Kitobni o'qish: «Война и революция: социальные процессы и катастрофы: Материалы Всероссийской научной конференции 19–20 мая 2016 г.», sahifa 32

«Великая война» 1914 – 1918 гг. во фронтовой публицистике Свена Хедина

Гриценко С.А.⁹⁷

Тезисы доклада

Аннотация: В статье рассматриваются представления о Первой мировой войне известного шведского ученого и публициста Свена Хедина на основе его произведений военных лет. В начавшейся войне Хедин безоговорочно поддерживал Германию, поскольку считал ее борьбу с Англией и «славянской расой» справедливой и правильной. Однако взгляды ученого не были поддержаны в Швеции, где он подвергся серьезной критике за свой прогерманизм. По сути, все произведения Хедина военных лет были лишь грубыми политическими агитками, несмотря на интересное фактическое содержание.

Ключевые слова: Свен Хедин, Первая мировая война, шведский прогерманизм.

Gricenko С.А. “Great War” 1914 – 1918s in Sven Hedin’s frontline journalism

Abstract: The article explores Sven Hedin’s understanding of the First World War based on his texts were published during the war. Sven Hedin was a famous Swedish researcher and political writer, and when the “Great War” began he supported Germany without doubt, because he considered its fight against England and “Slavic race” as a fair and right one. But the researcher’s opinion was not supported in Sweden where he came under strong criticism for his pro-Germanism. In fact, all the military texts by Hedin were just raw political pieces of agitprop despite much interesting factual information inside.

Keywords: Sven Hedin, the First World War, Swedish pro-Germanism.

Когда в августе 1914 г. в Европе началась предчувствовавшаяся многими Первая мировая война, Швеция вместе с двумя другими скандинавскими государствами провозгласила нейтралитет. Однако, несмотря на очевидные с первых дней войны выгоды нейтрального положения страны, далеко не всем в Швеции это решение показалось правильным. Что же до начавшихся дискуссий о причинах войны, ее виновниках и возможных результатах, то здесь единодушие не было и в помине.

Еще в последние предвоенные годы в Швеции сложилась небольшая, но влиятельная группа сторонников активизации шведской внешней политики, довооружения и альянса с Германской империей, традиционно именуемых «активистами» (Р. Челлен, О. Ярте, Г. Стеффен и др.). Наиболее же последователен, принципиален и радикален в своих прогерманских убеждениях был известный шведский географ и публицист Свен Хедин [2, с. 152], решивший незамедлительно предпринять ряд действий в соответствии со своими воззрениями.

С началом войны Хедин посчитал необходимым свое личное участие в ней и осенью 1914 г. отправился частным образом по приглашению немецких властей на Западный фронт в качестве военного корреспондента. Результатом поездки шведа стала его книга «С немецкими армиями на Западном фронте» [8], в которой Хедин приводил расхожие в Германии аргументы о «справедливой войне», «борьбе за место под солнцем» и «великой битве германства с англосаксами и славянством» как внутреннем содержании Первой мировой войны. Хедин не переставал удивляться также стойкости и удали немецких солдат. Приведенные им солдатские поговорки, песни отражали характерные настроения в немецкой армии в начале войны: «Что ни выстрел – то русак», «Скоро обедаем в Париже» и т. д. И, конечно, он был искренне разочарован неучастием шведской армии в этой грандиозной «битве народов» [8, р. 3, 10].

Заметим, что в Швеции фронтовые хроники Хедина, в 1915–1916 гг. перебравшегося на Восточный фронт [6; 7], были известны и читаемы, однако скорее как источник достоверных сведений о реалиях войны, относительно же его политических взглядов всем было понятно, что они чрезмерно радикальны и слабо соотносятся с истинно шведскими нуждами. Поэтому описанная Хедином «непроглядная тьма над шведским берегом» [8, р. 387] была достойным символом нежелания большинства шведов ввязываться в войну, спокойной уверенности страны-нейтрала. Подвергался он и серьезной критике на страницах прессы и публицистики нейтралистского толка [10].

