Kitobni o'qish: «Блуждающая реальность»

Посвящается Мэб, с благодарностью за ее беспредельное терпение и восхищение Филипом К. Диком, и Генри, самому прилежному читателю «Экзегезы».

Составитель хотел бы также поблагодарить Дугласа Э. Маккея за любезную помощь в отслеживании дат предыдущих публикаций произведений, включенных в этот сборник.

Philip K. Dick

THE SHIFTING REALITIES OF PHILIP K. DICK

editor Lawrence Sutin

Copyright © 1995, Lawrence Sutin and the Estate of Philip K. Dick All rights reserved.

© Н. Холмогорова, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Предисловие. Лоуренс Сутин

В этом сборнике впервые представлены под одной обложкой нехудожественные произведения – статьи, дневники, сюжеты сценариев, выступления и интервью, – написанные Филипом Киндредом Диком на протяжении всей его жизни. Думаю, эти тексты ясно показывают: Дик был не только писателем-визионером, излагавшим на бумаге свои фантазии, но и просвещенным и оригинальным мыслителем. Его интересы касались и проблем на стыке квантовой физики и метафизики; и потенциальных возможностей виртуальной реальности и ее непредвиденных последствий для личности и общества; и тревожной связи шизофрении (и других психических заболеваний) с социологическим феноменом «коллективных галлюцинаций»; и – не в последнюю очередь – судьбы базовых ценностей человечества в эпоху технологического взлета и духовного тупика.

По большей части эти произведения не публиковались вовсе или были опубликованы лишь однажды в малоизвестных изданиях. Сам Дик считал себя в первую очередь и более всего писателем-фантастом; нет сомнений, что основной корпус его наследия составляют романы и рассказы, как фантастические, так и реалистические. Что же касается нон-фикшена – те немногие выступления и статьи, что он опубликовал при жизни, почти не привлекли внимания. В некоторых случаях это было оправданно – их стиль и качество отличаются заметной неровностью. То же можно сказать и о содержании этого сборника, многое в котором – например, главы «Экзегезы» – Дик не собирался публиковать и, следовательно, не имел нужды редактировать и отшлифовывать написанное. (Возможно, хотя прямых свидетельств этого в его личных бумагах не находится, он надеялся, что эти тексты будут открыты и изданы после его смерти.)

До сего дня многие критики научной фантастики решительно сопротивляются самой мысли, что идеи Дика могут заслуживать серьезного внимания в отрыве от ярких образов и увлекательных сюжетов. Этим критикам кажется, что всерьез заговорить об идеях Дика – значит преуменьшить его роль эксцентричного «безумного гения» научной фантастики (НФ), роль, которую сами же эти критики покровительственно ему приписали. Однако было бы нелепо перед лицом ясных свидетельств, содержащихся в художественных произведениях Дика – не говоря уже о его заметках о научной фантастике, собранных в этом томе, – настаивать, что идеи Дика и его вымышленные миры исключают друг друга, а не составляют единое и неразрывное дело его жизни. По счастью, такая «местечковость» у критиков встречается все реже даже в научной фантастике. В «большом» мире Дику наконец-то воздают должное, признавая за ним и богатое воображение, и интеллектуальную мощь. В сущности, история внезапного обретения Диком литературной «респектабельности» как нельзя лучше высвечивает жесткие культурные ограничения, которыми определяется в Америке тип и степень внимания к автору и его книгам.

Филип К. Дик (1928–1982) – автор более пятидесяти томов романов, повестей и рассказов – после смерти сделался предметом одной из самых примечательных литературных переоценок нашего времени. Долгое время к нему относились пренебрежительно, как к автору «дешевого» научно-фантастического «чтива»; теперь в умах длинного ряда критиков и собратьев-писателей он возвысился до одного из самых уникальных и пророческих талантов в истории американской литературы.

