Kitobni o'qish: «Обреченный»

Чеченский Алекс

Shrift:

Обреченный

Глава 1

– Ну что там? – спросил, вставляя в автоматный магазин патроны, Ибрагим.

Он сидел на полу в углу комнаты, подобрав под себя ноги. При каждом движении, когда

он протягивал правую руку за очередной горстью патронов, что лежали в небольшой

серой сумочке рядом, и поочередно загонял их в магазин, помогая большим пальцем

левой руки, длинная густая борода его слегка покачивалась. Было видно, что он особо

не задумывается над тем, что делает. Его пальцы, натренированные годами войны, работали ловко и бессознательно. Он был в боевой экипировке, и все кармашки на его

разгрузке уже были полны заряженными магазинами.

Ибрагим и его товарищи знали, как быстро и неожиданно патроны кончаются во время

боя, и поэтому всегда держали в домах, где они останавливались на ночлег, дополнительные боеприпасы и оружие.

В комнате лишь слышались щелчки вставляемых в «рожки» патронов. С улицы глухо

доносились звуки боевой техники и суетливые окрики военных. Где-то неподалеку

лаяла собака.

– Ничего особенного, – ответил здоровенный Саид, слегка отодвинув край занавески, выглядывая во внутренний двор. В правой руке он держал автомат.

Фундамент дома был на метр выше земли, и поэтому они могли свободно видеть

технику, которая занимала позиции за невысокой кирпичной оградой.

– Бедняги, – добавил он, продолжая пристально разглядывать картину за окном, —

все еще суетятся, как будто наша смерть обессмертит их самих.

До рассвета оставалось менее двух часов. Полумесяц тускло освещал осеннее небо.

На танках и бэтээрах были установлены прожектора, обращенные на заблокированный

дом. Весь квартал в этот момент был оцеплен русскими солдатами и группой огневого

взвода чеченской полиции из местного районного отдела.

В этот момент с улицы через громкоговоритель послышалось:

– Вы окружены! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками. В случае оказания

сопротивления все вы будете уничтожены! Повторяю, бросайте оружие и выходите с

поднятыми руками! Дом окружен. Сдавайтесь!

Тем временем, пока голос через репродуктор повторял требование сдаться, Ибрагим

отложил последний заправленный патронами магазин в сторонку и, прислонившись

спиной к стене, иронично промолвил:

– Сейчас, ты только погоди немного.

– Что-то Мурад долго, – вздохнул Саид, отходя от окна. – Они сейчас начнут штурм.

– Он все слышит… Но хорошо бы ему поторопиться, – спокойно произнес Ибрагим. А

потом, немного помолчав, сказал: – Брат, значит, это наш последний день в этом мире?

– Похоже на то, – ответил Саид, опускаясь рядом с Ибрагимом на пол.

– Все эти годы мы жили, почти каждый день считая своим последним. Но сегодняшний, кажется, точно последний…

– О чем думаешь? – спросил Саид.

– Пытаюсь понять свое чувство безразличия, —ответил Ибрагим, с усталой

задумчивостью глядя перед собой. – Это конец, а я удивительно спокоен… Нормально

ли это?

– Не знаю… Знаю лишь то, что мы славную прожили жизнь. Всего этого больше не

будет, и это немного печалит душу.

– Но зато там, – сказал Ибрагим, – душа не будет знать печали… По крайней мере, будем на это надеяться.

– Но там не будет радости борьбы, что мы ощущали в сложностях испытаний.

– Хватит сложностей, Саид, довольно. Там должно быть лучше. И там мы наконец

встретимся с нашими братьями.В отрешенной задумчивости произнеся эти слова, Ибрагим неспешно вынул из небольшого карманчика на разгрузке маленький экземпляр

Корана в кожаном переплете, раскрыл его и, проведя левой рукой по своей густой и

длинной бороде, сглаживая ее, стал сосредоточенно, неспешно шевеля губами, беззвучно читать. Луч прожектора, рассеянный тонкой занавеской на окне, позволял

различать буквы и слова Священного текста.

