Kitobni o'qish: «Танцуй, пока не убьют»

© П. Козлофф, 2023

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2023

* * *

Берегущий время жизни

Театр у микрофона – так можно назвать жанр этой книги поэзии и прозы. Артистическое прошлое автора обогащает его поэзию и прозу глубоким психологизмом, присущим талантливым актёрам, тяготеющим к перевоплощению и вживанию в образ. Никакой отстранённости от лирического героя. И подкупающая современного читателя краткость, важная для берегущего время жизни современного человека, рачительно распределяющего себя между интернетом, чтением, аудио и визуализацией литературных форм.

А короткие рассказы в этой книге и правда «рассказаны». Так спокойным тоном, доверительно говорят с близкими людьми, приоткрывая им тайны театрального закулисья.

Музыкальность стихотворных текстов находит своё отражение и в прозе, когда некоторые абзацы и даже целые тексты вдруг становятся ритмизированным белым стихом. Как у Андрея Белого, к примеру. И это подчеркивает не нарочитую, а вполне органичную индивидуальность авторского стиля.

Стихам Павла Козлоффа свойственно легкое дыхание строки и неожиданная, иногда вполне афористичная концовка. Это облегчает запоминание поэтических текстов, несмотря на свою краткость, богатых смыслами и философскими обобщениями.

Лидия Григорьева

Писатель, поэт, фотохудожник

Стихотворения

* * *

И не прекрасны, не чудовищны

На землю павшие лучи,

Когда обманчив проблеск солнечный,

А воздух осенью горчит.

Навряд ли удивят кульбитами

Давно избитые слова,

Когда путями позабытыми

Шагами шелестит листва.

И я вошел в тот лес захваленный,

И этот лес вошел в меня,

Как будто с миром здешним стали мы

Не отдаленная родня.

* * *

Вечер дымкою окурен

И Луна вблизи Земли,

Как синица во фритюре,

Как под шубой журавли.

У Вселенной на опушке

Здесь большая тишина.

Даже форточка – старушка

Приумолкла у окна.

* * *

Неотрывно дороги усталыми мерить шагами.

Все никчемные вместе, но каждый отдельно неплох.

За ночной тишиной расплескается речи гекзаметр,

И рассеянных мыслей уляжется чертополох.

Все простого плетения, малый мирок оригами.

Чтобы ночью забыться и снова ожить поутру,

Не лови в сновидениях то что случается с нами.

Впрочем то что случится навряд ли кому по нутру.

* * *

Пускай мне объяснят, кому не лень,

Зачем весна так с молодостью схожа?

Зачем мы молодеем, что ни день,

И ты, и я, и встреченный прохожий?

Я молодел весь март и весь апрель,

И, кажется, уже впадаю в детство,

И юности животворящий хмель

Готов меня подхлестывать – усердствуй!

* * *

Не клевещи, злодей отъявленный,

Что мы без радости живем.

Цветут черемуха и яблоня,

И светит солнце за окном.

И нам природою объявлено,

Что мы сегодня перед сном.

Услышим «Соловья» Алябьева

Не на ютубе, а живьем.

* * *

Всплывают в суете вокзала

Шальные мысли иногда.

Сродни хтонического жала

Срывают тормоз поезда.

В какой истерике не бейся,

Какой пощады не проси,

Все по накатанному рельсу

В себе с собою вдаль неси.

Лелея в этой карусели

Лишь риторический вопрос:

В лучах какой волшебной цели

Однажды это родилось?

* * *

Не говорите, что он умер.

Я слышу телефона зуммер.

И в повседневной круговерти

Еще нет времени для смерти

Такой исход совсем не чаян.

Я на звонок не отвечаю.

Не от тоски, а из боязни

Помех потусторонней связи

Ловя сомнение мгновенное

Что он не кинул тело бренное,

Идет по улице, качается,

И где-то с кем-нибудь встречается

Он и не думал окочуриться,

А память летний день приносит,

Где небо синее не хмурится,

И прошлых лет многоголосье.

* * *

Было грустно порой, и мечталось,

Поплывем, не сходя с корабля,

Проплывем еще самую малость,

И покажется наша земля.

Там красавицы-жены платками

Нам промашут приветный салют,

Там, чье сердце не полностью камень,

Долгожданный покой обретут.

* * *

Скольженье бережное по клавиатуре

Что уговаривает музыку звучать,

Несет нам умиротворение в С-dur’е

Из глуби таинства скрипичного ключа.

И угасающей мелодии затишье

Уловит слушатель, который, чуть дыша,

Перепрочувствует в себе, что он услышал,

Но не поведает, о чем поет душа.

