родителей, имеется парочка особых тайных привычек, и вы бы ахнули, если бы узнали о них.

В остальной части этой книги речь пойдёт об очень особой и очень тайной привычке моего папы и о странных приключениях, в которые она втянула нас обоих.

Всё началось одним субботним вечером. Это была первая суббота сентября. Часов в шесть мы с папой, как обычно, поужинали. Потом я лёг спать. Папа рассказал мне чудесную сказку и поцеловал на ночь. И я уснул.

Посреди ночи я почему-то проснулся. Я лежал не шевелясь, пытаясь расслышать папино дыхание. Но с верхней койки не доносилось ни звука. Папы там явно не было. А это означало, что он пошёл в мастерскую заканчивать какую-то работу. Он часто так делал после того, как меня уложит.

Я ждал, не донесётся ли из мастерской знакомое звяканье металла о металл или постукивание молотка. Эти ночные звуки всегда были для меня великим утешением, потому что они означали, что папа рядом, близко.

Но в ту ночь из мастерской не слышалось ни единого звука. На автозаправке стояла полная тишина.

Я выбрался из койки и нашёл возле раковины коробок спичек. Зажёг спичку и поднёс её к нашим смешным стареньким часам, что висели на стене над чайником. На часах было десять минут двенадцатого.

Я подошёл к двери кибитки.

– Папа, – позвал я негромко. – Папа, ты там?

Ответа не было.

За дверью, футах в четырёх над землёй, у нас была узкая дощатая площадка – что-то вроде крылечка. Я стоял на ней и озирался.

– Папа! – снова позвал я. – Ты где?

По-прежнему тишина.

В пижаме, босиком я спустился по дощатым ступенькам, прошлёпал в мастерскую и включил свет. Старая машина, с которой мы провозились весь день, стояла на месте. А папы не было.

Я уже говорил вам, что у нас не было своей машины, стало быть, никуда уехать он не мог. Да и не стал бы. Я был уверен, что папа ни за что по доброй воле не оставил бы меня на автозаправке ночью одного.

А значит, думал я, он внезапно заболел какой-то страшной болезнью и потерял сознание или упал и разбил себе голову.

Чтобы его найти, мне нужен светильник. Я взял фонарик с верстака в мастерской.

Я поискал в конторе. Потом за конторой. И за мастерской.

Я побежал по полю к туалету. Там тоже было пусто.

– Папа! – крикнул я во тьму. – Папа! Где ты?

Я вернулся в кибитку и осветил фонариком папину койку, чтобы окончательно убедиться, что его там нет.

И его там не было.

Я стоял в тёмной кибитке, и в первый раз в жизни меня охватила паника. До ближайшей фермы было далеко. Я взял своё одеяло и набросил на плечи. Потом вышел за дверь и сел на крылечко, поставив ноги на верхнюю ступеньку лестницы. В небе сиял молодой месяц, по ту сторону дороги раскинулось залитое лунным светом поле, бледное и пустынное. Повсюду стояла мёртвая тишина.

Не знаю, долго ли я так просидел. Может, час, может, два. Но я ни на миг не сомкнул глаз. Я всё время вслушивался. Если слушать очень внимательно, думал я, то можно услышать что-то такое, что подскажет мне, где папа.

Наконец откуда-то издалека донёсся еле слышный звук шагов по дороге.

Шаги приближались.

Топ… топ… топ… топ…

Это он? Или кто-то другой?

Я замер. Я всматривался в дорогу до боли в глазах, но дорога таяла в лунно-туманном сумраке.

Топ… топ… топ… топ…

Наконец из тумана показалась фигура.

Это был он!

Я спрыгнул со ступенек и понёсся ему навстречу.

– Данни! – вскрикнул папа. – Что такое?

– Я думал, с тобой случилось что-то ужасное, – сказал я.

Он взял меня за руку и молча повёл обратно в кибитку. Там он уложил меня в койку, укрыл и подоткнул одеяло.

– Прости меня, – сказал он. – Я не должен был так поступать. Но ты ведь обычно не просыпаешься, правда?

– Куда ты ходил, папа?

– Ты, наверно, устал, – сказал он.

– Я ни чуточки не устал. А можно ненадолго зажечь лампу?

Папа поднёс спичку к фитилю лампы, свисавшей с потолка. Вспыхнул жёлтый огонёк и озарил нутро кибитки бледным светом.

– Хочешь попить чего-нибудь горячего? – спросил он.

– Да, спасибо.

Он зажёг керосинку и поставил чайник.

– Всё, – сказал он, – я решил. Сейчас я открою тебе самую страшную тайну всей моей жизни.

Я сидел в койке, не сводя с него глаз.

– Ты спросил, где я был, – сказал он. – По правде говоря, я был в Фундукковом лесу.

– В Фундукковом лесу? – изумился я. – До него же много миль!

– Шесть с половиной, – уточнил папа. – Я знаю, мне не надо было уходить так далеко, и я очень, очень виноват, но меня потянуло туда со страшной силой, и я не устоял… – Его голос дрогнул.

– Но с чего вдруг тебя потянуло в такую даль?

Папа насыпал в две кружки какао-порошок и сахар. Он делал это очень медленно, разравнивая содержимое каждой ложки, как будто взвешивал лекарство.

– Ты знаешь, что такое браконьерство? – спросил он.

– Браконьерство? Нет, не знаю.

– Это когда идёшь тёмной ночью в лес и возвращаешься с добычей. Браконьеры добывают самую разную дичь, но в наших краях это обычно фазаны.

