Kitobni o'qish: «Листопад»
Предисловие
Обычно она просыпалась легко и до будильника. Не размыкая век, потянуться, разбросав руки по тёплой мятой простыни, улыбнуться новому дню, нащупать босыми ступнями прохладный пол и, наконец, открыть глаза. Сегодня всё было по-другому.
Противная громкая трель будильника взметнулась у самого уха, беспардонно прорываясь сквозь сон. Света вскочила с кровати, силясь открыть слипшиеся глаза. Ноги обожгло холодом. Зябко передёрнув обнажёнными плечами, которые уже пошли мелкими пупырышками, она поплотнее завернулась в одеяло, пытаясь нащупать ту тонкую нить, что, как клубок Ариадны, привела бы её в тот самый момент, из которого так бессовестно выдернул будильник. Но всё было зря. Сновидение ускользало. Экран телефона снова замигал и выдал очередную порцию мелодии «по умолчанию».
* * *
– Шевелись, опоздаем же! – до пары оставалось всего несколько минут. Зажав под мышкой томик со стихами Блока, Света ускорила шаг. Правильно говорят, как день начнёшь, так его и проведёшь. Сначала тяжёлый сон, после которого она проснулась с мокрыми глазами (ещё бы помнить, что снилось), потом этот грёбаный будильник, от которого до сих пор гудит голова, холодильник, в котором разве что только мышь повеситься не успела… А теперь ещё и автобус, опоздавший на пятнадцать минут.
– Ветка, – запыхавшись, засмеялась бойкая семнадцатилетняя толстушка, – куда ты так поскакала, побереги мои короткие лапки, я ж не успеваю за тобой…
– Андрей Иваныч хоббитов ждать не будет, – всё так же на бегу ответила Света.
Девушки дружили со школы, хотя были совершенно разными. Света или Ветка, как её ласково называла Наташка, была тихой, романтичной и загадочной. Тонкие длинные светлые волосы, осиная талия, ломкие звенящие запястья, запах лаванды, близоруко блуждающий взор и сонник под подушкой – вот, пожалуй, те слова, что приходили в голову при первом взгляде на Свету. Наташка же была противоположностью своей подружке: маленькая хохотушка, острая на язык, она вечно везде опаздывала, носила короткое каре и яркие гетры, ругалась матом и до неприличия обожала красное вино. Они были как ночь и день, луна и солнце – совершенно разные, но идеально дополняющие друг друга. Пока Света писала за подружку домашку по литре, Наташка, как орешки, щёлкала задачки и уравнения, не забывая возвращать Свету из мира фантазий и грёз на грешную землю. Пока Света мечтала о принце, твёрдо верившая, что судьба сама столкнёт их лбами в тот единственно нужный момент, Наташка меняла кавалеров, как перчатки. Единственным, что всегда объединяло их, была дружба, незыблемая и нерушимая. Они и после школы не сумели расстаться и поступили мало того, что в один университет, так ещё и на один факультет. Зачем Наташка, которая Тютчева от Фета отличить была не в силах, пошла на филфак – не знала и она сама. Но теперь девчонки продолжали сидеть за одной партой, нервируя преподавателей. Вот и сейчас Света, пропуская слова Андрея Иваныча мимо ушей, чертила на полях беспорядочные картинки, никак не касающиеся темы лекции.
– Селивёрстова, может, расскажешь нам о процессе падения редуцированных гласных? Или ты в ботанику ударилась? – насмешливо вздёрнул бровь преподаватель, разглядевший в тетради нарисованный кленовый листочек. С задних парт раздались приглушённые смешки.
Света подняла расфокусированный взгляд и неловко улыбнулась. Девушка не любила находиться в центре внимания, но из-за своей рассеянности часто именно в нём и оказывалась. Как сейчас. Проклиная свою глупость и невнимательность, она поднялась с места и пошла к доске, провожаемая громким ободряющим шёпотом Наташки:
– Ветка, задай жару.
Она не сомневалась, что любимая подружка, как всегда, ответит с блеском и получит наивысший балл. Уж в чём, а в падении редуцированных Света точно разбиралась.
* * *
– Ну и чего ты сегодня такой пришибленный? – Алина повисла на шее у Пашки, прижимаясь к нему изо всех сил.
– Аля, отстань, – он с усилием расцепил её руки и отодвинулся подальше. Они встречались полтора года, и настырность девушки ему порядком уже надоела. Никакого личного пространства, только общие пары, обеды в студенческой столовке, один проездной на двоих и профиль в твиттере, в который он не написал ни слова.
