Kitobni o'qish: «Политическая наука №4 / 2013. Старые и новые идеологии перед вызовами политического развития»
Представляю номер
В начале 1990-х годов, сразу после падения коммунистических режимов в Европе и прекращения «холодной войны» было модно рассуждать о «конце идеологии»: казалось, что мир навсегда ушел от фронтального противостояния мировоззренческих систем. Однако проблемы, с которыми ему пришлось столкнуться в начале XXI в. – социокультурные конфликты, глобальное неравенство, экономические кризисы, угрозы безопасности, терроризм, политическая нестабильность, изменение климата и др., – по-прежнему воспринимаются сквозь призмы фундаментально разных социально-онтологических и аксиологических систем, конкуренция которых определяет векторы политических решений. Это лишний раз подтверждает очевидный для исследователей политических идеологий тезис: любые рассуждения о политике имеют идеологическую составляющую, и она заслуживает специального анализа независимо от того, определяем ли мы ее, исходя из структуры (идеология как более или менее целостная и упорядоченная систем идей и осознанных убеждений, служащих для определения и оправдания социальных действий) или функции (идеология как способ функционирования символических форм в контексте отношений власти, господства, неравенства). В XXI в. политические водоразделы, как и прежде, формируются идеологиями – как «старыми», опирающимися на идейный багаж классических «измов», предлагавших системные целеориентированные проекты социальных и политических трансформаций в эпоху Модерна, так и «новыми», «неполными», сосредоточенными на отдельных аспектах современной политической повестки.
Этот номер «Политической науки» посвящен анализу того, каким образом сегодняшние экономические, социальные, технологические и политические проблемы преломляются в оптике старых и новых идеологий. Публикуемые в нем материалы знакомят с теоретическими и методологическими проблемами изучения данного предмета, а также с современными исследованиями политических идеологий и идеологических практик в России и за рубежом.
Рубрика «Состояние дисциплины» посвящена методологическим проблемам теории идеологии. В статье Г.И. Мусихина прослеживается эволюция подходов к изучению данного феномена – от «бихевиоралистской революции» к лингвистическим теориям и дискурсивному анализу, а также анализируются попытки преодолеть «логоцентризм» традиционных интерпретаций идеологии в рамках антропологии. М.М. Федорова сопоставляет два направления анализа политических идей, дискуссии между которыми стимулировали философскую мысль последней трети ХХ в. – герменевтику и критику идеологии представителями Франкфуртской школы и Ю. Хабермасом. Рубрику завершает реферат статьи известного британского исследователя, главного редактора оксфордского «Журнала о политических идеологиях» М. Фридена, в которой, как нам показалось, весьма убедительно показана фундаментальная взаимосвязь между способами мышления, предполагаемыми современной политикой, и идеологией и таким образом определено место изучающей ее субдисциплины в системе политических наук.
Под шапкой «Идеи и практики» публикуются статьи, посвященные современному состоянию политических идеологий в различных странах и регионах мира. Ее открывает статья профессора Тартуского университета В.Е. Морозова, в которой предпринята попытка переосмыслить ключевой для современной либерально-демократической теории принцип универсальности прав человека с позиций постструктуралистской теории гегемонии (примечательно, что к ней обращаются и другие наши авторы). Тезис о несовершенстве гегемонической универсальности, опирающейся на доминирование Запада в мировых делах, автор иллюстрирует примером нормативной инверсии, имевшей место в ходе судебного процесса и дискуссии по делу «Pussy Riot». По мысли Морозова, раскрытие освободительного потенциала идеи прав человека требует выхода за пределы гегемонической универсальности и поиска новых форм политического. Одно из возможных направлений решения этой задачи он связывает с родовой философией события А. Бадью. Анализу другой фундаментальной идеи эпохи Модерна – идеи нации – посвящена статья петербургского политолога М.В. Ноженко. Отчасти опираясь на периодизацию, предложенную Э. Хобсбаумом, автор преимущественно на материале стран Европы прослеживает эволюцию представлений о нации в предыдущие два столетия и пытается определить их судьбу в современном мире. Представитель политологической школы МГИМО И.В. Кудряшова рассуждает о сложности и неоднородности феноменов, описываемых термином «фундаментализм», стремясь прояснить данную категорию с помощью сравнительного анализа. Как доказывает автор, присутствие положений и идей религиозного характера в политических доктринах и идеологиях не всегда свидетельствует об их фундаменталистской природе.
