Kitobni o'qish: «Актуальные проблемы Европы №3 / 2016»

Сведения об авторах

Белинский Андрей Викторович – кандидат политических наук, участник научно-исследовательской стажировки Фонда Ханса Зайделя, Рурский университет в Бохуме (ФРГ).

Belinsky A.V. – candidate of sciences (Ph.D in in political sciences), member of research training of the Hanns Seidel Foundation, Ruhr University Bochum (FRG). (belinskii_andrei@mail.ru)

Долгов Борис Васильевич – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра арабских и исламских исследований Института востоковедения РАН.

Dolgov B.V. – candidate of sciences (Ph.D in history), senior researcher, Centre for Arab and Islamic studies, Institute of oriental studies, Russian Academy of Sciences. (dolgov.boris@list.ru)

Малышев Дмитрий Валерьевич – кандидат исторических наук, научный сотрудник Отдела Европы и Америки ИНИОН РАН; доцент Факультета мировой политики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.

Malyshev D.V. – candidate of sciences (Ph.D in history), research fellow, Department of Europe and America, INION, Russian Academy of Sciences; associate professor, Faculty of world politics, Lomonosov Moscow State University. (dimal. 68@mail.ru)

Новикова Ольга Николаевна – кандидат исторических наук, заведующая Отделом Европы и Америки ИНИОН РАН.

Novikova O.N. – candidate of sciences (Ph.D in history), head of Department of Europe and America, INION, Russian Academy of Sciences. (novikova@inion.ru)

Трунов Филипп Олегович – научный сотрудник Отдела Европы и Америки ИНИОН РАН; преподаватель кафедры международной безопасности Факультета мировой политики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова

Trunov Ph.O. – research fellow, Department of Europe and America, INION, Russian Academy of Sciences; researcher, Department of international security, Faculty of world politics, Lomonosov Moscow State University. (1trunov@mail.ru)

Хенкин Сергей Маркович – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Отдела Европы и Америки ИНИОН РАН; доцент, профессор МГИМО (У) МИД России.

Khenkin S.M. – doctor of sciences (Sc.D. in history), leading researcher, Department of Europe and America, INION, Russian Academy of Sciences; professor, MGIMO (U) of the Ministry of foreign affairs. (sergkhenkin@mail.ru)

Чернега Владимир Николаевич – доктор юридических наук, Чрезвычайный и Полномочный Посланник, ведущий научный сотрудник Отдела Европы и Америки ИНИОН РАН.

Tchernega V.N. – doctor of sciences (Sc.D. in Law), Envoy Extraordinary and Plenipotentiary, leading researcher, Department of Europe and America, INION, Russian Academy of Sciences. (vladimir.tchernega@free.fr)

Шлыков Павел Вячеславович – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории стран Ближнего и Среднего Востока Института стран Азии и Африки Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, председатель Совета молодых ученых ИСАА МГУ.

Shlykov P.V. – candidate of sciences (Ph.D in history), associate professor, Middle Eastern history department, Institute of Asian and African studies, Lomonosov Moscow State University, chairman of the Council for young scientists of the Institute of Asian and African studies. (chlykov@gmail.com)

