Kitobni o'qish: «Волшебный рог мальчика. Старинные немецкие песни, собранные Ахимом фон Арнимом и Клеменсом Брентано»

Des Knaben Wunderhorn

Alte deutsche Lieder

gesammelt von L. Achim von Arnim und Clemens Brentano

Перевод данной книги был поддержан грантом в рамках программы Гёте-Института, финансируемого Министерством иностранных дел Германии

The translation of this work was supported by the Goethe-Institut, which is funded by the German Ministry of Foreign Affairs

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© Т. Набатникова, предисловие, 2023

© С. Городецкий, перевод на русский язык, 2023

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2023

Предисловие к русскому изданию

Если обратиться к любой народной культуре, ближе всего к собственной, русской, то сразу бросаются в глаза какие-то характерные особенности и закономерности. Например, зачин наших песен: это некое бесспорное явление природы, от которого можно оттолкнуться, чтобы взять разгон: «Ой, цветёт калина в поле у ручья». Но дело-то не в калине, а в другом: «Парня молодого полюбила я».

«Расцвела сирень-черёмуха в саду на моё несчастье, на мою беду»,

«Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой»,

«Раскинулось море широко, где волны бушуют вдали».

Можно оттолкнуться и от факта отрицания природного явления: «То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит». А что же тогда деется? «То моё сердечко стонет, как осенний лист дрожит».

Или: «То не лёд трещит, не комар пищит, это кум до кумы судака тащит».

«Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи, Мороз-воевода дозором обходит владенья свои».

Я намеренно не привожу авторство этих цитат, потому что они не только ушли в народ и стали анонимными, но и вышли из народа, созданы по фольклорному образцу.

В этом зашифрован наш культурный код, преобладание огромных пространств, враждебный климат, радость малейшего пробуждения из смертной бездвижности. С первыми ростками живой природы рождается и песенный порыв.

У других народов другое окружение, другие фольклорные мотивы. Расшифровка своего национального кода не может не увлечь творческий ум. И в 1802 году двое молодых немецких интеллектуалов – Ахим фон Арним (1781–1831) и Клеменс Брен-тано (1778–1842) – предприняли путешествие по Рейну, которое затянулось на четыре долгих года, географически охватывая Южную Германию, Швейцарию, Италию и Францию. Сейчас это называлось бы фольклорной экспедицией. Фон Арним в университете изучал юстицию, занимался физикой и химией, Клеменс Брентано изучал торговое и горное дело, медицину – могли ли эти пытливые умы не впасть в ересь романтической поэзии, особенно наслушавшись народных песен, начитавшись «песенников», были у тогдашних издателей в ходу такие изделия – «листовки»: сборники, состоящие из двух-восьми песен, напечатанных на одном или нескольких двойных листках, скреплённых между собой. В середине XVIII века такие листовки приносили основной доход издательству среднего размера. Они были рассчитаны на массовый спрос и отвечали «народному вкусу». Вместо выходных данных издатели изобретательно указывали место и время публикации: «Напечатано чёрным по белому», «Напечатано в этом году, когда март был перед апрелем. И не было денег среди народа. Вот и я не смог разбогатеть». Материал содержал только популярные в народе духовные и светские песни; редакторы нередко сокращали, упрощали и «улучшали» их по своему усмотрению. Наборщики допускали множество ошибок, и даже сами эти ошибки иногда рождали отдельные художественные эффекты.

«Листовки» содержали народные тексты, переведённые в печатный вид, но не отделённые от своего происхождения и предназначения: простой читатель приобретал их за бесценок на городской ярмарке.

Уже в XIX в. листовки с песнями были собраны, систематизированы и хранятся в Берлинской государственной библиотеке.

Первоначальный смысл искажённых произведений восстановить было невозможно, и составители восполняли пробелы текста своими поэтическими вкраплениями. Уже одно это позволяет проследить контекст интерпретаций романтиками народных песен.

После экспедиции фон Арним и Брентано в 1804–1808 гг. в Гейдельберге приступили к созданию сборника. Наряду с народными песнями в него вошли и песни Герхардта, С. Даха, Опица и других поэтов XVI–XVII вв., ушедшие в народ. С ними соседствуют и авторские тексты составителей. Их художественная обработка определяет всё дальнейшее развитие немецкой лирики до конца XIX в.

Этот сборник – памятник национально-исторического направления гейдельбергского кружка, в который входили и братья Гримм, известные собиратели корпуса народных сказок. «Волшебный рог» оказал огромное влияние на немецкую лирическую поэзию. Густав Малер положил некоторые из этих текстов на музыку.