Сам же Хедин с наступлением 1916 г. резко изменил «образ врага» в своих фронтовых произведениях. В указанный период от не оправдавшей себя в плане агитации в Швеции русофобии он перешли к проявлявшейся спорадически и ранее англофобии в качестве оправдания своей ориентации на Германию. Во многом, эта идея была позаимствована ими из самой Германии, отчетливо видевшей в Англии своего главного и самого непримиримого противника в войне. Россия же, по установившемуся общему мнению С. Хедина и ряда других прогерманских «активистов», вступила в войну, будучи обманутой Англией, которая нуждалась в ее ресурсах [8, р. 159]. «Плохая» Англия практически вынудила Россию воевать с «хорошей» Германией [5, s. 95]. Эта «дружба Ирода и Пилата» [8, р. 247] (России и Англии) в итоге будто бы привела Германию на грань военного поражения и к несправедливым обвинениям в развязывании войны на Версальской конференции [9, s. 133–134].

Все такой же упорный сторонник вступления Швеции в войну, Хедин в своих записках 1916 г. не видел уже в русских солдатах кровных врагов германцев, в чем согласился с мнением немецких военных. «Против России не действовало никакого национального инстинкта», она не считалась «наследственным врагом» Германии [3, с. 135], – отметил позднее Э. фон Людендорф.

Вместо России С. Хедин упорно обвинял теперь во всех бедах Англию: она якобы предала Швецию и в Северную войну, и при потере Финляндии, и при разрыве унии с Норвегией. В ответе Англия и за нынешнюю кровавую войну, и за голод в Швеции [7, s. 103–216], вызванный морской блокадой балтийского побережья. Хедин бросил обвинение и шведам, что они утратили свой боевой дух, потому что еще во времена Тацита любили золото, их жадность будто бы и позволила Англии «купить» шведский нейтралитет. Но автор при этом верил в пробуждение народа, который встанет плечом к плечу с немцами в их борьбе за мир, проявлением которой якобы и является нынешняя война [7, s. 511].

Итак, в текстах С. Хедина главным врагом вместо России стала Англия, другом же осталась Германия. Русские в восприятии Хедина теперь не столько «коварные московиты», «татарские угнетатели» из немецких памфлетов, сколько военнопленные, жертвы «ужасного английского обмана» – простые крестьяне, вынужденные воевать за чуждые им интересы [7, s. 286].

Германия же для Свена Хедина по-прежнему оставалась не только дружественной и братской страной, но и примером во всем. Хедин восхищался полководческим талантом Гинденбурга и Людендорфа, которого современники многозначительно сравнивали со «скоропалительным Карлом XII» [4, с. 4]. Вместе со своими кумирами С. Хедин прошел немало военных дорог, вместе с ними он возмущался «примиренчеству» и «соглашательству» политики берлинского правительства [4, с. 12] и верил в славное будущее «здорового государства» во главе с Гогенцоллернами, «верным преданиям своего дома» [1, с. 11].

Таким образом, Свен Хедин стал своеобразной крайней точкой развития шведских прогерманских и «активистских» идей 1910-х гг., суммировав в своих военных текстах весь набор аргументов за вступление Швеции в войну на стороне Германии – русофобию и англофобию, представления о «расовом» характере войны, стереотипы о национальном характере воевавших народов. Однако чрезмерная радикальность Хедина, его отрыв от реальности были очевидны уже современникам, и страстные призывы ученого-прогерманиста не были услышаны в Швеции.

Источники и литература

1. Гинденбург П.ф. Воспоминания Гинденбурга. Петроград, 1922.

2. Игнатьев А.А. 50 лет в строю. Воспоминания. М., 2002. С. 152.

3. Людендорф Э.ф. Мои воспоминания о войне 1914 – 1918. Т. 1. М., 1923.