* * *

Синицы, птицы черно-белые,

Словно летающие зебры

Нетерпеливо петли делают

Вокруг покуда спящей вербы

Как не легко принять решение,

При том не спутаться ни разу,

Вот так же через гнет сомнения

Весна идет волнообразно.

* * *

Разве в дури вычурны

Проблески ума?

Я тебя не вычеркну

Матушка-зима.

Хоть снега угробили

Проблески тепла,

Вряд ли зимофобия

Сильно расцвела.

* * *

В чью память – дерево, достойному – броня,

Кто нас покинули, чего теперь с них спросишь.

Кому положено, тому подай коня,

А после статуей поставь его на площадь.

Не то Иван, не помнящий родства.

Вольготно ли ему, скажи на милость?

Коль есть еще на свете трын-трава,

Навряд ли в жизни что-то изменилось.

* * *

Мне все говорили, а я не поверил,

Что то, что сквозит через окна и двери,

И прячет в тумане дома.

Что только на позднюю осень похоже,

Что вовсе нельзя, совершенно негоже

Назвать строгим словом «зима».

Что именно это она колобродит.

С дождем в январе на исходе

* * *

Не убоясь широт диаметра московского,

Не в бытовом алкоголическом бреду,

Я от метро во честь и славу Маяковского

К платформе Северянина иду.

И поднимаю транспарант, мне кем-то вверенный,

Что жизнь по-прежнему куда как хороша

У нас всего теперь что хочешь есть немерено,

Живи и наслаждайся не спеша.

* * *

Бумага и перо для слов

Исходно хрупкая основа,

Слова, сплетенные из снов,

Вернуться в сны стремятся снова.

Эзоп, лукавый пилигрим,

Бредет за мной из строчки в строчку,

Пусть путешествует, Бог с ним,

Язык и ум его отточен.

А Сирано де Бержерак,

Чей нос был более чем странен?

Считал свой лик как божий брак

И принял смерть у ног Роксаны.

* * *

Барокко переходит в рококо,

Кто дева – куртизанка иль невеста?

«Элегия» Массне, «Манон Леско»

И гул у театрального подъезда.

Аббат Прево прочитан на заре

С бледнеющей и тающей луною,

И горе кавалера де Грие

Все связано с Манон Леско одною.

О, где же вы исчезли, дни любви?

Сиротствуют без скрипок обертоны.

Любовь сошлась со смертью визави

И к зрителю выходит на поклоны.

* * *

У тебя имя музы не спросят

Колоритный кудесник Ватто,

Вдоль по улице зодчего Росси

Ученицы гуляют в пальто.

Чтобы после, в туниках и пачках,

Хоть такой обязаловки нет,

Рассудительный мир озадачить

Иллюзорным искусством Балет

* * *

Хоть молод ты, хоть стар,

Всё есть в людской породе.

Пускай ты не Икар,

Но где-то в этом роде.

Всяк свой ведет полёт

С расчетом на удачу.

В огне не тонет тот,

По ком веревка плачет.

* * *

Во мне сокрыты залежи

Несметные I Q,

Поэтому, товарищи

Я днем и ночью пью

А если разработаю

Несметное свое

Какой печальной нотою

Предстанет бытие

* * *

Неважно – ночи или дни,

Неудовольство сея,

Ко мне – все те же и одни

Слетались мысли-змеи.

Как сотни рыбок на мели,

Как тыщи брызг у скал,

Они сплетались и росли,

А я их убивал.

* * *

Вчера вдруг явилась, когда я возалкал,

По лику ведунья, по типу весталка,

На четверть – опасность, на квоту – беда,

И вот что она мне сказала тогда:

А ты, соловей, пригвожденный к искусству,

Томимый обманчивым именем вечность,

Пройдешь испытание ложем Прокруста,

Не слишком заботясь о цели конечной.

И будешь кружить, позабыв о покое.

Не важно – в оазисе или пустыне.

И сможешь тогда прочирикать такое,

Что мир изумленно замрет в карантине.

* * *

Фиоритуры – это лесть,

Вокала трепетного перлы.

Из глуби вдоха к высям лезть,

До муки слез щекочет нервы.

Семь раз отмерь и трижды взвесь,

Еще не факт, что будешь первым.

Зато невежество и спесь

С тобою встретятся, наверно.

Какое счастье, что мы здесь,

Светлы душой и не манерны.

Живем и радуемся днесь,

И все уйдем закономерно.

* * *

Э.Л.

Вернуться в бесконечность по болезни —

Бланк пропуска, подписанный врачом.

Простое отглагольное – исчезни,

Судьба определила, что почем.

Какое тебе дело до больницы,

Зачем тебе страдания удел.

А там вокруг сплошная заграница

И близкий хоровод небесных тел.

