Kitobni o'qish: «Путин. В зеркале «Изборского клуба»»

© Авторский коллектив, 2015

© Изборский клуб, 2015

© Книжный мир, 2015

Александр Проханов. «Так уголь превращается в алмаз…»

Между властью и обществом России построен Крымский мост

Крым, как светлая буря, ворвавшаяся в русскую жизнь, преобразил общество, одухотворил власть, изменил человека. Исчезли апатия и уныние, которые влачились за русской душой с проклятых девяностых. Вернулась вера в свои силы, в правомерность русской истории. Народ перестал брюзжать на своё государство, многое ему простил, увидел в нём осмысленную победоносную силу. Возникло драгоценное, недостижимое ранее, единство между народом, властью, армией, президентом, когда все: и левые, и правые, и Кавказ, и Якутия, и Сибирь, и Поволжье, – приняли Крым в свои общие объятья. Между властью и народом был перекинут Крымский мост. И по этому великолепному мосту началось движение в обе стороны. Был засыпан овраг, который десятилетиями разделял власть и народ.

Но Крым – это не подарок судьбы, как может показаться нам, ликующим среди цветов и салютов. Не просто чудо, которое явлено по одной только воле Божьей. Крым вернулся к России в момент, когда русское государство оказалось способным его принять, оказалось способным на невиданную, изощрённую и блистательную операцию, в которой были задействованы армия, разведка, воля деятельных ярких людей в институтах власти, в общественных организациях и церкви. Ещё десять лет назад такое было невозможно. Десять лет назад наше государство всё ещё мучилось, сбрасывало с себя трагические оковы, что были на него наброшены в 90-е годы, когда мы потеряли государство, подпали под жестокое иго, которое лишило нас самостоятельности, воли, суверенного сознания. И тогда вряд ли было возможно такое объединение. Вряд ли мы были готовы на это блестящее, мгновенно спланированное действо, которое опередило по своей молниеносности и быстроте все ухищрения врагов. Мы буквально выхватили Крым из под носа натовских генералов, натовских кораблей, натовских орбитальных группировок. Такое оказалось по плечу сильному, оснащённому государству, идущему на великие риски, знающему цену этих рискованных издержек, цену стратегических приобретений.

Противник, который в девяносто первом году лишил нас государства, теперь вдруг обнаружил на месте разорённой, лишённой воли страны сильную волевую Россию, сбросившую иго политической и духовной оккупации. Такое не прощают. Иго не может отказаться от своего владычества, не уходит само, как вечерний туман. Оно даёт бой, как давало когда-то бой на Калке, на Непрядве, на Угре. Иго набрасывается на ускользающую добычу самыми разными способами. Устраивает погоню, травлю государства российского.

Сегодняшние противники сильного российского государства: Пентагон, Госдеп, Евросоюз, – оказывают на Россию невиданное давление, соизмеримое с «холодной войной». Экономические санкции, отрезающие нас от мирового рынка и мировой экономики, политические репрессии, создающие вокруг России враждебный кордон, информационные атаки, демонизирующие всю страну в целом, её армию, спецслужбы, её успешно действующие корпорации, её политические и экономические авторитеты.

Среди этих подрывных операций одной из главных является диверсия, призванная взорвать Крымский мост, расторгнуть единение власти и народа, ожесточить народ против власти. Представить российскую власть как тупую бездушную силу, вписав её в те уродливые русофобские мифы, согласно которым российская власть исконно была тупой, жестокой, уставила весь русский путь плахами и виселицами. И все русские князья, цари и вожди – либо палачи, либо дегенераты.

Однако операция по взрыву Крымского моста не осуществится. Наш народ, искушённый в девяностых годах потерей государства, прекрасно понимает, чем оборачивается для народной судьбы эта потеря. Какие неисчислимые беды сваливаются на народ. Какие траты территорий, населения, культурных и экономических потенциалов приходится нести народу, который по недомыслию отказывается от своего государства.

Государство для русского человека – вторая религия. Ибо оно в его представлении является той интегральной силой, которая обеспечивает народу историческое действие, вписывает его в неразрывное русское время, отбивает от страны чудовищное зло и напасть. Народ объединяется вокруг своего государства, терпит его вынужденную жёсткость, его ошибки, приносит ему жертву, если понимает, что государство заслоняет от великих напастей и угроз, стремится угадать народные чаяния, народную мечту, реализует её в государственной практике.