4. Свечин А. От редакции // Людендорф Э.ф. Мои воспоминания о войне 1914–1918. Т. 1. М., 1923.

5. Gihl Т. Den svenska utrikespolitikens historia. 1914–1919. Stockholm, 1951.

6. Hedin S. Kriget mot Ryssland. Stockholm, 1915;

7. Hedin S. Nach Osten! Leipzig, 1916.

8. Hedin S. With German Armies in the West. London, New York, 1915.

9. Kjellen R. Dreibund und Dreiverband. Leipzig, Mime hen, 1921.

10. Ossiannilsson K.G. Sven Hedin, Nobleman. London, 1917.

Русский крестьянин на войне и о войне. Дневник крестьянина Алексинского уезда Тульской губернии П. Е. Ермакова о событиях первой мировой войны и революции 1917–1918 гг.

Куренышее А. А.⁹⁸

Хомякова Т.В.⁹⁹

Аннотация: В статье анализируются взгляды русского крестьянина на события I мировой войны, революции и т. п., зафиксированные в его дневнике. Крестьянин-отходник не только описал важнейшие события переломной для России и всего мира эпохи, но и выразил отношение к ним «низов общества». В судьбе этого «мужика» отразила перипетии военного, революционного и послереволюционного времени.

Ключевые слова: Первая мировая война, Российская империя, крестьянство, крестьянская община, революция, крестьяноведение.

Kurenyshev А.А., Khomyakova T.V. Russian peasant on a war and about a war. Notes of peasant of Alexinsky County of Tula province P.E. Ermakova about the events of the First World War and the Revolution 1917-1918ss.

Abstract. The article analyzes the views of the Russian peasant to the events of World War I, revolution, etc., recorded in his diary. Peasant migrant workers not only described the most important events of a turning point for Russia and the world era, but also expressed his attitude towards them "lower classes of society." The fate of this "man" reflected the vicissitudes of war, revolutionary and post-revolutionary time.

Keywords: The First World War, the Russian Empire, the peasantry, the peasant community, revolution, krestyanovedenie.

Когда тебе в руки попадает подобного рода документ, ты, читая его, окунаешься в самую гущу самых что ни на есть народных представлений, мыслей и чувств о таких несомненно грандиозных, эпохальных исторических событиях, к коим принадлежала Первая мировая война. Крестьянские мемуары – это вообще довольно редкий и нестандартный исторический источник. «И связано это, – писал один из публикаторов крестьянских воспоминаний Н.И. Решетников, не с безграмотностью русского дореволюционного крестьянства, а с тем, что, во-первых, народоведы, исследуя традиционную культуру, писали о крестьянине, не предоставляя слово ему самому, а во-вторых, и это самое важное, крестьяне писали, в отличие от других слоев населения, не для публикации, не для чтения праздной публики, а для самих себя, для фиксации и передачи опыта своим потомкам. Рукописи крестьян хранились в семьях, информация о них никому не разглашалась. В редких случаях крестьянские дневники, записи, воспоминания оказывались в музейных хранилищах, но время для их публикации только еще наступает». Иван Михайлович Решетников, автор цитированных воспоминаний, был одним из тех крестьян, кто пострадал от Советской власти в годы «великого перелома», коллективизации и раскулачивания. Иной была судьба Петра Ермолаевича Ермакова (1868–1933 гг.), хотя, если судить по дате смерти, он окончил свои дни в годы так называемого «голодомора». Дата окончания дневника – 1928 г. – тоже весьма специфична. В этом году фактически заканчивается новая экономическая политика – самое счастливое время для русского крестьянина. Прожив еще пять лет, Ермаков больше не фиксировал в своем дневнике события своей жизни и жизни страны. Возможно, сказались болезни, а, может быть, писать уже не хотелось или становилось опасным доверять свои сокровенные мысли бумаге…