* * *

В метро сегодня, окрыленные,

Все с красной ветки на зеленую,

Да и с оранжевой на синюю

Все молодые и красивые,

И словно свита триумфатора

Все скопом ввысь по эскалатору.

И даже мне больные нервы

День марта календарный первый

Сумел вконец разбередить.

Все потому, что Бог Ярила

Со всей космическою силой

Явил языческую прыть!

* * *

На острове Шпицбергене не знают непогод.

Вокруг стоят течения, закованные в лед.

Норд-остами, зюйд-вестами проносятся ветра,

И жизнь безынтересная, что завтра, что вчера.

Но иногда, по праздникам,

Над этим миром льда,

Сияет безотказная

Полярная звезда.

* * *

Как будто взятое измором

Вставало солнце поутру

И оживляло землю взором,

Как Клеопатра на пиру.

Как Клеопатра – от того ли

У юноши печален взгляд,

Что не в его ничтожной воле

Поворотить века назад?

Перетолочь, как воду в ступе?

А, может, это всё враньё?

И новобранец всё же купит

Ценою жизни ночь её?

* * *

Кто вас придумал, плиты тротуарные?

Для истребления народа он был прав!

Отсюда переломы рук ударные,

И в гипсе тазобедренный сустав.

Пока до «скорой» я страдал на «Баррикадной»

У перехода на коварном вираже

Народ все падал, подымался, снова падал,

И обессиливал опять вставать уже.

* * *

Не нарадуюсь вам я, часы тишины,

Когда вздохи печальные музы слышны,

Когда мирный закат еще светел едва,

Когда чувства открыто роятся в слова,

Когда миг ожиданья напорист и свеж,

Набирается сил и готовит мятеж

* * *

С Е2 на Е4,

Когда не зришь ни зги.

Так делают все в мире

Начальные шаги.

Других не даровитей

Небрежно, между дел,

Я в ферзевом гамбите

Однажды преуспел.

По жизненной разметке,

Рассудку вопреки,

Бредем из клетки в клетку

До гробовой доски.

* * *

Забава с Новым Годом миновала,

На улице пустынно и темно.

И Муза та, что Данту диктовала,

Страницы ада – мне стучит в окно.

Не ведая, что с этой дамой делать,

И слишком опасаясь оплошать,

Я штору запахнул рукою смелой,

И снова завалился на кровать.

* * *

Забудем мы когда-нибудь едва ли,

Как грели нас стихом небес скрижали,

Как снегом восьмистишья ниспадали,

Как эхом нараспев звенели дали,

Как сердцем продолженья строчек ждали,

Предчувствуя, что мы обречены,

Грустить потом в плену у тишины.

* * *

Своим причудам следуя,

В часы после обеда я

Идею исповедую,

Раскручивая нить.

Что жизнь не есть сокровище,

Что жить совсем не стояще,

И непонятно – что еще

Нас может удивить.

Ведь лишь одно мгновение,

И всех нас ждет забвение,

И удовлетворение

Не в том, чтоб слезы лить.

* * *

Аллюрами ли, рысями,

Иль голубиной почтой,

Несется ко мне истина,

Опаздывать не хочет.

Незваная пророчица

Сомненьем слепо жалит,

Но мне, боюсь, захочется,

Познать её едва ли.

* * *

А вот и он – причал, земля,

Но мы не сходим с корабля.

И все осколки фонаря

На пирсе догорают зря

И что за гавань – неизвестно.

И что там будет за народ.

Нам хорошо в каюте тесной

Переплывать из года в год.

* * *

Куда в воскресный день с сестрой моей

Сегодня мы отправимся – не знаю.

Я больше не хочу идти в музей,

Свою сестру я слезно заклинаю.

Сестра моя, ты – жизнь, а я ничто,

Усталый желторотый пересмешник,

Пригодный, разве, к цирку Шапито,

И то – с большой натяжкою, конечно.

А если так, то что есть этот мир?

Триумф природы или блеф на блюде?

Не плачь, моё сокровище, dormir,

А то ещё кого-нибудь разбудим.

* * *

Как японец Мандельштама на турецкий

Переводит, проникая в мысли глубь,

Так и ты меня, родная, мировецки,

Обними, и поцелуй, и приголубь.

И тогда тебе поведаю по вере

С горькой нежностью склонив главу на грудь,

Что ни слезы, ни чернила в «Англетере»,

Не помогут нам проникнуть в жизни суть.

* * *

Что у нас хорошего?

Небосвода жесть.

Листопада крошево,

Трав пожухлых шерсть,

Дождь порой непрошенный,

Ранний вечер в шесть,

Скоро снег горошиной.

Вот и все, что есть.

