Kitobni o'qish: «Философия на линии фронта»

* * *

© Донецкое философское общество, 2019

© Издательский Дом «Русская Философия», 2020

© Региональное Объединенное Движение «Русская Философия», 2020

Предисловие

25 октября в рамках Донецких Чтений прошла секция «Философия на линии фронта». Изначально планировалась отдельная конференция с таким названием. Идею проведения в Донецке масштабной философской конференции, которая должна была на несколько дней превратить Донецк в центр русской философии, эдакий русский Фрайбург, поддержал первый Глава Донецкой Народной Республики Александр Захарченко. В результате трагических событий последнего дня лета конференцию пришлось отменить. Однако Донецкий национальный университет предложил нам, организаторам конференции (мне и моему коллеге, доктору философских наук, профессору Дмитрию Евгеньевичу Музе), интегрировать ее в Донецкие Чтения в виде отдельной секции, и мы согласились.

В конечном итоге в работе секции приняли участие философы, филологи, историки и политологи из Донецка, Луганска, Москвы, Воронежа и Ростова-на-Дону. К сожалению, не добрались до Донецка коллеги из Санкт-Петербурга и Сибири (Новосибирск), но уверен, что в следующем году мы встретим и их на Донецкой земле!

Самое главное, что конференция состоялась, пусть и в виде одной только секции в рамках Донецких Чтений. Мне и моим коллегам, которые активно участвовали в подготовке секции, иной раз казалось, что идею не воплотить в жизнь; что через бюрократические лабиринты уже не прорваться; казалось, что нам скрыто противодействуют неисполнительные и безынициативные чиновники от науки. Но секция, несмотря ни на что состоялась, и я считаю, что это победа. Пусть небольшая, но победа.

Если сегодня где-то и есть место для философии, то в Донецке, на линии фронта.

Великий русский философ Николай Бердяев писал о своей эпохе, что настало время философствовать во время боя, потому что именно во время боя нужно решать важнейшие экзистенциальные вопросы о любви и смерти, о жизни и свободе, о Родине и судьбе. Наша секция показала, что наше время очень похоже на бердяевское. В таком режиме – режиме философствования во время боя – и прошла секция. Во время боя мы философствовали и дискутировали о судьбе русской философии, о судьбе России и судьбе Донбасса. Результаты этой дискуссии были зафиксированы в резолюции секции, но самое главное, что эта дискуссия не завершена: она требует продолжения и обязательно будет продолжена в ряде мероприятий в дальнейшем. Она по сути своей продолжается и сейчас. Донбасс непрерывно призывает к себе философский Логос, и русский философ не может не отозваться на этот вечный зов Бытия.

Русское Бытие сосредоточено сегодня в Донбассе. Как писал Достоевский, бытие только тогда и есть бытие, когда ему грозит небытие. Именно в Донбассе сегодня Русский Мир встречает врага лицом к лицу, именно в Донбассе русскому Бытию более всего грозит небытие, и именно поэтому Донбасс сегодня – это место сосредоточения русского бытия. Для многих оно покажется невыносимым, но эта невыносимая русскость бытия как раз и нуждается в нашем осмыслении, непрестанной философской рефлексии. Иначе мы перестанем понимать Россию и самих себя. Секция «Философия на линии фронта», уверен, сделала важное напоминание о необходимости совершать эту важную философскую работу по осмыслению своей судьбы и своей свободы, судьбы и свободы своей Родины. «Мы обязаны Родине Истиной», – говорил Петр Чаадаев, и сегодня об этом жизненно необходимо вспомнить. Это не вопрос только теории, это действительно жизненный вопрос, вопрос о жизни и смерти. Здесь, в Донбассе, этот вопрос по-настоящему осознается в философском свете. Отсутствие философской рефлексии здесь для нас будет подобно смерти.