Конечно, в распоряжении исследователей-крестьяноведов имеются и другие крестьянские мемуары, как опубликованные, так и хранящиеся в различных архивах, музеях и библиотеках. Тем не менее, каждый такой документ бесценен, ибо, как считают некоторые историки и публицисты, в отечественном обществознании все еще преобладает интеллигентский взгляд на события российской истории, а порой и прямо противоположный крестьянскому – дворянско-помещичий. Е.П. Прудникова пишет в своем исследовании: «Российская элита не воспринимала крестьянство как существо, подобное себе, – не воспринимала на уровне подсознания, и следы этого отношения можно легко найти во множестве мемуаров, рассказов, художественных произведений». Известный русский философ Николай Бердяев дал этому явлению и научное обоснование. В труде «Философия неравенства» он писал: «… просветительное» и «революционное» сознание… затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование «белой кости» есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт». В общем-то – да, сие есть факт, – добавляет от себя Прудникова: баре физически и душевно отличаются от мужиков». Действительно, в течение долгих лет вторичность мужика была общепринятым социологическим фактом. «Чумазый не может играть на пианино», – говорил один из персонажей фильма Н.С. Михалкова «Незаконченная пьеса для механического пианино». К сожалению, такая историографическая парадигма преодолевается с большим трудом. «Как, почему вышло, что нас, сплошь и рядом потомков черного люда, приучили смотреть на Россию глазами дворян?» – задает вопрос Прудникова. «С чем это вошло в нашу жизнь? С русской историей, которая наполнена деяниями князей, да царей? Хотели написать другую, да не получилось», – пишет она далее. «Невнимание советских историков к крестьянскому сословию позволило нынешним агитаторам утверждать, что крестьяне были лояльны к властям Российской империи. Мужики, мол, богобоязненны, царелюбивы и революции не хотели». Забегая вперед, сажем, что используемый документ, дневник крестьянина, в общем, подтверждает именно такую оценку настроений и чувств крестьянства в годы войны. Ермаков уважает власть и преклоняется перед монархией. Он соблюдает большинство обрядов Русской православной церкви. Так, в записи 22 июля 1914 г. Ермаков пишет: «Сегодня на Красной площади, на Лобном месте был всенародный молебен. Около 7 вечера вышел из Спасских ворот крестный ход с хоругвями и иконами, в числе которых были чудотворные иконы Владимирской, Казанской и Иверской Божьей матери, громадная икона Преподобного Сергия Радонежского, Корсунские кресты и другие иконы. Погода была скверная, лил дождь весь день. Народу было полна площадь». В записи, сделанной 5 августа, Ермаков описывает «Высочайший выход в Кремле. «Я встречал Государя против Страстного монастыря», – пишет Ермаков. В кремль его впустили через Спасские ворота. «Народу в Кремле было уже много. Я, однако, пробрался к Красному крыльцу. Постояв около часу, наконец, пошел Высочайший выход. Момент был очень торжественный, народ допускался к самому помосту. Государь шел рядом с Царицей. За ним казак нес на руках Наследника, а затем шли дочери Государя. Народ кричал: Ура! Настроение народа было приподнятое, все время шествия Государя толпа неистово кричала: Ура!». Как можно заметить, в Кремль на встречу с монархом мог прийти каждый желающий. Никакого специального отбора «представителей ликующего московского люда» не было. Царь держал себя с народом просто и естественно. Автор дневника, однако, обладал способностью размышлять и рассуждать, как на очень общие темы, так и анализировать происходившие события. «Жуткое впечатление получается, читая газеты о войне и невольно рождается размышление о том, к чему идет человечество с его воспетой культурой и цивилизацией? Вот ведь теперь началась страшная братоубийственная (выделено нами – А.К.) война, начали проявляться все ее ужасы, человечество звереет, да и не только звереет, но даже сатанеет, как иначе назвать те кровожадные человеко истребляющие действия, которые обнаружили немцы, да и не только одни только немцы, ведь только сваливают на немцев, что они будто бы жестоко обращаются с неприятелем. На самом деле все хороши!», – писал Ермаков 2 августа 1914 г. «Ведь не простые люди устроили эту войну? Зачем она нужна мужику-хлеборобу или рабочему-труженику?» – задает он риторический вопрос. Такой крестьянин впоследствии легко отказался от монархизма и религиозного дурмана, почувствовал себя, а не партийца-бюрократа хозяином земли Русской. Впрочем, обо всем этом мы поведаем дальше.