* * *

Напишите мне стих обо мне,

Что я гибнут в любовном огне,

Что клонируй меня иль итожь,

Я по-прежнему юн и пригож

Что я весел другим не в пример,

Что я ем по утрам камамбер,

Что я пью вечерами Шабли,

Что мне деньги лопатой гребли.

Что вся жизнь оказалась фигня.

Потому закопайте меня

* * *

И день на исходе, и фокус нерезкий,

И ночь загустела вдали.

И флюгер на крыше застыл в арабеске,

Как ус Сальвадора Дали.

А ежели память полна постоянства,

То буду опять и опять

С особой остаточной долей гурманства

Я эти часы вспоминать.

* * *

Ах, голуба, судьбина моя,

Не бывать нам с тобой нуворишами,

Не познать красоту бытия

Ни в Неаполях, ни под Парижами.

Впрочем, слово совсем не о том,

Что мы что-то с тобою прошляпили.

Не в Париже, конечно, наш дом,

И тем более, что не в Неаполе.

Как улитке своя скорлупа,

Так родительский кров нам отечество

Только вертится: Je ne suis pas —

И в душе что-то мечется, мечется…

* * *

В нашу бучу нынче снизошёл

Августейший из закатов месяца,

Этой ночью будет хорошо

Водку пить или пойти повеситься.

Только темнота и тишина

Здесь не уподобится кладбищенской,

Хоть в провал открытого окна

Ни луна и ни звезда не ищется.

* * *

Скажи зачем склонили ивы

К пруду свой полный скорби лик?

Зачем так лилии красивы,

Как сотни дочек Лили Брик?

И Ося Брик, такой неброский,

Зачем он там, в сплетенье тел?

Затем, чтоб юный Маяковский

Своё Отечество воспел.

* * *

Когда осенних дней пора пройдёт

И отблагоухает хризантема,

Кто знает, что тогда произойдёт,

Как в Дж. Пуччини опере «Богема».

Она поёт «Меня зовут Мими»

И ранит сердце бедного Рудольфа.

Что было между этими людьми?

Любовь и смерть, любовь и смерть, и только.

Я, честно, Дж. Пуччини не люблю,

Мне ближе и родней Джузеппе Верди.

Хотя для них моя любовь равна нулю,

Как для почивших под земною твердью.

* * *

Не столь Божественного замысла,

Как человеческой гордыни,

К предвозвещеньям Нострадамуса

Мы стали обращаться ныне.

Но нету большего пророчества,

Что и озвучивать не надо,

Как нагота и одиночество

В преддверье рая или ада.

* * *

Ни геометрией, ни алгеброй,

Ни метафизикой явлений

Не замудряйся, жизнь – преамбула

На грани тьмы и светотени.

Титан Атлант, семь дочерей его,

По смерти превращённых в звёзды.

Коль дан талант – заблаговременно

Распорядись, пока не поздно.

Но оттого, что слов плеядами

Ночное небо воссияло,

Из двух одно – упиться ядами

Или воспеть начал начало.

* * *

Лететь на юг у птиц задание,

Построив клин семьею всей.

Пора печали мироздания

И остающихся гусей.

Однако былью-небылицей,

Перезимуем как-нибудь.

Неперелетной местной птицей,

Склонившей клюв себе на грудь

* * *

Кто мысли все свои завуалировал?

Кто высказался весь, как только мог?

Ничтожный результат – победа Пиррова,

А кто там был мудрей – рассудит Бог.

И с праведностью Гриши Перельмана,

С желаньем не участвовать в игре,

С одной великой мыслью осиянной:

Пуанкаре ты мой, Пуанкаре.

* * *

Все эти встречи, проводы

В крови большого города

И генофонд старательный

В нем общим знаменателем.

А мы стоим, два гения,

На разных точках зрения,

Венера Боттичелли,

И я – Давид, но в теле.

О данных эмпирических

Вопрос гипотетический.

Мертва ночная тишь,

И ты мне не звонишь.

* * *

Иных уж нет, а те далече,

Но все же как-нибудь под вечер,

Я пронесусь Замоскворечьем

В надежде, что кого-то встречу.

Дособираю недоимки

С Большой и Маленькой Ордынки.

И Павелецкую заставу

Я изменившейся застану.

И вдруг замеченный прохожий,

С другими неотрывно схожий,

Напомнит мне кого-то тоже,

Мелькнет в толпе и грусть умножит.

* * *

Закатный час повеял свежестью,

Неся с собою облегчение,

Реанимируя меня,

Чтоб впредь, покинув тело с нежностью

Дух смело шел к преображению

На роковом исходе дня.

А ты, дитя, своим невежеством,

Не истощай мое терпение.

Черты наивности храня.

В полудикарской лени нежиться,

Соря плодами просвещения,

Для человека западня.