Большое спасибо всем, кто приехал в Донецк и принял участие в работе секции! Спасибо всем, кто содействовал проведению этой конференции в Донецке! Многие вопросы прояснились, многое стало более понятно о дальнейших действиях. Любая конференция – это всегда новые знакомства и контакты, и наша – не исключение. Мы сверили часы и компасы, по которым измеряем наши время и бытие, и оказалось, что часы у нас идут сейчас по одному времени – донецкому, и направление у нас у всех сейчас одно – к России.

Андрей Коробов-Латынцев

Пленарные доклады

Виктор Владимирович Аксючиц
философ, богослов, публицист, российский политик, народный депутат РСФСР (1990–1993), религиозный деятель
Становление русской философии

Самосознание русского народа зачинается с крещения в Православие в 988 году. С духовным рождением молодой народ динамично осваивал древнюю мудрость, принятую от Византии: через два века Русь была православной страной, с грамотной аристократией, образованным духовенством, множеством храмов, преображенной нравственной и общественной жизнью. Национальное единство поддерживалось не только государственностью, но и Православием. Культура средневековой Руси явила образцы гениального творчества. Вместе с тем на Руси слабо развивалась богословская и философская мысль. Это дало основание некоторым исследователям характеризовать русское Средневековье как бессловесные, или немые, века, свидетельствующие о неспособности азиатского народа к высокой мысли – философии и богословию. Это мнение покоится на ряде предрассудков. В рационалистической европейской культуре мышлению как таковому полагается быть рационалистическим, что далеко от истины. Феномен немых веков отражает специфичность русской истории, культуры и национального характера. Для молодого народа, не приобщенного к древним культурным традициям, не имевшего письменности, требуются века для восприятия культурного пласта христианства. Западноевропейские народы пережили аналогичную эпоху темных веков. Русский народ прошел ученичество быстрыми темпами. Сохранившиеся произведения представляют собой доли процентов от массива письменности домонгольской Руси. Можно только представить, сколько было уничтожено произведений, соизмеримых со «Словом о Законе и Благодати» митрополита Илариона. Чтобы после смертоносного нашествия сохранить христианское мирочувствие и развить его до христианского миро воззрения, народу понадобились века внутреннего созерцания, самоуглубления, самоанализа, размышления о бытии, выражаемые в доступных формах – искусстве и жизненном укладе, – после чего оформилась философическая мысль. Все эти этапы подвигала присущая талантливому народу мощная интуиция бытия.

Распространено мнение, что Западная Европа – наследница античности, античного разума, философской мысли. Русь же не имела доступа к античному наследию, чем объясняется отсутствие в ней философской традиции. Наибольшее влияние на философское мышление христианских народов оказали традиции платонизма и аристотелизма. Платон и Аристотель явили различные методы философствования, которые оппонируют друг другу на протяжении многих веков. В постижении метафизической истины оба подхода взаимодополняют друг друга, развиваются и углубляются его последователями в диалектической полемике. Русская культура восприняла через Византию традицию христианского платонизма, что придало национальному духу определенное своеобразие.

Большинство диалогов Платона похожи на литературные, а не на философские тексты. Форма диалога предоставляет возможность для диалектического столкновения мнений: кто-то рассказывает кому-то какую-то историю, либо пересказывает миф, либо рассуждает о чем-либо умственном, – например, о красоте самой по себе; затем участники могут подискутировать. Диалоги близки к художественным произведениям, хотя Платон мог быть и рационалистом, как в диалогах «Теэтет» или «Софист». В художественности и образности его текстов сокрыто основное своеобразие платоновской методологии. В творчестве Платона сильны эротические и эросные энергии, акцентирующие и воссоединяющие противоположности мужского и женского, земного и небесного.

Сложные философские тексты, например, Аристотеля или Гегеля, требуют для понимания нескольких прочтений, но когда смысл открывается сполна, понятое не требует дальнейшего углубления. Иная природа текстов в Библии. При первом знакомстве открывается обширный пласт известных смыслов, ассоциаций, ибо библейскими образами пронизаны наша жизнь и культура. Последующее чтение открывает новые глубины, которые можно постигать всю жизнь. В бездонности – специфика образного языка, в отличие от рационалистического, способного выразить сложные, но не глубинные смыслы. Рациональное понятие ограничено, жестко схватывает частный смысл, отрубая сопряженные смыслы. Поэтому, осознав его, дальше погружаться некуда. Острый луч рассудка может глубоко проникнуть в явление, при этом освещаются фрагменты, расчленяется живая ткань предмета, многое разрушается, теряется, а значит, не схватывается целостность, не воспринимается жизненная органичность явления.

