Kitobni o'qish: «Записки пойменного жителя»

Павел Зайцев в годы Великой Отечественной войны

Записки, не тускнеющие во времени

В один из моих приездов в Рыбинск – после эмиграции – в начале 90-х годов – уж не помню через кого попала мне в руки крупноформатная советская общая тетрадь в клетку, убористо исписанная крупным почерком коренного русского человека, – записки о Мологе Павла Ивановича Зайцева.

Избалованный литератор, отвыкший от рукописных текстов, я долго не мог приняться за её чтение. А ведь мы могли б ещё повидаться: Зайцев скончался в 1992 году. Скоро 20 лет этой истории, а я всё жалею и сетую на свою суетность, разгильдяйство. Со сколькими мелкотравчатыми, не нужными мне людьми общаться приходилось по жизни, а настоящего человека, земляка и самобытного самородка вот упустил.

Недавно, просматривая свои дневники тех лет, наткнулся вдруг на такую запись от 25 февраля 1994 года: «Пишу предисловие к мологжанину Павлу Ивановичу Зайцеву (†92). Появятся в «Новом мире»? (Чувствую свою большую вину; рукопись превосходная – пролежала у меня два года. А он скончался)».

«Новым миром» заведовал тогда Сергей Залыгин. Он и дал зайцевскому фрагменту, опубликованному в журнале с моим предисловием, это замечательное название: «Записки пойменного жителя» («Новый мир», № 11, 1994). Под таким «грифом» они и будут существовать долго, всегда, в нашей очерковой литературе – силой слова, точностью изображения заставляющие вспомнить о Пришвине и Аксакове. В разговоре со мной высоко оценил тогда повествование Зайцева недавно вернувшийся из изгнания Александр Солженицын.

А Залыгин, помнится, несколько раз потом сетовал: почему опубликовал только отрывок, а не всю рукопись? Считал это большой журнальной промашкой. Более объёмно «Записки» Зайцева появились в «Нашем современнике» чуть позднее (и тоже с моей, но только сильно подправленной журнальными сталинистами преамбулой).

И всё-таки я продолжал себя считать перед мологжанами виноватым: не довёл дело до конца, не отредактировал рукопись Зайцева, не пробил её издание отдельною книгой. (Это вообще поразительно: судя по рукописи в общей тетради, Павел Иванович писал свою книгу набело, практически без серьезных черновиков. И – настолько мастерски! Но всё же, конечно, доработка была ей необходима: повторы, неловкие фразы требовали деликатного редакторского вмешательства).

Не оправдываю свою житейскую зашоренность, но ведь и то сказать: для кого мне было готовить книгу?

В столичных тусовочно-постмодернистских издательствах интереса б она не вызвала. В Рыбинске же всем заправляли чиновники, к которым с культурным запросом, темой, мне появляться было бессмысленно.

Чудесным образом – и надолго ли? – рыбинские властные обстоятельства сегодня переменились. Нашлись люди, профессионалы, способные оценить и издать «Записки пойменного жителя»…

Спасибо им. Пусть мологская Атлантида всплывёт со дна на этих страницах во всём своём первозданном великолепии.

Юрий Кублановский

9 мая 2010, Переделкино

От автора

Весной 1941 года, за два месяца до начала Великой Отечественной войны, в северо-западной части России на пространстве почти в пять тысяч квадратных километров произошла трагедия для живой природы.

В ту весну на Верхней Волге, в пойме между реками Мологой и Шексной, образовалось рукотворное водохранилище, окрещённое Рыбинским морем.

Поясню читателю понятие пойма. Оно означает низменные пространства земли у рек или озёр, временно затопляемые водой во время весенних либо осенних дождевых паводков. Так вот, весеннее таяние снега в русском северо-западе ежегодно наполняло водой притоки – Волги Мологу и Шексну – до такой степени, что обе эти реки не успевали уносить свои воды в Волгу и поэтому выходили из берегов, соединяясь вместе и образуя по всей низменности, где протекали, водную гладь. Поэтому Молого-Шекснинское междуречье и можно было назвать поймой.

Уникальной была земля, по которой текли эти две реки. Но вот то ли в конце двадцатых, то ли в начале тридцатых годов кому-то из тогдашних советских специалистов запала в башку, закралась идея утопить эту землю, захоронить её под водой навсегда, благо, сделать это было относительно просто.

И это – осуществили.

