Kitobni o'qish: «Тихая заводь»

Хороший нынче был денёк – тёплый, солнечный – будто нарочно такой выдался, чтоб свободно мужики да бабы травы косили. Не мешал им ни зной, ни ветер, ни дождь затяжной. И дети тут крутились: кто постарше – помогал, кто совсем малой – рядом болтался, выбирая себе работу по силам. Анисья среди них, наверно, самой маленькой была – три с половиной лета всего прожила ещё на свете. Тоненькая, светловолосая, большеглазая. А уж какая любопытная!

Увидала она бабочку, побежала за ней, ножками босыми по траве шуршала, на яркие крылышки глядела, а не вокруг. Так бы ведь заметила, что уж позади и поле осталось, где матушка работала, и деревня родная, Озерки. А бабочка вспорхнула и исчезла в лесу меж деревьев густых да высоких.

Остановилась тогда Анисья, ручонками налипшие волосы со лба убрала. Колотилось сердечко в груди, того и гляди выскочило бы. Застыла на лице испуганная улыбка, глаза зелёные слезами наполнились. Никогда она так далеко одна не убегала и не знала теперь, куда податься, ведь и спереди, и сзади – лес густой, непролазный.

– Мама! – несмело крикнула, и голосок её лишь эхом пролетел.

Никто не отозвался.

– Мамочка, – вцепилась пальцами в ситцевый платочек, стянув его с головы.

Вспомнились сразу Анисье сказки дурные, что соседка, баба Тося, сказывала. Мол, было в лесу этом озеро да речка мелкая, часто здесь раньше парни с девками плескались, бабы бельё стирали. Пока однажды не исчез бесследно Ждан, старостин сын. Говаривали, что русалка его утащила, погубила. С тех пор обходили стороной это озеро, и тропки к нему заросли травой-бурьяном – не найдёшь. Говорили, что и вовсе пересохло оно.

Брела Анисья, еле ножками передвигала, вглядывалась в колючие еловые лапы, в полупрозрачные осиновые листочки. Трепетали те на ветру, словно занавески рваные. Страшно ей так стало, одиноко… Вернётся ли теперь обратно?

Вдруг впереди какой-то просвет показался. Анисья шагу прибавила, а потом замерла – послышался ей плеск да голоса девичьи. Только откуда тут людям взяться? В такой-то глуши.

Тихонько стала пробираться девчушка средь веток, дышала едва-едва, чтоб не слышно её было. Выглянула из зарослей да так и выдохнула: перед ней настоящее озеро раскинулось. Только вода в нём не голубая была, а зеленоватая, тиной у берегов покрытая. И там, в траве, девы купались-плескались – бледные, простоволосые. Кое-кто в платьях белых, что к телу бесстыдно прилипали, а кто-то и вовсе голышом. Смеялись они, меж собой о чём-то переговаривались.

Зажала Анисья рот кулачком, хотела скрыться в лесу, да не заметила сухую ветку – наступила. Треснула она, и девы озёрные тут же смеяться перестали, на неё глянули. А лица у них такие вмиг страшные стали! Зубы кривые-острые, глаза пустые огромные. Белая кожа пятнами пошла, одежды будто сразу истлели в лохмотья.

– Кто ты такая? Зачем приш-ш-шла? – зашипела одна из русалок.

А девчушка и слова вымолвить не могла от страха. Только слёзы утирала да всхлипывала. Полезли к ней русалки, взглядами своими хищными чуть не пожирали.

– Постойте, сестрицы, – сказала вдруг вторая, тихо так, по-доброму. – Что ж мы на дитя человеческое накинулись? Что она нам сделает?

Русалки переглянулись меж собой, пофыркали да вроде успокаиваться начали. Снова облик девиц приняли, залезли на камни, стали волосы расчёсывать.

– Иди сюда, милая, не бойся, – подозвала русалка девочку. – Не обижу.

Анисья обернулась на лесную чащу, платок комочком в руках сжала.

Что делать ей? Вперёд идти – к русалкам на погибель, али назад воротиться да сгинуть в непролазной чащобе?

– Иди же, – подозвала снова русалка.