__________

Тем временем за дверью в соседней комнате их командир Мурад прощался со своей

женой Аминой и двухлетним сыном.

Мурад, который командовал юго-западным фронтом Чечни, вместе с товарищами

пришел в этот дом на окраине предгорного селения Ассиновск, что находится в зоне его

ответственности, лишь пару часов назад, чтобы повидаться с супругой и ребенком. Они

встречались, по возможности, раз в месяц или два. Амину с сыном сюда, из соседнего

села, где она жила с матерью, привез боец джамаата1 Мурада, который действовал на

равнине. За ним спецслужбами с недавних пор была установлена слежка в надежде, что он выведет их на своего амира2.

В момент, когда он, доставив по нужному адресу семью Мурада, ехал обратно, его

попытались задержать на выезде из села. Но он в последний момент, чтобы не даться

во вражеские руки живым, произвел самоподрыв, выдернув чеку небольшой

самодельной гранаты «хаттабка», которая на подобный случай была прикреплена у

него под левой мышкой, ближе к сердцу.

Дождавшись глубокой ночи, когда бдительность обитателей дома ослабнет под

воздействием усталости и сна, группа спецназа решила незаметно штурмовать дом. Но

Ибрагим и Саид сидели на дозоре, заняв позиции один на чердаке, другой в прихожей, откуда просматривались входные ворота.

Обычно, в такое время муджахиды3 всегда проявляли особую бдительность, зная, что

федералы, как правило, выбирают именно поздние часы ночи для штурма домов с

повстанцами.

Когда группа захвата, прикрываясь бронированными щитами, постаралась незаметно

подкрасться к дому, по ним был открыт шквальный огонь из двух стволов.

1 Община, группа (араб.). Здесь: боевой отряд.

2 Командир джамаата (араб.).

3 Ед. число «муджахид» – воин, сражающийся за правое дело (ведущий джихад, т.е. Священную войну) (араб.).

К Саиду и Ибрагиму тут же присоединился и Мурад; схватив свой автомат, он мигом

выбежал из спальни, как только раздались выстрелы.

Никто в этом доме и не думал спасть, и уж тем более расслабляться.

Спецназ, оттаскивая назад своих раненных, тут же отступил.

После этого случая и стали готовиться к открытой полномасштабной операции, с

привлечением сил Минобороны и местной полиции, по уничтожению засевших в доме

боевиков.

К тому же столь яростный отпор создал у силовиков, которые не знали в точности, сколько человек в доме находится, впечатление, что внутри укрывается большая

группа.

Отбив атаку, Ибрагим и Саид вошли в холл, а Мурад вернулся в спальную комнату, чтобы попрощаться с семьей.

Они знали, что к следующему штурму их враги подойдут более основательно. Потому и

сами, достав из тайника спрятанные боеприпасы и оружие, начали к нему готовиться.

Войдя в спальню, Мурад опустился на колени и, поцеловав сына в лоб, начал говорить

ему последние слова наставления, те сдержанные прощальные слова, которые отец-командир перед своим последним боем может сказать двухгодовалому сыну.

Закончив, он так же сдержанно, как-то по-товарищески, обнял его и поцеловал в лоб, после чего, обращаясь к жене, сказал:

– Когда меня уже не станет, ты им будешь не нужна. Они тебя допросят, а потом

отпустят. Можешь говорить все, что знаешь, это уже не будет иметь никакого значения.

Если начнут угрожать тюрьмой за соучастие, скажи, что сообщить обо мне тебе мешал

страх, что боялась за себя и родных. – Мурад помолчал немного, а потом, глядя на

сына, сказал: – Я хочу, чтобы основное время он проводил с моей семьей. Не

препятствуй этому. А что касается тебя… Ты еще молода (ей было двадцать два), жизнь

у тебя, если смерть не опередит твои годы, только начинается. И ты имеешь полное

право на свое усмотрение ею распоряжаться. И если ты пожелаешь связать свою

судьбу с другим человеком, то я хочу, чтобы сын находился у моих родителей и рос под

присмотром брата.