По своей величине рукотворное Рыбинское водохранилище действительно оказалось похожим на море – оно не имеет себе равных на всём Европейском континенте: простирается в длину больше чем на 120 километров, в ширину – больше чем на 50; в нём находится до 24 миллиардов кубометров воды…

Строительство Верхневолжского гидроузла у города Рыбинска явилось не только потерей огромного куска земли в пойме между реками Мологой и Шексной. Это строительство особо повлияло на постепенное умирание Волги на всём её протяжении.

Переборская шлюзовая плотина отрубила хвост Волги и почти полностью уничтожила её приток – в то время судоходную Мологу. Строительство же плотины для гидроэлектростанции в устье Шексны полностью поглотило образовавшимся водохранилищем второй приток Волги – тоже судоходную реку Шексну. Таким образом, с окончанием строительства Волга лишилась своего собственного истока и двух питающих её рек. В своём нижнем течении река начала мелеть, и это сразу худо сказалось на судоходстве.

Для ликвидации мелководья надо было что-то делать. И вот рождаются новые идеи. На этот раз еще более грандиозные: строить в нижних течениях Волги новые плотины для подпора воды. Казалось, что, претворяя эти идеи в жизнь, проектанты убивали, так сказать, одним выстрелом сразу двух зайцев: новые плотины позволяли, с одной стороны, ликвидировать мелководье реки, с другой – попутно решалась проблема энерговооружённости страны.

Тогда, при разработке этих пафосных планов, всё это казалось правильным. А что получилось на самом деле, на практике? Теперь всем, даже непросвещённым людям, стало понятно, сколь опрометчивы были эти планы, к какой трагедии привели. Теперь пришла великая горечь.

В нижних течениях Волги утоплены огромные пространства сельхозугодий, в хранилищах у плотин образовался застой гнилой воды, повысился уровень подпочвенных вод, произошло заболачивание земель. Это заранее спланированные издевательства над живой Матерью-природой, намеренное её уничтожение во всём волжском бассейне. Строительство же в тридцатые годы Рыбинского гидроузла на Верхней Волге явилось своеобразной «раковой опухолью» как для организма всей реки, так и для людей, живущих на её берегах. Именно отсюда пошли все беды Волги.

По моему глубокому убеждению, верхневолжское строительство явилось одним их ярких проявлений волюнтаризма правящей верхушки сталинского режима, а также и специалистов-гидростроителей. В их больных головах и возникла дикая идея: а почему бы, скажем, из Кубани отправиться в Москву не по железной дороге, а по воде, ведь это так просто осуществить: достаточно, перегородив Волгу плотиной, устроить водохранилище (благо, низина под него имелась между впадающими в Волгу Мологой и Шексной), и пожалуйста: хоть сам отправляйся из Кубани до Москвы на теплоходе, хоть вози по воде любые грузы.

Главным мотивом «нужности» строительства Рыбинского гидроузла – гидростанции (которая, кстати говоря, оказалась немногомощной даже по тому времени: всего 400 тысяч киловатт) считается осуществление «сталинского плана» – сделать Москву портом пяти морей: Балтийского, Белого, Каспийского, Чёрного и Азовского. За претворение этого плана в жизнь была назначена и сполна заплачена грандиозная цена: перелицовка всей центральной России.

В те кошмарные для народа 30-е годы правящая элита государства с маниакальной подозрительностью относилась к людям, абсолютно не считаясь ни с волей, ни с каким-либо правом, ни с самой жизнью простых смертных, а уж тем более – с местом их традиционного обитания, особенно в сельской местности. Под железную руку перековщиков русской жизни суждено было попасть огромному пространству земли с прелестями живой природы и насельникам поймы между мощными притоками Верхней Волги: Мологой и Шексной.

И оно появилось – Рыбинское водохранилище, водоём-душегуб. Оно помечено на всех географических картах мира. Оно с самого начала своего возникновения погубило живую природу в самой Молого-Шекснинской пойме: множество разновидностей животного и растительного мира, характерного для русского северо-запада, а впоследствии, повторяем, пагубно отразилось на всем волжском русле.

Я ясно помню 30-е годы. Сколько было шума, безудержного ажиотажа вокруг гидростроительства на Верхней Волге!

Только вот сельские, деревенские, хуторские жители не сразу узнали о плане затопления родной земли, земли, на которой они веками безбедно жили. А узнав, пришли не то что бы в уныние, а в полное душевное расстройство. Они не знали, к кому обратиться за помощью, как отвоевать право жить на своей земле. Надеяться было не на кого, несмотря на то, что в то время сталинская пропаганда на все лады твердила о социалистической демократии.

