Kitobni o'qish: «Данни, чемпион мира»

Роальд Даль

Shrift:

Эта книга посвящается всей семье:
Пат, Тессе, Тео, Офелии, Люси

Знакомтесь…

1
Автозаправка

Когда мне было четыре месяца от роду, моя мама внезапно умерла, и папа остался со мной на руках один-одинёшенек. Я тогда был вот таким:

Ни братьев, ни сестёр у меня не было.

Так что всё моё детство, начиная с четырёх месяцев, мы жили вдвоём: папа и я.

Мы жили в старой цыганской кибитке за автозаправкой. Автозаправка, кибитка и небольшое поле за ней принадлежали папе – вот и всё, что принадлежало ему в этом мире. Это была очень маленькая автозаправка на узкой просёлочной дороге среди полей и лесистых холмов.

Пока я был младенцем, папа купал меня, и кормил, и менял мне пелёнки, и делал миллионы прочих вещей, которые обычно делают мамы. Для мужчины это не так-то просто, особенно если ему ещё и приходится зарабатывать на жизнь ремонтом двигателей и заправкой бензобаков.

Но мой папа, похоже, был не против. Мне кажется, когда мамы не стало, всю свою любовь к ней он обрушил на меня. В раннем детстве я ни единой секунды не был несчастен или болен. Вот так я выглядел в свой пятый день рожденья:

Как видите, я с головы до ног перепачкан смазкой и машинным маслом, но это потому, что я целыми днями пропадал в мастерской, помогая папе возиться с автомобилями.

На нашей заправке было всего два бензонасоса. За ними стоял деревянный сарай, служивший конторой. В конторе ничего не было, кроме старого стола и кассы, в которую складывались деньги. Касса была из тех, где нажимаешь кнопку, внутри что-то звякает, и со страшным грохотом выезжает лоток для денег. Мне это нравилось.

Справа от конторы располагалось квадратное кирпичное строение – мастерская. Папа строил её сам, любовно и тщательно, и это было единственное по-настоящему прочное сооружение в наших владениях. «Мы с тобой инженеры, ты и я, – бывало, говорил он мне. – Починка моторов – это наш хлеб, а в развалюхе хорошую работу не сделаешь». Мастерская у нас была замечательная, туда легко входил один автомобиль и оставалось полно места по краям для работы. Ещё там был телефон, чтобы клиенты могли заранее договориться о ремонте.

А в кибитке жили мы, и она была нам родным домом. Это была настоящая старая цыганская кибитка с большими колёсами, вся красиво разрисованная жёлтыми, красными и голубыми узорами. Папа говорил, ей лет сто пятьдесят, не меньше. Немало цыганских детишек, говорил он, родились и выросли в её деревянных стенах. Когда-то давно наша кибитка, запряжённая конём, прогромыхала, должно быть, тысячи миль по дорогам и тропинкам Англии. Но теперь её странствия были окончены, деревянные спицы в колёсах начали гнить, и папа подпёр её снизу кирпичами.

В кибитке была только одна комната, не многим больше приличной ванной в современных квартирах. Комната была узкая, как и сама кибитка, и вдоль дальней стены располагались две койки, одна над другой. Верхняя койка была папина, нижняя – моя.

Хотя в мастерской у нас было электричество, провести его в кибитку нам не разрешили. Электрики сказали, она такая старая и шаткая, что в ней опасно прокладывать электропроводку. Поэтому мы обогревали и освещали своё жилище примерно так, как это делали за много лет до нас цыгане. У нас была печь, зимой мы топили её дровами, и из трубы над крышей кибитки шёл дым. Ещё у нас была керосинка, на которой мы кипятили чайник или варили рагу, а с потолка свисала керосиновая лампа.

Когда мне нужно было помыться, папа грел в чайнике воду и наливал в корыто. Потом раздевал меня, ставил в это корыто и тёр с головы до ног. Думаю, в результате я становился таким же чистым, как если бы принял ванну, – а может, и ещё чище, потому что не сидел после мытья в грязной воде.

Из мебели у нас были два стула и стол, да ещё крошечный комод; это и был весь наш домашний уют. И нам вполне хватало.

Туалетом нам служил смешной деревянный домик в поле за кибиткой, чуть поодаль. Летом всё было хорошо, но зимой, в снег, сидеть в этом домике было всё равно что в холодильнике, доложу я вам.

Прямо за кибиткой росла старая яблоня. Вкуснейшие яблоки созревали к середине сентября, и потом их можно было собирать ещё целый месяц. Некоторые ветки нависали над крышей кибитки, и, когда ночной ветер сбивал яблоки с дерева, они приземлялись на крышу. Я лежал в койке и слышал над головой бум… бум… бум… – но мне не было страшно, потому что я точно знал, что это за звуки.

Мне очень нравилось жить в этой цыганской кибитке. Особенно вечерами, когда я лежал, укутанный в одеяло, а папа рассказывал мне сказки. Керосиновая лампа была прикручена, я видел раскалённые докрасна поленья в старой печи, и до чего же чудесно было лежать так в тепле и уюте в собственной постели в нашей комнатушке. А чудеснее всего было знать, что, когда я усну, папа по-прежнему будет тут, совсем рядышком, на своём стуле у огня или в койке прямо над моей.

2
Большой и Добрый Великан

Мой папа, вне всякого сомнения, был самый расчудесный и восхитительный папа на свете. Ни у одного мальчика не было такого папы. Вот вам его портрет:

Те, кто не знал его близко, могли подумать, что он человек серьёзный и угрюмый, – но нет, он таким не был. На самом деле он был ужасно весёлый. А серьёзным он выглядел потому, что никогда не улыбался губами. Он улыбался одними глазами. Глаза у него были ярко-голубые, они вспыхивали, когда он думал о чём-нибудь смешном, и, если всмотреться, было хорошо видно, что в зрачках пляшут крошечные золотые искорки. Однако губы его при этом не шевелились.