Немецкая фольклористика подробно изучает этот сборник, в русской же германистике за этот сборник «отвечает» диссертация А. И. Есаулова: «"Волшебный рог мальчика": стратегии рецепции фольклорного материала». Эта работа анализирует концепцию авторства, определяет восприятие поэм Оссиана для формирования «горизонта ожидания» читателя, представляет историю создания сборника, прослеживает процесс рецепции фольклорных источников.

Вот некоторые выдержки из этой диссертации:

«Из переписки авторов "Волшебного рога" можно увидеть их понимание "народной песни". Тексты не являются "истинно"-народными, они претерпевают коррекцию, отбор, шлифовку, композиционные и тематические изменения. Для составителей важна культурная функция, которая достигается соединением в одном сборнике песен различного происхождения и характера.

Авторские "вторжения" в оригинальный текст никогда не носят деструктивного характера по отношению к художественному целому песни. Арним и Брентано сохраняют как можно больше оригинальных строк песни, её образность, метафорику, сюжет, но все эти элементы доводятся романтиками до известной степени совершенства. Это либо стилевая контрастность, отделяющая две речевые инстанции друг от друга, либо использование рефрена народного мотива.

Песни в различных «листовках» часто заимствуют целые строфы друг друга, и это соответствует эстетическим принципам открытости народной песни. Сосуществование традиций устного и письменного текстов в пределах одного авторского произведения можно наблюдать на примере добавленной составителями строфы, меняющей тон с сатирического на трагический.

Авторы сознательно отошли как от «классического» воспроизведения готового народного текста, так и от полной его замены авторской стилизацией. Цель сборника – жизнь в памяти народа, живое присутствие корпуса текстов в устной, развивающейся традиции.

Работая над оригинальным материалом, фон Арним и Брентано отказываются от научной точности в его передаче, позволяют себе вносить в тексты изменения, использовать позднейший вариант, а не первоначальную редакцию источника, компилировать несколько оригиналов в новый поэтический текст. Все эти действия кажутся недопустимыми с точки зрения «классической» филологии. Новая германистика конца XVIII – начала XIX вв. по-новому работает с национальной литературной традицией и не ищет первоначальный вариант, очищая тексты от позднейших наслоений. Они отрицают классический подход, потому что их материалом является иной, неклассический тип словесности. Напечатанная в листовке народная песня – тоже часть устной традиции. Народная песня не может быть спета каждый раз одинаково, она живёт изменениями. Их способ работы с устным текстом – художественный, поэтический подход».

Переводчик этой замечательной книги Святослав Городецкий неотступно придерживается точности, ритма, духа и буквы первоначального текста. По его переводу филологам можно изучать закономерности немецкого фольклора, даже не зная языка.

Татьяна Набатникова, переводчица с немецкого

Волшебный рог мальчика

Посвящение

Его превосходительству господину тайному советнику фон Гёте

Во время Аугсбургского рейхстага¹ забавная история вышла с Грюненвальдом, певцом при дворе герцога Вильгельма Мюнхенского. Он был прекрасным музыкантом и компанейским выпивохой; не понравилось ему, чем его потчевали за столом милостивого князя и господина, посему он отправился искать лучшее общество для ума и сердца, с которым храбро бражничал, пока не истратил все дары на хмельную влагу и добрую закуску. Когда же пришло время расплачиваться, он попросил хозяина записать за ним восемь гульденов. Позже хозяин узнал, что мюнхенский герцог и прочая знать собираются уезжать, он пришел к любезному Грюненвальду и попросил вернуть долг. «Милейший хозяин, – отвечал Грюненвальд, – прошу вас за ради всей честной компании, с которой мне довелось столоваться, повременить с этим делом до моего возвращения в Мюнхен, поскольку сейчас я не при деньгах. Ехать тут недалеко, и я пришлю вам все при первой оказии, ведь в Мюнхене у меня хватит драгоценностей и монет для погашения долга». – «Дай тебе Бог, – говорит хозяин, – только мне от этого не легче, мои кредиторы не принимают к оплате слов. Те, у кого я покупаю хлеб, вино, мясо, соль, сало и прочие яства. Стоит мне оказаться на рыбном рынке, как рыбаки сразу видят, плачу я наличными или беру в долг. Если в долг, то они дерут вдвое больше. Вы же, господа, садитесь за стол и просите нести одно блюдо за другим, не имея ни пфеннига в кармане. Поэтому на сей раз я от своих слов не отступлюсь. Сможешь заплатить мне – добро, не сможешь – я немедля обращусь в секретариат милостивого мюнхенского герцога, который наверняка подскажет мне, как вернуть одолженное».