И всё-таки не верилось, что такая богатая земля будет затоплена. Поуспокоившись, молого-шекснинские крестьяне продолжали привычную жизнь. Однако мысли роились в головах. И по ночам, лёжа в постелях, думали о том, что же с ними хотят сделать власть имущие, что ждёт народ впереди? Горькими были для них конечные 30-е годы.

Что требовалось для осуществления плана гидростроительства на Верхней Волге? Во-первых, для такой огромной по тому времени стройки нужна была техническая оснащенность. Во-вторых – сотни, тысячи рук: рабочая сила. Страна, с трудом поднимавшаяся тогда из руин, технической оснащённостью не располагала: гидростроительной, землеройной техники не было; даже автомобили-грузовики производились на штуки в день. Зато народу в стране, особенно в самой России, пусть ещё покуда и лапотной, было вполне достаточно. Поэтому проектанты и руководители строительства Верхневолжского гидроузла сделали главную ставку на принудительное привлечение мускульной силы. В их руках был строгий контроль над массами и их беспрекословное подчинение.

На человеческих костях построено гидросооружение на Верхней Волге у Рыбинска в те 30-е годы. Тысячи, десятки тысяч заключённых работали здесь. Немало было из их числа и тех, к чьим душам было припечатано клеймо враг народа или кулак-мироед.

«Врагов народа» тогдашние управители вместе с энкавэдэшниками и не без участия местных властей находили очень просто. И так же просто поставляли дешёвую рабочую силу на гигантские стройки страны. Делалось это так. Заранее намеченных граждан вызывали в городское или районное НКВД и говорили: «Петров, у вас на заводе и, в частности, в вашем цехе есть враг народа. Мы пока не знаем – кто он. Вот тебе срок – пять дней. Найди врага. Не найдешь – посадим за укрывательство». Что оставалось делать Петрову в такой ситуации? Многие «Петровы» искали и «находили», другие – сами становились узниками.

Такие безнравственные руководящие указания и инструкции, исходящие от людей, посаженных в кресла кабинетов и олицетворяющих народовластие в стране, были нормой. Так формировалась и направлялась рабочая сила и на гидростройку на Верхней Волге. Подобное правило действовало тогда не только в городах, но и в сельской местности.

В то время было широко распространено слово принудиловка. Если простой смертный не выполнял каких-либо распоряжений местных властей, его зачастую даже не судили по закону, а просто посылали на принудительные работы сроком на год или больше.

Вот такое бесчеловечное время было в государстве под всевидящим оком мудрейшего из мудрейших, под руководством великого кормчего Сталина, которого подхалимы и угодники всех рангов и мастей с большим усердием прославляли во множестве стихов и песен, в живописных полотнах, во всех докладах и лекциях. Его приветствовали не только лозунгами во всех общественных местах, но даже хвалебными надписями на кривых деревянных заборах. А в это время ссыльные и заключённые в лагерях работали «под руководством великого Сталина» в бесчеловечных условиях.

Орудиями труда заключённых были тогда кирка, «лопата – милая подруга» и «тачка – вторая жена». С помощью этих примитивных приспособлений в тела Переборской и Шекснинской верхневолжских плотин длиной более пяти километров, а высотой местами более двадцати пяти метров были уложены миллионы кубометров земли, камней и бетона. Землю и камни доставляли к месту укладки по деревянным настилам на двуручных тачках с расстояния от места плотин до километра. Камни подвозили Бог весть откуда, ибо поблизости от места строительства их не было.

Огромный людской муравейник из тысяч заключённых в течение нескольких лет ежедневно кишел, двигался, как единый, заведённый злой рукой механизм.

Умерших от изнурительного труда хоронили, как павших животных, невдалеке от стройки. Родственников о смерти не оповещали.

Стройка велась поблизости от Рыбинска, и многие горожане то сами, а то через детей и подростков передавали заключенным сухариков, дешёвых сладостей к чаю. Сострадание к судьбам невольников всегда исходило из людской души, как луч солнца сквозь тучи ненастья.

Кроме сооружения Волжского, Шекснинского шлюзовых каналов в Переборах и гидроэлектростанции в устье Шексны надо было подготовить под затопление водой территорию всей Молого-Шекснинской поймы. Чтобы сделать это, необходимо было снести около 700 сёл, деревенек и хуторов, в том числе и два уездных города – Мологу и Весьегонск. В этих населённых пунктах в общей сложности проживало тогда свыше 150 тысяч человек.