К счастью ситуация постепенно меняется. Русское крестьянство из бессловесного гиганта, своеобразного тургеневского Герасима, постепенно превращается в говорящего персонажа…

В свое время выдающийся отечественный историк В.П. Данилов отразил в своих работах появление на российской исторической сцене «нового русского крестьянства". Виктор Петрович, однако, только обозначил этот термин, не наполнив его конкретно историческим содержанием. Другие историки, в том числе и автор этих строк, показали в своих работах то, что новизна русского крестьянства предреволюционной и революционной поры, а также, времен Первой мировой войны, заключалась в его большей организованности, наличии идеологии, руководителей и вождей. Крестьянство постепенно превращалось из объекта социального действия в полноценного его субъекта. Как пишет современная исследовательница: «Зипуны, бороды, лапти и прочие атрибуты «черного народа» служили камуфляжем, под которым скрывались ум, воля и четкое понимание своих интересов». Одним из таких «лапотников» был, несомненно, и наш герой. Он ведь, помимо всего прочего, был отходником, работал в Москве в винной лавке, а в детстве очень неплохо учился в местной четырехклассной школе. Несомненно, также, что народное русское православие, к которому взывал Л.Н. Толстой (а далеко ли от Алексина до Ясной Поляны), пронизывает все рассуждения Петра Ермолаевича. «Мы теперь пожинаем плоды нашей деятельности последнего столетия, направленной к культивированию человека на новых началах совершенствования, а именно: людей пичкали всевозможными схоластическими науками, клонящимися к облагораживанию собственной персоны в смысле светских этикетов, учили всевозможным наукам, как человеку добыть средства, не ударяя палец о палец, как надувать своих ближних и т. п., но забыли внушить человеку основные начала христианского учения – любить ближнего и другим христианским догматам, а это нужно бы оставить на первом месте». Ермаков искренне удивлялся тому, что война идет между христианскими народами, «одинаково признающих учение Христа и почти одинаково исповедующих его. И что всего удивительнее – одинаково просящих теперь каждый народ себе победы над врагом, как малые дети…». От такого понимания сущности христианства остается всего один шаг до атеизма… «Если бы Господь не дал человеку свободной воли, он теперь взял бы да послал на борющихся такое состояние, чтобы они не двинулись ни руками, ни ногами. Но Господь дал человеку свободный разум действовать по своему разумению и потом требует отчет с него, и горе будет неправедным честолюбцам», – писал наш герой в самом начале августа 1914 г.

Конечно, о боевых действиях на фронтах Ермаков в начале войны не мог судить иначе, нежели по сообщениям газет. Очевидно, они, эти газеты, в первые месяцы войны были полны победными реляциями. Но уже сентябрь 1914 г. приносит первые огорчения. «На войне не особенно хорошо, – пишет Петр Ермолаевич 8 сентября, хотя наша армия, как видно сильно разбила австрийскую и продвинулась до Перемышля. Но на прусском театре войны дела наши не особенно хороши. После ряда побед наши продвинулись было в Восточную Пруссию, но теперь опять отступили на свою границу, и немцы теснят нас, передвинув свои войска с французского театра войны».