Рубрику заключают три статьи, посвященные анализу левых и левоцентристских идеологий. В фундаментальной работе ведущего научного сотрудника ИМЭМО РАН Н.В. Работяжева рассматриваются попытки преодоления кризиса социал-демократии в XXI в. Проанализировав основные постулаты британского «нового лейборизма» и германской концепции «новой середины», а также реакцию на эти инновации французских, шведских и австрийских социалистов, автор показывает, что начавшийся кризис отчасти приостановил процесс «маркетизации» программно-идеологических установок социал-демократии. Тем не менее он полагает, что вызовы глобализации и императивы «новой экономики» будут и дальше толкать ее в сторону социального либерализма. Аспирантка МГИМО О.Б. Варенцова использует политическую теорию постмарксизма для анализа левого популизма в Венесуэле и приходит к выводу, что политическую практику Уго Чавеса нельзя рассматривать как реализацию идеи радикализации демократии. А.Н. Окара рассуждает о судьбе «забытой» идеологии солидаризма, которая, с его точки зрения, могла бы иметь хорошие перспективы в XXI в.
В рубрике «Ракурсы» представлены статьи, в которых российские идеологические практики рассматриваются в сравнительном контексте, что позволяет увидеть общие черты идеологий (разумеется, «неполных», придающих исключительное значение вполне конкретным аспектам политической реальности) в том, что принято считать специфическими особенностями отечественного публичного дискурса. Именно в таком ракурсе петербургские авторы А.И. Кубышкин и А.А. Сергунин рассматривают идеологию исключительности и «особого пути», играющую важную роль не только в российской внешнеполитической мысли, а молодой исследователь из Манчестерского университета И.А. Яблоков – теории заговора. Статья О.Ю. Малиновой затрагивает проблему акторов и институтов, участвующих в производстве идеологий. На примере недавних дискуссий о выборе политического курса она показывает роль экспертно-аналитических центров в формировании общественной повестки дня в современной России.
Тему акторов и институтов продолжает рубрика «Интервью», в которой своими наблюдениями и размышлениями о производстве идеологий в современной России делится опытный исследователь общественной мысли и одновременно – известный публицист, заместитель главного редактора газеты «Известия» Б.В. Межуев.
В рубрике «Первая степень» публикуются статьи аспирантов ИНИОН РАН, продолжающие тему идей и идеологий. В.Н. Ефремова предлагает теоретическую модель для анализа идеологической конструкции государственных праздников. По мнению автора, вербальные и невербальные составляющие этой конструкции требуют применения разных методов анализа. И.В. Самойлов исследует возможности идеи «консервативной модернизации», сравнивая две концепции, отражавшие консервативную реакцию на политическую модернизацию, – идеи русского философа Л. Тихомирова о модернизации на основе укрепления самодержавия и теорию «консервативной революции» в Германии.
Номер завершают уже ставшие традиционными рубрики «Представляем журнал» и «С книжной полки». Первая из них знакомит с фундаментальным специализированным изданием, посвященным теме идеологий, – «Журналом о политических идеологиях». Вниманию читателей предлагаются рефераты его недавних статей, представляющих наибольший интерес с точки зрения анализа современной идеологической повестки и ее адекватности проблемам, с которыми мир сталкивается в XXI в. В рамках второй рубрики опубликована рецензия А. Грефа на книгу немецкого исследователя Фалко Грубэ об идеологических аспектах юридической практики применения прав человека, а также рецензия В. Быковой на работу известного венгерского экономиста Я. Корная о современном капитализме.
Собранные в номере статьи, рефераты и интервью безусловно не исчерпывают многообразия идеологических ответов на проблемы современного мира. Однако они демонстрируют релевантность концепта «идеология» для понимания происходящих политических процессов, равно как и эволюцию подходов к его использованию.