Амина, покорно опустив голову, молча выслушала пожелание мужа. И когда он кончил

свою напутственную речь, она со спокойной твердостью в голосе сказала:

– Я остаюсь. – И глазами, полными смиренной твердости, посмотрела ему в глаза.

Она потеряла отца в ходе первой российско-чеченской войны, которая получила

название «Первая чеченская»; а единственный брат ее погиб всего полгода назад в

составе другого джамаата. Мурад искренне любил ее и жалел. Как бы ей ни было

трудно, он никогда не слышал от нее жалоб и не видел никогда ее слез. Она была и

осталась для него приятной и любимой загадкой, которую ему и разгадывать не

хотелось. Он знал в ней мягкость без излишней нежности, покорность без роптаний и

верность. Но он также знал, что в некоторых вещах она способна проявить

неимоверную принципиальность и твердость характера. В этом она была похожа на

него самого.

– Как это, остаешься? – недоуменно спросил он.

– Я никуда не пойду.

Мурад некоторое время молча смотрел ей в глаза, а потом отрицательно покачал

головой.

– Ну пожалуйста, – взмолилась она. – Не запрещай мне этого. Я всегда была тебе

верна и покорна, ни разу не перечила, не ослушалась твоих велений. И сейчас я тоже

не хочу поступать вопреки твоей воли… Позволь нам вместе покинуть этот мир.

Мурад опустил глаза на сына, который в это время стоял между ними, ухватившись за

платье матери. Впервые, смотря в эти ничего не подозревающие, чистые детские глаза, в которых теперь отражались усталость, непонимание и тревожность (его напугали

выстрелы, хоть Амина практически сразу и прикрыла ему уши руками), и представив

состояние этого малыша, когда он проснется назавтра без родителей, представив, как

будет жить и расти с этим осознанием, Мурада охватила необычайная печаль.

– У него есть Господь, который позаботится о нем не хуже меня, – как бы угадав его

мысли, сказал она.

А потом присела и обняла сына. Прижав голову малыша к своей груди, она целовала

его и устремленным снизу вверх умоляющим взглядом посмотрела на мужа своими

прекрасными глазами, в которых блестели слезы.

– Ему нужна мать, – спокойно произнес Мурад.

Воцарилась тишина. С улицы послышался голос с требованием сдаться. Но Мурад его

как будто и не заметил. Когда говоривший в микрофон начал второй раз повторять

требование сложить оружие, Мурад после недолгой паузы тихо сказал:

– Я не знал, что у тебя настолько… – Он хотел было сказать «черствое сердце», но

сказал лишь: – Сильное сердце.

– Не говори так. – Она растрогалась, и слезы ручьем полились у нее из глаз.

Религиозные чувства, как и чувства любви, создают в испытывающем их особую призму, через которую мир, жизнь и смерть видятся ему в ином свете, нежели другим, которым

чуждо столь сокровенное переживание. Она была убеждена, что этот мир – всего лишь

временное пристанище и ее расставание с сыном тоже временно и что они вскоре

воссоединятся в лучшем мире, где не будет тревог и печали.

И именно это убеждение, вместе с нежными чувствами к мужу и материнской любовью

к сыну, раздирали Амину изнутри, ставя перед нелегким выбором.

И все же решение свое она приняла окончательно и бесповоротно.

Крепко прижав сына к груди, она сказала:

– Клянусь Господом, он – самое любимое, что у меня есть на этом свете… Но в один

прекрасный день нам и с ним придется расстаться. Я надеюсь, что он поймет и простит

меня, когда вырастет. Я хочу уйти с тобой, оставив его Тому, Кто лучше меня за ним

присмотрит.

– Нет, – сказал Мурад. – Я не могу тебе этого позволить. Если хочешь мне угодить, воспитай моего… нашего сына должным образом.

– Я не смогу. Я это решила не сейчас. Я почти каждый день представляла себе эту

картину, и каждый раз убеждалась в том, что жить, когда тебя не станет, я не смогу.

Если даже сейчас выйду отсюда, я все равно отдам его маме и… Я не смогу жить

дальше, пойми. Его воспитанием займутся твои родители, твой брат и моя мама. Он не

будет одинок. С ним все будет хорошо.