* * *

Один мазок великой кисти

От заблуждений нас очистит.

И все волнения отринет

Сплетенье нот на клавесине.

Все рождены – не все прозрели.

Дни мерно шли и вечерели,

А мы нередко вечеряли,

Дивясь на лета биеннале.

И был обманчиво небросок

Закатный неба отголосок.

Как будто на глоток до дна

Плеснули красного вина.

* * *

Вот пионер. Из гипса он.

Разглядывай без риска.

С трубой, чтоб пал Иерихон

И взглядом василиска.

Мы были молоды тогда,

Как счастливы мы были.

Пятиконечная звезда,

И Ленин не в могиле.

* * *

Лишь смолкли мятежные скрипки,

И замерли вздохи валторн,

В тоске сопричастности зыбкой

Мы вышли и сели в авто.

И скорости пьяной крещендо

Нам не было силы унять,

Настолько обильно и щедро,

Искусства сошла благодать.

* * *

От бури мгла, на дубе цепь,

Вино на столике в графине.

У немца Германа есть цель —

Три карты бабушки-графини.

Волхвы свободным языком

Твоей кончины не предскажут.

Все будет так, как карта ляжет,

А памятник уже потом.

* * *

Куда деваться, в страшной думе я,

От межсезонного безумия,

От тяжкой муки полнолуния,

От грома – молний первых гроз,

От аллергического тополя,

От невротического Гоголя,

От поэтичного некрополя

Овидия «Метаморфоз».

* * *

Природа мысли суетна и странна.

Роятся параллельно и нежданно

Сны разные – свод разума дал течь.

Офелия и тысячами братья,

Гвидон и Бабариха, баба сватья,

И Крым, его гористые объятья,

И Южного креста над ним распятье.

Зачем они? Игра не стоит свеч.

Какой такой песчинкою прибоя

Судьба определила нас с тобою,

Чтобы до срока в жизни уберечь?

* * *

Нас смяли, нас почти что взяли в плен.

Прожившие свободными с пеленок,

Теперь мы разложение и тлен,

Мы кораблекрушения обломок.

За новою добычей гончий пес

Шлагбаумом вытягивает выю

Не зная ни пощад, ни передоз,

И держат высь орлы сторожевые.

* * *

Остерегайся злого умысла,

И вероломством не греши.

А то бы как не пригорюнился

Веселый нрав твоей души.

Блуждают песни неприкаянно,

Не в силах отыскать певца.

А где твой брат – спроси у Каина,

А лучше – у его отца.

* * *

Какое печальное эхо

Родил во мне сумрак ночной.

Мне снилось, что я переехал,

Что я не остался с тобой,

Что вдаль простиралась дорога,

Что думалось, мыслью скользя,

Что всюду мы ходим под Богом,

И что заблудиться нельзя.

* * *

Весь молодой, неугомонный,

Астральный паритет храня,

Рудольф Нуреев, лик иконный,

Витает рядом в свете дня.

Ему и памятник в Казани,

На гроб на кладбище цветы,

И наплевать, что рассказали

Про субкультуру наготы.

Потомок Чингисхана, вроде,

Принц крови с гордой головой.

И, говорят в честном народе,

Теперь уж точно не изгой.

* * *

Смешалось всё, как у Облонских,

И Пастернак, и Заболоцкий,

И рикошетом по вискам,

И Гумилев, и Мандельштам.

И в переулочках московских,

И Ахмадулина, и Бродский,

И ни на выход, ни назад,

И листопад, и листопад.

* * *

Нас было много, цифра веская,

Почти несметное число.

Но вычитанье жизни резкое

Внезапно лучших унесло.

Перемести места слагаемых,

Их сумма будет неизменна.

Пути судьбы непознаваемы,

Хотя просты и откровенны.

Но ни хореем, ни анапестом,

Ни амфибрахием, ни ямбом

Не перепишешь песню начисто.

Категорически и явно.

* * *

Мораль моя и ценность интеллекта

Рождаются из моего нутра.

Как четкий абрис Невского проспекта

Родился только волею Петра.

А если ты случайно недалекий,

Тебя в Спинозу с боем не развить.

Белеет парус, парус одинокий.

И никаким другим не может быть.

* * *

Не в небе ясным соколом

А все вокруг да около,

Где все как будто близкое,

Тут рядышком почти.

Но нас зовет далекое,

Где баобабом брокколи,

Где клавикорд с арфисткою.

Свят. Господи, прости.

* * *

Одичало стоит Грибоедов

На бульваре у Чистых прудов,

Где тинейджеры вместо обеда

Делят чипсы и водку Smirnoff.