Номер подготовлен при содействии Исследовательского комитета РАПН по изучению идей и идеологий в публичной сфере.
О.Ю. Малинова
Состояние дисциплины: Теория идеологии
Методология исследования идеологий: От поведенческого анализа к постструктуралистским контекстуальным моделям
Г.И. Мусихин
Можно констатировать, что идеология является одним из самых распространенных политических терминов и одновременно – наиболее оспариваемым понятием политической теории1. Чтобы проиллюстрировать, с какими проблемами сопряжена теоретическая рефлексия данного предмета, достаточно вспомнить лозунг о «конце идеологий», который впоследствии и сам был признан идеологически тенденциозным. Не случайно идеология некогда была названа «самой неуловимой концепцией во всей социальной науке» [McLellan, 1986, p. 1]. Однако, как это ни парадоксально, хотя теоретики неустанно жалуются на трудности, связанные с концептуализацией идеологии, политики продолжают пользоваться этим термином во взаимоотношениях со своими сторонниками. А это означает, что «идеология» по-прежнему будет находиться в фокусе внимания политической науки.
Теоретическая рефлексия идеологии как политического явления всегда носила отпечаток критики. Несмотря на активное использование данного термина политологами, он по большей части не является «желанным ребенком» в этой «семье». Это обусловлено не только влиянием марксистской концепции ложного сознания, но опытом тоталитарных идеологий XX в., претендовавших на исключительное владение истиной во всех ее проявлениях.
Тем не менее данное понятие можно обнаружить во всех сколько-нибудь полных учебниках по политической науке. При этом дело, как правило, не идет дальше описания дискретного набора систем политических верований, неизменно включающего либерализм, консерватизм, социализм, фашизм и т.д. Окончание списка может варьироваться, но первые три позиции неизменны. Это создает ощущение некоторой догматичности теоретических представлений об идеологиях, хотя на самом деле политическая наука постоянно пополняется все более изощренными инструментами их анализа.
Можно сказать, что концепт идеологий, как никакой другой, подвержен всем ветрам «академической моды», демонстрируя господство той или иной «доминирующей методологии». Вследствие такой «методологической отзывчивости» концепт идеологии можно обнаружить и в дебатах по поводу влияния политики на науку и искусство, и в пропагандистских дискуссиях по поводу «тоталитарных» и «открытых» идеологий, и в установках методологического индивидуализма (который оказывается до неприличия либеральным), и в новых лингвистических и постструктуралистских концепциях политики. Список можно продолжить. Подобная изменчивость подкрепляет позицию скептиков, считающих идеологии «недоброкачественным» материалом, который заранее обесценивает усилия, прилагаемые к его анализу. Другими словами, теоретическое систематическое изучение идеологий до сих пор остается вызовом для политической науки.
Блеск и нищета «бихевиористской революции» в изучении идеологий
Поведенческая революция в политической науке не могла обойти вниманием изучение идеологий [см.: Малинова, 2003]. Находясь в рамках позитивистской парадигмы фиксации наблюдаемого поведения, сторонники бихевиоризма пытались абстрагироваться от марксистской трактовки идеологии как ложного сознания и выяснить, насколько хорошо люди понимают смысл позиций идеологического спектра. Особое место здесь занимают панельные исследования Филиппа Конверса на основе данных 1956, 1958 и 1960 гг. Результаты его опроса об отношении американцев к ведущим политическим партиям США оказались обескураживающими: лишь один из десяти респондентов дал ответы, соответствовавшие заявленным ими идеологическим убеждениям, при этом их позиции по разным вопросам не отличались последовательностью [Converse, 1964, p. 206–261]. Конверс пришел к естественному для приверженца политического бихевиоризма выводу: большинство избирателей не понимают сути идеологий. Меньшинство же предсказуемо оказалось более образованным и более заинтересованным в политике.