Любезному Грюненвальду приставили клинок к горлу, он не знал, куда деваться, ибо сурово обошедшийся с ним хозяин явно прошел школу у самого дьявола. Он начал было припоминать самые нежные и ласковые слова, которые когда-либо слыхал или учил, но все напрасно. А вот хозяин молчать не хотел: «Я церемониться не стану. Наеду, не спущу. Ты денно и нощно наедался до отвала, заказывал лучшие вина из моего погреба, поэтому теперь не юли. Если нет денег, отдавай плащ, тогда я еще смогу немного повременить. Но если ты не вернешь долга, я пущу его с аукциона, попомни мое слово». – «Ладно, – согласился Грюненвальд, – я скоро что-нибудь придумаю». Он сел, взял бумагу, перо и чернила и сочинил следующую песенку:

 
Раз встал я утром рано,
Чтоб в Мюнхен мне идти,
Но как это ни странно,
Не отыскал пути:
Был долг хозяину немал,
Хотел я рассчитаться,
Но как, увы, не знал.
 
 
«Мой гость, мне доложили,
Уйдете вы вот-вот,
Но вы не оплатили
За столованье счет.
Коль плащ дадите свой,
Я буду ждать уплаты
Еще денек-другой».
 
 
Та речь меня смутила,
Мой дух был омрачен,
Ведь мне судьба сулила
Прощание с плащом.
Он канет втуне с молотка,
А я уйду бесславно —
Бесчестье на века.
 
 
«Хозяин мой, терпенье!
Позволь повременить
И я найду решенье,
Как долг свой уплатить.
Сыщу достаточно монет,
Пусти меня на волю,
Сей не покину свет».
 
 
«Любезный гость, едва ли
Я снова в долг вам дам,
Что б вы ни заявляли,
Платите по счетам.
Я нес вам лучшее вино,
Встречал и днем, и ночью,
Уплаты жду давно».
 
 
Хозяин не смягчился,
Что б я ни говорил.
Он только больше злился,
Судом мне пригрозил.
И я б надежду потерял,
Когда б любезный Фукер
Совета мне не дал.
 
 
«О, Фукер, я с мольбою
Теперь к тебе пришел.
Дай справиться с судьбою,
Избавь от тяжких зол.
Забрал в залог хозяин плащ,
Ему он приглянулся,
И не отдаст – хоть плачь».
 
 
Тут Фукер благородный
Все деньги сразу внес.
Я снова стал свободный,
Повыше поднял нос
И в Мюнхен тут же поспешил.
Прощай, хозяин-скряга,
Ты мне уже не мил.
 

Наспех сочинив эту песенку, Грюненвальд отправился к Фукеру и велел доложить о своем приходе. Представ перед Фукером, он уверил его в должном почтении, после чего сказал: «Милостивый государь, я слышал, будто милостивый герцог собирается отправиться в Мюнхен. А мне, знать, не удастся уйти отсюда, уповаю только на вашу милость. Я сочинил для вас новую песенку, и если вам будет угодно послушать, исполню ее сей же час». Добрейший Фукер был от рождения человеком смиренного нрава и отвечал: «Мой Грюненвальд, я весьма охотно ее послушаю, если есть другие певцы, которые помогли бы тебе исполнить эту песню, пусть приходят». – «Милостивый государь, – смутился Грюненвальд, – мне придется справляться в одиночку, ибо тут не помогут мне ни бас, ни дискант». «Тогда пой», – сказал Фукер. Прекрасный Грюненвальд запел и исполнил песню в весьма игривом духе. Любезный Фукер понял его беду, однако счел, что дело не настолько плохо, как поется в песне, а потому он сразу послал за трактирщиком. Узнав всю правду, он оплатил долг, спас плащ Грюненвальда и дал ему немало денег на пропитание. Тот благодарил и пошел своей дорогой, но тут поднялся ветер, который забавным образом унес плащ к дому мелочного трактирщика, напустился на него и разбил ему окна: поэтому никогда нельзя пренебрегать искусством.

(Из «Дорожной книжечки»²)

Мы принимаем сторону бедного Грюненвальда. Общественный приговор подобен злосчастному трактирщику – он не возьмет в покрытие долга наши имена и плащ наших вынужденных песен. Но доброта богатого Фукера вселяет в бедного певца надежду, что ваше превосходительство отнесется к ним благосклонно.