Священная победа сорок пятого года была достигнута небывалым единством власти и народа, государства и лидера. В этом огненном фокусе расплавились все прежние противоречия, все обиды и счёты. Победа была наградой за лишения и небывалые муки. Сегодня единение народа и государства, власти и общества – залог того, что мы выдержим все испытания. Мы будем строить наши заводы, открывать университеты и научные школы, будем преодолевать такие пороки, как коррупция, пьянство, уныние, неравенство, интеллектуальная лень. У России по прежнему есть много недоброжелателей и врагов. Но благодаря этому единству победа будет за нами.

Михаил Леонтьев. Путин как лидер

За большинством политических лидеров современности не стоит ничего, никакого реального масштабного деяния. А за Путиным стоит.

60 лет. Идеальный возраст для политика. Если он государственный деятель. И если он уже состоялся к этому возрасту как государственный деятель. И если перед ним стоит задача состояться еще раз на еще более масштабном уровне задачи и он готов эту задачу решить. Это все, безусловно, относится к Путину В. В. То есть может относиться, если он просто решит задачу. Просто спасет страну от грозящей надвигающейся катастрофы. Во второй раз. Только и всего.

В новейшем периоде истории такие задачи не удавалось решать никому. Подобная задача стояла перед Горбачевым, и мы помним, как он с ней справился. Вообще в современной политике подобные задачи решать не принято. В «цивилизованном мире» считается, что таких задач вообще быть не может. А в «недоцивилизованном» людей, способных решать какие-либо глобальные задачи, считается нужным мочить. Умный американский аналитик Харлан Уллман говорил, что в современном мире (он имел в виду в первую очередь Америку) исчезли политики-визионеры. Доведенный до совершенства механизм либеральной демократии идеально отбраковывает таковых, оставляя наверху политкорректную посредственность: именно «политиков» – в смысле – не государственных деятелей. На горизонте, во всяком случае в «цивилизованном мире», не видно не то что рузвельтов или черчиллей, даже рейганов, тэтчеров и колей. Одни меркели с обамами – идеальные политтехнологические «конструкции» для использования в избирательных шоу-кастингах. Современный политический рынок предлагает потребителю эдакие избирательные матрешки – пародии на национальные архетипы на все вкусы. В рамках окончательно победившего во всемирно-историческом масштабе «вашингтонского консенсуса», пресловутого «конца истории», считалось, что этим матрешкам точно не придется решать никаких судьбоносных задач, только выполнять рутинные представительско-имиджевые функции. А тут кризис, глобальный и системный. И что с этим делать?

И что делать Путину среди этих картонных персонажей? Скучно. Это даже, наверное, развращает, поскольку база сравнения заведомо и намеренно занижена. И не с кем о демократии поговорить. Потому что Ганди-то умер…

Если серьезно, предъявляя претензии к Путину по поводу отсутствия ясной стратегии и четких действий в ситуации надвигающегося глобального кризиса, мы отдаем себе отчет, что таковой стратегии нет ни у кого в мире. И никому в голову не приходит приставать с такими претензиями к кому-либо, кроме Путина. Может быть, потому, что они – идеальные продукты недееспособной и исчерпавшей себя системы. А он – нет. Даже когда хочет таковым казаться. И потому что за ними не стоит ничего, никакого реального масштабного деяния. А за ним стоит.

Реанимация

Будучи призванным к власти в первый раз, Путин спас страну, находившуюся в коматозном состоянии. Аккуратненько собрал из останков. Он оказался нужным человеком в нужном месте в нужное время. Идеально нужным. Весь его профессиональный и личностный опыт оказался идеально востребованным для реаниматора с медицинским принципом – «не навреди». Именно тогда, в начале 2000-х, в период реанимации, обнаружились основные его качества. Это полное отсутствие склонности к каким-либо авантюрам и при этом готовность к жестким и решительным действиям в ситуациях крайней необходимости. Но только в них. Чтобы не повторять много раз уже сказанное, вспомним только три примера. Это Чечня. Это Ходорковский. И это, уже позднее, Южная Осетия. Именно тогда Путин проявился как последовательный эволюционер. И все, что можно было выжать из эволюционных методов упорядочения действующей системы, он выжал. И «вертикаль власти» вертикальна и властна настолько, насколько это возможно в рамках действующей системы. А система-то, как мы не раз объясняли, по сути своей, больная, катастрофная.