– Ты ненормальная.

– Тебе следовало об этом знать еще тогда, когда я согласилась выйти за тебя: нормальные выбирают другую жизнь.

– Ты сама-то хоть готова к этому?

– Я только к этому и готова, – ответила она уверенно.

Мурад при этом пристально посмотрел ей в глаза: в них сквозь сумрак комнаты он ясно

увидел то, чего меньше всего желал увидеть: они горели отчаянной решимостью. И он

уступил.

– Сын, тут такое дело, – сказал он, глубоко вздохнув, вновь присаживаясь перед ним.

– Он взял малыша за руку. Ребенок тут же ухватился за серебряное кольцо с черным

камнем на безымянном пальце его правой руки и тревожно начал его теребить. – Я с

твоей матерью здесь немного задержимся, а потом мы с ней уйдем в другое место. А ты

сейчас выйдешь. Выйдешь из этого дома и будешь жить, и жить, я надеюсь, хорошо.

Потом пройдет некоторое время, много времени, я надеюсь, и ты придешь за нами.

Хорошо?

Мальчик, ничего толком не понимая, кивнул, зная, что именно этого от него хотят. А

потом спросил:

– Мама будет со мной?

–Да, конечно. Мы все, ин шаа Аллах4, будем вместе. Договорились?

Малыш повторно кивнул.

– Юсуф, – сказал Мурад, обеими руками нежно взяв сына за плечи. – Я не знаю, что

ты запомнишь из того, что я тебе говорил, и запомнишь ли вообще что-либо. Но одно ты

должен помнить твердо: знай, что твой отец и твоя мать любили тебя и желали, чтобы

ты вырос достойным человеком.

Мурад еще раз поцеловал сына в лоб, поднялся и взял свой автомат, прислоненный к

стене дулом вверх.

– Пора, – сказал он, обращаясь к жене.

– Дай мне минуту, чтобы с ним попрощаться. – В ее тихом голосе чувствовалась

гнетущая тоска расставания.

Мурад вышел из комнаты и присоединился к двум своим товарищам. Вскоре, закрыв

лицо ниже глаз черной вуалью, держа сына на руках, к ним вышла и сама Амина.

В этот самый момент по дому открыли огонь из крупнокалиберного пулемета, установленного на бэтээре. На улице кто-то стал кричать, и огонь прекратился. В это

самое время Ибрагим подошел к окну и, прячась за стеной, крикнул, чтобы не стреляли, пока женщина с ребенком не выйдут.

– Не женщина с ребенком, а один ребенок, – сказала Амина, обращаясь к Ибрагиму.

Тот на секунду посмотрел на нее удивленно, но потом сразу понял и сказал:

– Не стреляйте, сейчас выйдет ребенок.

Кричавшим на улице был начальник райотдела Сулим, лишь недавно прибывший на

место. Ему уже доложили, что в доме находятся женщина с ребенком, и поэтому, когда

начали стрелять, он велел прекратить огонь, пока мать с ребенком не покинут дом.

Укрывшись за стеной у ворот, Сулим, отвечая Ибрагиму, спросил:

– Почему только ребенок?

– Потому что его мать пожелала остаться, – ответил Ибрагим.

После недолгой паузы, Сулим крикнул в ответ:

– Выпускайте тогда ребенка.

Когда Мурад, взяв из рук жены маленького Юсуфа, направился к выходу, ребенок начал

тянуться к матери. Амина, не удержавшись, подбежала к сыну, взяла его обратно из рук

мужа, крепко обняла и тихо заплакала. Потом, скрывая от сына слезы, поговорила с

ним, успокоила, и передала обратно супругу.

4 Даст Бог.

Мурад, держа его на руках, прошел в небольшой коридор с окном и опустил сына на

пол возле дверей. Указав, куда ему надо идти, Мурад сказал:

– Иди.

Юсуф стоял, и отцу пришлось несколько раз повторить свою просьбу, прежде чем тот

двинулся с места.