За исследованием Конверса последовали другие работы, исследовавшие идеологию в рамках поведенческого подхода. При этом, используя одну и ту же методологию, исследователи приходили к диаметрально противоположным выводам. Так, сторонники концепции «идеологического невежества» на основании исследований отношения к мигрантам в США утверждали, что люди легко доверяют тому, чему хотят доверять, и не воспринимают информацию противоположного свойства [Nadeau, Niemi, 1995, p. 323– 46; Nadeau, Levine, 1993, p. 332–47]. А в результате исследований поведенческих пристрастий был сделан вывод, что подавляющее число людей просто некритически воспроизводят позиции, озвученные лидерами общественного мнения [Zaller, 1992].
В то же время другие приверженцы поведенческого подхода доказывали, что хотя избиратели, в соответствии с тезисом Конверса, не понимают логику ценностей, они в состоянии безошибочно определять левых и правых кандидатов и правильно делать выбор в соответствии со своими предпочтениями [Delli Carpini, Keeter, 1996]. Выражаясь метафорически, оказалось, что для того, чтобы быть хорошим водителем, не обязательно разбираться в принципах работы двигателя внутреннего сгорания.
Столь противоречивые результаты исследований идеологий, основанные на позитивистской установке бесспорности зафиксированного поведения, привели к тому, что поведенческий анализ идеологий иронично обвинили в исследовательской «шизофрении» [Kuklinski, 2007, p. 55–61]. Действительно, надо признать, что политический бихевиоризм обнаружил свою методологическую уязвимость (или недостаточность) в исследовании идеологий.
Идеологии и дискурс
Можно сказать, что идеологии являются тем самым infant terrible политической науки, который подвергает тяжкому испытанию на прочность различные методологические изыскания в исследовании политики. Одним из таких направлений стало применение дискурсивного анализа для понимания и объяснения роли идеологий. При этом вопрос «Что люди делают?» сохраняет свое значение для исследования идеологий, однако внимание переключилось с того, «как люди себя ведут», на то, «что они говорят».
Рассмотрение идеологий сквозь призму возникновения и взаимодействия дискурсов опирается на очевидный факт: любая идеология – это прежде всего Текст. Следовательно, идеологии выражаются и усваиваются через дискурс, т.е. путем устного или письменного коммуникативного взаимодействия. Когда члены идеологизированной группы мотивируют или легитимизируют какие-то групповые действия, они делают это в терминах идеологического дискурса2.
Возникновение дискурсов зависит от свойств коммуникативной ситуации, в которой происходит интерпретация языковых конструкций. Коммуникативную ситуацию можно определить как контекст3, представленный в виде определенных эпизодических моделей взаимодействия. Эти контекстуальные модели контролируют многие аспекты формирования дискурса, делая последний общественно значимым. Как и все субъективные ментальные модели, контекстуальные модели могут быть идеологически «пристрастными» к общей социально-политической ситуации4. Контекстуальная модель может накладывать отпечаток на выбор лексических конструкций в ходе общения, раскрывая или, наоборот, затушевывая реальное отношение к предмету обсуждения. Например, широко укорененный во многих обществах мужской шовинизм может «затаиться», попав в ситуацию феминистского дискурса. Иными словами, контекстуальная модель может помочь обнаружить идеологическую предвзятость той или иной речевой коммуникации, что, в свою очередь, облегчает анализ идеологического дискурса.
Содержание дискурса находится под контролем субъективных интерпретаций, осуществляемых носителями языка, формируя различные ситуативные ментальные модели. Люди понимают дискурс, если способны сконструировать его модель. Военные действия в Южной Осетии 2008 г. освещались новостными службами, воспроизводя субъективные ментальные модели как «создателей» новостей, так и их «потребителей». Поэтому дискурсы, связанные с этими событиями, в России, в странах ЕС, в США или в Грузии существенно различались, что не всегда было следствием примитивной односторонней пропаганды и «промывки мозгов». Как и в случае с контекстуальными моделями, модели ситуативные могут демонстрировать идеологическую предвзятость, основанную на базовых социальных убеждениях. Идеологически предвзятые ситуативные ментальные модели обычно производят идеологический дискурс, в котором события и акторы имеют положительную или отрицательную окраску в зависимости от вышеобозначенной идеологической предвзятости. И чем конкретнее обсуждаемые события, тем сильнее высвечивается предвзятость, несмотря на апелляцию к «очевидным фактам». Как это ни парадоксально, но чем очевиднее факты, тем пристрастнее идеологические дискурсы.