Введение

Антитеза «Запад – мусульманский мир» становится все более устойчивой и часто употребляется в научных исследованиях. Сами мусульмане используют именно это противопоставление, несмотря на то что, строго говоря, оно должно было бы звучать: «христианский мир – мусульманский мир». Но мусульмане часто обвиняют западный мир не столько в верности христианству, сколько в безверии, атеизме, забвении норм общечеловеческой морали, которые постулируются в религиозных догматах. Очевидно, что одним из следствий глобализации явилось агрессивное наступление западной, евро-атлантической массовой культуры как культуры цивилизации, находящейся в настоящее время на вершине своего могущества, и распространение, иногда насильственное, демократии как западной модели государственного устройства. Имеет место противостояние либеральных способов организации общества, глашатаем которых является Запад, и традиционных религиозных ценностей и жизненных устоев мусульман. По представлениям многих мусульман, идет наступление коллективного Запада на мусульманские страны. Поводом для подобного убеждения служат также военные операции западных стран в Афганистане, Ираке, Ливии и Сирии. В попытках противостоять этому наступлению мусульмане при рассмотрении данных конфликтов придерживаются цивилизационного подхода, где религия играет главенствующую роль. Они, так же как и Запад, пытаются выступать в качестве коллективного игрока, опираясь на концепцию уммы, трансцендентного сообщества людей, объединенных общей религией независимо от страны обитания. Отсюда – актуализированная сейчас концепция «исламского государства», в исламистском варианте реализуемая в настоящее время на территории Ближнего Востока. Здесь нужно отметить, что проявления религиозного фундаментализма характерны прежде всего для тех стран, где уже наблюдались ростки модернизации, которые породили проблемы в рамках традиционного общества, но еще недостаточно окрепли, чтобы быть в состоянии их решить. Поэтому «Исламское государство» – это вызов современному секулярному национальному государству, которое представителям политического ислама¹ кажется неприемлемым для исламской культуры. В статье П.В. Шлыкова, представленной в данном номере журнала, феномен «исламского государства» рассматривается в нескольких измерениях – как вызов нормативности западной модели общественного устройства, как проект, альтернативный государственности, как столкновение внутри исламского мира и новый виток антизападной революции. Появление негосударственных армий и вооруженных группировок на Ближнем Востоке, усиление группировки «Исламское государство» (ИГ) демонстрируют, по мнению исследователя, необходимость отхода от государственно-центричной трактовки суверенитета к понятию множественности суверенитета в рамках одного государства.

Возвращаясь к названию данного номера журнала, следует заметить, что, кажется, логично было бы закрепить в нем противопоставление «Запад – мусульманский Восток». Однако, по мнению ряда известных востоковедов (В.В. Наумкина, А.В. Малашенко, Д.Б. Малышевой), существует и мусульманский Север, куда входят регионы России с преимущественно мусульманским населением, Кавказ и Центральная Азия. Кроме того, сейчас мы наблюдаем масштабное мусульманское присутствие и на Западе – это мигранты и их потомки в Европе и Соединенных Штатах. Таким образом, образовался мусульманский Запад.

Анализируя противопоставление «Запад – мусульманский мир», следует обратить внимание на вторую его составляющую. Рассматривая мусульманский мир как единый коллективный субъект, ведущий российский востоковед В.В. Наумкин включает в это понятие страны, позиционирующие себя как исламские, с мусульманским большинством населения; страны со значительным мусульманским населением; транснациональные объединения исламских государств (ОИК, Лига исламского мира, Лига арабских государств и др.); национальные мусульманские организации (светские и религиозные) и общины [Наумкин, 2006]. И В.В. Наумкин, и исследовательница из Екатеринбурга Г.Н. Валиахметова изучают мусульманский мир также и с позиций цивилизационного подхода – как «историко-культурный ареал, отличающийся от других цивилизаций (еврохристианской, индуистской, конфуцианско-буддистской) спецификой религии (ислам) и согласования мирской деятельности (экономика, политика, культура, быт и т.д.) с религиозными (исламскими) ценностями» [Валиахметова, 2013, c. 16].

Возникает вопрос, является ли мусульманский мир источником опасности для Запада. Одни ученые, поддерживая идею Б. Льюиса о столкновении цивилизаций, подхваченную позднее С. Хантингтоном, утверждают, что на смену идеологическому противостоянию Запада и стран социализма пришло конфликтное противостояние западной и исламской цивилизаций. Другие подчеркивают разницу между исламом и исламизмом (под которым обычно понимают радикально-экстремистское направление в исламе) и утверждают, что опасность исходит только от последнего. Исламисты привержены идее введения исламского шариата как закона, определяющего жизнь современных исламских обществ. Политический исламизм имеет целью захват власти в различных странах. Этот проект пытается сейчас осуществить «Исламское государство». В данном номере журнала известный арабист из Института востоковедения РАН Б.В. Долгов прослеживает процесс формирования ИГ, характеризует его деятельность. Ученый, регулярно бывающий в Сирии, дает оценку внутриполитической ситуации в этой стране и излагает свое видение разрешения сирийского конфликта и создания условий для успешного противостояния исламистскому экстремизму и терроризму.

