Ахматова без глянца

В сороковых и пятидесятых годах гардеробом Анны Андреевны стала заведовать Нина Антоновна. Своеобразный стиль одежды был в какой-то мере сохранен. Ахматова носила просторные платья темных тонов. Дома появлялась в настоящих японских кимоно черного, темно-красного или темно-стального цвета. А под кимоно шились, как мы это называли, "подрясники" из шелка той же гаммы, но посветлее. Кроме Анны Андреевны, никто так не одевался, но ей очень шел этот несуетливый покрой и глубокие цвета, тяжелая фактура тканей...Анна Андреевна была очень терпелива и непритязательна. Антонина Петровна Оксман как-то зашла к ней без звонка и- разбудила; огорченная, стала извиняться. Анна Андреевна ответила: "Ничего. Не сахарная".Когда Анна Ахматова жила вместе с Ольгой Судейкиной, хозяйство их вела 80-летняя бабка <…> Бабка все огорчалась, что у хозяек нет денег: "Ольга Афанасьевна нисколько не зарабатывает. Анна Андреевна жужжала раньше, а теперь не жужжит. Распустит волосы и ходит, как олень… И первоученые от нее уходят такие печальные, такие печальные – как я им пальто подаю ". Первоучеными бабка называла начинающих поэтов, а жужжать – означало сочинять стихи. В самом деле, Ахматова записывала стихи уже до известной степени сложившимися, а до этого она долго ходила по комнате и бормотала (жужжала)Анна Андреевна очень придирчиво относилась к отклонению от норм русского языка в устной речи окружающих. Вместе с тем она охотно вводила в свою речь современные арготизмы. Она скучала, если в общении с близкими звучала только правильная речь. Отсюда пристрастие Анны Андреевны ко всякого рода домашним кличкам или литературным цитатам, превращенным в семейные поговорки. Бранное обращение "свинья" Анна Андреевна заменяла домашним арго – "свин", "полусвин", "свинец". В ее стихах юмор редкость, а в разговоре, особенно с близкими, она часто шутила, и вообще шутливый тон всегда был наготове. Иногда она намеренно сгущала краски, описывая какое-то событие, какое-то свое дело, - ей предлагали тот или иной выход, она говорила: "Не утешайте меня - я безутешна". Негодовала из-за чего-то, ее пытались разубедить - это называлось "оказание первой помощи". Ей советовали что-то, что было неприемлемо, она произносила иронически: "Я благожелательно рассмотрю ваше предложение". Ольшевская жаловалась на нее, что вот, столько дней безвыходно просидела дома, не дышала свежим воздухом, она добродушно защищалась: "Грязная клевета на чистую меня".

Она смеялась анекдотам, иногда в голос, иногда прыскала. Вставляла в разговор центральную фразу из того или другого, не ссылаясь на самый анекдот. "И как правильно указывает товарищ из буйного отделения..."; "Сначала уроки, винить потом..."; "То ли, се ли, батюшка, а то я буду голову мыть...". К пошлости была нетерпима, однажды сказала, возмутившись: "Все-таки есть вещи, которые нельзя прощать. Например, "папа спит, молчит вода зеркальная", как недавно осмелились при мне пошутить. А сегодня резвился гость моих хозяев: "Отчего Н. лысый - от дум или от дам?"" Терпеть не могла и каламбуры, выделяя только один - за универсальное содержание: "маразм крепчал". Труднее сказать о том, как говорила Ахматова, и такие слова, как «неторопливо», «делая паузы», «величественно», пожалуй, мало что пояснили бы. Легче сказать о ее произношении, которое по некоторым фонетическим признакам относится к так называемому «старому петербургскому». Ахматова произносила глубокое заднее а (но сильно редуцированное в безударном положении после шипящих— «шеги», «шелить»), ее речи было свойственно упрощение групп согласных, но прежде всего четкость, ясность артикуляции. Быть может, еще и потому стихи Ахматовой в ее собственном чтении приобретали особенную выразительность. (На преимущественно артикуляционную ориентированность стиха Ахматовой в свое время указывал Б.М.Эйхенбаум.)

Речь Ахматовой воспета в русской поэзии— «Твое чудесное произношенье», «Ваша горькабожественная речь».