– Ну пупс, – проныла Алина, скривив надутые накрашенные губки.
– Не выспался, вот и всё, и чего ты постоянно во всё лезешь?
– Потому что, – выдержав многозначительную паузу, она добавила, – люблю я тебя, вот почему.
– Тогда будь добра, отцепись хотя бы на минутку, – попросил он девушку, которая снова прилипла, как банный лист. Прилипла, и не оторвёшь, – ты везде, даже во рту вон волосы твои. Могу я хотя бы с утра побыть одиноким и недовольным?
– Да пожалуйста, – и, резко отвернувшись, Алина вошла в аудиторию, сердито постукивая острыми каблучками.
– Ну наконец-то, – он потёр ладонью сонное помятое лицо, взлохматил волосы и прислонился лбом к холодному оконному стеклу. Теперь появилось время подумать.
Ему, такому ярому прагматику и реалисту, было непонятно, почему какой-то сон заставил его всё утро грузиться, наорать на водителя маршрутки, который рулил так, будто вёз дрова, а не людей, и обидеть Алину. Обычно Пашке вообще ничего не снилось, и пусть бы так и продолжалось. Всё куда лучше, чем с открытыми глазами видеть это незнакомое наивное лицо в облаке белокурых лёгких волос. Лицо, которое даже отдалённо не было похоже на лицо его девушки.
– Эй, ну ты идёшь? Вообще-то, пара уже началась, – выглянула из аудитории Алина, стараясь выглядеть безразличной.
– Да иду я, иду.
Он ещё раз потёр лицо, поднял с пола рюкзак и ленивым шагом направился к кабинету, надеясь, что математический анализ уж точно выбьет из головы всякую дурь.
Глава 1
Если бы твоего тепла
коснуться могла б
ладонями…
Света закрыла ноут, отодвинула толстую тетрадь на кольцах и с шумным вдохом потянулась. Захрустели позвонки, уставшие от многочасового нахождения в одном положении. Когда Света была мелкой, мама постоянно стояла за спиной, дёргая за тонкие косы с яркими лентами всякий раз, как у девочки появлялось желание скрючиться буквой зю, закинуть ногу на ногу и уткнуться носом в тетрадь. Сейчас же мамы рядом не было. Можно было ноги закидывать хоть за голову, а носом буравить стол в надежде докопаться до сути пространных философских теорий, но… Старость не радость, и спина молила о пощаде, втайне скучая по маминым заботливым рукам.
Часы показывали половину десятого. Света подумала, что сейчас самое время лечь спать, если не хочет проспать первую пару. Она вообще была, как говорят, жаворонком. Уже часов в девять вечера её начинало вырубать. Глаза зарывались, тело становилось вялым, а голова переставала соображать. Наташка, привыкшая совсем к другому режиму, вечно ругалась, когда оставалась у Светы с ночёвкой. Наташка любила долго распивать чаи, смотреть фильмы под попкорн до трёх ночи и только потом, после долгих уговоров, ложиться спать. Света же в двенадцать засыпала прямо в том положении, в котором находилась. «Скажи, вот зачем я с ночёвкой у тебя оставалась, чтобы спать?» – бурчала обычно Наташка, тормоша подругу. Но Света ничего с собой поделать не могла, зато и вставала с утра пораньше, и на первые уроки никогда не опаздывала.
– Да, сегодня, видимо, лечь пораньше не получится… – вздохнув, вслух проговорила Света, когда зазвонил телефон, а взбудораженная Наташка начала трещать в трубку с первой же секунды.
– Так, Ветка, быстро-быстро собираемся: волосёнки завить, носик припудрить, калоши на ноги натянуть – и выбегай, я скоро буду.
– Сдурела, что ли? Ты время вообще видела? Я только-только фонетику дописала. Спину ломит, будто весь день вагоны разгружала, – пожаловалась Света.
– Ну вот, дописала же, Иваныч будет рад, а теперь давай, помоги подруге, сострой милую моську и жди меня.
– Ната, – строго проговорила Света, – какая, к чёрту, моська? Куда ты намылилась в такое время?
– На квартирник. Помнишь того типа, что стишки на городской площади читал, так вот, – Наташка перешла на громкий шёпот, – он сегодня в «Паприке» мини-концерт устраивает, по заявкам.