Необходимо подчеркнуть, что контекстуальные и ситуативные модели коммуникации являются в основном субъективными и личностно ориентированными. При этом члены того или иного коллектива могут иметь более устойчивые социальные и политические убеждения, выходящие за рамки ситуативной коммуникации: стабильная система знаний, взглядов и идеологических стереотипов. Данные общие взгляды являются «контрольными точками» при создании тех или иных контекстуальных и ситуативных моделей, а следовательно – при создании и понимании дискурсов. Можно сказать, что значения дискурса подобны айсбергам, в которых с очевидностью выражаются только части смыслов, основная же масса общего знания имплицитно предполагается. В результате такого характера общего знания то или иное сообщество, как правило, представляет себя неидеологизированным, так как общее знание трактуется данным сообществом как истина, а не как тенденциозная идеология. Тенденциозность можно выявить только при комплексном анализе знания. Даже в группах, которые можно охарактеризовать как идеологизированные, основу взаимопонимания составляет то, что воспринимается как «само собой разумеющееся», и идеологические границы выступают в качестве составных элементов этого общего знания.
То же самое можно сказать о ментальных моделях и связанных с ними дискурсах: толкование смыслов есть процесс, в котором формируются и активизируются различные формы знаний. Со стороны эти общие знания могут интерпретироваться как вера или суеверие, а с политической точки зрения – как идеологическая ангажированность или фанатизм (в зависимости от силы этих «суеверий»).
На основе идеологически предвзятых моделей и общих социальных верований происходит стратегическое формирование идеологического дискурса. Именно этой стратегии подчинены бесконечные в своем многообразии языковые и смысловые приемы: интонация, местоимения, тематизация, усиление контекстуализации или, наоборот, – точности описания, риторические фразы, многозначительные и неопределенные намеки и т.д. Все это создает «оглавление» идеологии, которая подчеркивает «наши» положительные качества и «чужие» отрицательные, и наоборот [Dijk, Kintsch, 1983].
Из краткого обзора социально-когнитивных процессов, лежащих в основе образования и осмысления идеологических дискурсов, можно увидеть, что связь между идеологиями и дискурсами является сложной и часто косвенной. Идеологический дискурс может зависеть от идеологически предвзятого контекста, от идеологического способа интерпретации событий как конструирования ситуативных ментальных моделей или от непосредственных идеологически контролируемых общих верований5.
Необходимо также допустить, что конкретные условия контекста могут скрывать идеологические взгляды их носителей. Возможность выявления идеологической установки зависит от коммуникативной ситуации. Иными словами, дискурсивная концепция идеологии не предполагает жесткой детерминации: участники не обязательно и не всегда выражают и принимают верования группы, с которой они себя идентифицируют. Таким образом, идеологический дискурс всегда личностно и контекстуально вариативен.
Это обстоятельство должно умерить «позитивистский оптимизм» приверженцев эмпирических методов изучения идеологий. Внутри идеологизированных групп соответствующие верования могут предполагаться, но не проговариваться, а за их рамками – подвергаться словесной цензуре политической корректности. Для выявления идеологических представлений требуются непрямые (косвенные) методы анализа.
Такие методы разработаны в рамках критического дискурсивного анализа. Как показали Фейрклаф, Фоулер, Ван Дейк и Водак, существует много дискурсивных способов усиления / смягчения наших / их позитивных / негативных проявлений и поступков, а значит – идеологической окраски дискурса. Эти способы могут иметь как смысловой, так и сугубо лексический характер. Однако подробный разбор этих способов выходит за рамки данной статьи [см. об этом: Fairclough, 1995; Fowler, 1991; Dijk, 1995; Wodak, 1989].