Замечу, кстати, что слова «поэт», «поэзия» Ахматова по традиции, поддержанной Гумилевым, произносила с отчетливым,нимало не редуцированным о. Некоторые йоты она вокализовала, например, в слове пейзаж (без слогового и не удастся прочесть стих, которым открывается вторая «Северная элегия»:Так вот он тот осенний пейзаж...). Всякое слово приобретало ее устах почти вещественную плотность, становилось единственно возможным. И, может быть, не стоило бы специально останавливаться на 265том, что романские слова—латинские,

итальянские, и почему-то русские фамилии, восходящие к тюркским корням (включая собственную— «имена пяти поэтов начинаются на "Ах"» шутила Ахматова), звучали в ее произношении удивительно красиво.Анна Андреевна всегда проявляла интерес к архитектуре.

Однажды она заметила, что Лев Толстой был равнодушен к красоте зданий. Он знал только одно: старое или новое здание - то, в котором живут персонажи его произведений.

В 1937 году мы шли с ней по Фонтанке, я провожал ее домой, в Шереметевский дворец. Она спросила меня:

- На вас действует ленинградский пейзаж?

Я ответил восторженно.

Ахматова вздохнула и промолвила:

- А я уже привыкла, к сожалению...Сидя в креслах или за столом, Ахматова обыкновенно опирала голову на левую руку - большой палец под подбородком, ладонь и пальцы поднимаются к виску, либо пальцы отставленной руки упираются прямо в висок, и когда Анна Андреевна плохо слышала, она небольшим движением отодвигала ладонь назад к уху. На тахте она сидела прямо, касаясь ее руками и слегка на них опираясь. В больнице Анна Андреевна сидела в постели так же прямо, не спуская ног. Все, кто знали Ахматову, помнят особое выражение ее лица, когда она гляделась в зеркало, держа его правой рукой на высоте головы, левой поправляя прическу, чуть-чуть поджимая губы. Такой момент счастливо запечатлен на ее, вероятно, последней фотографии, сделанной у Ардовых всего за несколько дней до ее смерти.В житейских делах она была беспомощна.

Все знали, что она боится техники, не умеет включить проигрыватель, не умеет поставить пластинку, не умеет зажечь газ.

"Зато, – говорила она, – умею топить печи, штопать чулки, сматывать в клубки шерсть..."Странная это была семья, Горенко, откуда вышла Анна Ахматова. Куча детей. Мать богатая помещица, добрая, рассеянная до глупости, безалаберная, всегда думавшая о чем-то другом, может быть, ни о чем. В доме беспорядок. Едят когда придется, прислуги много, а порядка нет. Гувернантки делали, что хотят. Хозяйка бродит, как сомнамбула. Как-то, при переезде в другой дом, она долго носила в руках толстый пакет с процентными бумагами на несколько десятков тысяч рублей и в последнюю минуту нашла для него подходящее место - сунула пакет в детскую ванну, болтавшуюся позади воза. Когда муж узнал об этом, он помчался на извозчике догонять ломового. А жена с удивленьем смотрела, чего он волнуется, да еще и сердится.

Горенко служил, насколько помню, в Государственном Контроле, дослужился до чина действительного статского советника. Был хороший чиновник и очень неглупый человек. Любил пожить. Ухаживал, и не без успеха, за всеми хорошенькими женщинами, которых встречал. Был большой театрал. Как-то сказал мне:

- Я человек не завистливый, а вот тем, кто может у Дузе ручку поцеловать, страшно завидую...

Это мне понравилось. Я сама, когда видела Дузе, совершенно растворялась в ее победоносной гениальности.

Анна унаследовала от отца его важную осанку и выразительное лицо. Не было в ней его жизнерадостности. А жадность к жизни отцовская, пожалуй, и была. В нем не было и тени той поэтической сосредоточенности, которой Анна была обвеяна. По какому закону наследственности из этой семьи вышла такая умница, такая оригинальная, глубоко талантливая и прелестная женщина?

Горенко-отец таланта дочери не ценил. Она рассказывала мне, что когда под первым своим напечатанным стихотворением она подписала - Анна Горенко, отец вскипел и устроил дочери сцену:

- Я тебе запрещаю так подписываться. Я не хочу, чтобы ты трепала мое имя.