– И? Мы тут при чём? – всё пыталась понять Света, которую неудержимо клонило в сон. Глаза закрывались, мысли путались и не могли уловить связь между щуплым городским поэтом, подражающим Бродскому, молодёжным баром, где вечно собирались школьники и студенты, и, собственно, самими девочками.
– Ветка, ты дура, что ли? – Света, во время разговора машинально нарезавшая круги по комнате, вздрогнула от визга в телефонной трубке и остановилась. – Я же тебе русским языком говорю: Коля, Паприка, коктейли, паааарни. Я не собираюсь ждать, пока принц припаркует своё парнокопытное и соизволит нажать кнопку домофона, я и сама могу нужного с лошади снять. Только вот одной стрёмно будет, поэтому ты идёшь со мной.
– А может…
– Никаких «может», – отрезала Наташка. Света уже знала, что, если подруга говорит с такой интонацией, то лучше не спорить и молча подчиниться, – через десять минут буду.
– Чёрт.
Света прошла в ванную и уставилась невидящим взглядом в зеркало. Сквозь тонкую кожу под глазами поглядывали вены, отчего всегда казалось, что она не высыпается. Длинные волосы, ещё днём гладко струящиеся по плечам, за время сидения за ноутбуком превратились в воронье гнездо, из которого, как ветки, торчали потерянные карандаши.
– Ну и почему я опять согласилась? – спросила Света у своего отражения. Отражение промолчало.
Одеваться надо было быстро: Наташка жила на этаж ниже, а значит, в любой момент могла постучать в дверь. Света, распутывая узелки, аккуратно расчесала волосы и собрала их в высокий хвост. Мазанула губы бесцветным бальзамом и натянула на себя первое попавшееся платье. В конце концов, не она же собралась поэту глазки строить…
Только она вышла из ванны, как раздался звонок в дверь.
– Ну вот, кто бы сомневался.
* * *
Пашка в нетерпении посмотрел на часы, торопя минутную стрелку. Ещё пятнадцать минут, и его смена закончится. Но по закону подлости именно на этих минутах дрожащая стрелка, казалось, зависла и отказывалась возобновлять движение. Ему нравилась работа в баре, но от любой работы хочется отдохнуть, особенно если с утра пораньше тебе на пары в университет.
– Павлик, отдай последний заказ и можешь идти, я дальше сам, – понимающе улыбнулся ему Егор, готовый заступить на смену. Он жил с мамой, которой требовалось постоянное лечение, и поэтому брался за любую работу. Кого-нибудь другого такая жизнь легко могла сломить: постоянная выматывающая работа в баре, подработка грузчиком, учёба в университете и уход за больной матерью кого угодно могут превратить в озлобленного на весь мир человека, но только не Егора. Он, несмотря ни на что, оставался добрым и всегда готовым протянуть руку помощи.
– Должен буду, – с облегчением отошёл от стойки Пашка, снимая фартук с фирменным логотипом. От обилия красного уже рябило в глазах.
– Народу сегодня много, – заметил Егор, принимаясь мешать коктейли.
– Да, тут любители творчества собрались, – снисходительно хмыкнул Пашка, задержавшись у двери в подсобку, – бородач снова будет читать свои сопливые стишки, а девки слюни с пола подбирать и написывать своим парням с вопросом, где, собственно, их романтика заблудилась.
Пашке казалось, что романтика – опция совершенно не нужная. Себя он называл материалистом и не понимал, зачем писать стихи и дарить цветы, которые всё равно завянут. Вот какой от них толк? Но мама его воспитывала «настоящим мужчиной», поэтому цветы своей девушке он всё-таки дарил.
– Ты ещё здесь? – Егор приподнял в притворном недоумении правую бровь. – Давай топай, пока я не передумал.
– Всё, уже ушёл, – Пашка нырнул в полуосвещённое помещение, недоступное для посетителей бара. В тёмной комнатушке два на три помещались вешалка, зеркало, покрытое толстым слоем пыли, и длинная синяя скамейка. Он быстрым привычным движением сдёрнул джинсовку с крючка, взлохматил пятернёй волосы и вышел.
* * *
Наташка бодро продиралась сквозь толпу ребят, танцующих прямо посреди зала:
– Нет, ну ты посмотри на них, другого места, что ли, найти не могли, танцоры доморощенные, – притворно возмутилась она, хотя и сама была не прочь пустить тело в пляс. Другое дело, что сейчас перед ней стояла не менее важная задача – протиснуться к угловому столику, у которого уже начали собираться любители поэзии.