О таком разительном повороте в посмертной «карьере» Дика свидетельствуют как изобилие расточаемых ему похвал, так и личностей воспевателей. Арт Шпигельман, автор и иллюстратор «Мауса», пишет: «Тем, чем был Франц Кафка для первой половины двадцатого века, стал Филип К. Дик для второй». Урсула Ле Гуин, признающая серьезное влияние Дика на собственные научно-фантастические романы, указывает на него как на «Борхеса наших родных палестин». Тимоти Лири прославляет Дика как «крупного писателя двадцать первого века, „фантаста-мыслителя” квантовой эпохи». Жан Бодрийяр, лидер постмодернистского критического направления во Франции, цитирует Дика как одного из величайших писателей-экспериментаторов нашего времени. Теренс Маккенна именует Дика-философа «невероятным гением, смиренным и многотерпеливым человеком, обожествлявшим красоту». Портрет Дика появляется на обложке The New Republic, а критический обзор под обложкой гласит, что «романы Дика требуют внимания… он одновременно прозрачен и странен, параноидален и практичен». В Центре Помпиду в Париже торжественно проходит премьера электронной оперы, либретто которой основано на романе «ВАЛИС». Известная театральная труппа Mabou Mines ставит в Бостоне и Нью-Йорке спектакль по еще одному роману Дика – «Пролейтесь, слезы». Группы, играющие панк-рок и индастриал, берут себе названия из книг Дика и вставляют отсылки к его творчеству в тексты песен. В Голливуде по мотивам романа «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» и рассказа Дика «Из глубин памяти» снимают фильмы «Бегущий по лезвию» и «Вспомнить все», а летом 1993 года в США выходит в прокат под названием Barjo французская экранизация еще одного романа – «Исповедь недоумка». В последние два года Дик стал героем хвалебных статей на первых страницах «Нью-Йорк таймс бук ревью» и L. A. Weekly – можно сказать, двух полюсов общественного признания. Заголовок в L. A. Weekly указывает на парадоксальный характер этого внезапного интереса: «Главный романист 90-х скончался за восемь лет до их начала».

Этот запоздалый триумф выглядит еще более горьким, если вспомнить, что при жизни Дик пользовался широкой популярностью лишь в «гетто» НФ – «гетто», многократно заклейменном и высмеянном критиками и эффективно огражденном от какого-либо внимания извне. Дик написал множество реалистических романов (в том числе уже упомянутую «Исповедь недоумка»); большинство из них были опубликованы посмертно. Но величайшие его художественные произведения относятся к жанру научной фантастики, открывавшему для Дика такой уровень свободы мышления и воображения, какой не приветствуется в мейнстримовой литературе, ограниченной рамками консенсуального «реализма». Но и в жанре научной фантастики Дик порой казался не на своем месте: в его сюжетах «твердые» научные предсказания уступают место метафизическим раздумьям. Однако увлекательность, черный юмор, плотная текстура деталей, с какими Дик прописывал свои альтернативные вселенные, а также на редкость живые персонажи, их населяющие, обеспечили ему в рамках НФ значительное количество читателей. На своем писательском пути, длившемся три десятилетия, Филип К. Дик создал множество романов, повестей и рассказов, которые теперь считаются классикой научной фантастики, в том числе «Распалась связь времен» (1959), «Сдвиг времени по-марсиански» (1964), «Три стигмата Палмера Элдрича» (1964), «Убик» (1969), «Помутнение» (1977) и «ВАЛИС» (1981).

В 1963 году Дик получил высшую награду, возможную для научного фантаста, – премию «Хьюго» за роман «Человек в Высоком замке», типично по-диковски сочетающий в себе непредсказуемый сюжет (правило номер один: постоянно изумляй читателя!) и построение философских лабиринтов (с безграничным скептицизмом, допускающим любые возможности). Дик пламенно отстаивал идею, что именно научная фантастика представляет собой идеальный писательский «полигон» для осуществления новых и сложных идей.

