Kitobni o'qish: «Последний человек»

© ООО ТД «Никея», 2025

Предисловие. К молодежи и не только

В отношении иностранного языка есть два понятия: изучать и осваивать. Никто из нас, родившихся в русскоязычной среде, не учил русский язык. Мы все освоили его в детстве, то есть он был передан нам через саму жизнь и общение. Некоторые потом вникали в детали грамматики, некоторые нет, но все мы говорим по-русски.

А вот человек, воспитанный в другой языковой среде, если захочет выучить русский, должен будет действительно учить его. Там уже будет необходимо учить грамматику и лексику, запоминать что-то и делать упражнения. Вот такие же вещи, очевидно, существуют и в отношении духовной традиции, ведь либо она есть, либо ее нет. Если она есть, тогда ты осваиваешь на практике с детства все то, что нужно.

Трудолюбие, покаяние, уважение к старшим, смирение, терпение, мысли о смерти, надежда на Бога и так далее. Все это передается тебе естественным образом через саму жизнь. А если в детстве всего этого нет, но есть желание иметь это, тогда ты начинаешь это изучать. Получается, мы сегодня изучаем православие, как иностранцы изучают русский язык.

Наша попытка приникнуть к собственным корням похожа на попытку англичанина или японца выучить русский язык. Никто из них не живет в этой среде, но они изучают ее и пытаются конструировать собственную жизнь на основании изученного, а не транслируемого. Я думаю, что в контексте христианства это, конечно, колоссально осложняет нам дело и рождает очень много опасностей.

Например, протестанты не верили в Церковь как в реальность, то есть Церковь как реальность их отталкивала от себя, и они конфликтовали с ней. Тогда они вознамерились на основании Священного Писания реконструировать Церковь святых апостолов. Это была попытка создать заново Церковь на основании библейских чертежей, попытка неудачная с точки зрения жизни духовной.

Наличие, например, духовного отца или просто верующего отца дает человеку неизмеримо больше, чем множество прочитанных книг. Церковь – это опыт, в который нужно войти. Существует опасность, что православие будет заключаться в хорошо переплетенных книжках с разными корешками и будет удобно стоять на полке.

А жизнь будет диктовать свои ценности, и на каждом шагу будет возникать конфликт. И придется либо отказываться от православия, стоящего на полке, как от безжизненной схемы, либо сочетать антихристианский мир с таким православием, как бы подделывая Учение под окружающий мир.

Но добрым фактом является то, что Церковь Соборная, Апостольская никуда не исчезла, она существует. Свой путь к ней может протоптать каждый человек, а тот мир, в котором мы живем, является пустыней лишь отчасти. То есть это пустыня с оазисами, и до них можно дойти, чтобы ожить и освежиться.

Так я вижу общую проблематику нашу. Это множество нравственных и умственных усилий в попытке воссоздать огромные масштабы того, что однажды было катастрофически утрачено.

Еще одна особенность этого разговора заключается в том, что размылось понятие молодежи. То есть к кому мы обращаемся, когда мы говорим о молодежи? Есть молодежь биологическая, а есть молодежь психологическая. Психологически какой-нибудь 50-летний человек, например, говорит: я себя чувствую молодым. Он лелеет какие-то мечты, например жениться и родить впервые ребенка. Инфантилизм затягивает время детства. Люди в 30 могут вести себя как дети. Старики не хотят стареть. Люди панически упираются в эту старость и не пускают ее к себе. И поэтому к кому мы будем обращаться в этой книге? Скорее ко всем вообще, чем только к молодежи.

Был такой трагичный случай в какой-то германской земле. Совершенно древняя старушка, помещенная в дом престарелых, сбежала оттуда. Когда спросили, почему бежала, она ответила: а что мне там делать с этими стариками? То есть она психологически себя не считала старушкой.

Поэтому, когда мы говорим о молодежи, мы вообще находимся в недоумении, какая аудитория возрастная вообще нас слушает и к кому мы обращаемся.

14-летний человек уже может быть молодым, но молод ли он по факту? 30-летний человек уже может быть старым, то есть психологически изношенным или повзрослевшим, а повзрослеет он или нет – это открытый вопрос. И кто-нибудь в большом возрасте тоже может вполне причислять себя к молодежи. Он хочет по-молодежному говорить, по-молодежному одеваться, и вообще не соглашается с тем, что осень его жизни наступила.