Тогда на этапе реанимации у Путина не было ни мандата, ни ресурсов как-либо менять эту систему. Иначе реанимация превратилась бы в эвтаназию. Этот этап, можно считать, закончился в тот момент, когда реанимация, по сути, состоялась. И одновременно исчерпались все возможности эволюционного внутрисистемного развития.

Прострация

Этот этап наступал постепенно. Еще за несколько лет до кризиса и до формальной медведевской паузы. Кризис, точнее, его прелюдию 2008–2009 годов, страна действительно прошла относительно безболезненно. Потеряв при этом все иллюзии возможности какого-либо качественного восстановления и развития в рамках действующей системы. Кризис показал абсолютную зависимость этой посткатастрофной модели от внешней конъюнктуры. Он оказался, по сути, кризисом суверенитета. Притом что Путин доказал, что суверенитет России является для него первичной базовой ценностью. Политика в смысле стратегии или каких-то попыток нащупать стратегию замерла, застыла. Сначала экономическая, а затем, в президентство Медведева, удачно подвернувшееся, и внешняя. Не считать же таковой пресловутую «перезагрузку». Осталась одна административная рефлексия. Текущее техническое управление, сопровождаемое модернизационным карнавалом. Эта прострация – что-то вроде искусственной комы, в которую вводят больного, пока нет средств и возможностей для его активного лечения. И если таковые средства и возможности будут найдены, можно будет согласиться, что в этом и была какая-то великая сермяжная правда.

Революция

Путин на вопрос, в чем он видит задачу своего третьего срока, сухо ответил: «Изменение действующей структуры экономики». Казалось бы, какая банальная прагматичная задача. Выполнить которую в реальное время в реальном месте можно только ценой изменения всей действующей модели не только экономической, управленческой, но и социальной и политической. Проще говоря, надо бы сменить общественно-политический строй. Это революция. Сверху. Желательно. Недаром Путин позднее заметил, что России предстоит совершить рывок, по масштабам сопоставимый с тем, что мы совершили в 30-х годах прошлого века (заметьте, по масштабам, а не по формам и методам).

На самом деле то, чего мы добиваемся от Путина, связано не только с политическими (внутри и внешне) рисками, с конфликтами внутри элит, риском нарушения равновесия и пресловутой стабильности – это, по сути, выход из действующей системы, действующей модели экономики и жизни. Не только российской, компрадорско-паразитической, но и глобальной, мировой, где правила игры и разделение труда и отдыха определены достаточно четко. До сих пор путинская Россия при всех претензиях к ней, нарастающем раздражении со стороны мирового регулятора сохраняла абсолютную лояльность действующему финансово-экономическому порядку. Персонификатором чего всегда был Л. Кудрин, продолжающая существовать после него кудринская модель финансовой политики. По определению не суверенной. Это многое объясняет, и за это многое прощают. Опять же понятно, с какими рисками связан бунт против этого порядка.

На самом деле на сегодняшний момент не существует в разработанном рабочем формате ни идеологии, ни тем более технологии «русского прорыва», которую можно было бы представить Путину как возможную к исполнению. Учитывая вышеизложенное: то, что он совсем не авантюрист, предлагать ему «махнуть не глядя» контрпродуктивно. Другое дело, можно было бы говорить, что он и не делает ничего, для того, чтобы такая идеология и технология была разработана. На сегодня по факту это не так. Осталось ее только разработать и предъявить. В виде и качестве, достаточном для использования за рамками забора психиатрической больницы.

Кстати, в этом контексте хотелось бы уточнить сформулированную нашими авторами формулу «патриотизм минус либерализм». Это всё абсолютно верно, если речь идет о политическом либерализме. Много раз говорилось, что русский политический либерализм – это даже не концепция или мировоззрение, а геополитическая ориентация. Посему в России либеральная партия – это всегда партия национального предательства. Что касается либеральных экономических моделей, то они имеют право и обязанность существовать там, где им место. Поскольку более эффективного экономического механизма чем рынок там, где вмешательства государства не требуется по каким-то особым причинам, человечество не придумало. И одна из задач будущей рабочей модели «русского прорыва» – это отделить конкурентный рынок от финансовых паразитов.