В письменном интервью самого Дика (данном критику Франку Бертрану) мы читаем:

Для НФ центральна идея как движущая сила. События вытекают из идеи, влияющей на живые существа и на общество. Эта идея всегда должна быть новой… Научная фантастика такова, поскольку человеческий мозг превыше всего прочего жаждет сенсорной и интеллектуальной стимуляции, а где еще найти стимуляцию без границ, как не в эксцентричном взгляде – эксцентричном взгляде и вымышленном мире?

В «Высоком замке» мы найдем целый океан стимулирующих идей, начиная с завязки: мир после Второй мировой войны, в которой победили страны Оси, и США стали оккупированной территорией, поделенной между Японией (Запад) и Германией (Восток). Японцы оказались более или менее милосердными завоевателями, но нацисты распространили на покоренные страны брутальные методы правления. Народы под их властью живут в повседневном ужасе. Один из героев, тайно действующий против нацистов, видит в них порождения коллективного психического переворота (описанного в терминах, указывающих на знакомство Дика с К. Г. Юнгом), который стер границу между человеческим и божественным при помощи своего рода христианской евхаристии наоборот:

Нацисты хотят быть вершителями истории, а не ее жертвами. Они отождествляют себя с силой Божьей и считают себя богоподобными. Такова основа их безумия. Они побеждены неким архетипом; их эго психотически расширено, так что они сами не знают, где кончается Божество и начинаются они сами. Это не гибрис – не гордыня; это расширение эго до крайних пределов – смешение того, кто поклоняется, с тем, чему поклоняются. Не человек вкушает Бога, а Бог пожирает человека.

Но за завесой очевидной ужасной реальности существует – для тех, кто способен его увидеть – альтернативный мир, где союзники победили и в жизнь вернулось место для добра. Достичь этого альтернативного мира – дело нелегкое: чтобы открыть глаза, требуются потрясение, боль.

Или «И отяжелеет кузнечик», роман в романе, раскрывающий истинное положение дел тем, кто читает его вдумчиво, с открытым умом и сердцем.

В 1974 году, пожалуй, самом бурном (почему – мы коротко объясним позже) из всей его бурной жизни, Дик обдумывал продолжение «Высокого замка», однако не закончил этот проект, охваченный отвращением к новым попыткам вжиться в образ мыслей нацистов. Две законченные главы впервые публикуются в этом сборнике под заглавием «Материалы к биографии Готорна Абендсена».

В последнее десятилетие своей писательской жизни Дик, похоже, начал надеяться, что его собственные романы и рассказы сыграют для читателей роль романа Абендсена: предупредят, что консенсуальная реальность, безжалостно правящая нашей повседневной жизнью («Черная Железная Тюрьма», как назвал ее сам Дик в философском дневнике «Экзегеза»¹), быть может, не так неодолима, как кажется. Я не хочу сказать, что Дик считал себя пророком или обладателем неоспоримой Истины о жизни (хотя, исследуя возможности тех или иных интриговавших его идей, Дик порой – на время — начинает говорить как пророк). Напротив, Дик бывал беспощадным критиком собственных идей и убеждений. В автобиографическом романе «ВАЛИС» (1981) он вполне готов смеяться над собой (в образе Жирного Лошадника, мистика-любителя) и над своим пристрастием к «ненормальным теориям»: «Теорий у Жирного Лошадника было больше, чем звезд во вселенной. И каждый день он выдумывал новую, еще остроумнее, увлекательнее и ненормальнее всех предыдущих». В своих философских произведениях Дик создает теорию за теорией, погружается в них, а затем отбрасывает – вместе со множеством масок или личин, созданных его воображением, – в поисках ответов на две великие загадки: что такое человек? что такое реальность? И уникальность Дику придают, как в художественных произведениях, так и в нон-фикшене, собранном в этой книге, не найденные ответы (ибо ни один ответ он не счел окончательным), но скорее творческая широта и глубина поисков, а также азарт, остроумие и увлеченность, с которыми он преследовал свою цель.