Л. А. фон Арним, К. Брентано

Часть первая

Волшебный рог

 
Мчит мальчик скок-поскок
К царице на порог.
Коня он осадил,
Колено преклонил.
 
 
О, что за свет лучат
Глаза всех дам подряд!
И держит он в руках
Рог в расписных шелках,
 
 
В оправе золотой
Камней сверкает строй:
Рубин, сапфир, алмаз
Пленяют всякий глаз.
 
 
Слоновой кости рог
Велик, красив и строг,
Чудесен его вид,
На нем кольцо горит.
 
 
И колокольцев ряд
Поет так сладко в лад —
Среди глубин морских
Собрали вместе их.
 
 
Русалки щедрый дар
Пылает как пожар,
Царице принесен,
Чистейшей среди жен.
 
 
Тут мальчик ей сказал:
«Чтоб рог мой заиграл —
Лишь пальцем прикоснись,
Лишь пальцем прикоснись…
 
 
Все колокольца в ряд
Так сладко зазвучат —
Нежнее тот напев,
Чем пенье арф и дев,
 
 
Птиц в небе голубом,
Сирен в краю морском —
Где им тягаться с ним!»
И махом он одним
 
 
К царице подскочил,
Чудесный рог вручил.
Лишь пальцем прикоснись,
И звуком насладись!
 

Дочка султана и Князь цветов
Из старинной кёльнской листовки³

 
Жила-была султана дочь,
Вставать любила рано —
Чуть только утро сменит ночь,
Спешила в сад султана.
 
 
Смотрела, как блестят цветы,
В росе искристой млея,
«Но кто Творец сей красоты, —
Подумала немея, —
 
 
Должно быть, тот Творец велик,
Дары Его святые,
Раз вертограды он воздвиг
Прекрасные такие.
 
 
Увидев лик Его хоть раз,
Его б я полюбила!
Отца оставив тот же час,
Я б сад его растила».
 
 
И светлый муж ночной порой
Явился к ней однажды:
«Открой, красавица, открой,
Я полон сильной жажды».
 
 
Дитя скорей к окну бежит,
Отринув грезы ночи,
Там перед ней Христос стоит
И смотрит деве в очи.
 
 
Дверь распахнула вмиг она,
Главу склонила долу
И, вящей радости полна,
Ждет внять Его глаголу.
 
 
«Откуда мог в наш султанат
Сей Юноша явиться?
Он краше остальных стократ,
Никто с Ним не сравнится».
 
 
«Услышал, дева, я твой зов,
Пришел я за тобою.
В саду Отца я – Князь цветов.
Пойдешь ли ты со Мною?»
 
 
«Скажи мне, Боже, далеко
До кущ Отца, до сада?
Там вечно ждать могла б легко:
Цветы – моя отрада».
 
 
«Средь вечности лежит мой сад,
Да и за ней – повсюду.
Венцом я красным твой наряд
Украсить не забуду».
 
 
И снял одно из тех колец,
Что золотом пылает:
«Идти желаешь под венец?» —
Он деву вопрошает.
 
 
Она с любовью всей к Нему
Сквозь муки и сквозь слезы:
«Скажи мне, сердце почему
Горит красней, чем розы?»
 
 
«Пылает сердце для тебя,
Те розы нес тебе Я,
И в час предсмертный возлюбя,
И в муки час слабея.
 
 
Отец зовет, идем скорей,
Я за тебя так бился», —
Сказал Христос и вместе с ней
В далекий путь пустился.
 

Телль и его сын
Переписано Арнимом с торца дома в швейцарском Арте⁴

Телль

 
В кантоне Ури славном
Фогт шляпу натянул:
«Я быть желаю главным,
Чтоб всяк мне присягнул».
Не оказал я чести
Той шляпе никакой.
И фогт возжаждал мести:
«Вот тоже мне герой!»
Мол, душу твою выну,
Не так, мол, запоешь:
Сейчас с макушки сына
Ты яблоко собьешь.
 

Сын

 
Отец мой, в чем моя вина,
Что мне за участь суждена?
 

Телль

 
Замри дитя, коль жизнь мила,
И, верю я, моя стрела
К тебе не прикоснется.
Безвинен ты, безгрешен я,
Молися Господу, дитя,
Уж Он не промахнется.
Ты выше голову держи.
Стреляю я. Мы всякой лжи
Противимся сегодня!
 