Существующая ныне структура экономики не обеспечивает России минимальных гарантий сохранения суверенитета в случае резкого ухудшения внешней конъюнктуры. Наступление этого «случая» безальтернативно. Исходя из понимания того, что для Путина суверенитет является безусловным приоритетом, то есть мы находимся как раз в ситуации крайней необходимости, когда надо принимать жесткие и чреватые риском решения, мы не имеем никаких оснований сомневаться, что такие решения будут приняты. Для этого просто должна быть готова и технология, и идеология. При этом Путину придется преодолеть в себе идеального эволюционера. Путин сумел спасти страну, когда его политический опыт был исчезающе невелик. Сейчас ему предстоит, опираясь на весь свой уже уникальный политический опыт, сделать то же самое во второй раз. 60 лет – это удобный рубеж, и сейчас очень удобный момент, чтобы такой Путин состоялся. В мире найдется мало политиков, которым доводится спасти свою страну дважды. Это большая человеческая удача. Если получится. Мы желаем юбиляру успеха. Искренне, поскольку являемся явно заинтересованными лицами.

Николай Стариков. Это Россия, детка!

За 15 лет проделан огромный путь: от полной разрухи к началу возрождения

Самое страшное для политика – это равнодушие. Когда никто не интересуется делами, когда фигура никому не интересна. В этом смысле Президенту России Владимиру Путину беспокоиться не нужно. Он вызывает уважение у основной массы российских избирателей и жгучее неприятие у несистемной оппозиции, которая «ходит» в посольство США за инструкциями.

В 1992 году вышла в свет книга американского философа и политолога (и по «случайному совпадению» сотрудника Госдепа США) Френсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек», в котором автор утверждал, что победа в мире либеральной демократии западного образца является конечной точкой социокультурной эволюции человечества. Что означает, по его мнению, и формирование окончательной формы правительства. Фукуяма утверждал, что само по себе распространение подобной формы правления не означает конец историческим событиям, но только лишь знаменует собой прекращение эпохи идеологических противостояний, революций и глобальных войн. А вместе с этим конец искусства и философии.

Этот труд получил широчайший резонанс в западной печати и в научной среде. Грохот от «падения» Советского Союза вызвал острую потребность осмысления новой реальности, которая, тогда в 1992 году, только-только начинала вырисовываться контурно на фоне оседающего пепла, оставшегося от разрушенного второго в мире центра силы, каковым являлся СССР. Вполне оправданно, что неожиданность для самих США подобной геополитической ситуации, когда они остались один на один со всей планетой, без привычного им сдерживающего противостояния с равным по силе партнёром, вызвала не у них некое «головокружение от успехов» (каковым теперь уже можно назвать этот труд Фукуямы). Тогдашний оглушительный успех этой книги (которую сегодня уже цитировать никто на Западе не любит), кажущаяся её парадоксальность, её востребованность самыми разными слоями западного общества, есть не что иное, как «оговорка по Фрейду». Когда кто-то, человек, страна или цивилизация, вслух заявляют о себе и осмысливают самих себя как совершенный итог развития всего человечества, то, как говорится, жди беды.

Ведь что означает ощущение себя идеалом, выше которого больше никому прыгнуть не удастся? Это означает право судить других, принимать за них решение и принуждать к нему через убеждение или через силу. В самом деле, было бы странно позволять другому человеку или другой стране на равных участвовать в выработке, принятии и реализации решений, касающихся двух сторон, если противоположная сторона менее развита, цивилизована и дееспособна. Тот, кто менее дееспособен (а как иначе назвать человека, страну или цивилизацию, которые ещё не достигли некоего обязательного уровня развития), не может на равных нести ответственность именно в силу своей меньшей или недостаточной дееспособности. Жизнь подтверждает это правило многократно. Мы принимаем решение за своих детей, учитывая, насколько это нам кажется возможным, их мнение до самого их совершеннолетия. То есть до того момента, пока они не станут настолько же дееспособны, как и мы сами. Большие и мощные страны всегда принимают решение исходя из собственных интересов в первую очередь и лишь во вторую исходя из интересов более слабых и малых соседей. Равноправие – это и равносильность, и равноответственность, и равнопризнаваемость. Всё иное без этих трёх опор не имеет права называться равноправием. Иногда бывает, что равноправие возможно без равносильности, если более сильная сторона, исходя из своих нравственных и цивилизационных установок, допускает в отношениях как равноответственность, так и равнопризнаваемость. Роль силы в этом случае играет внутренняя установка на самоограничение силы со стороны более сильного, но в то же время и развитого нравственно. Но если вы себя, любимого, признаёте за эталон, за высшую точку развития, то вы априори не способны дать своему партнёру равноправие, если этот партнёр не будет вам равносильным (или если это не будет вам тактически выгодно для чего-то на каком-то этапе.