Довольно скоро население начало получать информацию о боевых действиях из уст их непосредственных участников, ибо количество раненных, размещавшихся в тыловых госпиталях стало стремительно расти. «Как ни восторженно встречаются публикой вести о наших победах, но от таких побед делается грустно на сердце, когда смотришь на ежедневно прибывающих раненых. Их в одной только Москве более 30 тысяч человек. А сколько же убитых? Это скажут потом. Из рассказов раненых можно заключить, что война идет страшная, современные орудия ужасно смертоносны, да и солдаты – немцы, как видно, хорошо стреляют.», – отмечал тульский крестьянин в своем дневнике.

У Ермакова было десять человек детей. Старшего Василия, которого отец, уплатив немалый взнос, устроил работать в артель, был призван на военную службу. Это произошло 17 октября 1914 г. «Как ни был он к этому приготовлен, но, однако при прощании с семьей разрыдался, упал на кровать и несколько минут рыдал», – писал Петр Ермолаевич. «Да и как не разрыдаться?! – комментировал он поведение сына. Все-таки гонят прямо на бойню (выделено нами А.К.). Лексика текста, как видим, лишена уже всякого пафоса. В сыне любой крестьянин видел естественную опору в старости. «Очень скучно мне стало, – пишет Петр Ермолаевич, ведь я дождался первого сына – опору, думал пользоваться им под старость». В случае с призывом на войну сына Петра Ермолаевича мы сталкиваемся с еще одним, увы, обычным и даже заурядным явлением русской действительности: попытками так или иначе «откосить»» от призыва, или, по крайней мере, максимально облегчить свою службу, обезопасить себя от реальной фронтовой жизни. Директор магазина, в котором служил Василий Ермаков похлопотал за него и он оказался писарем при Полевом Царскосельском военно-санитарном поезде № 143 её Императорского Величества Государыни императрицы Александры Федоровны. В записи от 20 ноября Ермаков отмечает: «Вася прислал письмо, что полковник Ломан взял его к себе на квартиру, а сам с поездом уехал на войну. Пишет, что учится писать на машинке. По всей вероятности, в следующую поездку он попадет в санитарный поезд». Поезд отправился в направлении фронта 14 ноября, но В.П. Ермакова в нем не было. Василий в это время гостил у отца в Москве и внезапно отбыл в Петроград 13 ноября 1914 г. «Оказывается, – пишет Ермаков старший, – когда он (Василий Ермаков – А.К.) пришел сегодня в магазин Хлебникова, директор Педашенко сильно удивился его приезду, ибо он хлопотал о нем в Петрограде, прося письмом лично некоего полковника Ломакина, который состоит дворцовым комендантом и посылал нам письмо, но письмо это не попало нам. Поэтому, заручившись другими письмами, между прочим, одним письмом к жене Великого князя (Павла Александровича), он уехал сегодня в Петроград».

Ермаков ошибся. Фамилия коменданта поезда была Ломан и звали его Дмитрий Николаевич. Он занимался формированием поезда и отвечал за всю его работу. Полковник занимал и еще ряд придворных должностей: штаб офицера для особых поручений при дворцовом коменданте, квитора Федоровского государева собора, начальника Царскосельского лазарета № 17 Великих княжон Марии и Анастасии, нес обязанности наблюдающего за командой санитаров и за внутренним порядком в Серафимовском убежище лазарета № 9. В конце 1916 г. Д.Н. Ломан был назначен состоящим при министре Императорского двора. Покровительство такого человека дорого стоило. В.П. Ермаков пользовался им до 1917 г., находясь все это время при санитарном поезде № 143.

Об этом учреждении следует сказать несколько слов отдельно. В нем проходили воинскую службу, «воевали» несколько незаурядных личностей. Некоторые из них тоже были в некотором роде «крестьянскими сыновьями».

В связи с участием России в Первой мировой войне (в то время этого названия, конечно, еще не было) сформировали новое военное подразделение – Полевой Царскосельский военно-санитарный поезд № 143.

Поезд был необычным – ему покровительствовала Императрица Александра Фёдоровна. Официально он назывался: «Полевой

Царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны».