Сын

 
Отец, Господь нас охранил:
Ты яблоко стрелою сбил —
Вот благодать Господня!
 

Бабушка Знахарка
Из «Годви» Марии⁵ (Бремен, 1802)

 
Мария, куда ты обедать ходила?
Родимая дочка моя!
 
 
Я к Знахарке, к бабушке нашей, ходила.
Ах, матушка, тошно же мне!
 
 
И чем же она тебя угощала?
Родимая дочка моя!
 
 
Да рыбкой копченой она угощала.
Ах, матушка, тошно же мне!
 
 
А где же Знахарка ту рыбку поймала?
Родимая дочка моя!
 
 
Наверно, в саду среди трав и поймала.
Ах, матушка, тошно же мне!
 
 
А чем же она эту рыбку удила?
Родимая дочка моя!
 
 
Волшебною палочкой, видно, удила.
Ах, матушка, тошно же мне!
 
 
А что ты не съела, куда подевала?
Родимая дочка моя!
 
 
За мною собачка ее доедала.
Ах, матушка, тошно же мне!
 
 
Куда же собачка потом побежала?
Родимая дочка моя!
 
 
Собачку на сотню частей разорвало.
Ах, матушка, тошно же мне!
 
 
Мария, а где б отдохнуть ты хотела?
Родимая дочка моя!
 
 
На кладбище я отдохнуть бы хотела.
Ах, матушка, тошно же мне!
 

Видение Исайи
Мартин Лютер
Из «Новых сокровищ детей Божиих»
(Циттау, 1710)

 
Очами духовными видел Исайя-пророк,
Как в славе Своей восседает на троне наш Бог,
Высок был тот трон, и повсюду он свет излучал,
Создателя нашего ангелов хор окружал.
И двух серафимов пророческий взор различил,
У каждого было по шесть ослепительных крыл.
Двумя прикрывали они свой лик,
Ещё два – чтоб взор к их стопам не проник,
На двух остальных по пространству паря,
Они славословили Бога-царя:
«Свят, свят, свят наш Господь Саваоф,
Осанна Создателю всех миров».
И так сотрясался от пения дом,
Как если б с небес снизошел в него гром.
 

Заклинание огня
Устный фольклор

 
Вот рыцари семерых привели
Цыган, чтобы их осудить смогли.
Те о невиновности своей
Кричат: им чашу вручил еврей.
 
 
Но судьи поспешны в решении дел,
Совет шестерых казнить успел.
Седьмой, их король, тут спокойно встал:
«Мне кажется, птиц я сейчас слыхал!
Прислушайтесь все, обратитесь во слух.
Сейчас пропоет вам всем петух!»
И город тут же в огне запылал —
Огонь среди комнат и среди зал.
 
 
Петух на шпиле высóко сидит
И, словно Петра пробудивший, кричит.
Тут суд свой греховный отринул сон,
Признал, что излишне суров закон.
 
 
И бросился дружно молить короля,
Чтоб он их избавил от жара огня:
Коль дух этот пламенный он усмирит,
То суд ему сразу же жизнь возвратит.
 
 
И палочку смерти он берет,
И бьет по щекам судейский сброд,
Кричит: «Зачем вы пролили кровь?
Чем адский огонь вы потушите вновь?
 
 
Сталь искры рождает, огонь полюбив,
А камень глядит на нее, молчалив,
Ужели по нраву вам эта игра?
Петух средь вас – понять бы пора».
 
 
И молвит цыган: «О, мой пламенный друг,
Довольно. Много горя, мук
Уже ты доставил, смирись, злодей,
Ты за Христа здесь карал палачей.
 
 
Тебя заклинаю я всем святым:
Дожги, что взял, уйди как дым.
Стань тих, как Иисус близ вод,
Крещения ждавший в свой черед.
 
 
Тебя заклинаю я жар сдержать,
Как Дева Мария, святая мать,
Держалась дальше от грехов —
Очистив град, удали свой покров».
 
 
Красный Петух от тех слов упорхнул,
Ветра стих разъяренный гул,
Огонь себя смиренно вел,
Волшебник сквозь него ушел.
 

Бедолага
Из «Свежих песенок» (Нюрнберг, 1505)

 
Трактиры мне – что дом родной,
Вы спросите: а кто ты?
Я бедолага молодой,
Мне есть и пить охота.
 