Я был рад, что папа улыбается одними глазами. Это значило, что он никогда не улыбался мне фальшивой улыбкой, потому что глаза не станут искриться, если ты не искришься сам. Улыбка ртом – совсем другое дело. Её можно запросто подделать: изогнул губы, и всё. И, кстати, я понял, что настоящая улыбка ртом невозможна без улыбки глазами, так что, если кто-то улыбается вам одними губами, а глаза остаются прежними, – будьте настороже. Он точно притворяется.

Моего папу вы бы не назвали образованным. Вряд ли он за всю свою жизнь прочитал хотя бы два десятка книг. Зато какой он был рассказчик! Каждый вечер он сочинял мне новую сказку, а самые лучшие превращались в сериалы с продолжением.

Одна из них, которая растянулась на полсотни вечеров, если не больше, была про Большого и Доброго Великана, сокращённо БДВ. Этот БДВ был втрое выше обычного человека, и ладони у него были размером с тачку. Он жил в огромной подземной пещере недалеко от нашей заправки и выбирался наружу, только когда темнело. А в пещере у него была порошочная фабрика, где он производил больше сотни разных видов волшебных порошков.

Когда папа рассказывал сказки, он иногда расхаживал по комнате взад-вперёд, размахивая руками и шевеля пальцами. Но чаще он сидел на краешке моей койки и говорил очень тихо.

– Большой и Добрый Великан делает свои волшебные порошки из детских снов, – рассказывал он.

– А как? – спросил я. – Как он их делает, папа?

– Сны, мой мальчик дорогой, – это очень загадочная вещь. Они летают в ночном воздухе, как крошечные облачка, и ищут спящих.

– А сами они при этом заметны? – спросил я.

– Нет. Они совершенно невидимы.

– Тогда как же Большой и Добрый Великан их ловит?

– Вот именно, – сказал папа. – Тут-то и начинается самое интересное. Понимаешь, в чём дело: сон, когда он пролетает в ночи, издаёт очень тоненькое жужжание, даже зудение, такое тихое, что ухо обычного человека его не различает. Но БДВ слышит его отлично. У него фантастический слух.

Мне нравилось, как папа пристально смотрел куда-то вдаль, когда рассказывал свои истории. Лицо у него делалось бледное, неподвижное и отрешённое, и он не замечал ничего, что было рядом.

– БДВ, – продолжал он, – слышит поступь божьей коровки, когда она ползёт по листу. Он слышит, как под землёй перешёптываются на бегу муравьи. Слышит, как вскрикивает от боли дерево, когда дровосек наносит удар топором. Вокруг нас, мальчик мой, целый мир звуков, которых мы не слышим, потому что наши уши недостаточно чутки.

– А когда он поймает сон, что тогда? – спросил я.

– Тогда он бросает его в стеклянную банку и плотно затыкает пробкой, – ответил папа. – У него в пещере тысячи таких банок.

– А плохие сны он тоже ловит? Не только хорошие?

– Да, – сказал папа. – Он ловит и те, и другие. Но порошки делает только из хороших.

– А с плохими что он делает?

– Он их взрывает.

Не могу вам передать, как я любил папу. Когда он сидел рядом со мной на моей койке, я дотягивался до него и брал за руку, а он обхватывал мою ладошку своими длинными пальцами и крепко сжимал.

– А когда порошки готовы, что он потом с ними делает? – спросил я.

– Тёмной-тёмной ночью, – сказал папа, – он крадётся по улицам и ищет дома, в которых спят дети. БДВ такой высокий, что может заглядывать в окна второго и даже третьего этажа, и, когда он видит, что в комнате спит ребёнок, он открывает свой чемодан и…

– Чемодан? – переспросил я.

– У БДВ всегда при себе чемодан и труба, – объяснил папа. – Длинная и узкая, как фонарный столб. А в чемодане он носит порошки. Так вот, он открывает чемодан, выбирает самый подходящий порошок… высыпает его в трубу… просовывает трубу в открытое окно… и дует… и порошок разлетается по комнате… и ребёнок его вдыхает.

– И что тогда? – спросил я.

– И тогда, Данни, ребёнку начинает сниться восхитительный и поразительный сон… и когда в этом сне наступает самый восхитительный и поразительный момент… тогда волшебный порошок делает своё дело… и сон перестаёт быть сном… и становится явью… и вот ребёнок уже не спит в своей кроватке… он теперь там, где происходят события его сна… и он участвует в этих событиях… уже по-настоящему. А дальше я расскажу тебе завтра. Уже поздно. Спокойной ночи, Данни. Засыпай, мальчик.

Папа поцеловал меня, прикрутил фитиль нашей маленькой керосиновой лампы, и она погасла. Он уселся перед дровяной печкой, которая излучала в тёмной комнате ровное и красивое красное сияние.

– Папа, – шепнул я.

– Что?

– А сам ты видел Большого и Доброго Великана?

– Один раз, – сказал папа. – Всего один раз.

– Видел?! Где?

– Я стоял за нашей кибиткой, – сказал папа, – и была ясная лунная ночь, и я посмотрел вверх и вдруг увидел, как с вершины холма сбегает кто-то невероятно высокий. Он бежал вприпрыжку, гигантскими шагами, а за ним развевался чёрный плащ, как будто птичьи крылья. В одной руке у него был чемодан, а в другой – труба, и когда он добежал до высоченной живой изгороди на краю поля, то попросту через неё перешагнул.

– А ты испугался, папа?

– Нет, – ответил папа. – Только изумился. Это было странно, но не страшно. А теперь спи. Спокойной ночи!