По мнению ряда исследователей, терроризм является «специфическим ответом сильных, но менее развитых цивилизаций на интервенции других культур вследствие глобализации» [Орлов, Данилов, Аникин, 2008, с. 35]. В то же время это «насилие группы людей по отношению к государству как политическому субъекту, но осуществляемое чаще всего не напрямую, а посредством насилия или угрозы насилия в отношении мирных граждан» [там же]. По мнению этих ученых, терроризм является результатом политизации религии.

В контексте изучения радикальных проявлений ислама в журнале публикуется материал, касающийся участия в международных конфликтах на Ближнем Востоке и в странах Африки иностранных боевиков, которые готовы рисковать своей жизнью, например, в рядах экстремистов «Исламского государства», потому что убеждены, что транснациональная исламская идентичность – единственная альтернатива опасному и чуждому Западу. О.Н. Новикова подчеркивает, что возвращающиеся на родину иностранные боевики создают угрозу европейской безопасности, однако вызов долгосрочного характера заключается в радикализации отдельных групп населения непосредственно в Европе, и с этим надо научиться бороться.

Особый интерес представляют статьи, в которых подвергается анализу проблема нарастания исламистской угрозы в Европе. Об этом пишет в своей работе В.Н. Чернега. Он разрабатывает темы взаимоотношений государства и религии, эволюции отношения французского общества к религиозно-культурной специфике мусульман, поиска баланса между «республиканскими ценностями», отстаиванием «французской идентичности» и требованиями мусульманского сообщества Французской Республики. Автор говорит о переплетении культурно-религиозных и социально-экономических факторов, способствующих возникновению исламского терроризма на территории Франции. В.Н. Чернега высказывается в пользу необходимости глубоких перемен как в области образования, так и на рынке труда. И тут же хотелось бы добавить – и права, поскольку столь же необходимым представляется выявить и проследить связь между правом, религией и нравственностью. В европейской культуре право является лидирующим и определяет границы других регуляторов. Л.Р. Сюкияйнен из Высшей школы экономики пишет: «Ведь европейское (и западное в целом) общество характеризуется очевидным превалированием правовых ценностей, которое нередко доводится до своего логического предела в условиях господства принципов секуляризма и светского государства. В результате право оказывается формально полностью отделенным от религии и в значительной степени даже от нравственных ценностей» [Сюкияйнен, 2012, с. 495]. В мусульманских странах, а также в мусульманских общинах на Западе соотношение между нравственностью, моралью и правом иное. Здесь право ограничено религиозными критериями и поставлено в зависимость от них. Поэтому возникают конфликты между правом, с одной стороны, религией и традиционной нравственностью – с другой.

В журнале представлено исследование ведущего российского испаниста С.М. Хенкина о мусульманской общине в Испании. В истории этой страны имело место уникальное сосуществование христианской и мусульманской общин в Средние века. В настоящее время принято соглашение о сотрудничестве между испанским государством и Исламской комиссией Испании, представляющей основную массу испанских мусульман, которое считается одним из лучших правовых документов в Европе в плане уважения прав религиозных меньшинств. Несмотря на наличие в стране агрессивного меньшинства – радикальных исламистов, автор оптимистично оценивает перспективы адаптации мусульман-иммигрантов к условиям Европы, полагая, что исламская культура в ряде аспектов вполне совместима с западными традициями – обстоятельство, делающее возможным интеграцию мусульман в западный мир.

В фокусе исследования А.В. Белинского оказывается именно это агрессивное меньшинство, – но не в Испании, а в Германии. Речь идет о салафитской общине в этой стране. Автор пытается разобраться в природе салафитской идеологии, анализирует ее корни, показывает политические цели этого религиозного течения и способы их достижения. Практический интерес представляют сведения о составе и структуре салафитских групп в Германии. Автор прогнозирует рост популярности салафизма в этой стране.