Оглядываясь назад, мальчик шел через двор к выходу робкими шажками. Проделав

полпути к воротам, он обернулся и застыл на месте, приговаривая: «Мама». Амина, побоявшись, что не выдержит и бросится к сыну, убежала обратно в спальню, из

которой только что вышла, и, прижимая лицо к подушке, зарыдала.

– Да заберите вы его оттуда, – раздраженно крикнул Саид. – Неужели не понятно, что пока вы его не уберете, мы не будем стрелять.

Сулим, услышав эти слова, передал автомат находящемуся рядом полицейскому и, никому ничего не говоря, вошел во двор и подошел к ребенку. Мурад с товарищами

наблюдали эту картину из окна.

Подойдя к Юсуфу, Сулим присел на корточки и протянул мальчику карамельку, которые

носил с собой с тех пор, как бросил курить. Юсуф взял конфетку, а потом, указывая на

дом, сказал:

–Там моя мама и папа.

– Да, – ответил Сулим, – я знаю. – Он взял малыша на руки. – Они попозже придут, хорошо?

Мальчик кивнул.

Держа на руках ребенка, Сулим пристально смотрел на слабо видимый силуэт Мурада, стоящего у занавешенного полупрозрачной тканью окна.

Они давно знали друг друга, как знают друг друга два злейших врага. Сулим всегда

питал к нему потаенное чувство уважения как к наиболее достойному и благородному

из своих противников.

Начальник полиции хотел было что-то сказать амиру джамаата, сына которого он

сейчас держал на руках, но вдруг передумал и, развернувшись, спокойно направился к

выходу. Оказавшись за воротами, он передал мальчика одному полицейскому, приказав

немедленно вывезти его за пределы селения.

Когда ребенка увезли, Сулима спросили, можно ли начинать штурм, на что он ответил:

– Подождем еще минут десять, пока ребенок не окажется достаточно далеко… Не

хочу, чтобы у него в памяти остались стрельба и взрывы, от которых погибли его отец и

мать.

Когда же время иссякло, он первым взял в руки оружие и открыл огонь по дому.

Начался штурм.

Амина закидывала наступающих гранатами и обстреливала из Калашникова. В оружии

она разбиралась хорошо – брат научил. Мурад, Ибрагим и Саид в отчаянном

сопротивлении действовали расчетливо и быстро, часто меняя позиции. Бэтээр, протаранив ворота, въехал во двор и передком наехал на дом, разрушив стену

прихожей. В этот самый момент Мурад через стену, в которой образовалась брешь от

снаряда «Мухи», высунул ручной гранатомет РПГ-7 и выстрелил в бок въехавшему

бронетранспортеру. Технику после этого к дому больше не пускали. Но огонь стал более

интенсивным.

Мурад получил первое ранение: осколками снаряда были задеты его плечо и нога. Саид

и Ибрагим, которые в разных частях дома вели ожесточенный бой, подбежали и

помогли Амине оттащить его назад. Амир сказал, что с ним все в порядке, и те двое

вернулись на свои позиции.

Пока Амина с помощью бинта перевязывала раны супруга, Мурад достал

радиоприемник.

__________

От отряда из шестидесяти человек, который он возглавил два года назад, в живых

осталось только двадцать семь бойцов. Шестеро из них (несколько из которых были

внедренными полицейскими) действовали на равнине: собирали нужную информацию, подвозили продукты питания, медикаменты и так далее. Остальные же постоянно

находились в горах, время от времени совершая вылазки в города и села, где ими

атаковывались российские военные укрепления и колонны бронемашин.

Мурад связался с оставленным им вместо себя в горах муджахидом, который в это

время спал в маленькой палатке, разбитой на дне небольшой лощины, и сообщил о

положении, в котором они оказались.

Разговаривая со своим командиром, Абудуллах вышел из палатки и стал взбираться по

пологому склону холма. Сон его быстро пропал: прохладный воздух и печальная весть

мгновенно его отрезвили. К тому же каждый раз, когда Мурад, нажимая на боковую

кнопку «рации», выходил на связь, в эфире слышались ожесточенная стрельба и

взрывы, сквозь гущу которых звучал спокойный, но сбивающийся от полученных

ранений голос его амира.