Света пыталась не отставать, но угнаться за реактивной Наташкой было сложно. В этот поздний час народу в «Паприке» было так же много, как и днём. Из динамиков звучали негромкие испанские напевы, под которые парочки бодро отплясывали бачату. В дальнем углу ютились художники, пришедшие на неофициальный мастер-класс по мандале. Они уже закончили и собирали холсты и кисти, не отмывающиеся от засохшей краски. И, наконец, за угловым столиком, почти у самой барной стойки, расположились любители слова. Света и сама частенько мыслила текстом, не конвертируя его в образы и эмоции, но предпочитала этим ни с кем не делиться. Даже Наташка, дёргающая сейчас её за рукав, не знала о блокнотике с наивными стишками, который Света всегда носила в рюкзаке.
– Первый-первый, я второй. Приём, спящая красавица, открой свои глазоньки, – обернулась Наташка, которая заметила, что Света не торопится за ней.
– Нат, отстань, – Света с раздражением наморщила нос и, сделав широкий шаг вперёд, чтобы догнать подругу, споткнулась и налетела на высокого парня, появившегося будто из ниоткуда.
– Девушка, будьте аккуратнее, – незнакомец подхватил её за талию, когда она после столкновения начала заваливаться назад.
– Да… Спасибо, – проговорила Света смущенно в пол, не поднимая глаза. Она почти не почувствовала удара, только огромную неловкость от своей неуклюжести и горячие ладони на пояснице, от которых маленькими разрядами тока по спине побежали мурашки. Она оглянулась, но не увидела уже ничего, кроме окружавшей её толпы.
– Ветка, ну ты где там? – Наташка схватила её за руку и потянула к диванчику, – я там место заняла, пока ты ползла как черепаха. Давай быстрее, сейчас уже начнётся…
Света ещё раз окинула зал блуждающим взглядом и послушно пошла за подругой, мечтая о кровати и тёплом стакане молока.
* * *
ритмом изломанным нервно чеканя шаг,
я становлюсь Маяковским, моя душа.
я становлюсь Маяковским и, не спеша,
в небо черчу невесомейшую из лестниц.
по табуреткам к солнцу, к верёвке из
самой прочнейшей из простыни, на карниз,
и моя жизнь – коротенький эпикриз
тому эпизоду, где всё-таки мы не вместе.
Света медленно потягивала Сент-Клемент через трубочку и растворялась в звуках бархатистого мужского голоса. Все проблемы сразу отошли на второй план: пропущенная (со стопроцентной вероятностью) завтрашняя пара по зарубежке больше не пугала до зубной боли, всё ещё пустой холодильник волновал и того меньше.
мне каждый нерв готов показать язык,
когда истерю – молча дают втык,
я нахожу пальцем на ощупь стык
наших с тобой последних прикосновений.
вот ты – игла, заусенец, команда, шов,
вроде был мальчик, а смотришь – уже большой,
я, как борзая, слово – уже готов
не принимать самых простых решений.
Наташка незаметно дёрнула подругу за руку и, когда Света оглянулась, состроила смешную физиономию. Это происходило всякий раз, как Наташка снова и снова влюблялась однажды и на всю жизнь, и ей требовалась помощь Светы. Обычно эта помощь была особо и не нужна, но всегда бойкая Наташка боялась сделать этот важный и страшный первый шаг в одиночку. Вот и сейчас она подсунула Свете свёрнутую в комок салфетку, на которой карандашом накарябала: «после последнего стишка не расходимся. взять номер. пиу.»
Наташка вечно влюблялась резко и бесповоротно. Для неё не существовало некрасивых и глупых. В худощавом бледном блондине с кривыми зубами и противным голосом она замечала притягательную мимику, в пухлом и низком рыжем парнишке, покрытом родинками от солнца – глубину глаз, а у не очень умного соседа – горделивую осанку. Влюбляясь не в людей, а в мелочи, из которых они состоят, она оставалась верна этим мелочам до последнего. Света очень ценила в подруге эту способность доверять миру и видеть красоту во всем, что её окружает. Вот и сегодня… Света оторвалась от записки и посмотрела на местного поэта, который заканчивал читать стих.
руки дрожат, разум теряет нить,
за облака из ваты прошу винить
тех, кого сам однажды призвал любить
и рисовать звёзды, чертить скрижали.