Но и дискурсивный анализ уязвим для методологической критики. Одной из главных его проблем является преднамеренность (intentionality). Анализируя текст, мы не можем со стопроцентной уверенностью утверждать, что использование тех или иных речевых конструкций носило характер идеологической ангажированности, а не было автономным свойством литературного стиля, а значит, не находилось под сознательным политическим контролем [Brand, 1984]. Политическая некорректность не обязательно предполагает принципиальное несогласие с политически корректным высказыванием, ибо вообще вне рамок политического дискурса: озвучивание бытовой ксенофобии может не содержать в себе элементов националистического дискурса, хотя формально может сильно на него походить.
Проблема заключается в том, что мы не можем наблюдать намерения, а значит, никогда не сможем подтвердить исследование преднамеренного идеологического дискурса данными количественных социологических исследований.
Кроме того, дискурсивный анализ сосредоточивается на «говорящих», однако есть еще и «слушающие», которые воспринимают информацию зачастую не так, как хотят «говорящие». При этом основное значение восприятия состоит в ожидаемых социальных последствиях, а не в хороших или плохих намерениях. Если идеологический дискурс «говорящих» столкнется с идеологически чуждыми «слушающими», возникнет политический конфликт, несмотря на «добрые намерения» «говорящих».
Именно идеологическая преднамеренность служит маркером, показывающим, что уместным является именно дискурсивный анализ идеологизированной речевой ситуации. Однако степень такой преднамеренности может быть определена только контекстуально: перед тем, как начать анализ речевых ситуаций и конструкций, необходимо определить степень возможной идеологической преднамеренности данных ситуаций и конструкций. Например, очевидно, что предвыборные речи кандидата в президенты будут идеологически пристрастны со стопроцентной вероятностью и весь инструментарий дискурсивного анализа здесь уместен.
Еще одна проблема – выявление идеологических свойств текста. Структуры дискурса имеют много когнитивных интерактивных и социальных функций, и ни одна из этих структур не является исключительно идеологической. Идеологическая функция может проявиться как в содержании текста, так и в зависимости от контекста. Например, когда мы смягчаем описание нашей деятельности и ослабляем значение ответственности за негативные последствия наших действий, тем самым на конкретном примере стараемся реализовать стратегию идеологического дискурса, направленного на положительную презентацию собственной группы.
Поэтому при интерпретации дискурсов следует соблюдать осторожность. Пассивная форма глаголов или безличная форма предложений не обязательно свидетельствуют об идеологической предвзятости, они могут просто указывать на то, что субъекты действия неизвестны, или служить для переноса акцента с активных участников событий на тех, кого эти события затрагивают. Это лишний раз подчеркивает значение контекста, в котором формируется тот или иной дискурс.
Собственно дискурсивный анализ может констатировать, что некие тексты имеют характер общих рассуждений или утверждают нечто само собой разумеющееся. При этом, анализируя контекст, мы обнаруживаем, что говорящие или пишущие предполагают наличие у адресной группы общих знаний, которые могут быть расценены как идеологические, поскольку они основаны на разделяемых верованиях или противопоставляются знаниям другой группы. Необходимо отметить, что в ходе межгруппового общения члены той или иной группы знают, что их убеждения не разделяются представителями других групп, поэтому часто такие убеждения представляются их сторонниками как истинное знание. Достаточно вспомнить критику «исламской демократии» со стороны сторонников либеральной демократии, рассматривающих последнюю в качестве демократии единственно возможной.
Таким образом, любой текст или речевая ситуация должны тестироваться сквозь призму, помогающую отличить общекультурные знания от групповой идеологии, – разумеется, применительно к конкретной ситуации.
И наконец, необходимо отметить, что, несмотря на важность дискурсивных практик для идеологии, необходимо избегать искушения отождествлять идеологии и дискурсы. Хотя исследования, находящиеся в рамках дискурсивной психологии, такому искушению поддаются: осуществляется редукция ментальных структур к структурам дискурсивным, при этом утверждается, что дискурсы поддаются наблюдению в общественном контексте, а собственно умственные способности – нет. Получается, что идеология не может быть зафиксирована как общественно значимая форма мысли, но только как структура дискурса [подробнее см.: Edwards, Potter, 1992].