Мученические слёзы текли из глаз каждого – старого и малого жителя поймы. Люди не могли без сострадания смотреть на царивший разор. Они стенали при ломке своих домов, скотных дворов, бань, хлебных амбаров, сенных сараев… Шутка ли: сказать мужику-крестьянину – уходи с обжитого места, переселяйся на новое! Но сталинские холуи в то время могли позволить себе такие «шутки» и умели безнаказанно шутить с безвластным простым народом, подвергать его страданиям и мукам.

Не один год, кто как мог, переселялись тогда мологошекснинцы с мест привычного обитания на новые места жительства. Сотни домохозяев перевозили свои сломанные постройки за многие версты от поймы – в Пошехоно-Володарский, Рыбинский, Мышкинский, Некоузский и Краснохолмский районы. На купленных специально на время перевозок конных подводах люди делали десятки рейсов туда и обратно, часто по-мужицки матюгаясь при неудачах в дорогах. Великое множество переселенческих семей валили свои сломанные постройки в Мологу и Шексну, сплачивая брёвна в плоты и гоня их вниз по течению. Они селились по берегам Волги у городов Рыбинска, Тутаева, под Ярославлем. Так появились целые поселения мологошекснинцев по всей области. У Рыбинска, например, возникли большие посёлки Копаево и Веретье, деревни Макарово и другие; селились изгнанные на Скомороховой горе, на волжском левобережье. Под Ярославлем они нашли места в Норском, по обеим берегам Волги. Всех новых поселений мологошекснинцев не перечислишь.

Мужики, гнавшие плоты, сколоченные из своих построек, водой, на всю жизнь запомнили, как, причалив те плоты к берегам Волги, они надрывали пупки, выкатывая из воды бревна. Помнят, с каким трудом укладывали их на конные подводы, а потом вывозили в гору, постоянно подбадривая лошадей: «Нн-оо-о! Но, милая, давай, дорогуша, давай!» Помнят, как везли свои постройки до той точки на земле, которая была их новым местом жительства. Помнят, как месяцы подряд жили в походных условиях, как бабы-переселенки то под жарким солнцем, то под непогодью, прямо под открытым небом варили похлёбки и каши для мужиков и детей…

Словно гигантскую бомбу сбросили в сердце Молого-Шекснинского междуречья, и взрыв её безжалостно уничтожил животных, растения, поселения, а людей разметал по сторонам на многие десятки и сотни вёрст.

Конечно, сталинское государство проявляло «заботу» о переселенцах. Каждая семья получила так называемые подъёмные денежные средства. Но на те средства мужик мог построить на новом месте не больше как баню или курятник. Все расходы, связанные с переселением, молого-шекснинцам приходилось оплачивать наёмным подсобникам по большей части не деньгами, а натурой – зерном, мукой, маслом, мёдом, картошкой, овцами, даже коровами. Словом, кто чем мог… А сколько в связи с переселением пойменским крестьянам пришлось ликвидировать добротного скота и всякой домашней утвари! Никто этого не подсчитывал, никто об этом толком не знал – ни тогда, ни теперь. Страшное, великое переселение – трагедия страны, трагедия для мологжан и шекснинцев, слёзное прощание со своей землёй-матерью, на которой жили они сами и столетиями жили их предки. Прощание – навсегда.

Трагизм судьбы молого-шекснинцев усугубился вскоре новыми обстоятельствами. Пока они в тяжелейших условиях натужно работали, над ними нависла беда гораздо более страшная, чем переселение из поймы – началась Великая Отечественная война.

Не успев как следует отстроиться на новом месте, здоровые молого-шекснинские мужики-крепыши все до единого ушли в сорок первом защищать Россию от фашистов. И те мужики, в абсолютном своём большинстве, погибли на фронтах войны, оставив своим жёнам-вдовам, сыновьям, дочерям, внукам как великую память о себе переселенческие дома Молого-Шекснинской поймы. Многие тысячи тех домов стоят до сих пор.