Первым, что сделал сонный Абдуллах, услышав Мурада и стрельбу, был вопрос:

– Где вы находитесь? Мы сейчас подойдем.

Сказав это, он вскочил на ноги, чтобы разбудить остальных – все спали в боевой

экипировке и с оружием под рукой. Но Мурад, хорошо его зная, тут же велел ему

успокоиться и никому ничего пока не говорить.

– Не надо напрасно ребятами рисковать, – сказал он. – К тому же все скоро

закончится… Мы тут не долго еще продержимся.

– Почему раньше не сказал, Мурад? – с чувством спросил Абдуллах. – Почему не

сказал раньше?

– Все нормально, Абдуллах, все хорошо. Ничего нового с нами не случилось. Таков

лучший итог пути, что мы для себя избрали. Мы к этому готовы.

– Тогда почему ты не позволяешь нам разделить с вами эту участь? Для чего мы тогда

вообще живем и сражаемся, если будем избегать риска и в таких делах?

– Споры сейчас излишни. Молитесь за нас, за то, чтобы мы здесь стали шахидами и

мученичество наше было принято. – Он помолчал, а потом, все еще тяжело вздыхая, сказал: – Абдуллах, я вышел на связь, чтобы сказать тебе, что отныне ты амир…

Более мне нет нужды тебе что-либо говорить. Ты сам все прекрасно знаешь. Ин шаа

Аллах, увидимся в Раю.

Тут Абдуллах и вышел из палатки и стал медленно подниматься по холму.

– Мы тут не задержимся, Мурад, – взволнованно проговорил он.

– Не забывай, не в смерти наша цель.

– Я знаю, Мурад, я знаю.

– Ассаляму алейкум5.

– Ваалейкум ассалям6.

Мурад выключил радиоприемник.

Достигнув самого верха, Абдуллах сел на землю, спиной прислонившись к стволу

большого дерева. Далеко впереди он видел своего бойца, который стоял в дозоре, тоже

сидя за деревом, с автоматом в руках. Еще дальше виднелись кряж горных вершин и

лес, сбрасывающий с себя желтую листву. За этими лесами и горами, так живописно

теперь освещенными лунным светом, шел смертельный бой. Абдуллах смотрел в эту

даль, хранившую мертвую тишину, представляя то, что там сейчас происходит, и как

никогда в жизни жалел, что он теперь не там, вместе с ними.

Он только что в последний раз, сквозь густой шум жестокого боя, слышал голос не

просто уважаемого командира, но и любимого друга и верного товарища, с которым он

делил тяжелые годы борьбы и которого он уже больше никогда не увидит и не услышит.

Когда связь была прервана и вдруг образовалась мертвенная тишина ночи, давящее

безмолвие до боли сжало его сердце. Он – опытный воин – заплакал, впервые ощутив

себя беззащитным, брошенным на произвол судьбы ребенком.

Дом, методично расстреливаемый из гранатометов и крупнокалиберных пулеметов, мерно уменьшался в размерах. К этому времени все четверо, находящиеся внутри, уже

были тяжело ранены.

Бой, начавшийся за несколько часов до восхода солнца, завершился, спустя

шестнадцать часов, гибелью всех оборонявшихся. Тихая темная ночь, вновь окутало

село, только на сей раз тьму ночи тревожило зарево пожара разрушенного дома.

Глава 2

Девять лет спустя

Поглядывая то на посадочный талон, то поверх спинок кресел, Мансур неторопливо

продвигался вперед по проходу воздушного судна, готовящегося отправиться рейсом

Грозный – Москва, пока не нашел свое место у прохода. Наконец все расселись по

местам, пилот каким-то механическим голосом быстро произнес стандартную речь о

погоде и времени пути, после чего умолк.

Самолет тронулся с места.

Пока лайнер катил к взлетной полосе, Мансур бездумно, через двух справа сидящих

пожилых пассажирок, вглядывался в окошко, и мысль его, как и сама «железная птица», готовилась ко взлету к глубоким раздумьям.