Именно философские проблемы занимали Дика как писателя. Первый свой научно-фантастический рассказ он опубликовал в 1951 году, в возрасте двадцати двух лет. Уже тогда определился его путь: он будет исследовать фундаментальные тайны бытия и человеческой природы. В Michael in the «Fifties, неопубликованном романе Клео Мини (второй жены Дика, с которой он прожил большую часть 1950-х), психологический абрис заглавного героя отчасти срисован с Дика и отражает то же пристальное внимание к бытию, которое запомнилось Мини в муже уже на заре его научно-фантастической карьеры. Вот диалог между Майклом и его женой Кейт, образ которой отчасти основан на самой Мини. Кейт говорит Майклу:

– Порой мне кажется, что ты мечтаешь оторваться от земли. Прочь от меня, прочь от всего, что я считаю реальностью. От нашего дома, от машины, от кота. Порой ты так далеко от нас всех! А сама себе я иногда кажусь той нитью, что притягивает тебя обратно, на землю, – и привязывает к земле.

«Она права, – думал он. – Она реальна – реальна, как трава на дворе, как кухонный стол».

– Куда ты от нас уходишь, Майкл?

– Кейт, я не хочу никуда уходить. Но мне кажется, что существуют иные миры. Машина, дом и кот – не все, что у нас есть. И эта скудная жизнь, в которой мы еле сводим концы с концами и вечно считаем гроши, чтобы выкрутиться, – она не дает нам… не дает мне разглядеть иную реальность. Ту, где скрывается смысл (1).

В интервью Бертрану Дик так описывает философию, повлиявшую на него в раннем возрасте:

Впервые я заинтересовался философией в старших классах школы, когда однажды понял, что все пространство одного размера, различаются только его материальные границы. После этого ко мне пришло понимание (ту же мысль я позже встретил у Юма), что причинно-следственные связи находятся не во внешнем мире, а в сознании наблюдателя. В колледже нам задавали читать Платона, от него я узнал о возможном существовании метафизической реальности, превыше или за пределами чувственного мира. Я пришел к пониманию, что человеческий ум в силах помыслить реальность, в которой эмпирический мир эпифеноменален. Наконец, я пришел к убеждению, что эмпирический мир в определенном смысле не вполне реален – по крайней мере, не так реален, как лежащая за ним сфера архетипов. Тогда я потерял веру в какую бы то ни было достоверность чувственного познания, и с тех пор в романе за романом я подвергаю сомнению реальность мира, воспринимаемого органами чувств моих персонажей.

В этой концентрированной истории философских влияний нам открывается лишь часть истории становления Дика как писателя. Разумеется, множество иных философских и духовных систем, очень много значивших для Дика, здесь не названы. Но еще более фундаментальным фактором стало для него нелегкое детство: ранний развод родителей; частые в эпоху Великой депрессии поездки через всю страну в поисках заработка; жизнь в стесненных обстоятельствах и вдвоем с эмоционально холодной матерью; приступы головокружения и агорафобии, которые мешали Дику учиться и заводить друзей и заставили мать показать его как минимум двум психиатрам. Один из них предположил, что Дик может страдать шизофренией – диагнозом, страшно напугавшим мальчика и в дальнейшем преследовавшим его всю жизнь.