 
Меня не раз вводили в дом
И выпить предлагали,
Но, оглядев весь дом кругом,
Я шел в другие дали.
 
 
Сажали во главу стола,
Как будто я – купчина,
Когда ж платили все, брала
Меня тогда кручина.
 
 
А после спать ночной порой
Меня в сарае клали,
И бедолага молодой
Не знал конца печали.
 
 
В сараях жестко было спать,
Там трудно примоститься,
Из терний там всегда кровать,
Что любят в тело впиться.
 
 
Вставая с утренней зарей,
Вдыхал я свежесть снега
И, бедолага молодой,
Скорей бежал с ночлега.
 
 
Я брал с собою верный меч
И, сбросив сна остатки,
Пешком спешил я в путь потечь,
Ведь не было лошадки.
 
 
Я поднимался и шагал
На запад и восток,
И мне кошель свой отдавал
Не раз купца сынок.
 

Смерть и девушка в саду цветов
Из кёльнской листовки

 
Однажды утром рано
Девица вышла в сад,
Без всякого изъяна был облик и наряд;
Цветок сорвать хотелось ей,
Вплести его в венец
Средь злата и камней.
 
 
Тут к ней тайком подкрался
Престрашный человек —
Одежды он чурался,
Исчах весь и поблек.
И плоть, и кровь он иссушил,
И волосы в придачу,
И все остатки жил.
 
 
Он выглядел ужасно,
Лицо внушало страх.
Он рот открыл безгласно,
К девице сделал шаг,
Что так была нежна
И убоялась смерти,
Что так была страшна.
 
 
«Повеселей, девица,
Станцуй-ка ты со мной!
И я тогда украшу
Венец чудесный твой.
Его надеть не хочешь ты,
А он приятно пахнет —
В нем травы и цветы.
 
 
Я тем венцом венчаю,
Зовется смертью он,
Тебе я предлагаю
Его для похорон;
И все, кто путь вершит земной,
Все – рано или поздно, —
Станцуют все со мной.
 
 
Червей в земле роится
Несметный легион.
Твою красу, девица,
Мгновенно сгложет он.
Они и золотом твоим,
И жемчугами станут —
Их глад неодолим.
 
 
А может, ты не знаешь
Еще, кто я такой?
Никак не угадаешь,
Станцует кто с тобой?
Людьми я мрачной смертью зван,
Я всюду был на свете,
Объездил много стран.
 
 
Коса – мое оружье,
Я ей кошу людей
И в дверь стучу, коль нужно
Стоять мне у дверей.
Когда приходит смерти час —
Средь утра, дня и ночи, —
Ничто не скроет вас!»
 
 
Тут девушка, страдая
И мукой истомясь,
Спасения не чая,
Сказала: «Смерти князь,
Не торопись меня косить,
Я в самом сил расцвете,
Так хочется мне жить!
 
 
Отец тебя задарит,
Он золотом богат,
А скорбь его состарит —
Бери, что просит взгляд!
Оставь мне только жизнь мою,
И все свои богатства
Тебе я подарю!»
 
 
«Не надо мне ни злата,
Ни дорогих камней!
И как ты ни богата,
Я жажду лишь смертей.
Танцуй со мною ты скорей
Ведь тысячи танцоров
Ждут череды своей».
 
 
«О, смерть, возьми прислугу
Отцовскую сперва!
Ведь станет ему туго,
Коль буду я мертва.
Других детей в семействе нет,
Меня он не отдал бы
За тысячи монет».
 
 
«И за отцом приду я,
Когда настанет срок,
И всю прислугу вашу
Не минет мрачный рок;
А нынче лишь тебя возьму,
Девица молодая,
Я к люду своему».
 
 
«Помилуй! Лет мне мало, —
Девица слезы льет, —
Жить буду, как пристало,
Всю жизнь я, каждый год.
Не забирай меня сейчас,
Повремени немного.
Ах, дай хотя бы час!»
 
 
Смерть ей в ответ: «Напрасно
О жизни просишь ты,
Меняю ежечасно
Я всех людей черты:
И стар и млад, коль я хочу,
Идут за мною следом,
Когда я в дверь стучу».
 
 
Была она прекрасна,
Но он ее обнял,
И все мольбы напрасны —
Траву он ей примял,
На землю бросив, словно в прах,
И вот лежит девица,
Объемлет ее страх.
 
 
Краса ее увяла,
И взор ее угас,
Средь сада повстречала
Девица смертный час.
И не хотелось больше ей
Ни одного цветочка
Рукою рвать своей.