Поезд был сформирован в начале ноября 1914 года и по сообщению газеты «Правительственный вестник» в номере от 14 ноября был «освящён 13 ноября в присутствии Императрицы».

На вагонах также значился вензель “АО” и полное название состава. Комендантом поезда был очень богатый человек, имевший горчичные заводы в городе Сарепта – Александр Васильевич Воронин. Вероятно, это было сделано затем, чтобы комендант не воровал лекарства, пищу и другие, не менее соблазнительные товары.

Санитаром в Царскосельском поезде № 143 служил знаменитый русский поэт Сергей Есенин. Д.Н. Ломан выписал Есенину удостоверение:

Удостоверение

Дано сие крестьянину Рязанской губернии и уезда Кузьминской волости села Константинова Сергею Александровичу Есенину в том, что он, согласно уведомлению Мобилизационного Отдели Главного управления Генерального Штаба от 11 февраля с. г. за № 9110 с Высочайшего соизволения назначен санитаром в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны, а потому прошу направить Есенина в г. Царское Село в мое распоряжение.

Уполномоченный Ея Величества по поезду

полковник Ломан.

900/556

апреля 5 – 1916. г. Царское Село

16 апреля Сергей Есенин был откомандирован в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143. Об этом полковника Ломана уведомил исполняющий обязанности начальника Резерва санитаров капитан Субботин: «…одновременно с сим в распоряжение поезда командирован санитар Сергей Есенин (личный знак № 9999), и просит о времени его прибытия уведомить. Документы санитару Есенину выданы на руки».

Утром 20 апреля Есенин выехал из Петрограда в Царское Село, и с этого дня началась его военная служба.

Работа санитаров была не из лёгких: в их обязанности входила переноска тяжело раненых и больных на носилках, размещение их в вагонах, погрузка и выгрузка имущества, получение продуктов, раздача пищи, поддержание чистоты и порядка в вагонах и другие работы.

Сохранилась фотография личного состава поезда, где на переднем плане полулежит Сергей Есенин в военной форме санитара.

Этот снимок сделал штатный фотограф поезда, доброволец Александр Функ. В штате поезда, кроме него, числились: артист и чтец В.В. Сладкопевцев, художник Г.И. Нарбут, архитектор-художник И. А. Шарлемань, сын Распутина Дмитрий Новых-Распутин, жена действительного статского советника А.Н. Заусайлова. Кстати, во время первой поездки Есенина, в поезде одной из сестёр милосердия была Анна Вырубова. В конце 1916 г. в санитары был зачислен художник К.С. Петров-Водкин, но по каким-то неизвестным причинам служить ему не пришлось. Д.Н. Ломан был вообще расположен к крестьянам. Он был другом Г.Е. Распутина. Сергей Есенин (вместе с Николаем Клюевым) побывал на Императорской ферме у полковника Ломана по крайней мере два раза: до отъезда в Москву в конце 1915 г. и после приезда из Москвы в двадцатых числах. На этой ферме собирались русофилы и крестьянолюбы вроде художников братьев Васнецовых, Нестерова и Рериха. Чаще всего к Ломану на Императорскую ферму приезжали Васнецовы, Рерих, Нестеров, Щусев, Максимов, составившие костяк «Общества возрождения художественной Руси». Не случайно, конечно, в январе 1916 г. один из Петроградских друзей Сергея Есенина поэт Сергей Городецкий обратился с письмом к полковнику Дмитрию Николаевичу Ломану – уполномоченному по Полевому Царскосельскому военно-санитарному поезду № 143.

Городецкий просил устроить Есенина санитаром в поезд. Точная дата письма Городецкого Ломану неизвестна. По косвенным данным, оно было отправлено в первой половине января, а в это время Есенин и Клюев находились в Москве. Сергей Есенин уже тогда был знаком с полковником Ломаном. Об этом свидетельствует письмо, отправленное ему из Москвы в Царское Село. Речь в нём, бесспорно, идёт о Есенине и Клюеве, хотя их имена не называются.