…При подготовке Молого-Шекснинской поймы под будущее Рыбинское водохранилище вырубались сотни гектаров добротного леса, обезвреживались могильные захоронения, взрывались церкви, бывшие графские дома и усадьбы. Всё это делали заключённые: невольники были объединены в особые «предприятия» – «Волгострой» и «Волголаг». Волгостроевские лагерники строили также две земляные плотины и гидросооружения на них, а волголаговские заключённые готовили ложе будущего водохранилища. Руководил работами небезызвестный в то время инженер-гидростроитель Рапопорт¹, имевший личную связь со Сталиным и высшим руководством НКВД.

На территории Молого-Шекснинского междуречья росла знаменитая янская сосна. Называлась та сосна янской по имени села Яна, затерянного среди таёжной глухомани в северо-западной части поймы. Красивое было село – с добротными полями и домами, срубленными из той сосны. Петляющая по лесным чащам и травянистым полям речка Яна своей прозрачной, словно человеческая слеза, водой питала Мологу, в которой водилось множество всякой рыбы. Хорошо помню, как в 1937 году, зимой, я с отцом и ещё несколькими мужиками-колхозниками ездил на лошадях из своего Ножевского хутора пилить лес – выполнять так называемое «твёрдое задание» по лесозаготовкам, устанавливаемое для колхозников. С восхищением любовался тогда на золотистые стволы янских сосен, длиннющих, прямых, без сучков до самой маковки. От местных жителей не один раз слышал рассказы о том, что Пётр Первый посылал русских мужиков-лесорубов за той янской сосной. На судостроительных верфях царь приказывал делать корабельные мачты для русского военно-морского флота только из янской сосны. С постройкой Рыбинского гидроузла легендарная сосна канула в лету.

Под стать янской сосне в пойме росли и дубы. Толщина тех дубьев у корня нередко достигала даже больше двух мужицких ручных обхватов. По высоте деревья были местами немного ниже янских сосен. Росли они сплошными рощами, были гладкими, прямыми, как свечки, с раскидистыми сучьями на верхушках. Под теми дубьями каждый год, в сентябре-октябре, можно было насобирать множество мешков желудей, что и делали пойменские жители. Жёлуди запасали на зиму и кормили ими поросят, которые пожирали те жёлуди лучше, чем любую хлебную запарку. Дубовые рощи в междуречье давали хороший промысел тамошним мужикам. Из дубьев делали сани, повозки, гнули дуги для лошадиного транспорта, который был тогда единственным видом тягловой силы для всех русских деревень и сёл. Сделанные из молого-шекснинского дуба конные пролётки и экипажи до революции нередко можно было увидеть на улицах, площадях, у парадных подъездов петербургских и московских господ. Из морёного междуреченского дуба умельцы-столяры вручную выделывали мебель, которая попадала в вельможные салоны Парижа, Лондона и Берлина. На многие сотни вёрст от поймы дубовые поделки считались лучшими среди многих русских губерний. За ними к молого-шекснинцам ездили издалёка.

За три года до затопления поймы волголаговские заключённые спилили весь высоковыростный лес. Его увязали в огромные пучки с расчётом, что те пучки при затоплении поймы всплывут на поверхность, а после будут выловлены и пущены в дело – на хозяйственные нужды страны. Оно так и получилось. Но не совсем – вышла промашка с дубьями. Дубовая древесина из-за своей тяжести на поверхность воды не всплыла, а так и осталась лежать в связках на том месте, где и росла. И ныне, глубоко ушедшая в заилившуюся почву, она покоится на дне Рыбинского водохранилища.

Сенокосные угодья междуречья были настолько богаты травой, что тамошние крестьяне в сенокосную страду ежегодно забивали сеном все обширные свои сараи, повети над скотными дворами и метали множество стогов прямо на лугах, где росла трава. Они умели метать стоги сена так, что никакой дождь их никогда не пробивал. Лишь сверху стоги бурели цветом, а внутри сено было сухое, шуршащее, светло-зелёное. Те стоги, не теряя качества, могли стоять нетронутыми даже по нескольку лет. В августе молого-шекснинцы брали второй укос отличной травы. Сенное изобилие междуречья было так велико, что добротного травянистого корма с избытком хватало не только для скотины тамошних крестьян. Зимой междуреченцы запрягали лошадей в сани, подъезжали к своим стогам, раскрывали их и, навьючив большие возы сена, везли его на продажу на сенные рынки Мологи, Рыбинска, Тутаева, Красного Холма и даже в Ярославль, Вологду и Тверь. Много спрессованного в тюки молого-шекснинского сена уходило по госпоставкам и закупкам для корма лошадей в армию. О бескормице для скота жители поймы и понятия не имели. В народе тогда бытовало изречение: «Напой коня мологской водой и дай ему шекснинского сена – тогда коню можно не давать овса». Какая богатая кормовая база для скотины была утоплена! Всё безжалостно загублено, всё навеки погребено!