Поэтому я думаю, что говорить нужно по большей части обо всем, за исключением каких-то явных тем, которые относятся именно только к молодежи. Вопросы, связанные с полом, с созданием семьи, – это все-таки более молодежная тема. Все остальное, оно более или менее интервозрастное.

На пути к Богу

Проблематика, до которой нужно дорасти

В чем смысл жизни? Вокруг столько философий, религиозных систем, кому верить, как понять самое главное? Существует ли Бог и для чего нужна Церковь?

Это уровень проблематики, который делает человека человеком. Поэтому не все до этого уровня дорастают, но если дорастают, то на этом уровне их ждет вопрос о себе самих, о мире в целом, о бытии, ну и, конечно же, о Боге. В том смысле, есть Он или нет Его.

Это все вместе. Нельзя, например, думать, в чем смысл жизни, не задумываясь параллельно о Боге как Творце жизни и мира. Творец или случай создали мир? Сложные системы случайно не возникают. Пирамиду из пяти камней невозможно создать, не говоря уже о ДНК или о каких-то космических системах.

Для того чтобы исповедовать принцип случайности во вселенной, нужно быть упертым и ограниченным человеком или хулить Святого Духа. Если современный физик говорит, что мир возник случайно, это либо сознательно хулящий Святого Духа человек, либо какой-то полоумный человек. А если мы говорим о простых людях, то можно всю жизнь прожить без экзистенции, без этих всех тонких рефлексий, но если уже это пришло к человеку, то там есть некое ядро, в котором содержатся вместе все вопросы. Откуда я? Зачем и почему? В чем смысл страданий? Наличие перспективы или ее отсутствие, и что вообще является перспективой – лечь в землю, воскреснуть, переселиться или переродиться? Вопрос будущего очень важен. Зачем я? Зачем страдаю? «Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал?» Тогда неминуемо возникает вопрос о Боге. Он сторонний наблюдатель или прямой виновник всех событий? Он где вообще?

Я бы назвал это все некой пульсирующей, пышущей пламенем точкой, в которой соединены все самые важные вопросы человечества. И когда они приходят, человек начинает их решать или, интуитивно ужасаясь ответов, отодвигает их на задний план. Говорит: ладно, пойдем лучше выпьем, или пойдем на дискотеку, займемся этим лет через 15, я не хочу портить себе жизнь, мне всего лишь 25 лет. Потом, потом, не сейчас. Человек сознательно может отодвигать от себя эти вопросы, потому что, если в них серьезно упереться, то картина жизни серьезно поменяется. Есть вопросы, ответы на которые ничего не стоят, а есть вопросы, ответы на которые меняют жизнь.

И люди опять-таки чувствуют это и стараются не задавать такие вопросы. Многие люди стараются не задавать вопросов, ответ на которые им не понравится, но заставит их поменять свою жизнь.

Важной проблемой является соответствие возраста духовного возрасту биологическому. Потому что если у человека, например, уже седая борода, а эти вопросы в нем не возникли, тогда перед нами какая-то катастрофическая ситуация. Но часто бывает и так, что человек совсем юный, а его тревожат очень большие вопросы. Это тоже опасно.

В общем, нужно, чтобы сердце зрело вместе с физической оболочкой и человек задавал нужные вопросы в нужное время. Возможно, на данном этапе пастырь ему еще не нужен – но нужен философ. На стадии возникновения вопроса ему нужны будут книги, культурная среда людей, взбудораженных теми же вопросами. Может быть, старший друг-философ, может быть, какой-то подкаст философский на телевидении. Ему не надо сразу в руки Евангелие давать. Он должен окунуться в эту сладкую атмосферу философских полуответов – китайцы думали так, а греки считали вот так…

Так он погружается в проблематику всечеловеческую. И здесь еще не надо спешить с Евангелием. Потом уже на этом пути философского поиска человек зависает над бездной. И тогда уже начинается настоящее отчаяние, когда он понимает, что и Диоген, и Аристотель, и Конфуций дальше уже не помогут.

Когда приходит Евангелие

Вот тогда должно появиться Евангелие. Оно приходит к падшему человечеству. Порой человек воспринимает Евангелие только на глубинах своей падшести, когда все другие ресурсы уже исчерпаны. И это очень тяжелый внутренний труд, который происходит в душе от неизбежности. Вот притча о блудном сыне описывает нам бытие отдельно взятого сердца или всего человечества?