Прекрасный день, подумал он, через иллюминатор наблюдая за светлым солнечным

днем. «Плюс двадцать восемь», – повторил он мысленно сообщение штурмана.

Рефлексирующий полуинтроверт – именно так, однажды, он себя описал. И

действительно, молчаливых раздумий в нем было больше, чем звонких слов. Но

преуспевшим гением в какой-либо области он не был, так как данная характерная

5 Мир тебе (араб.).

6 И тебе мир (араб.).

особенность приличествует в основном только им, ибо мало к чему конкретному в нем

длительно сохранялся интерес.

Его свободно несло течением жизни, и он просто пытался получше понять и разглядеть

ту среду и те обстоятельства, внутри которых оказывался в ходе своей жизни.

Мансур давно отдался в руки той случайности, неведомым законам которой был

подчинен неровный ход его жизни.

Самолет вдруг вынырнул из-за облаков и, летя над белоснежно-матовой поверхностью

паров, несся, словно корабль по безмятежно белому морю. Судьба, думал он, вспомнив

о последних событиях, а потом и обо всей своей двадцатишестилетней жизни, – разве

ее может отрицать человек, переживший две войны? Ведь никогда еще госпожа

Случайность так явственно и лихо не распоряжалась тем, кому и как жить, а кому и как

умирать, как во время и после войны.

На правой руке у него красовалось серебряное кольцо с черным сверкающим агатом.

Он покручивал его на безымянном пальце: толкал кончиком большого пальца той же

руки в полуоборот вниз, а затем, основной фалангой мизинца тут же подхватывая

движение, довершал круг, далее снова большим пальцем вниз, а мизинцем – вверх.

Так, с помощью двух пальцев, кольцо проделывало круг в триста шестьдесят градусов.

Каждый такой круг создавал у него ощущение завершенности. Той завершенности, которой не хватало его мыслям и чувствам, чего он усиленно пытался добиться, неосознанно покручивая кольцо.

Он размышлял о непостижимой тайне предопределения – с некоторого времени это

был любимый предмет его рассуждений, – пытаясь найти ему описательный пример.

Да, именно! Внезапно воскликнул он мысленно: «Судьба – это как расчетный удар

мастера кием о биток, который направляет прицельный шар, посредством касаний и

рикошетов, в нужное ему, мастеру, отверстие – лузу. Таким же образом судьба

направляет и определяет жизнь и ее итог каждого человека – человека, который, по

сути, является лишь бильярдным шаром, по которому Провидение бьет дуплетом».

Удовлетворившись таким сравнением, он прекратил размышления о таинственной

сложности предначертанного.

Он огляделся по сторонам. Две женщины рядом вполголоса что-то обсуждали; степенный седовласый господин сидел слева чуть поодаль, устремив куда-то

задумчивый взгляд; по ту же сторону, параллельно с ним через проход, мальчишка лет

десяти играл на планшете. Позади мальчика молодая девушка с закрытыми глазами

откинулась на спинку кресла и, судя по наушникам в ушах и безмятежному выражению

лица, слушала какую-то лирическую мелодию.

Бессознательно-механическая работа пальцев с кольцом прекратилась. Крепко сжав

руку в кулак, он как-то машинально поднес ее к губам и поцеловал кольцо, после чего

расправил ладонь и положил руку на подлокотник. Затем он еще раз взглянул в окошко

в даль горизонта, и вдруг его охватило чувство легкой, уютной и слегка трепетной

радости от сознания неизвестности будущего и неопределенного хаоса прошлого в

сочетании с относительным благополучием настоящего.

Его небольшой рассказ, отправленный на один литературный конкурс, был признан

лучшим, и ему в качестве приза было прислано приглашение на бесплатное участие в

десятидневных курсах литературного мастерства в Москве, куда он сейчас и летел.

За несколько дней перед этим Мансур без особых раздумий ушел с работы – он был

корреспондентом грозненской газеты «Наши новости», где успел проработать лишь

пару месяцев.