Во всех раздумьях Дика ощущаются подспудная боль и чувство нецельности, заставляющие его отчаянно искать свое место в общем мире (коинос космос, по слову грека Гераклита, мыслителя, которым Дик восхищался) и бежать от безумия, настигающего человека в одиночестве (идиос космос – «частный мир»; от греческого «идиос» происходит слово «идиот» – человек, отрезанный от того, что происходит вокруг). Несмотря на страх, Дик настойчиво стремился взглянуть безумию в лицо и спросить, не может ли и оно претендовать на некое знание. Так, в «Наркотиках, галлюцинациях и поиске реальности» – статье 1964 года, включенной в этот сборник, – Дик говорит о том, что так называемые шизофренические или психотические «галлюцинации» во многих случаях могут быть плодами чересчур острого и глубокого восприятия: шизофреник видит то, что большинство «здоровых» умеют экранировать и изгонять из сознания. Примеры таких «экранов» – кантовские априорные категории пространства и времени: Кант считал, что они необходимы для ментального упорядочивания феноменальной реальности, которая иначе оставалась бы для человеческого ума вечным и безнадежным хаосом. В своей статье Дик предполагает, что постольку, поскольку наше сознание и чувства способны преодолеть эти легитимизированные обществом «экраны», каждый из нас может быть подвержен «галлюцинациям» – которые суть не что иное, как необщие реальности. Наверное, так можно обрести мистические прозрения; но более вероятно – пугающая мысль! – что на этом пути нас ждет лишь ад полного ментального одиночества:

В свете этого идея галлюциноза принимает совсем иной характер: галлюцинации, будь они вызваны психозом, гипнозом, наркотиками, ядами и т. п., могут отличаться от того, что мы видим, лишь количественно, но не качественно. Иными словами, нервная система нашего организма порождает гораздо больше, чем структурно и органически необходимо… Являются безымянные видения и зрелища; и, поскольку человек не знает, что это – не знает, как их назвать и что они означают, – он не может и никому о них рассказать. Такой разрыв вербальной коммуникации – роковое указание на то, что где-то на этом пути человек отошел слишком далеко от своего прежнего взгляда на мир, порвал с ним слишком радикально, чтобы продолжать создавать эмпатические связи с другими существами.

В том, как Дик настаивает на социологическом определении галлюцинаций – как ощущений, которые невозможно разделить с другими, – звучит любопытная параллель с мыслью видного антрополога Эдварда Т. Холла, высказанной в книге «За пределами культуры»: «Аберрации восприятия не ограничены психозами, они бывают и ситуационными, особенно в случаях сильного стресса, возбуждения или влияния наркотиков» (2). В тех случаях, когда, говоря словами Дика, «нервная система нашего организма порождает гораздо больше, чем необходимо».

В статье 1965 года «Шизофрения и Книга Перемен» (также включена в сборник) Дик попытался придать одиноким и пугающим переживаниям шизофреника аналитическую связность, которая помогла бы вывести их из области чисто личного и дать новый взгляд на человеческий опыт:

Что отличает шизофреническое бытие от того, которым, как мы воображаем, наслаждается остальное человечество? Фактор времени. У шизофреника, хочет он того или нет, теперь есть все время мира: на него свалилась целиком пленка с фильмом, который мы смотрим последовательно, кадр за кадром. Поэтому для шизофреника не существует причинности. Вместо нее действует акаузальный принцип связи, который квантовый физик Вольфганг Паули назвал синхронистичностью, – действует всегда и везде, а не изредка, как у нас. Подобно человеку под ЛСД, шизофреник погружен в бесконечное «сейчас». И это не слишком весело.

Самого себя в этой статье Дик называет «аффективным шизоидом» – «прешизофренической личностью». Такой пугающий танец на канате самодиагностики постоянно встречается в его статьях и дневниках. Границы задают две противоположные возможности: страх оказаться сумасшедшим (чаще всего Дик употребляет слова «психотик» и «шизофреник») – и надежда, охватив разумом иную реальность (совершив платоновский анамнесис — восхождение в область архетипов), достичь духовного искупления – свободы от мучающих его страхов, убежища от мира, полного скорбей и заблуждений.