я вывожу древней вязью последний стих,
я замолкаю, ветер давно утих,
я подавляю даже невинный чих,
лишь бы глаза твои взглядом меня искали.
я не Маяковский, просто один из тех,
кого Вы в прошедшей жизни наприручали.
«Вот вроде невысокий, щуплый, с бородой, будто позаимствованной на вечер – нелепый, одним словом, но ведь цепляет», – подумала Света. Как только Коля, именно так звали парня, начинал читать свои стихи, люди сразу забывали, кто перед ними стоит. Хотелось слушать его, открыв рот. Вот так часто в жизни и бывает, что за скромной, а иногда и отталкивающей оболочкой скрывается хрупкая душа. Раз надорвёшь, два – и живого места на ней не останется…
– Спасибо всем, кто пришёл, – мягкий смущённый голос прервал её мысли, – читать на площади проще, а вот так, почти глаза в глаза – страшно было, – робко улыбнулся Коля. Он уже дочитал последнее стихотворение и неловко раскланивался на импровизированной сцене.
– А можно автограф? – кинулась Наташка наперерез медленно утекающим из-за столиков людям.
Света не успела даже моргнуть глазом, а Наташка уже трясла перед её лицом всё той же мятой салфеткой, на обратной стороне которой теперь красовался электронный адрес поэта.
– Ветка, – мечтательно вздохнула она, – представляешь, он обещал мне ответить… – Наташка уже мысленно составляла сценарий каждого диалога, прописывая реплики так, чтобы у Коли не осталось никакого иного выхода, кроме как влюбиться раз и навсегда.
– Представляю, – Света улыбнулась уголками губ и обняла подружку, которая светилась от радости, – а теперь давай по домам, а? Спать хочу не могу. И на зарубежку рано вставать.
– Ну пошли, пошли, – всё так же светясь, проворчала Наташка.
Девчонки уже садились в попутку, когда двери «Паприки» снова распахнулись и пропустили Колю. Он, заметив девушек, помахал рукой и, обернув вокруг шеи зелёный шарф, зашагал в противоположную сторону. Наташка снова улыбнулась.
* * *
Пашке снился долгий и выматывающий сон, будто поставленный на репит.
Снова и снова он встречал в общаге девушку с большими наивными глазами и облаком белокурых волос. Она сидела на подоконнике среди разбросанных рюкзаков и пивных бутылок. Ребята, дружно заснувшие после очередной попойки, разлеглись кто где: на диване, в чугунной старой ванне, на полу в кухне и коридоре. Он перешагивал через груды неподвижных тел и не понимал только одного – что здесь делает она?
Девушка улыбнулась так радостно, что ему, окостеневшему в собственном отупляющем безразличии ко всему живому, вдруг до слёз стало светло на душе. Он подошёл к ней и, сорвав с шеи кулон, вложил его в её узкую ладонь. Этот кулон в виде кленового листочка ему подарил в детстве отец. Папы давно уже рядом не было, но деревянная подвеска на кожаном шнурке продолжала висеть на шее, согревая в самые сложные моменты жизни. Пашка рос, крепчал, один шнурок сменял другой, и только подвеска оставалась неизменной. Это была единственная вещь, с которой он никогда не расставался. И вот теперь отдал кулон незнакомке. Отдай он ей своё сердце – это значило бы гораздо меньше.
Он проснулся от боли в правой руке, сжимающей кулон. Резные уголки листика впились в ладонь, сжатую в кулак.
03:15
Показали электронные часы, мигая белыми квадратными цифрами. Пашка встал, лениво переставляя ноги, прошёл на кухню и налил воды, стараясь не разбудить неосторожным движением маму. Остатки сна начали ускользать, теряться, оставляя после себя только белёсый туман, и он уже не помнил, отчего проснулся. Осталось только неисчезающее ощущение потери.
Он вернулся в кровать и, немного поворочавшись с боку на бок, заснул крепким и здоровым сном.
* * *
Света чмокнула Наташку в щёку и медленно поднялась в квартиру. Лифт опять не работал. В усталом мозгу перемешались стихотворные строчки, запах Наташкиных духов и большие горячие ладони, которые перекрывали все прочие воспоминания о прошедшем дне.
Она налила себе холодной воды из стеклянного графина, покатала её во рту, стремясь согреть перед глотком… За окном тускло горел фонарь, старые деревья отбрасывали корявые тени на проржавевшие ещё лет десять назад качели…
– Город спит… – задумчиво проговорила она, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
