Предрассветная лихорадка

Поговорим лучше о другом. Вот, скажем, о мухах. Как вы относитесь к мухам, Юдит?

Эмиль Кронхейм указал на жужжащую над столом муху.

– С отвращением.

– А вот этого лучше остерегаться. Отвращение легко переходит в ненависть. А за ненавистью последует агрессия. Потом возникнет идеология. И кончится дело тем, что на протяжении всей жизни вы будете преследовать мух.

Но письма хранились, в течение полувека они их перевозили с места на место, но никогда их не доставали, никогда не цитировали, не говорили о них. В первую очередь я хотел понять именно это: что значит эта преданная забвению память, это прошлое, упакованное в изящную коробку, которую запрещено вскрывать ... Как можно предать забвению эту стеснительную и прекрасную, неловкую и возвышенную любовь, свет которой даже через полвека лучится от этих строк?

О себе скажу только, что я не люблю отглаженные брюки со стрелками и прилизанные прически, зато высоко ценю внутренние достоинства.

Братишка, вот уже который год

лицо Европы безобразят шрамы,

но смотришь ты без слез на самолет,

серебряный от лунной амальгамы.Воздушных ты не пережил тревог

и разве что в кино слыхал сирену:

в своем краю ты спать спокойно мог

и не рывком взрослеть, а постепенно.По карточкам тебе давали хлеб

и башмаки, – но ты играл с друзьями,

когда ровесник твой, живой скелет,

шагнул навеки в газовое пламя.Когда ж, братишка, ты из паренька

светловолосым станешь великаном,

все слезы соберутся в облака

и прошлое прикроется туманом…Но вспоминай порою, милый брат,

о призрачном ребенке, чьи игрушки –

осколки разорвавшихся гранат,

наставники – наставленные пушки.И сыну объясни, как подрастет,

что истина не в грохоте орудий

и оттого, что ствол твой дальше бьет,

счастливей на Земле не станут люди.Машинки, кубики – но не ружье

клади сынишке в ящик для игрушек:

пусть никого он в жизни не убьет,

пусть ничего он в жизни не разрушит.

Чем вы раньше занимались, Миклош?

– Был журналистом. Стихи писал.

– О! Инженер человеческих душ. Прекрасно.