Нужно, впрочем, отметить, что любая цивилизация в истории человечества всегда ощущала себя лучшей по отношению к другой, с кем контактировала. Иначе бы людям и народам, её составляющим, не было бы смысла и стимула её создавать, проще бы было влиться в другую. С этой точки зрения нет ничего удивительного в том, что и западная цивилизация (как и любая другая, в том числе и Русская цивилизация) считает себя лучшей по отношению к другим. Но нужно отметить следующий, очень, на мой взгляд, важный момент: быть «лучше» по самоощущению – не означает реально быть венцом творения, эталоном и «концом истории». Например, Русская цивилизация, ощущая себя наиболее многогранно развитой, во-первых, не ощущает себя конечной точкой развития для всего человечества, а во-вторых, таковой она не ощущает себя даже для самой себя. Оставляя бесконечный период для собственного саморазвития и самосовершенствования. Это то, чего никогда не было у западной цивилизации. Внутри себя её апологеты всегда ощущали себя центром Вселенной и примером для всех рас и народов. Даже ещё в совсем недавние по историческим меркам времена, когда отрицали личную гигиену, ели руками и выбрасывали собственные помои рядом с домом из окна.

Вообще, опыт самой европейской истории нас учит, что, как только какая-то из стран или цивилизаций начинала философски, а вслед за этим и политологически и геополитически осмыслять себя как «венец истории», как единственно возможное из всех существующих состояний для «настоящего человека», так тут же (с точки зрения исторического процесса, а не человеческой жизни) приходили большая кровь, хаос и разруха. Древний Рим в древнем мире. Святая инквизиция в Средние века. Третий рейх в новейшей истории. Вот самые очевидные примеры политической реализации философской парадигмы «конца истории» и победы Цивилизации Рима, власти Святого Престола или «арийского духа и крови». Далее тот, кто называл себя венцом развития человеческой цивилизации, был вынужден бороться с теми, кто не принимал навязываемый им чуждый цивилизационный выбор. Когда именно он начнёт бороться с варварами, с еретиками или «недочеловеками» – это вопрос времени, но никак не вопрос выбора. С этой точки зрения сегодняшняя борьба Запада с «тоталитарными, недостаточно демократичными или просто нелиберальными режимами», создание новой «оси зла» – это абсолютно привычный «европейский выбор». Можно сказать, что как только в 1991 году был развален Советский Союз, то Запад тут же вернулся в своё «привычное» состояние собственной исключительности. На этот раз его исключительность была выражена в либерально-демократической парадигме, которая на первый взгляд «человеко- и миролюбива». Но пусть никого не обманывает очередная «смена наряда». Так уж устроена философская и политологическая общественная мысль западного общества, что как только пропадает равносильность с ними (или выгодность для них как временная замена равносильности), то никакой равноответственности и равнопризнаваемости никому и никогда, и нам в том числе, от них добиваться не удавалось. Это не плохо и не хорошо. Это проверенная веками данность. Это необходимо учитывать при выстраивании с Западом собственных отношений. В некотором роде, лично мне, это представляется где-то даже больше хорошо, чем плохо. Хорошо своей многотысячелетней предсказуемостью. В целом западные страны и западная цивилизация могут быть приятными и полезными партнёрами. При одном условии: когда у вас есть большая дубинка или мощная армия. Если вы, не расслабляясь на внешний лоск, трудитесь над тем, чтобы сохранить равносильность с ними, то после этого вы можете получать от общения с западными «партнёрами» ту выгоду и те результаты, которые вам нужны.

Вот с такими исходными данными в 1992 году Россия, как самая большая, богатая и потенциально сильная часть СССР, осталась один на один со странами Запада. Лишённая меры равносильности с ними, она тут же столкнулась и с отсутствием равнопризнаваемости и равноотвественности. Ничего удивительного в этом не было, хотя в самом начале у большинства граждан тогда и у значительной части ещё и сейчас существовало и существует заблуждение о том, что «Западу от нас ничего не надо» или о том, что «Запад нам поможет». Но геополитика диктует свои законы. И они никак не соотносятся с мечтами и заблуждениями западноориентированных сограждан. Надо Западу от нас очень много. И ещё как надо. И уж точно последним в этом мире, кто нам на самом деле поможет в трудную минуту, будет именно Запад.