Тогда она стала Анна Ахматова и этот псевдоним вписала в лучшие страницы русской поэзии. Не отказалась от него и позже, когда вышла замуж за Гумилева. Когда Анна Андреевна была женой Гумилева, они оба увлекались Некрасовым, которого с детства любили. Ко всем случаям своей жизни они применяли некрасовские стихи. Это стало у них любимой литературной игрой. Однажды, когда Гумилев сидел поутру у стола и спозаранку прилежно работал, Анна Андреевна все еще лежала в постели. Он укоризненно сказал ей словами Некрасова:

Белый день занялся над столицей.

Сладко спит молодая жена,

Только труженик муж бледнолицый

Не ложится, ему не до сна…»

Анна Андреевна ответила ему… цитатой тоже из Некрасова:

…на красной подушке

Первой степени Анна лежит .Огромного дачного кота Глюка, который с грохотом прыгал с сосновой ветки на крышу дома, называла "полтора кота" и однажды сказала про Бродского: "Вам не кажется, что Иосиф - типичные полтора кота?"Домашнее прозвище Анны Андреевны было Акума, что по-японски означает ни больше ни меньше как уличную женщину. Так прозвал ее Шилейко, и Анна Андреевна долго не знала,что значит Акума. Думала- нечистая сила.В тридцатых годах все было устроено так, чтобы навсегда забыть и литературную славу Ахматовой и те времена, когда одна ее внешность служила моделью для элегантных женщин артистической среды. Николай Николаевич при малейшем намеке на величие Ахматовой сбивал тон нарочито будничными фразами: "Анечка, почистите селедку" (тогдашний любимый рассказ Надежды Яковлевны Мандельштам).Мы заговорили о книге Губера «Донжуанский список Пушкина» (которой Ахм. еще не читала).

— Я всегда, когда читаю о любовных историях Пушкина, думаю, как мало наши пушкинисты понимают в любви. Все их комментарии — сплошное непонимание (и покраснела). В отношениях О. М. и Анны Андреевны всегда чувствовалось, что их

дружба завязалась в дурашливой юности. Встречаясь, они молодели и

наперебой смешили друг друга. У них были свои словечки, свой домашний

язык. Припадки озорного хохота, который овладевал ими при встречах,

назывались "большой смиезь" - посмотреть, скажешь: не двое измученных,

обреченных людей, а дрянная девчонка, подружившаяся по секрету от старших

с каким-то голодранцем... Выражение "большой смиезь" пошло с тех пор, как

Анна Андреевна позировала Альтману, а О. М. прибегал на сеансы. Они

рассказывали, будто вошел сосед Альтмана, тоже художник, итальянец по

национальности, и услыхав, как они хохочут, сказал: "А

здесь, оказывается, большой смиезь"... Были и другие традиционные слова.

Услыхав о какой-нибудь нелепой сцене, О. М. всегда говорил: "И никакой

неловкости не произошло"... Эта фраза тоже имела свою историю. Как-то Анну

Андреевну попросили зайти с поручением к старому, парализованному актеру

Г-ну... Ее привели к старику и сказали, кто она. Он посмотрел на нее

мутным взглядом и произнес: "Совершенно неинтересное знакомство"... О. М.

в незапамятные времена выслушал про этот визит и резюмировал: "И никакой

неловкости не произошло"... Так эти две фразы и остались жить... Жизнь

делала все, чтобы отучить их смеяться, но они оба туго поддавались

воспитанию.Когда Цветаева, сопровождаемая Т.Грицем, ушла, Ахматова сказала: - В сравнении с ней я тёлка».Кроме Мандельштама, на столе передо мною были выложены две фотографии Марины Цветаевой (одна с дочкой на руках) и фотография Ахматовой, которую я уже знала, но теперь в увеличенном виде. Фотографии Марины Ивановны привезли Сосинские. Анна Андреевна положила передо мною рядом одну фотографию Марины Ивановны и другую-свою и спросила:

-Узнаете?

Я не поняла.

-Брошку узнаете? Та же самая. Мне ее Марины подарила.

Я вгляделась: безусловно так. Одна и та же брошка на платье у Цветаевой и Ахматовой.Несколько слов о Бродском. У него сейчас дочь... Зовут ее Анна Александра Мария. Анна- в честь Анны Андреевны, Александра- в честь отца Иосифа, и Мария- в честь матери Иосифа. Дочь трех имен.