В немалой степени этому способствует политика Германии на Ближнем и Среднем Востоке, а также в Северной Африке. Ф.О. Трунов посвящает свою статью анализу внешней политики ФРГ во время ливийского и сирийского кризисов. Конфликт в Сирии далек от своего разрешения, и автор справедливо отмечает, что «разрядка ситуации или, наоборот, ее обострение будут в значительной степени определяться позицией держав Запада, в том числе ФРГ, и их готовностью к сотрудничеству с Россией».

Для Запада, как и для России, большой проблемой представляется радикализация Центральной Азии (ЦА). После распада СССР правящие элиты центральноазиатских стран столкнулись с феноменом роста религиозных настроений среди населения. Религия и религиозные организации заполняли вакуум, образовавшийся в обществе в связи с потерей социальных гарантий, низким качеством государственного управления, ростом коррупции и преступности. Но главной опасностью является не рост религиозных настроений, а распространение экстремистских идей религиозного характера. Притягательность ИГ для людей, разделяющих экстремистские убеждения, лишь отчасти объясняется социально-экономическими факторами. Главное для них – священная борьба за продвижение ислама.

Все большее количество жителей из региона Центральной Азии отправляется в Сирию, чтобы пополнить ряды боевиков «Исламского государства». По оценкам официальных лиц государств ЦА, в Сирию из стран региона отправились около 2 тыс. человек, по российским оценкам – около 4 тыс. Большая часть уехавших в Сирию – этнические узбеки, хотя много и киргизов, казахов, таджиков и туркмен. В Сирии многие из них оказываются в подчинении более опытных боевиков с Кавказа или из арабских стран. Радикализация новобранцев происходила большей частью на родине, но часто также и за границей, где они жили как трудовые мигранты. Запад тревожит, что – если и когда весьма значительная часть этих людей вернется на родину, – они могут дестабилизировать весь регион. Западные наблюдатели сокрушаются, что центральноазиатские правительства не перенимают европейский опыт по реабилитации джихадистов. Подобный опыт имеется и в Афганистане (программы по реабилитации и интеграции талибов), правда, не очень удачный. Более успешным считается опыт Дании.

Вопросу радикализации ислама в Центральной Азии, анализу проблем, стоящих перед странами ЦА и способствующих росту террористической угрозы, а также отношению к этим проблемам стран Запада посвящена публикуемая в журнале статья Д.В. Малышева. Автор выявляет тенденции распространения идей радикального исламизма и говорит о необходимости объединения усилий всех заинтересованных сторон в борьбе против радикализации ислама и международного терроризма.

Обострение противоречий Запада и мусульманского мира, наблюдающееся на современном этапе их взаимоотношений, идет по трем основным линиям. Во-первых, конфликт между двумя моделями государственного устройства – западной и исламской. Во-вторых, нарастание напряженности в западных странах в связи с нежеланием большой части мусульман принимать ценности западной цивилизации. Многие мусульмане-мигранты не хотят интегрироваться в западное культурное пространство, живут диаспорами, осуждают западный образ жизни. В-третьих, самая большая проблема, обострившаяся в последние годы, – рост исламского экстремизма и терроризма.

Все эти темы анализируются в данном номере журнала.

Список литературы

Валиахметова Г.Н. Исламский фактор в мировой политике: Курс лекций / М-во образования и науки Рос. Федерации; Урал. федерал. ун-т. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2013. – 124 с. – Режим доступа: http://elar.urfu.ru/bitstream/10995/27933/1/978-5-7996-0867-5_2013.pdf (Дата обращения – 31.01.2016).

Наумкин В.В. Ислам как коллективный игрок? // Международные процессы. – М., 2006. – Т. 4, № 1 (10). – Январь–апрель. – Режим доступа: http://www.intertrends.ru/tenth/004.htm (Дата обращения – 31.01.2016).

Орлов М.О., Данилов С.А., Аникин Д.А. Исламский терроризм в глобальном мире: Социально-философский анализ // Вестник Томского гос. ун-та. – Томск, 2008. – № 307. – С. 32–37. – Режим доступа: http://sun.tsu.ru/mminfo/000063105/307/image/307-032-037.pdf (Дата обращения – 31.01.2016).