Дик полагал, что его книги способны в определенной мере смягчить скорби мира сего – и для него самого, и для его читателей, – по крайней мере, открытым разговором о тех вопросах и сомнениях, что вызывает наше бытие у каждого, имеющего глаза. Как писал он в одной из записей «Экзегезы»:

Я не романист, а философ, сочиняющий истории; способность писать романы и рассказы служит мне средством сформулировать свои ощущения. В основе моих писаний – не искусство, а истина. Итак, то, что я говорю – истина; и я не пытаюсь ее смягчить ни делами, ни объяснениями. И все же, кажется, это каким-то образом помогает тем чувствительным и беспокойным натурам, для которых я пишу. Думаю, я понимаю, что общего у всех тех, кому помогают мои книги: они не могут или не хотят отринуть свои прозрения о таинственной, иррациональной природе реальности, и все мои книги для них – одно большое размышление об этой неизъяснимой реальности, ее осознание и представление, анализ, отклик и личная история.

Одна из сторон «личной истории», по-прежнему интригующая читателей – странная и мощная серия снов, видений и голосов, наполнивших сознание Дика в феврале-марте 1974 года (или «2–3–74», как сам Дик сокращенно обозначал этот период), ставшая для него центральным – и в конечном счете необъяснимым событием его жизни. Этими видениями была вдохновлена будущая трилогия «ВАЛИС» – последние три романа Дика, заслужившие хвалы критиков и широкий читательский интерес: «ВАЛИС», «Всевышнее вторжение» (1981) и «Трансмиграция Тимоти Арчера» (1982). Во всех романах Дик исследует пустоту и тягостную бессмыслицу земной реальности, в которой Бог (или божественное, как бы его ни называть) остается неизвестен и, быть может, непознаваем. Но во всех этих романах звучит и надежда на то, что познание божественного и искупление все же могут быть дарованы – даже истершимся современным душам, у которых все заботы о том, как выплатить ипотеку и сохранить брак. По тематике эти романы разительно схожи с размышлениями гностических мыслителей, живших в первые века христианской эры. «Послесловие» к современному изданию гностических писаний, «Библиотеке Наг-Хаммади» (1988), даже выделяет Дика (вместе с К. Г. Юнгом, Германом Гессе и Гарольдом Блумом) как выдающегося современного интерпретатора гностических верований.

Как мы уже видели, еще до трилогии «ВАЛИС» в основе «альтернативных» миров и «инопланетных» разумов, создаваемых Диком, лежали философские и духовные искания. Однако в первые два десятилетия писательской карьеры Дик видел в себе человека, одержимого «последними вопросами», но не имеющего личного опыта встречи с высшим источником бытия. После «2–3–74» все изменилось. По своей природе Дик не относился к людям, способным – или даже желающим – удовлетворяться простыми объяснениями, а события «2–3–74» глубоко потрясли его и преобразили как писателя и мыслителя. Парадоксы и фокусы научно-фантастических сюжетов, которыми он наслаждался двадцать лет, стали казаться ему простым развлечением. Не то чтобы Дик не хотел развлекать. Напротив, он любил ту увлеченность, с какой читатели глотают хорошую фантастическую историю, и в статьях о научной фантастике, включенных в данный сборник, широко исследует этот феномен. Тем не менее важнейшей гранью его характера – гранью, отделяющей Дика от множества писателей, жонглирующих метафизическими загадками просто ради развлечения, – была убежденность, что человек, неустанно задающий вопросы, может добиться ответов. Воображение, разум и неодолимое упорство рано или поздно победят. И в последние годы жизни его охватила новая страсть: докопаться до сути того, что произошло с ним в эти месяцы.