Не расскажет мой преданный сервер,

Будто клятва сковала уста,

Как мы пили портвейны на сквере,

Под угрозой мента из куста.

Если спросит парнишка безусый:

Неужели и вы, господин?

Я отвечу тому карапузу:

Да, конечно. Не ты же один.

* * *

Не для наград и контрибуций.

Мы все должны сюда вернуться,

А чтоб взглянуть с особой грустью,

Как георгин бутон распустит.

Без мысли – близко иль далеко,

Среди толпы иль одиноко,

С пустой душой иль в укоризне,

Что было лучше в прежней жизни.

* * *

Я по добру и по здорову

Жизнь перепахивал свою.

И через пень – колоду снова

Я эту песню допою.

И пусть закатанными в глянец

Не сохранят мои стихи.

Но Солнца щит, протуберанец,

Всем видеть тоже не с руки.

* * *

Любовь под кленами, под вязами,

Во чистом поле по весне.

Она всегда такая разная,

Как и внутри, так и вовне.

И вот стою я, огорошенный,

И змеем в воздух отпускаю,

Страницы избранного прошлого,

И все чего-то не хватает.

* * *

Я поздно вечером встаю

И начинаю жизнь свою,

Чтоб упиваться до утра

Как Пушкин росчерком пера.

Пленяет лоно монитора,

Летит компьютерная мышь

И есть предчувствие, что скоро

Открою дверь – там ты стоишь.

* * *

Время выплыть из заводи,

Где мы затаились вдали,

Без малейшей надежды

Хоть как-то покончить с невзгодой.

Как в растекшейся памяти

У Сальвадора Дали

Беззастенчиво крутится

Пуще неволи охота.

* * *

Опять весна дождями пьяными

Совсем не думает о лете,

И солнечные дни с изъянами

Не греют и не слишком светят.

И только девочка, не яркая,

На не взошедшем огороде

Безрадостной вороной каркает,

Что жизнь уходит, жизнь уходит.

* * *

За коньяком и папиросой

Рапидом следует угар,

Неся с собою чувство скверны.

Сто тысяч рашпилей по нервам.

Будто Юдифь у Олоферна

Главу снесла не за удар,

А шею бедного ножовкой

Кромсала долго без сноровки,

И парня мучила вопросом,

А рад ли Навуходоносор,

Узнав, что вмето битвы блуд,

Избрал его военачальник.

Что жизнь грустна, а смерть печальна,

Не только иволги поют.

* * *

Из театра представления

В театр переживаний.

Устав от ночи бдения

Заснул я на диване.

Москва назад столетие

Открыла мне кулисы.

Таирова там встретил я

И Коонен Алису.

Свои пристрастья вкусами

Не упустив из виду

Я в переулке Брюсовом

Райх встретил Зинаиду.

Твой сон не в руку, скажете

С лицом в надменной мине.

Зато не надо в гаджете

Мне их искать отныне.

* * *

Пускай идет молва – доверься глазу,

Обычай нехорош – рубить с плеча.

У ревности всегда есть метастазы,

От зависти не сыщется врача.

Равно, как убеждаешься не сразу,

Что букве слова велено звучать,

Не скрепой для мобильного указа,

А нотой для скрипичного ключа.

* * *

Я, заворачивая за угол,

Привычно сбрасываю хвост.

Равно как все исчадья Дракулы

Оберегают свой погост.

Цвела черемуха, да выцвела,

Стоит в бутонах бузина.

Душа в накале – ждите выстрела,

Первопричина не важна.

Так корабли, поэты плаванья,

Мечтают в гавани стареть,

Чтоб оживлять воспоминания,

Когда минует время петь.

* * *

Коль нет спектакля в зале театральном,

Царит затишье, всюду пустота.

То слишком сиротливы и печальны

Партерные под номером места.

Неправильно сказать – они пустуют,

В них тени верных зрителей сидят,

Что могут проиграть вам роль любую,

Однако ждут актеров и молчат

* * *

Ты повыкидывай все лишнее,

И платье скромное надень.

И тут же овладеешь тыщами

В тебя влюбившихся людей.

И кто бы что там ни наяривал

На клавикордах в твою честь,

Метафизическое марево

Вот то, что ты по сути есть.

* * *

Какое благолепие настало

В тот час, когда садилось солнце ало,

Когда в лучах весенней лепоты

Скворчали все скворцы до хрипоты.

Скворчали, что в конце перезагрузки,

Появятся жуки и трясогузки,

И будет счастье каждому своё,

Кто чем определяет бытиё.

* * *

Над березою – осиной

Возвышается сосна,

И с неистовою силой

Надвигается весна.

Пусть пока что оборванцы

С виду голые кусты.

Солнце без протуберанцев

И конец их наготы.