Сюкияйнен Л.Р. Ислам и мусульманские меньшинства в Европе: Противостояние правовых культур // Ишрак: Ежегодник исламской философии. – М.: Восточная литература, 2012. – Вып. 3 / Под ред. Я. Эшотс. – С. 494–513. – Режим доступа: https://www.hse.ru/pubs/share/direct/document/95905489 (Дата обращения – 31.01.2016).

О.Н. Новикова

«Исламское государство» как вызов нормативности западной модели общественного и государственного устройства

П.В. Шлыков

Аннотация. В статье рассматривается феномен «Исламского государства» (ИГ) в нескольких измерениях – как вызов нормативности западной модели общественного устройства, как проект альтернативной государственности, как столкновение внутри исламского мира и новый виток антизападной революции. Успех и конкурентные преимущества ИГ в заполнении вакуума реальной власти и создании своего протогосударства анализируются не только как следствие деградации государственных институтов в регионе, но и как производная кризиса незавершенных проектов нациестроительства.

Abstract. The paper analyses the phenomenon of the «Islamic State» (IS) as a challenge to the Western model of social order, an alternative project of state-making, a clash within the Islamic world and a new stage of anti-westernization. The paper also scrutinizes the success and competitive advantages of the IS in filling the vacuum of power and making its own proto-state as a consequences of the both degrading state institutions in the region and unfinished nation-making projects.

Ключевые слова: «Исламское государство», ИГ, ИГИЛ, исламский радикализм, антивестернизация, нациестроительство.

Keywords: «Islamic State», IS, ISIL, Islamic radicalism, anti-westernization, nation-making.

«Исламское государство» (ИГ) формально возникло в 2006 г., когда Совет моджахедов шуры, включавший в себя ряд экстремистских группировок в Ираке [Designated.., 2016], объединился с более мелкими повстанческими структурами, боровшимися против коалиционных сил в Ираке. На тот момент ИГ именовалось «Исламское государство Ирака» (ИГИ). Окрепнув в условиях начавшейся в 2011 г. гражданской войны в Сирии, ИГ в 2013 г. объединило иракских и сирийских джихадистов и сменило свое самоназвание на «Исламское государство Ирака и Леванта» (ИГИЛ) – именно под этим именем структура под руководством Абу Бакра аль-Багдади была признана террористической [Sanctions.., 2016]. Еще через год, в июне 2014 г., ИГИЛ провозгласило на захваченных территориях Сирии и Ирака создание «халифата» под названием «Исламское государство» (ИГ) с целью в перспективе объединить под своим началом все мусульманские страны. Провозглашение «халифата» означало существенное расширение границ деятельности ИГ, под знамена которого со всего мира стали стекаться добровольцы и которому начали присягать на верность близкие по идеологии группировки. Захват и удержание обширных территорий в Сирии и Ираке, военные успехи, эффективное использование современных средств коммуникации для вербовки боевиков и агрессивная пропагандистская кампания сделали ИГ не только прямым конкурентом «Аль-Каиды» на Аравийском полуострове или талибов в Афганистане, но, говоря языком маркетинга, превратили ИГ в своего рода международный «исламистский бренд», за право на «франчайзинг» которого стали биться джихадисты по всему миру. В июле 2014 г. филиппинские джихадисты из движения «Абу Сайяф» («аль-Харакат аль-Исламия») объявили о своем присоединении к ИГ. В феврале 2015 г. йеменские джихадисты из группировки «Ансар аль-Шариа», ранее тесно связанной с «Аль-Каидой», в большинстве своем присягнули на верность ИГ. В марте 2015 г. их примеру последовали нигерийские радикалы из «Боко Харам». В августе 2015 г. духовное лидерство ИГ признало Исламское движение Узбекистана.

На сегодняшний день ИГ – самая крупная и быстро развивающаяся повстанческая организация в мире: в Сирии и Ираке ИГ контролирует территорию, по площади сравнимую с Австрией (примерно 110–112-е место среди международно признанных государств), с населением более 8 млн человек [Gilsinanaug, 2014]. Проводя основные операции на территории Сирии, Ирака, Иордании и Ливана, с 2013 г. эмиссары ИГ активно действуют в зоне Персидского залива и на севере Африки (особенно – в Ливии и Египте), усиливая напряженность в регионе, который стал ареной соперничества и противостояния, во-первых, между ИГ и другими джихадистами (различными фракциями «Аль-Каиды»), во-вторых, между ИГ как суннитской организацией и шиитами, наконец, между ИГ и курдами.