Ведь мы, когда читаем притчу о блудном сыне, узнаем там себя. Хотя никто нам не предлагал этот сценарий жизни. Некто взбунтовался, взял свои таланты, пошел и прогулял их. Пошел скитаться, дошел до корыт свиных и потом решил вернуться. Но мы все чувствуем, что это наша история. «Откуда они про меня все знают?»

Это личная история, и это некая общая история, на которую обречено человечество. Ему попущена возможность поесть из корыта, вспомнить, что есть Отец, и вернуться. Надо дойти до этого. В этом и заключается великое промышление и доброта от Отца, потому что Он отпускает своего сына, прекрасно зная, что он сейчас пойдет транжирить наследство.

Но Он ждет его возвращения. Это драматизм человеческой истории, его никуда не денешь, вопреки тому, что его пытаются сгладить какой-то бытовухой, каким-то набором буржуазных удовольствий. Драматизм остается, и Церковь как бы смотрит на него со стороны и радуется. Сколько бы человеку ни дано было удовольствий и прочих подмен, ничто из них не затушует и не приглушит искренне внутреннюю драму человеческого сердца, потому что человек обречен искать ответы и обращаться к Евангелию.

По сути, вот этот вопрос: «Для чего человеку Бог?», наверное, решается созреванием сердца, а не на уровне диспутов и объяснений. Да, можно поделиться знанием с теми, кто ищет знания. А с теми, кто хочет отстоять свою точку зрения и нагромождает силлогизм на силлогизм, по-моему, лучше замолчать. О вере нужно говорить, о том, где ты имеешь перед собой какого-то упертого софиста, который мог за деньги доказать одно, потом обратное, то нужно на уровне интуиции отказываться от разговора о неизреченном с людьми, которые не ценят слова.

Как у Майкова:

 
«И ангел мне сказал: иди, оставь их грады,
В пустыню скройся ты, чтоб там огонь лампады,
Тебе поверенный, до срока уберечь,
Дабы, когда тщету сует они познают,
Возжаждут Истины и света пожелают,
Им было б чем свои светильники возжечь».
 

(Пустынник. 1883)

То есть эти пустобрехи пусть пустобрешут, а ты, главное, лампаду сохрани, не погаси, потому что, когда им будет холодно, они к тебе за светом придут, им больше идти некуда. Хайдеггер их не согреет, и Фуко, и, конечно, Маркс – Энгельс тоже их не согреют. Если их вообще что-то согреет когда-нибудь, то только Евангелие и личное покаяние в Его благодати.

Нужно уметь видеть, кто перед тобой, и вовремя переставать метать бисер.

Вера в Бога без Церкви

Если, допустим, сделать случайный опрос на улице, то огромный процент людей скажут, что да, я верующий человек, и очень мало из них скажут, что я церковный человек. Вера в Бога не всегда равняется церковности. Есть проблема некоего расщепления человеческого сознания в отношениях с Церковью. Можно верить в Бога, но не верить в Церковь и не быть членом Церкви.

Почему вера в Бога может конфликтовать с церковностью? Здесь очень много вопросов внутри. И, соответственно, нужно расслоить их, дать несколько ответов. Во-первых, есть извечная проблема отношений русской интеллигенции и Церкви. Интеллигенция не хочет служить Богу в большинстве своем. Она хочет, чтобы Бог служил ей. Интеллигенция – это вздорная старуха с корытом, которая хочет, чтобы рыбка была у нее на посылках.

Интеллигенты много фантазировали на религиозные темы, особенно это было популярно в предреволюционное время. Пытались придумать новую религию, Третий Завет. Такие фантазии закладывают мины под будущее человечества. Многие из представителей подобного религиозного фантазерства были бытовыми развратниками, и еще какими, под стать древним гностикам или николаитам. А это все очень опасно. В этом смысле интеллигенция не учит веровать. Да, на огромную массу высокоумных образованцев где-то один смиренный Аверинцев стоит в углу, где-то в километре от него Лосев или еще кто-нибудь, но это все рассыпанные бриллианты среди полной кромешной тьмы, поэтому про интеллигенцию без валидола вообще говорить трудно. И уж кому надо каяться, так это им, потому что они возомнили о себе много, а на самом деле завели людей в тьму.

А что касается Церкви и простого человека, самый простой ответ, который на поверхности лежит, – это моральное несовершенство клира.

Моральное несовершенство клира – это первый ответ, который лежит на поверхности, в череде вопросов, почему люди ищут Бога вне Церкви, или, найдя Бога, не хотят идти в Церковь, или бунтуют против Церкви, не бунтуя против Бога, и так далее и тому подобное.