Чем были события «2–3–74»? Подлинным мистическим опытом, контактом с неким «высшим» разумом, манипуляцией над его сознанием, произведенной неизвестно кем, – или просто острым психозом? Все эти, а также многие другие возможности – список слишком обширен, чтобы приводить его здесь, – Дик рассмотрел в своей «Экзегезе» длиной в восемь тысяч страниц (с авторским подзаголовком Apologia pro Mea Vita, чтобы подчеркнуть центральный характер и значительность текста). «Экзегеза» – дневник, по большей части рукописный, над которым Дик трудился ночь за ночью в течение восьми лет, вплоть до своей смерти в 1982 году, в попытках дать удовлетворительное для себя самого объяснение событий «2–3–74». Это ему так и не удалось. Временами «Экзегеза» выглядит спутанным, бессвязным документом; взволнованные дневниковые записи, сделанные в самые глухие ночные часы (любимое время для творчества у Дика), которые автор при жизни не собирался публиковать, не могут не быть очень неровными. Однако множество пассажей «Экзегезы» подтверждает статус Дика как глубокого мыслителя и умелого проводника по скрытым возможностям бытия. Предыдущий сборник, In pursuit of VALIS (3), составленный мною, заслужил хвалебные отзывы за то, что открыл для читателей Дика-философа и духовного мыслителя. Роберт Антон Уилсон (соавтор известной трилогии «Иллюминатус!») писал: «Дик объясняет «мистические» состояния лучше всех писателей-визионеров прошлого». Автор обзора в Gnosis Джон Ширли отмечал: «Заблудший или достигший духовного освобождения, Дик был гением, и эта гениальность сияет нам с каждой страницы книги». В этом сборнике приведены еще несколько отрывков из «Экзегезы», доселе не публиковавшихся, в том числе законченная статья, озаглавленная (в том саркастичном «палповом» стиле, который Дик так мастерски использовал в своих романах) «Сверхскрытая (Непостижимая) Доктрина: тайный смысл великой системы мировой теософии, открываемый впервые».

Вычурное заглавие – яркий пример фирменного диковского стиля, легко способного отпугнуть читателей, воображающих, что знают, как должен выглядеть и звучать «серьезный» текст. Жесткие каноны «серьезного» дискурса Дик увлеченно разрушает – или, выражаясь постмодернистским жаргоном, распространившимся уже после его смерти, «деконструирует» – во многих статьях, вошедших в эту книгу.

И стиль, и содержание произведений Дика невозможно отнести к какой-то определенной категории. Кто-то назовет Дика «философом» – и, пожалуй, он заслуживает этого звания в его изначальном древнегреческом значении: любитель мудрости, истинно верующий в ценность неустанного вопрошания – то есть редкая птица в наши дни и в наш век, когда слово «метафизика» превратилось в синоним слова «чепуха». Однако Дик не отличается ни той систематичностью, ни той жесткой логикой, ни той безличностью тона, что для большинства читателей неотделимы от современной философии. Он не принадлежит к какой-либо философской школе, а свободно «гуляет» по портикам всех школ Востока и Запада, сколько их ни было на протяжении веков. Он не защищает свои тезисы; скорее рассматривает их с разных сторон, исследует в высоту и в глубину – и идет дальше. Предлагает окончательные ответы – а затем признается, что сам не в силах выбрать правильный. Порой, особенно в «Экзегезе», Дик переходит к восклицаниям, полным вовсе не философского восторга; порой на страницы его книг с пугающей силой выплескивается отчаяние. Под современное понятие «философа» Дик явно не подходит: он куда ближе к мыслителям-досократикам, чьи темные и экспрессивные писания – отрывочные и мощные речения, выражающие личный взгляд на вселенную, ее природу и цель, – уже более двух тысячелетий успешно сопротивляются текстуальному анализу.