Когда он в один из последних дней апреля сказал главному редактору – молодой

амбициозной женщине – о приглашении на курсы и о своем намерении их посетить, та

выразила неудовольствие.

– Сейчас начнутся майские праздники, – сказала она, – пройдут различные

мероприятия, которые нужно будет освещать. А у нас, как ты знаешь, при скромном

штате из четырех корреспондентов и так катастрофически не хватает материалов. Тем

более, Мансур, ты сдаешь куда меньше статей, чем все остальные. Ты уж извини, но за

все время работы ты так ни разу и не выполнил план.

Далее она говорила, что ей очень жаль, что она не может его отпустить, что она очень

рада его успеху и с удовольствием позволила бы ему съездить, если бы не…

Он уже перестал ее слушать, но молча просидел, позволив ей закончить свой монолог.

Через пятнадцать минут, написав заявление об увольнении по собственному желанию, он спускался в лифте Дома печати, на восьмом этаже которого находилась их редакция, безработным.

Работа ему эта и так претила, и ему просто выдался хороший повод от нее избавиться.

Самолет приземлился в Шереметьево. На такси и метро он добрался до капсульного

хостела на Тверской – в самый центр Москвы.

Несколько дней назад он через Интернет забронировал здесь место.

Молодая смуглая девушка за стойкой регистратора быстро оформила его, передала

ключи от шкафчика с номерком для личных вещей, а потом, сказав: «Пойдемте, я вам

покажу», по коридору направилась к дверям. Они вошли в огромный зал с высоким

потолком в два этажа и столь же высокими, чуть ли не с пола до потолка, окнами в

деревянной раме. Зал был декорирован с претензией на постмодернизм. На стенах

красовались картины в духе абстракционизма. Почти все пространство было занято в

хаотичном порядке расставленными диванчиками и креслами, обитыми мягкими

тканями пестрых цветов; посреди диванчиков стояли деревянные круглые столики. К

стене справа был прибит большой плазменный телевизор, а под ним протянулся

широкий настенный стеллаж, на полках которого стояли художественные книги, DVD-приставка, диски с фильмами и всякие декоративные элементы: музыкальная

ретроаппаратура, бронзовые, деревянные и гипсовые статуэтки и фигурки разных форм

и размеров.

Все эти, казалось бы, в беспорядочном хаосе подобранные, развешенные и

расставленные предметы мебели, искусства и декора, тем не менее, в общей своей

совокупности смотрелись гармонично, что Мансур тут же про себя и отметил, сравнив

этот интерьер с нутром человека, в котором сосредоточено много разного, противоречивого и даже непонятно-уродливого, но который именно благодаря этому и

выглядит интересным и завершенным.

– Это у нас гостиная, тут можно посидеть, пообщаться, телевизор посмотреть; также

тут есть вай-фай, – сказала девушка.

Затем они вошли в боковую дверь и оказались в помещении не меньших размеров, чем

зал, в два яруса уставленного капсульными кабинками для сна, с виду напоминающими

большие белые квадратные гробы. Внутри одной капсулы из-за ограниченных размеров

можно было либо сидеть, либо лежать, вытянувшись строго в одном направлении.

Заглянув в свою капсулу, Мансур обнаружил внутри чистые полотенца, бируши, разовые бумажные тапочки, небольшой тюбик зубной пасты и столь же миниатюрную

зубную щетку.

Разместив вещи в своей секции шкафа, он принял душ и вышел на улицу, чтобы

перекусить в «Макдоналдсе» и погулять по Красной площади, после чего вернулся и

лег спать.

Глава 3

На занятие утром следующего дня Мансур явился одним из первых – за полчаса

до начала – и потому имел возможность хорошенько изучить сначала зал (который, как

и зал в его хостеле, был украшен какими-то сюрреалистическими экспонатами и

картинами), а затем и самих участников, которые стали потихоньку прибывать.

К началу занятия практически вся группа сформировалась, и уже потом, когда лектор

начал выступление, опоздавшие – куда уж без них, – крадучись, словно боясь

нарушить покой лектора и слушателей и тем самым заслужить двойное осуждение – за