Но это поверхностный ответ. Сейчас мы попробуем с этим разобраться, насколько в наших силах. На клир положена невыносимая задача – явить собой Христа. Апостольская община, мы видим, была как одежда на теле Господа. Никого не было ближе. Она просто, по сути, облегала его, как ткань облегает тело одетого человека. Но при этом и у нее осталось место и для тщеславия, и для вопроса, кто из них больше, кто сядет выше, и для высокомерия и самовлюбленности. Даже такая красивая книга, как Евангелие, говорит нам о том, что Церковь, состоящая из таких людей, как апостолы, не лишена проблем. И ясно, что потом надо почитать историю Церкви и что-то еще и почесать затылок, удивившись. Кто-то достойно вел свою деятельность и оставил по себе много добрых плодов и целые поколения верующих людей. А кто-то пришел и все разрушил своей нечестивой, развратной, гордой жизнью. Из этого состоит вся история Церкви. Кто-то пришел и костьми лег, чтобы здесь появились христиане, чтобы умерло здесь язычество. Кто-то пришел и вслед на его трудах, на его мощах буквально или духовно воздвиг какое-то здание поместной Церкви. А потом кто-то пришел и все это разрушил своей гордыней, своим неумеренным аппетитом, своим антихристианским кривлянием. И когда люди бунтовали против Церкви, они бунтовали против духовенства, вышедшего за пределы разумного и дозволенного.

Но это не искупает всей остальной проблематики вопроса. Потому что, если бы духовенство было абсолютно свято, проблемы все равно бы остались. В третьем Соборном послании апостол Иоанн Богослов говорит о том, что некий Диотреф, любящий первенствовать, не пускал ученика Господня в какую-то поместную Церковь для встречи с духовными детьми. То есть еще живет Иоанн Богослов, а уже возникает какой-то прыщ по имени Диотреф, который не пускает его в свою общину. Говорит, а кто этот старик, скажите, чтобы не шел сюда. Катастрофа была с самого начала, потому что люди были такими же, как и всегда.

Казалось бы, у нас нет Иоанна Богослова, а если бы он был, мы бы затаскали его по всяким конференциям и возили бы на каждый приход, чтобы он нам рассказал, как жить на свете. И что, вы серьезно верите, что все бы изменилось? Я не очень. Он бы сказал: любите друг друга. А что, мы этого не знали? Мы это знали. Но мы хотели бы чего-нибудь другого, а он бы говорил то же самое.

Святой Гавриил (Ургебадзе) говорил, что современные ему грузины ругают Церковь и предъявляют ей такие завышенные требования, что они бы были рады, наверное, чтобы президентом республики была царица Тамара, а на каждом приходе служил бы чудотворец Николай. И преподобный спрашивал: а вы-то сами смогли бы жить так, как требовали бы святая Тамара и святой Николай?

На глубине люди бунтуют с Церковью именно так, как у Достоевского написано: «дьявол с Богом борется». Они не хотят признавать этого и бунтуют не против конкретного священника, ведь даже если был бы прекрасный священник на его месте, они все равно бунтовали бы, потому что бунт основывается не на фактических огрехах кого-то, а на неприятии Церкви.

Грехи клира уже потом берутся как пища для укрепления своей позиции, как материал строительный для укрепления своей критики. Как говорится, не давайте повода ищущим повода. «А вот у вас тот-то так согрешил, а этот так…» Но это не аргумент, это не мотив, это строительный материал для апологии. Глубинно человек с Церковью может бунтовать и тогда, когда она хороша.

Во времена исповедничества, при советских гонениях на Церковь, Солженицын написал открытое письмо Патриарху Пимену, например, где упрекает Церковь во многих грехах. Такой, кстати, сложный исторический зигзаг, там непонятно, на чьей стороне быть. Скорее всего, правы оба. И неправы оба. Одновременно. Но все это показывает, что люди бунтуют против Церкви не потому только, что Церковь где-то оказывается плоха. Если бы она всегда была только хороша, они бы еще сильнее против нее бунтовали. Потому что какая-то внутри нас зараза есть, какой-то чертик из табакерки всегда выскакивает. «Я не хочу, чтобы на слезинке маленького ребенка счастье построили… а как же те, которых замучили раньше?.. а как же мы с жертвами ГУЛАГов поступим? и что вообще делать с крепостным правом, можем ли мы себя простить?» – и так далее.