Идеологии производят не только дискурсы, но и дискриминацию, сопротивление, инакомыслие, расширение прав и т.д. Кроме того, люди могут совершать идеологические поступки, не выражая их словесно (самый очевидный пример – бойкот или забастовка). Естественно, идеологические поступки чаще всего словесно мотивированы, но не всегда, а значит, отождествление идеологии с дискурсом есть неприемлемое допущение.
Таким образом, отказ от таких когнитивных понятий, как верования, взгляды, нормы и убеждения по признаку «ненаблюдаемости», является изощренной формой «бихевиористского софизма», состоящего в подмене «чистой» дискурсивной идеологической интеракции комплексным теоретико-дискурсивным анализом.
Идеологии как нарративы
Достижения в сфере дискурсивного анализа способствовали становлению нового исследовательского направления, использующего лингвистический анализ в качестве методологии исторического исследования ключевых идеологических понятий [подробнее см.: Мусихин, 2012 a, c. 134–146]. Можно выделить два наиболее авторитетных исследовательских направления: теория речевых актов и история понятий (последняя больше известна под своим немецким наименованием Begriffsgeschichte). Хотя следует отметить, что ключевая работа последнего направления вышла еще в 1954 г. [Koselleck, 1954], однако оставалась долгое время незамеченной глобальным (т.е. англоязычным) научным сообществом, поскольку выпадала из контекста теории модернизации и «бихевиористской революции» в политической науке.
Данные исследовательские направления сформировались в качестве альтернативы традиционной Geistgeschichte (история духа), которая трактовала идеологии как длительные цепи преемственности идей и принципов, существующих параллельно друг с другом и оспаривающих право формулирования путей общественного развития. В интерпретации теории речевых актов и Begriffsgeschichte идеологии не являются образом будущего, даже если они на это претендуют. Они не более чем «семантический инструментарий», имеющийся в распоряжении субъектов. Семантическое поле связано с социальной сферой, где формируются представления об альтернативах общественно-политического развития. При этом выбор аргументов из словаря той или иной идеологии зависит от контекста, в котором разворачивается та или иная дискуссия. Однако такой подход может обнаружить лишь «колею зависимости», идущую из прошлого, но не имеет прогностического значения, так как постоянно корректируется меняющимся настоящим, вернее, меняющимися точками зрения на настоящее.
Подчеркнутое внимание к контексту, во многом продиктованное развитием теории речевых актов и Begriffsgeschichte, привело к формированию исследовательской перспективы, в рамках которой идеология представляется сочлененной с происходящими историческими событиями. Вместо построения истории идей, которая служит фоном для других типов историй, теория речевых актов и Begriffsgeschichte пытаются восстановить мышление во всей его контекстуальной сложности и, отталкиваясь от этого, подвергнуть критической рефлексии идеологические нарративы. Данное направление разрабатывалось в рамках немецкой традиции социальной истории и философской герменевтики.
Теория речевых актов, которую по месту деятельности многих ее представителей часто называют Кембриджской школой, отталкивается от научного наследия Робина Коллингвуда и англо-американской философии языка, в первую очередь – учения о речевых актах Джона Остина. Обе исследовательские школы рассматривали действия политических агентов в рамках политического языка, изучая систему аргументации в контексте «преобладающих допущений и условий политической дискуссии» [Austin, 1975, p. 6]. Данный подход перекликается с философией языка Людвига Витгенштейна (в особенности с его теорией языковых игр), где язык и действия рассматриваются как многозначно переплетенные [см.: Витгенштейн, 2009]. При этом школу Begriffsgeschichte и теорию речевых актов нельзя рассматривать как идентичные в своих исследовательских подходах. Begriffsgeschichte основное внимание уделяет структурам и процессам, теория речевых актов делает акцент на «человеческом факторе» как двигателе интеллектуальной истории. Наиболее показательны в этом отношении труды Квентина Скиннера [Skinner, 1978; 1998; 2002].