Творческий метод Платона, помимо рационалистического категориального анализа включающий художественный образ, позволяет целостно созерцать предмет, не нарушая живого единства разнообразия. Образно-понятийное познание объединяет в себе разнообразные проявления человеческого духа, оно более органично, представляет собой творческое вживание в предмет, экзистенциальное сопереживание, целостное созерцание. Образ несет больше информации, ибо содержит живое представление о бытии, позволяющее погружаться в него. Платоновский текст, подобно библейскому, открывается с начала, но возвращение к нему позволяет далее погружаться в более глубокие смыслы. Диалоги Платона задают параметры философствования, которые глубже и обширнее рационалистических. Для Платона, в отличие от Аристотеля, акт философского познания был прежде всего актом богопознания. Платона интересовал более всего главный вопрос: каково бытие Демиурга, кто есть Творец бытия, что происходит в акте творчества-творения? Основные его диалоги – вокруг этого, особенно диалог «Тимей» – самый глубокомысленный философский текст в европейской философии. Философия Платона онтологична по предмету и экзистенциальна по форме. Экзистенциальный онтологизм ориентирован на созидание новых смыслов, для чего синтезирует широкий спектр средств: от рационалистической диалектики до художественных образов. Платон вывел из небытия в бытие грандиозное количество смыслов (мир идей, «Благо», Единое как наиболее явственное представление о Единобожии, первое в истории представление о вечной индивидуальной человеческой душе), которые питают европейскую культуру до настоящего времени.

Философию Платона развивали платоники и неоплатоники. Платон стоит у истоков христианского богословия; отцы Церкви и богословы средних веков называли Платона первым христианином до Христа, божественным Платоном. Если Платона интересовали прежде всего вечные идеи как первоосновы бытия, то Аристотеля более всего – энтелехии явлений и предметов, его сознание менее универсально. Аристотель – яркий пример рационалистического познания. Его философию можно характеризовать как рационалистическую метафизику. Аристотель – гениальный философ, но он большей частью анализирует и систематизирует ту массу смыслов, которые вывел на свет Платон. Аристотель филигранно располагает их по «полочкам» и навешивает «ярлыки». Один подход не исключает другого, но понятно, какой приоритетнее в творчестве как созидании новизны. Каждый значительный философ и философская традиция в христианской культуре несут в себе начала Аристотеля и Платона. У кого-то доминирует системно-рационалистическое, у кого-то – экзистенциально-онтологическое осмысление мира. Западноевропейское философское умозрение склонно продолжать аристотелевскую традицию. Восточно-христианское-византийское, православно-славянское и русское следуют в русле платоновской традиции.

Платон оказал огромное влияние на патристику, которая была платонической и неоплатонической. Православное богословие и богослужение пронизаны образами христианского неоплатонизма. Без платоновского мира идей, без его представлений о Демиурге, о вечной человеческой душе невозможно понять смысл христианской литургии. Тем же, кем для Западной Церкви был Фома Аквинский – автор проаристотелевской схоластики, – тем для Восточной Церкви были Иоанн Дамаскин и Константинопольский патриарх Фотий. Дамаскин впервые систематизировал христианское вероучение в фундаментальном труде «Источник знания», который включал разделы: философский – «Диалектика», обличительный – «О ересях», догматический – «Точное изложение православной веры». Примечательно, что в то время, когда Фотий в 870 году создал свою академию и Византия переживала культурный и богословский расцвет, на Западе только заканчивались века варварства.