В отличие от «Талибана», создавшего примитивное военно-теократическое государство, или «Аль-Каиды», которая разворачивала свою террористическую сеть «на безопасном удалении» – в Судане, Афганистане и Пакистане, ИГ создало трансграничное и транснациональное протогосударство. В рядах ИГ сражается несколько десятков тысяч человек со всего мира (по разным подсчетам, 80–100 тыс. человек), в том числе и из России (порядка 2 тыс., а по некоторым данным – существенно больше). ИГ осуществляет демонтаж существующей в регионе модели национально-государственного устройства и при этом обладает всеми атрибутами современного государства (военно-бюрократическим аппаратом, налоговой системой, своими законами и т.д.), за исключением международного признания и легального доступа к мировой экономике. ИГ пренебрегает существующими государственными границами, установленными после Первой мировой войны и распада Османской империи (на арабском Востоке эти границы всегда считались несправедливым наследием тайной дипломатии великих держав), заявляет о возрождении суннитской государственности на территориях, где действующая власть оказалась недееспособной.

До формирования международной коалиции, направленной на уничтожение ИГ как террористической угрозы мирового масштаба, ИГ/ИГИЛ представляло собой внутреннюю проблему Ирака, отчасти – Иракского Курдистана и Сирии. Специфика личного состава ИГИЛ (костяк организации сформировали бывшие солдаты и офицеры иракской армии времен Саддама Хусейна) определила основные направления деятельности группировки. Боевики ИГИЛ боролись против американской администрации и новых властей Ирака, которые вытеснили баасистов и прежнюю военно-бюрократическую элиту, нарушив при этом баланс влияния этноконфессиональных групп в иракском обществе в пользу шиитов.

ИГ сплотило в своих рядах двух главных противников Запада на Ближнем Востоке, с которыми коалиционные силы во главе с США боролись во время Иракской войны (2003–2011), – боевиков из «Аль-Каиды» и представителей свергнутого баасистского режима [Al-Tamimi, 2014 a; Al-Tamimi, 2014 b]. Их объединила не столько идеологическая близость (которая едва ли возможна), сколько стремление к власти и готовность добиваться ее любыми методами, а также осознание того, что международная коалиция против ИГ – это одновременно и серьезное препятствие, и ключ к успеху как важнейший фактор мобилизации сторонников.

Стремительный подъем ИГ во многом является прямым следствием осознания возможности добиться того, что прежде ни одно джихадистское движение не могло осуществить, – создать собственное теократическое государство, консолидировав в его рамках территорию сразу нескольких мусульманских стран (причем с возможностью эту территорию удерживать и расширять). Конечно, «Талибан» в свое время серьезно продвинулся в деле создания собственного государства (ввел правление шариата на территории Афганистана и создал свои институты власти, установил контроль над материально-финансовыми ресурсами региона, монополизировал функции применения насилия в Афганистане и т.д.), иными словами, делал в принципе то же, что в 2014–2015 гг. осуществляло в Ираке и Сирии ИГ. Однако между «Талибаном» и ИГ есть ряд существенных различий. Во-первых, поскольку «Талибан» натурализовался как влиятельная сила после фактической победы в гражданской войне на территории Афганистана, для него первостепенная задача заключалась в установлении порядка на территории Афганистана, особенно среди уставших от войны пуштунов, создание альтернативного государства на повестке дня не стояло. Во-вторых, «Талибан» – это прежде всего пуштунский проект, для которого обращение к мировой мусульманской умме не первично (хотя Мулла Омар и принял символический титул амир аль-муминин (повелитель правоверных) в 1996 г., его фактическая юрисдикция предполагала халифат над территорией Афганистана, а не всего мусульманского мира). Не было у «Талибана» и своей версии национализма или проекта нациестроительства, подобного тому что предлагает ИГ. По сути, «Талибан» представлял собой религиозный и военно-политический проект завоевания конкретного государства – Афганистана. При этом «Талибан» продвинулся в вопросе международного признания (Саудовская Аравия, Пакистан, ОАЭ фактически признавали его власть в Афганистане), чего пока не имеет ИГ.