Схожие трудности возникают при попытке назвать Дика «мистиком». Во-первых, сам термин «мистик», судя по его стандартному использованию в теологической литературе, должен означать, что Дик в самом деле вступал в контакт с божественной реальностью – на современном жаргоне, «видел Бога». Но это заключение, разумеется, нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Сам Дик так и не решил, с чем вступил в контакт «2–3–74»: был ли то Бог, «психоз» или «что-то еще». Центральная характеристика «Экзегезы» – отсутствие определенности. Откровенная странность видений Дика, вкупе с «нервными срывами», в которых он сам признавался, заставляет некоторых читателей и критиков заключить, что события «2–3–74» были всего лишь проявлением душевной болезни: далее предлагается легион диагнозов. Очевидно, попытки посмертно поставить диагноз обречены оставаться чисто спекулятивными, особенно учитывая, что психиатры и психологи, осматривавшие Дика в разные периоды жизни, приходили к самым разным выводам о его психическом состоянии. Помимо трудностей такой диагностики нельзя не отметить, что постановка диагноза как таковая полезна живому пациенту, которого можно лечить; но применительно к писаниям покойного она используется как упрощающий и категоризирующий ярлык. Честно говоря, не изобретен еще психиатрический термин, отдающий должное живости и многослойности произведений Дика – и их влиянию на души читателей. Внимательно читая автора, мы, к собственному изумлению, делаемся причастны его уникальному видению мира, часто нарушающему общепринятые представления о природе «реальности», но всегда сохраняющему ясность, связность и эмоциональную глубину, немыслимую для творений сумасшедшего – как бы психоаналитики-любители ни ворошили факты его жизни, какие бы диагностические ярлыки на них ни наклеивали. Эту грань между человеком и впечатлением от его произведений отлично сформулировал критик Александер Стар: «Был ли Дик психически здоров – вопрос открытый. Но на протяжении всей жизни он писал так, как мало кто среди фантастов, да и вообще среди писателей. Я говорю сейчас о том обостренном чувстве ненужного и лишнего, с каким он описывал обветшалый вещный мир послевоенных пригородов; о проницательном взгляде на историю; о тонкости морально-этических переживаний и вопросов» (4).

Сосредоточиваться на жестком бинарном разграничении «нормальности» и «безумия» применительно к Дику и его трудам – значит мыслить поверхностно и упрощенно. По мере роста наших знаний в области психологии, антропологии и истории религий все более размываются прежде четкие границы между «религиозным», «шаманским» и «психотическим» состояниями; разграничивать их без тщательного исследования культурного и личного контекста кажется и невозможным, и бессмысленным. С тем, что Дик едва ли напоминал «просветленного» мистика, я вовсе не спорю; важно помнить, что его сильной стороной были вопросы, а не ответы; те, кто видит в его идеях материал для какого-либо «культа», просто удовлетворяют собственный голод по простым решениям. В опыте Дика, отраженном в этом сборнике, ключевую роль играют неопределенность, постоянное сомнение и скепсис, не оставляющие его и во время самых дерзких спекуляций. Однако, следуя за метафизическим поиском Дика, читатель, способный держать разум открытым, обретет уникальные сокровища.

Например, одним из событий «2–3–74» стала серия фосфенов – видений, возникающих при закрытых глазах, и в том числе изображение золотого сечения – понятия из греческой эстетики, в этой культуре отражавшего идеальные архитектурные пропорции, воплощенные, например, в Парфеноне. Кроме того, Дика заворожили логарифмические ряды Фибоначчи, названные по имени математика XIII века Леонардо Фибоначчи из Пизы, который использовал их для демонстрации аналогии между спиральными формами, часто встречающимися в природе – например, в некоторых раковинах, листьях и скальных формациях. Последующие исследования расширили эту аналогию, обнаружив схожие формы в образовании торнадо и в двойной спирали ДНК, а также в основных теоремах математики фракталов и компьютерного моделирования. Дик верил, что золотое сечение и ряды Фибоначчи – ключ к пониманию архетипических истин, открывшихся ему в видениях; рассуждения об этом часты в «Экзегезе», но также появляются в «ВАЛИС» и в выступлении «Если этот мир тебя не устраивает, поищи другие!», включенном в данный сборник. Скептически настроенный читатель, скорее всего, их пропустит, сочтя бессмысленной болтовней.