Из трех источников христианской цивилизации – римского правового порядка, греческой интеллектуальной традиции и христианской духовности – более всего латинская политическая и правовая культура была воспринята Западом, да и то, после веков варварства, из Византии – кодекс Юстиниана как синтез римского права. Греческая философская мысль была известна на Западе опосредованно, искаженно и фрагментарно, что привело к восприятию и развитию одной – рационалистической тенденции античной мысли. Там основные христианские богословские и философские представления были сформированы, когда отцы и учителя Церкви в борьбе с ересями выразили истины Новозаветного Благовестия на языке высокоразвитой неоплатонической философии. Синтезом христианского откровения и античной мысли является патристика, которая сформировалась в Восточно-Римской империи – в Византии, где творили почти все Отцы Церкви. Только несколько западных Отцов Церкви общепризнаны в христианском мире. Влияние христианской богословско-философской традиции шло с Востока на Запад, ослабевало с веками и практически прекратилось к XI веку с разделением Церквей. Изначально неполно воспринятая христианская традиция высокого мышления развивалась далее на Западе с рационалистическим уклоном, сужаясь тематически и формализуясь.

Западная Европа – наследница римской античности, с развитыми политическими и правовыми традициями. В искусстве и философии римляне подражали грекам. «Римляне, в отличие от греков, не создали никакой философии: даже философствуя, они остаются юристами. У них нет своей истории богов, нет трагедии, нет собственного эпоса. Это лишенный фантазии народ государственных чиновников и солдат – пруссаки античного мира» (В. Шубарт). После падения Западно-Римской империи, в течение веков переселения народов, просвещение в Западной Европе сохранялось в монастырях – островках латинской христианской культуры среди моря варваров. До XII века византийская цивилизация превосходила западноевропейскую, а к моменту крещения Руси «Западная Европа была темной и отсталой провинцией единого христианского мира, центр которого определенно находился не в Риме, а в Константинополе. Последний был сокровищницей классической литературы, донесшей до нас древнеязыческие и христианские традиции Греции» (Г. П. Федотов). В раннем Средневековье в Европе был переведен на латинский только один диалог Платона – «Тимей», но более изучались комментарии к нему. Было небольшое количество произведений Аристотеля в латинских переводах. Нашествие сарацинов в Испанию в VIII веке открыло Европе неизвестные произведения Аристотеля, но на арабском языке. Толкований было больше, чем переводов, ибо каждый переводчик считал себя толкователем текстов.

После завоевания турками Константинополя в 1453 году беглые византийские монахи впервые принесли в Италию оригинальные произведения Аристотеля и Платона. Греческое культурное наследие, переданное византийцами, послужило мощным импульсом – с этого в Европе начинается эпоха Возрождения. К тому времени западноевропейское мировоззрение оформилось в школах схоластики и томизма, которые сложились под влиянием Аристотеля, известного фрагментарно и отраженно. Поздняя схоластика занималась интерпретацией Аристотеля, согласованием его учения со Священным Писанием и мнением признанных христианских авторитетов. Поэтому развитие возрожденческого философского сознания шло в рационалистических формах и несло на себе отпечаток изначальной периферийности. «Римская Церковь в уклонении своем от восточной отличается именно <…> торжеством рационализма и преобладанием внешней разумности над внутренним духовным разумом» (А. С. Хомяков).

Христианское мировоззрение на Западе было пронизано аристотелевским рационализмом и римской правовой традицией. Обе тенденции нацелены на формирование внешнего человека и межчеловеческого обустройства, не нацеленного на внутреннее христианское преображение. Философскому и богословскому оформлению ренессансной гуманистической интенции поспособствовало влияние греческих еретиков-варлаамитов, которые после поражения на «паламитских» соборах в середине XIV века выехали в Италию, где стали учителями итальянских гуманистов. «Варлаам, обласканный еретиками-папистами, ставший епископом, был, как известно, учителем Боккаччо и Петрарки. Эта якобы греческая ересь, глубоко западная по духу (сам Варлаам – выходец из Италии), шла в полный унисон с другой, уже чисто западной, апостасийной традицией, а именно, схоластикой» (В. П. Семенко).