Мало того, что Рыбинское море уничтожило природу и разбросало людей в разные стороны. Гидростроительство на Верхней Волге явилось основой для зарождения последующей, ещё более страшной трагедии для живой природы и миллионов людей, живущих в бассейне Волги. Это я подчёркиваю особо. И пусть никто не пытается таковые мои суждения с любой научной колокольни опровергать – все опровержения будут пустопорожни.

И так ещё скажу. По воле судьбы где только мне не приходилось бывать! И во всей жизни своей – за период службы в армии, за время Великой Отечественной войны, а побывал я на многих фронтах, да и после этого времени, когда довелось мне и пешком пройти огромное пространство от Владивостока и за Берлин – повидал и узнал я многое. И наверняка знаю: ни в одной местности так буйно не росли сенокосные травы, разные ягоды и грибы, нигде в водоёмах не водилось такое множество рыбы, в лесах – всякой звериной живности, как в Молого-Шекснинской пойме, уничтоженной творцами Рыбинского моря. Это не преувеличение, не самовнушение моё, не сочинённая тоска по поре детства и возмужания на Молого-Шекснинской земле, а подлинная правда, объективная истина, передать которую мне захотелось людям, живущим на земле сейчас и всем будущим потомкам.

Проезжая на красивом теплоходе от Астрахани до Москвы и попадая в воды Рыбинского водохранилища, иной пассажир-турист, наверное, спрашивал себя или окружающих: а что же было раньше на месте этого искусственного новообразования, этой огромной массы воды? И наверняка никто толком на этот вопрос не отвечал. Потому что никто из живущих теперь об этом не знает, а кто знал, тот уже умер.

«Кто ты, человек?» – вот вопрос, который поставил перед человечеством великий немецкий философ XVIII века Кант. На кантовский вопрос никто из людей на Земле ещё не ответил. Максим Горький в своё время формулярно провозгласил: «Человек – это звучит гордо!» Я не приемлю эту формулу, в ней заложено право человека на безграничную свободу в его поступках и действиях, в ней предусматривается всеобъемлющая воля и эгоизм, которых в человеческом обществе быть не должно. В таких понятиях, по моему мнению, людей воспитывать нельзя. Это будет не человек, а хищник.

У читателя, вероятно, возникнет вопрос: откуда известно автору то, о чём он ведёт речь? Ведь общеизвестно: чтобы писать о чём-либо документальном, надо знать факты. Скажу откровенно – природа не наградила меня даром к сочинительству, и я ничего досель в литературном плане не написал. А вот то, что видел своими глазами, я, мологжанин, могу описать до мельчайших подробностей.

Мне не довелось закончить ни одного сколько-нибудь серьёзного учебного заведения. Писать по литературным правилам я не умею. Но на протяжении всей жизни я занимался самообразованием: интересовался гуманитароведением, научился рисовать. Естествоведческие науки меня не интересовали. Но зато рисунками я могу зафиксировать любые предметы и формы окружающего естественного мира. Только увиденное, видимое могу я отразить и в рисунке, и в письме. Мои суждения касаются только видимого, увиденного. Абстрактным, оторванным от действительности, а тем более технократическим мышлением я не обладаю. Считаю, что человеку это и не нужно. Ведь что теперь получается, к чему пришли люди, живя на матушке-земле? В ХХ веке они сконструировали для себя и для всей живой природы такие общетехнические жернова, которые (только нажми на кнопки) смогут перемолоть в пыль не только всё живое на Земле, но даже и саму Землю расколоть на мелкие куски. И такое положение сложилось вследствие развития у людей абстрактного, технократического мышления.

Давно задался целью рассказать людям о том, что было в утопленной водой Молого-Шекснинской пойме. Я решил сделать это не только потому, что образование Рыбинского водохранилища связано с моей биографией, а потому ещё, что это трагическое время – наша история, факты которой долго умалчивались.

Я родился в 1919 году в Брейтовской волости (ныне – район с одноимённым названием) Мологского уезда Ярославской губернии в семье крестьянина и жил на хуторе Ножевском – он когда-то стоял на самом берегу чистейшей, прозрачной Мологи. Прожил в том хуторе ровно двадцать лет. Работал в колхозе.