* * *

Вряд ли ко двору горою пир,

Если жизнь заношена до дыр,

Если с головы до самых пят

Некуда деваться от заплат.

Только сиза горлица – душа,

Все стремится делать антраша,

Ей ещё мила родная клеть,

Все никак не хочет улететь.

* * *

Видно дело к весне, раз нас так развезло,

Ни веселия нет, ни покоя.

Только ветер взвывает натужно и зло,

Низким тембром, как голос гобоя.

Я тебя не бужу, ты меня не буди,

Никого не буди, Бога ради.

Слышишь – ветер ночами гудит и гудит,

И налетами наледи гладит.

* * *

VENI, VIDI, VICI.

Помирать пора.

Пусть придет проститься,

Кто был люб вчера.

Рики-Тики-Тави.

За окошком снег

Вот примерзнет ставень,

И окончен век.

* * *

Когда подует ветер с севера,

И станет сильно холодеть,

Я окончательно уверую,

Что очень можно умереть.

А то живешь необязательно,

Жизнь подрубая на корню.

Глубин морщин не скроешь шпателем,

Как под одеждой грустных ню.

* * *

Тогда был серенький рассвет и день угрюмый.

Мое явление на свет не стало бумом.

Фейерверков не было, ракет, излишков шума.

Что убиваться? Нет – так нет, потом подумал.

Бывали весны на дворе, стояли стужи,

Я дорастал до цвета лет, стал зрелым мужем.

Как чукче северный Борей, так я был нужен.

Пиши анапестом, хорей, мы это сдюжим.

Мой час – одиннадцатый полдень октября.

Как листья клёна нынче пламенем горят!

Великолепием багряного цветут,

Хотя и ведают, что скоро опадут.

* * *

Какое печальное эхо

Родил во мне сумрак ночной.

Мне снилось, что я переехал,

Что я не остался с тобой.

Что вдаль простиралась дорога,

Что думалось, мыслью скользя,

Что всюду мы ходим под Богом,

И что заблудиться нельзя.

* * *

Остриженные наголо,

Пока что не в снегу

В саду застыли яблони,

И я их стерегу.

Обычное безветрие,

Предвестник снежной бури,

Простерлось километрами,

По всей клавиатуре.

Но вскорости, наслышан я,

Снег встретит вся земля,

От ноты «до», что нижняя,

До верхней ноты «ля».

* * *

В низине, на краешке неба,

Остаточным светом горя,

Уходит в туманную небыль

Ещё один день ноября.

И белые телом березы

Пока догорала заря.

Теперь, как седые вопросы,

В холодном луче фонаря.

* * *

Довольно равнодушно и без зависти

Я глажу перламутровые завязи

Печального осеннего цветка.

Вот так бывает – вырос и отмучился,

А мы ещё не знаем, что получится,

Поскольку неизведанно пока.

* * *

С.Е.

Не поспешай, куда так скоро?

Кто отнимает жизнь мою?

Ещё станцует Айседора,

Ещё я песню допою.

Из сундуков какой Пандоры

Пришло к поэту смерти зло?

Судимый строго резонером,

Зато оплаканный зело.

* * *

Казалось – листья падают,

Невелика потеря.

Но можно листопадами

Отрезки жизни мерить.

Есть разные излучины

В течении реки.

А годы наши лучшие

Меж ними островки.

* * *

Смятенье осени нагрянуло.

Её пора, не обессудь.

И переливами багряными

Ничуть не красит жизни суть.

То межсезонная ревизия,

С учетом каждого листа,

Как очистительная миссия

Самой природой начата.

* * *

Я расстояния раскручивал

По беспросветной целине,

Чтоб не угаснуть солнца лучику,

Что всё горел, горел во мне.

* * *

Как перо, обломившись в руке,

Так, ушедшую жизнь догоняя,

На подножку вскочил налегке,

А меня уронили с трамвая.

Я сказал им – мой дом вдалеке,

У меня остановка другая.

Но мой голос заглохнул в тоске

И меня уронили с трамвая.

Отпусти, боль тупая в виске,

Мне бы ехать от края до края.

Только слышится в каждой строке,

Что меня уронили с трамвая.

* * *

По Мясницкой по улице Кирова,

Нога за ногу еле впопад,

Нараспашку душой иду с миром я,

Мне не Киров ни мясо не брат.

И Садовым кольцом опоясанный

Задержусь возле Красных ворот.

Пусть погода сегодня не ясная,

Но я слышу, как сердце поет.

* * *

Воистину бедствие – грозы,

Над нашею грешной землей.

Июль разнолик и нервозен,

Ни с кем не сведен в симбиозе,

И сам недоволен собой.