Вместе с тем Возрождение – это прорыв языческой природы, которая в течение Средних веков муштровалась христианской аскезой. В возрожденческом титанизме прорвалась скованная, но не преображенная христианством языческая стихия. Возрождение – это, прежде всего, возрождение неоязычества западного человека, стремящегося к своим дохристианским корням. Исход византийских гуманистов в Италию послужил поводом, а принесенная ими эллинистическая культура – материалом для культурного самовыражения западноевропейцев. Заимствован был в основном языческий натурализм, подкрепленный аристотелевским рационализмом.

В то время как христианский Запад получил философское наследие греков от арабов через Александрию и от беглых византийских монахов через Рим и Палермо, Византия была прямой наследницей культуры античной Греции и наследницей греческой мысли. Культуру Византии можно квалифицировать как христианский эллинизм. В Византии знали Платона и Аристотеля в оригиналах. Доминировал интерес к Платону, потому что для профессиональных философов было очевидно, что универсум Аристотеля фрагментарен по отношению к универсуму Платона, платоновская философия более универсальна, всеобъемлюща, онтологична.

С крещением в Православие Русь восприняла византийский эллинизм, в том числе платоновскую философскую традицию: «Гармонически-греческое в ранней русской душе сказывается и в той тесной связи, которую отцы Восточной Церкви искали с Платоном, в то время как на Западе ориентировались на Аристотеля» (В. Шубарт). С этим согласен и директор Библиотеки Конгресса США: «Тогда как Западная и Северная Европа унаследовала первичное и еще не организованное христианство от распавшейся Западной Римской империи, Русь восприняла совершенное вероучение еще не покоренной Восточной империи» (Д. Х. Биллингтон). Через церковнославянский язык в русское мировоззрение транслировались культурные пласты христианского эллинизма и эллинизма античного. «Русский язык – язык эллинистический. По целому ряду исторических условий живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загащиваясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, и поэтому русский язык стал звучащей и говорящей плотью… Эллинистическую природу русского языка можно отождествлять с его бытийственностью» (О. Э. Мандельштам).

«Из греческого наследия русские ученики восприняли веру в вещественность, субстанциональность слова… Слово здесь не просто звук и знак, чисто „семиотическая“ реальность, но драгоценная и сакральная субстанция. Одни и те же фигуры одной и той же риторики имеют различную природу в русском „витийстве“ и в западноевропейском „эвфуизме“¹; и различие это, в конечном счете, обусловлено разницей конфессионально-культурного и конфессионально-психологического контекста, давшего „витийству“ такую меру серьезности, в которой было отказано цивилизационной игре „эвфуизма“, но также и спецификой славяно-русского слова, воспитанного не латинскими, а греческими образцами» (С. С. Аверинцев). Можно отметить «плодотворную доверчивость, с которой русская самобытная речевая культура пошла навстречу эллинистическому красноречию, чтобы уже навсегда слиться с ним в нерасторжимое целое. Это слияние – константа русской литературной культуры. Оно живо и после Петра – в классическом витийстве, праздничном у Державина, медиативном у Тютчева. Оно живо и в нашем столетии» (С. С. Аверинцев).

Наследие античного и христианского эллинизма было целостно воспринято за короткий срок, творческая энергия молодого народа созидает своеобразную и многообразную христианскую культуру. Древняя Русь шла к русскому православному возрождению, которое было прервано татаро-монгольским нашествием.

При сыне князя Владимира Ярославе Мудром в XI веке из Византии приезжает большое количество ученых-богословов. Православие приобщало русских людей к богатейшей традиции богословско-философского постижения бытия и смысла жизни:

«Для тогдашних христиан (времен арианства) „богословие было действительно делом жизни, духовным подвигом, исповеданием веры, творческим разрешением жизненных задач“ (о. Григорий Флоровский <…> Споря как будто о словах и определениях, участники споров на деле защищали и отстаивали именно жизненное, теперь бы сказали „практическое“, или „экзистенциальное“, значение христианства, заключенное в слове „спасение“. Ведь спасение – это не магическое, извне совершающееся действие, оно зависит от целостности восприятия и усвоения человеком Божественного дара. А тогда богословие, то есть уразумение, выражение, исповедание Истины в словах, раскрывается как высшее, царское призвание человека, в нем восстанавливается причастность человека Божественному Смыслу, первородство его как разумной личности в мире. Богословие есть раскрытие в понятиях разума веры Церкви, не проверка ее разумом и не подчинение ему, а, напротив, расширение самого разума до Откровения, согласование его с истиной, очевидной вере. Вера – прежде богословия, и только потому и можно говорить о богословском развитии как о постепенном восприятии полной веры… Нелегко было найти слова для выражения веры, и потребовались века, чтоб переплавить в духе христианства саму мысль» (прот. Александр Шмеман). Духовные сокровища, выплавленные в горниле патристической мысли, благодатно изливались в русскую душу.

Церковнославянский язык определил форму и содержание русского мышления, литературы и философии. «Если правда, что русский язык – гениальный язык, обладающий неисчерпаемыми художественными возможностями, то это потому, что на нем, и только на нем, говорил и молился русский народ, не сбиваясь на чужую речь и в нем самом, в языке этом (распавшемся на единый церковно-славянский и на многие народно-русские говоры), находя огромные лексические богатства для выражения всех оттенков стиля („высокого“, „среднего“ и „подлого“)» (Г. П. Федотов). Наш язык несет древние пласты, которые расширяют и обогащают сознание, из которых, при необходимости, черпаются новые словообразования: «Современный русский литературный язык получился в результате прививки старого культурного „садового растения“ – церковно-славянского языка – к „дичку“ разговорного языка правящих классов русского государства. Русский литературный язык в конечном счете является прямым преемником староцерковно-славянского языка, созданного св. славянскими первоучителями <…> Благодаря органическому слиянию в русском литературном языке церковно-славянской стихии с великорусской словарь русского языка необычайно богат. Богатство это заключается именно в оттенках значения слов <…> стилистических типах и оттенках <…> совершенной технике образования „новых слов“ <…> Сопряжение великорусской стихии с церковно-славянской сделало русский литературный язык совершеннейшим орудием как теоретической мысли, так и художественного творчества <…> Русский литературный язык в отношении использования преемства древней литературно-языковой традиции стоит, по-видимому, действительно особняком среди литературных языков земного шара <…> Будучи модернизированной и обрусевшей формой церковно-славянского языка, русский литературный язык является единственным прямым преемником общеславянской литературно-языковой традиции, ведущей свое начало от святых первоучителей славянских, т. е. от конца эпохи праславянского единства. <…> Унаследовала Россия традицию византийской культуры и хранила ее даже после гибели Византии <…> унаследовала Россия и церковно-славянскую литературно-языковую традицию и хранила ее, в то время как гибли один за другим древние центры и очаги этой традиции» (Н. С. Трубецкой).

После крещения в свете Божественного откровения беспредельно раздвинулись горизонты мировоззрения русского народа, наполнилось новым содержанием издавна известное. «Всматриваясь как бы в только что открывшийся ему мир – в природу, в историю, в общество, в самого человека и в творение рук его, – древний русич прежде всего переживает все это эмоционально-эстетически – он радуется, изумляется, удивляется, скорбит, страшится, восхищается. В этих эмоциональных реакциях на мир, зафиксированных древними книжниками, и выявляется комплекс его эстетических представлений. <…> Вчитываясь в тексты древнерусских авторов, мы замечаем интересную особенность общественного сознания того времени. Многие явления, связанные так или иначе с новой религией, вызывали у древних русичей, принявших ее, светлую радость, особое ликование. Уповая на обещанную грядущую райскую жизнь, человек Древней Руси уже в этой жизни испытывал наслаждение от всего лишь указывавшего ему на блаженство „будущего века“. А таковыми для него выступали новая вера во всех ее проявлениях и – шире – вся сфера духовности, в которую Русь окунулась, приняв христианство» (В. В. Бычков). Приобщение к прекрасной сфере духа наполняло радостью жизнеощущение русских людей (как послы князя Владимира в соборе Святой Софии в Царьграде) и пленило русскую душу, что было мощным стимулом быстрого взлета культуры Киевской Руси.