Другие, более молодые исламистские группировки, такие как «Аль-Шабаб» в Сомали, «Боко Харам» в Нигерии, «Ансар ад-Дин» в Мали, тоже провозгласили создание своих эмиратов, но низкий уровень общественной поддержки среди местного населения и малая эффективность в борьбе с внутренними и внешними врагами ставит под сомнение осуществимость их проектов. Не случайно большинство из этих группировок присягнули на верность ИГ, которому хватает и общественной поддержки, и успехов в борьбе с противниками.

Осмысление ИГ как проблемы для Запада

Проблема теоретического осмысления и практического анализа феномена ИГ прочно утвердилась в повестке дня специалистов по Ближнему Востоку по всему миру. Несмотря на кажущееся разнообразие подходов к выявлению природы трансформаций, наблюдаемых в разных странах после «арабской весны», и появления ИГ, среди них можно условно выделить две основные модели: первая концентрируется на внешних факторах, оказывающих определяющее воздействие на регион, для второй центральным тезисом является цикличность исторического процесса (параллели между сегодняшними проблемами Ближнего Востока и его прошлым).

Наиболее яркий пример первой аналитической модели – статья декана школы международных исследований Денверского университета и бывшего посла США в Ираке Кристофера Хилла «Конец арабского государства», в которой политические коллизии Ближнего Востока – рост этноконфессиональной напряженности, распад существующих межгосударственных границ – представлены как следствие американских интервенций [Hill, 2014]. Суть проблемы Хилл видит в распаде арабского национального государства и вырождении национальных идентичностей, которые вытесняются этноконфессиональным и групповым размежеванием, что неизбежно погружает регион в состояние «войны всех против всех» [Hill, 2014]. Этноконфессиональные размежевания – не новое явление для стран региона, однако в условиях сильной центральной власти, как правило, удавалось сбалансировать разрозненные узкогрупповые идентичности единой общегражданской. В качестве аргумента Хилл приводит пример Ирака во время правления партии БААС и после американской оккупации и событий «арабской весны», которые разрушили хрупкий баланс политического единства и оживили застарелые этноконфессиональные конфликты.

Еще один пример использования первой модели – это так называемый постосманский синдром. В книге «Зыбучие пески: Раскрывая старый порядок на Ближнем Востоке» британский историк еврейского происхождения Ави Шлаим утверждает, что ход исторического процесса на Ближнем Востоке идет вспять и причины сегодняшних конфликтов необходимо искать в послевоенном мироустройстве и установлении Версальско-Вашингтонской системы международных отношений, основы которой были заложены после Первой мировой войны Версальским мирным договором (1919) и соглашениями Вашингтонской конференции (1921–1922). Основной тезис Шлаима состоит в том, что сегодняшний политический хаос на Ближнем Востоке – прямое следствие имперской политики Великобритании и Франции, символом которой является тайный договор Сайкса–Пико о разделении Османской империи, разрушивший «старый порядок» на Ближнем Востоке [Shlaim, 2015].

Несколько иную точку зрения можно обнаружить в работах британского исламоведа индийского происхождения Салмана Сайида, считающего, что Ближний Восток стал ареной противостояния сторонников «постзападного миропорядка»² (т.е. пересмотра навязанной Западом региональной системы отношений) и тех, кто стремится сохранить status-quo [Sayyid, 2014, p. 7]. По мнению Сайида, Запад не стремится поддерживать политические режимы и правительства, которые пользуются поддержкой местного населения, поскольку не хочет видеть их суверенными и независимыми. Поэтому проблема не в демократии или ее продвижении на Ближнем Востоке, а в том, какой из режимов сможет эффективнее выступать проводником интересов Запада в регионе. Все это, с одной стороны, обрекает слабые государства на переход в разряд несостоявшихся (failed states), с другой – создает благоприятную среду для усиления радикальных группировок, подобных ИГ, влияние которых в последние годы стремительно росло.