Кругом откровенное плохо,

Размаха не видится крыл,

Закат, что оскал скомороха,

И Петр и Павел со вздохом

День светлый на час сократил.

* * *

Мир рушился со скрежетом по швам,

Я вышагал бульвара утлый остров.

Как парус на маяк, легко и просто,

Я двинулся к надменно ждущей вам.

И в сумерках, в объятьях толчеи,

Мех глыб автомобильного тороса,

Я понял вдруг, что мы обречены,

Что жизнь не знает знака переноса,

Как спаса от сумы и от тюрьмы.

* * *

За горы нас носило, за моря,

В пустыни и заоблачные дали,

Мы крепкие настойки декабря

Глинтвейном в наши души заливали.

За то, что я живой, прости меня,

Не следует считать меня умершим.

В борьбе за каждый малый проблеск дня,

Мы жизнь ещё немножечко удержим.

Сквозь мелкие прорехи бытия

Смерть выглядит одной из привилегий.

Доверчиво проста судьба моя:

От альфы, через дельту, до омеги.

* * *

В картинной галерее, что в Лаврушинском,

Писательского дома под стеной,

Встречают нас с досадным равнодушием

И Репин, и Поленов, и Крамской.

Но Врубеля полотна величавые,

И Демон, и сиреневый развал,

Хранят в своих мазках печать отчаянья,

Поддался наважденью – и пропал.

* * *

Тебя отрадно встретить снова,

Я друга сразу узнаю.

Ты будешь мучеником слова,

Я душу чувствую твою.

А на меня надейся смело,

Не сомневаюсь – разглядел.

Я буду мучеником дела,

И мы свершим немало дел.

Но если рассуждать речисто

Нас ждет такой апофеоз.

Мы будем оба люди свиста,

И нас чуть что, так на мороз.

* * *

Что костры инквизиции мерзкие,

Что костёр девы Жанны Д`Арк,

Взвились ярче костры пионерские,

Красно-пламенный детства угар.

Помню как-то, как в утро туманное,

Речь несвязную молвила ты,

Что мы просто смешные и пьяные,

Запоздавшие в осень цветы.

* * *

Зое Бру

Мой ангел, голубка моя,

Тебя, будь то время иное

Писал бы Кранах, сыновья,

И Гойя, конечно же, Гойя.

Тебя бы, упорствую я,

С охотою пуще неволи,

Воспели Жорж Занд и мужья,

И опусы Сартра Жан Поля.

И даже сквозь трель соловья

В час сумерек поздней весною

Мне слышится песня твоя,

И имя волшебное Зоя.

* * *

Где гуртом полчища вороньи

С утра клевали требуху,

Теперь там солнечные кони

На кристаллическом снегу.

И небеса, что цвета стали,

Совсем светлы, как посмотреть.

Мы жизнь без страха принимали,

Чем страшно слово – умереть?

* * *

Все в жизни надоело до́ черта,

Но сам я делаюсь не свой,

Когда услышу звуки Моцарта,

Аллегро из Сороковой.

И мне особо дорог Лермонтов,

И мутный англичанин Байрон,

За то, что были интровертами

В своей поэзии печальной.

* * *

Открой свои дороги, небо звездное,

Рейс более стремителен, чем рейд.

Нам редко выпадает ехать поездом,

Все чаще самолетом через gate.

Пора признать – мы птицы перелетные,

Не с тем, чтобы попасть под теплый кров,

Всегда в дороге – наша подноготная,

А что дороже этой пары слов?

* * *

Анне Бру

Мы ехали, мы мчались через лес,

Ни версты, ни секунды не считая,

С особенным вниманием и без,

Что жизнь такая хрупкая крутая.

Поставь в гараж свой красный мерседес,

И тихо Касту Диву напевая,

Возьми бокал, налитый под обрез,

Напитанного солнцами Токая.

Под насыпью – ты помнишь те стихи?

Лежит во рву и смотрит, как живая,

Прощенная уже за все грехи,

Красивая как ты и молодая.

А ночь когда заступит за порог,

И сон уже застит твои ресницы,

Пускай тебе приснится Саша Блок,

И Врубелевский Демон пусть приснится.

* * *

Распутица – отнюдь не благодать,

Подумалось мне вдруг перед обедом.

Я должен с этой мыслью переспать,

А уж потом кому-нибудь поведать.

Красавица! Какие грудь и стать,

Цветок открытых чакр и аюрведы.

Блаженство этой дамой обладать,

Назло весьма надменному соседу.

Бессонница, Гомер. Гомер опять,

И сорок восемь тысяч братьев следом.

Пора уже, пора коней менять,

Причислив поражения к победам.

* * *

Снега забиты вьюгами в сугроб,

На улице декабрь в последних числах,

И звезды нам рисуют гороскоп,