Осенью 1915 г. Есенин и Клюев неоднократно выступали на литературно-музыкальных вечерах в стилизованной русской национальной одежде, и, вероятно, Ломан слушал их выступления. И не подлежит сомнению, что он собирался привлекать молодых поэтов к выступлению перед ранеными в госпиталях Феодоровского городка Царского Села. Именно полковник Д.Н. Ломан руководил работами по обустройству госпиталей. Сами Есенин и Клюев относились к выступлениям перед славянофильствующей аристократией иронически. Вокруг Ломана сложился определенный круг людей, стремившихся «спасти Россию» через духовное возрождение, путем установления прямых контактов с «народом». «Монархическое «Общество возрождения художественной Руси» пыталось спасти монархию. И не случайно полковник Д.Н. Ломан, после успешных встреч Н. Клюева и особенно С. Есенина с особами царствующего Дома обращается к поэтам с просьбой написать сборник стихов, восхваляющих монархию. В ответ Н. Клюев от своего имени и от имени Сергея Есенина изложил причины, по которым они не решаются написать подобные стихи. В письме-трактате «Бисер малый от уст мужицких» Н. Клюев писал Д.Н. Ломану:

«На желание Ваше издать книгу наших стихов, в которых были бы отражены близкие Вам настроения, запечатлены любимые Вами Федоровский собор, лик царя и аромат Храмины государевой, – я отвечу словами древней рукописи: «Мужие книжны, писцы, золотари заповеди и честь с духовными приемлют от царей и архиереев и да посаждаются на седалищах и вечерях близ святителей с четными людьми». Так смотрела древняя церковь и власть на своих художников. В такой атмосфере складывалось как самое художество, так и отношение к нему. Дайте нам эту атмосферу, и Вы узрите чудо. Пока же мы дышим воздухом задворок, то, разумеется, задворки и рисуем. Нельзя изображать то, о чем не имеешь никакого представления. Говорить же о чем-либо священном вслепую мы считаем великим грехом, ибо знаем, что ничего из этого, окромя лжи и безобразия не выйдет».

Вот так лукаво и ехидно Н. Клюев и С. Есенин отказались от предложения полковника Д.Н. Ломана.

Что касается Распутина, еще одного «великого мужика» того времени, то он явно сыграл определенную роль в «военной судьбе Есенина».

В архиве Александровского дворца сохранилась записка Г. Распутина, обнаруженная искусствоведом А. Кучумовым: «Милой, дорогой, присылаю тебе двух парашков. Будь отцом родным, обогрей. Ребята славные, особливо этот белобрысый. Ей богу, он далеко пойдет». Записка не датирована. Она, скорее всего, адресована полковнику Д.Н. Ломану, с которым Григорий Распутин был знаком, и речь в ней идет о Есенине («белобрысый») и Клюеве. Наиболее вероятно, что поездка двух поэтов с запиской Г. Распутина в Царское Село состоялась осенью 1915 г. Полковник Д.Н. Ломан мог непосредственно обратиться к Императрице, и ему легко было добиться Высочайшего соизволения о зачислении С. Есенина санитаром поезда № 143. Верно заметил литературовед П.Ф. Юшин в письме от 15 апреля 1964 г. крестнику Императрицы Ю.Д. Ломану, сыну полковника Д.Н. Ломана, что благодаря последнему «…Есенин не стал кормить вшей в окопах, где поэта легко могла уложить насмерть шальная пуля». Во время почти целого года службы С. Есенин только дважды выезжал с санитарным поездом к линии фронта за ранеными. Сам Д.Н. Ломан был расстрелян в 1918 г. иу П.Е. Ермакова были все основания не вспоминать его имени и исказить фамилию. Есенин, также, не «грешил» воспоминаниями на эту тему. Есенин в годы революции стал социалистом революционером, также как его тогдашняя жена З.Н. Райх.