– Ты хочешь сказать, что браконьеры их воруют? – спросил я в ужасе.

– Мы смотрим на это иначе, – сказал папа. – Браконьерство – это охота, а охота – это искусство. Великий охотник – это великий художник.

– Так ты это делал в Фундукковом лесу? – спросил я. – Воровал фазанов? Да, папа?

– Я совершенствовался в искусстве, – сказал он. – В искусстве браконьерства.

Я был потрясён. Мой родной отец – вор?! Этот милый, добрый человек? Я не мог поверить, что он украдкой пробрался в чужой лес и похищает чужих ценных птиц.

– Чайник вскипел, – сказал я.

– И правда. – Он разлил кипяток по кружкам и принёс мне мою. Потом сходил за своей кружкой и сел с ней на край моей койки.

– Твой дедушка, – сказал он, – мой собственный папаша, был изумительным и поразительным браконьером. Он-то и обучил меня этому искусству. В десять лет я подхватил от него браконьерскую лихорадку и так с тех пор и не вылечился. Заметь, в те годы едва ли не каждый мужчина в нашей деревне ходил ночью в лес на фазанов. И не только из любви к охоте, но и чтобы прокормить семью. Когда я был маленький, времена для большинства англичан были плохи. Работы было совсем мало, некоторые семьи буквально голодали. А за несколько миль, в лесу богача, фазанов кормили по-королевски, два раза в день. Так можно ли винить моего папу за то, что он изредка, время от времени, приносил семье птичку-другую?

– Нет, – ответил я. – Конечно нет. Но мы-то не голодаем, папа.

– Ты не понял, Данни, мой мальчик! Ты не понял главного! Браконьерство – это такое сказочное, такое восхитительное увлечение, что стоит начать, как оно входит в твою кровь, и ты уже не можешь бросить. Только представь, – сказал он, вскакивая с койки и потрясая кружкой, – только вообрази на минутку, что ты один в тёмном лесу, где полным-полно егерей, все они прячутся за деревьями, и у каждого – ружьё…

– Ружьё! – задохнулся я. – Не может быть!

– У всех егерей есть ружья, Данни. Потому что в лесу водятся хищники, которые охотятся на фазанов: лисы, горностаи, ласки. Но и в браконьера егерь пальнёт без лишних слов, если, конечно, его заметит.

– Папа, ты шутишь!

– Вовсе нет. Кстати, егеря стреляют только со спины. Только когда ты пытаешься убежать. Они обожают палить дробью по ногам ярдов с пятидесяти.

– Они не имеют права! – крикнул я. – За это можно попасть в тюрьму!

– За браконьерство тоже можно попасть в тюрьму, – сказал папа. В глазах его сверкнула такая искра, какой я раньше не видел. – Когда я был маленьким, Данни, то не раз и не два видел поздним вечером в кухне такую картину: мой папаша лежит ничком на столе, а маманя склонилась над ним и выковыривает у него из мягкого места дробинки. Ножиком для чистки картошки.

– Не может быть! – Я захихикал.

– Ты мне не веришь?

– Верю, верю!

– Папин зад был весь в белых шрамиках, как в снежинках.

– Не знаю, почему я смеюсь, – сказал я. – На самом-то деле это не смешно, это страшно.

– Так и говорили: «браконьерский зад», – продолжал папа. – Во всей деревне не было ни одного мужчины, кому не досталось дроби. Но папа, конечно, был чемпион. Как тебе какао?

– Вкусно, спасибо.

– Если хочешь есть, можем устроить полуночный пир, – сказал он.

– Честно, пап?

– Конечно.

Он принёс хлебницу с хлебом, масло и сыр и начал делать бутерброды.

– Эти их сезоны охоты на фазанов, – сказал он, – одно большое надувательство. Во-первых, этим занимаются только богачи. Только они могут позволить себе выращивать фазанов исключительно ради того, чтобы потом в них стрелять. Эти богатенькие идиоты каждый год покупают на фермах фазанят за огромные деньжищи и растят их в загонах, а когда те подрастут – выпускают в лес.

В лесу молодые фазаны держатся стайками, как цыплята. Егеря их охраняют, кормят два раза в день отборной кукурузой, пока те не разжиреют настолько, что еле-еле могут взлетать. И тогда нанимают загонщиков. Загонщики идут по лесу, хлопают в ладоши, горлопанят, поднимают дикий шум, чтобы согнать этих полуручных фазанов туда, где их поджидают эти слабоумные с ружьями. Пиф-паф – и фазан камнем падает вниз. Намазать тебе бутерброд клубничным джемом?

– Да, пожалуйста, намажь, – сказал я. – Один с джемом и один с сыром. Но, папа…

– Что?

– А ты-то сам как охотишься на фазанов, когда браконьерствуешь? У тебя где-то там припрятано ружьё?

– Ружьё? – в негодовании воскликнул он. – Настоящие браконьеры в фазанов не стреляют, Данни, ты не знал? В этом лесу даже из игрушечного пистолетика с пистонами не выстрелить – сразу набегут егеря.

– Тогда как же…

– Ну-у-у, – протянул папа.

Он полуприкрыл глаза, и вид у него сделался загадочный. Он медленно, толстым слоем, намазывал на хлеб клубничный джем.

– Вообще-то это большой секрет, – сказал он наконец. – Очень большой. Но если мой папа мне его открыл, то, думаю, и я могу открыть его тебе. Хочешь?

– Да, – сказал я. – Очень. Прямо сейчас.