В. В. Бычков отмечал важную особенность в православном просвещении восточных славян. Первоначально христианство распространялось в эллинистическом и ближневосточном мире с многовековыми философско-религиозными традициями, в которых господствовали представления, уничижающие материальную сторону бытия как низшую и греховную, тело рассматривалось как темница души. В противоположность крайнему спиритуализму античности раннехристианские богословы утверждали нерасчленимое единство в человеке духовного и материального начал, оправдывали материальную сторону бытия и человеческое тело. По христианским представлениям, греховна не плоть, а плотские страсти и вожделения души. Иная ситуация была в славянском мире: «Перекос был не в сторону духовности, как в позднеантичной философско-религиозной культуре, а в направлении грубой материальности. Молодые в культурном отношении славянские народы впервые приобщились к высотам средиземноморских духовных культур через христианство. И откровением для них в сложной христианской диалектике духа и тела была не „телесность“, в которой они постоянно пребывали, а духовность. Именно духовное начало в человеке явилось тем принципиально новым знанием, которое так поразило и увлекло лучшие славянские умы» (В. В. Бычков). Славянское умозрение прониклось христианскими представлениями об освящении твари, преображении плоти.

Знаменательно, что первый просветитель славян, Константин-Кирилл, был философом, почему назывался в жизнеописаниях Константином-философом. Известно его определение философии: «Божиам и чловечям вещем разум (знание) елико можеть чловек приближитися бозе, яко детелию (делами) учить чловека по образу и по подобию быти сытворшему его». Ориентация ума на преображение жизни и спасение души, а не только на теоретическое познание, является важнейшей характеристикой традиции христианского эллинизма, которую органично восприняла Русь. «В определении Константина закреплено то синтетическое понимание философии, которое на протяжении веков вырабатывалось византийской философской мыслью на основе античных и христианских традиций. Античной, сугубо умозрительной (созерцательной) философии („знание вещей божественных и человеческих“) первые христианские философы противопоставили философию „практическую“, философию реального „дела“, совершенствования и спасения человека на путях религиозной практики… Философия, по определению Константина, – это знание, которое учит человека делами своими стремиться к совершенству, к идеалу, который христианская мысль еще с патристического времени выразила в формуле „богоподобия“, восстановления утраченного первочеловеком совершенства. Таким образом, славянский мир уже у истоков своего существования воспринял понимание философии как единства знания и дела, теории и практики; как единства античного и христианского духовных начал» (В. В. Бычков).

Русское мировоззрение зарождалось как органичная цельность. «Если Европа приняла эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за десять-одиннадцать веков саморазвития пришла к идее гуманизма, то Русь почти пять веков оставалась под духовным патронатом живой и все еще могущественной Восточной Римской империи. Гуманизм породил европейское Возрождение, исихазм на русской почве – этический и общественный идеал святости» (А. Б. Горянин). Православие (в отличие от западно-римского христианства) ориентирует русского человека на внутреннее совершенствование, а не на внешнюю деятельность, при этом умственная работа не сводится к рационализированию, а является актом целостного созерцания. В этой созерцательной углубленности большую роль играли художественная интуиция, образное мышление, эстетическое и нравственное чувство гармонии, меры и благообразия (в чем сказывалось влияние платоновской традиции). Древнерусский человек испытывал неприязнь к абстрактному рациональному мышлению, хотя изъяснялся последовательно и лаконично. Малословесный ум не значит неразумный, не обладающий логосом. Молчаливый, созерцательно-сосредоточенный русский ум столетиями продумывал глубинные проблемы бытия и, когда заговорил в полный голос, не догонял и не повторял беглый и прагматичный европейский ум, а сказал новое слово миру – в русской литературе XIX века и философии XX века. Ныне русскому умозрению предстоит сказать вещие слова человечеству.