«Вне закона» kitobidan iqtiboslar, sahifa 3
— Опять гарэлку глушат полицаи, — сокрушенно проговорил Кухарченко, щелчком выбрасывая цигарку. — А хлопцы чти, Гущин и Богданов, свойские. Сумели достать где-то оружие и сохранить его, а немцы ведь расстреливают за это дело. Они прошлым летом в окружение на Днепре попали и долго болтались тут. Мечтали линию фронта перейти, да не удалось, пристроились на зиму в Рябиновке, приймаками стали. Вот, наверное, интеллигент наш и не знает, что такое приймаки? — Я пропустил мимо ушей это замечание, и Кухарченко, скабрезно ухмыляясь, продолжил: — Приймаками тут зовут бродяг из окруженцев, которые забираются, значит, в глухой уголок и вкалывают у какой-нибудь деревенской бабы за батрака, а очень часто и за мужа или зятя…
— И нечего тут смеяться! — вскипела вдруг Надя. — Многие солдатки их, конечно, из жалости брали…
— Знаем мы эту жалость! — загоготал Кухарченко.
— Ходит тут, говорят, какая-то кучка людей, может, даже в этом самом лесу. Заскакивают в вески, запасаются продуктами, но что-то не слыхать, чтобы они хоть одного немца или полицейского угробили. Постараемся все-таки найти их. В своих газетах немцы о «лесных бандитах» много пишут, а где они, черти, не сообщают.
С первых дней войны я пытался попасть на фронт. Не брали — годами не вышел. На пятый день войны райком комсомола отправил первых добровольцев на трудовой фронт под Рославль. Весь июль и половину августа рыли мы там впроголодь траншеи и эскарпы по двенадцать часов в день. Выполняя по две и по три нормы. Не было у нас ни радио, ни газет. Слухи ходили самые разные. Мы верили, что наши бьют немцев, бомбят Берлин, вот-вот возьмут Варшаву, и не верили, что пригодятся наши окопы. Одного шептуна, уверявшего в середине июля, что немцы взяли Смоленск, посчитали провокатором и паникером и убили лопатами.
Когда Самсонов, посвистывая, стал чистить и смазывать свой длинноствольный парабеллум калибра 9 миллиметров, меня охватило вдруг непонятное и сложное чувство — чувство страха, уважения и брезгливости. Так легко лишил он жизни человека! Он назвал его предателем. «Так надо!» — уверенно и хладнокровно сказал он нам. Я не мог оторвать от него глаз — от него и от вороненого, отливающего синевой парабеллума, и мне казалось, что я вижу в Самсонове что-то новое — холодное, беспощадно жестокое. А может быть, он тут и ни при чем? — говорил я себе. Война! Та война, звериный оскал которой я впервые увидел вчера при вспышке самсоновского парабеллума…
— Так надо. Мы и в мирное время не миндальничали, не дожидались, пока такой вот тип предаст…
Нам, друзья-робинзоны, надо сработаться, научиться с полуслова понимать друг друга, подготовка в части у нас всего месяц продолжалась, пуда соли мы не успели вместе съесть…
Положение сложное. Мы угодили в «пустой» район — партизан здесь, черт подери, нет. Я рассчитывал найти «диких» партизан — без связи с Большой землей, но их не видать. Придется действовать одним, друзья-робинзоны! Нам будет нелегко. Немец рассчитывает пробыть тут долго — агрономы раздают крестьянам фруктовые саженцы. Значит, немец думает дожить тут до яблок и груш! За зиму они создали здесь сверху донизу органы местного гражданского управления. Колхозы реорганизованы в общины. Во главе общины стоит староста, при нем писарь и пять полицейских. Восстановлены волости и уезды с бургомистрами и старшинами. Все они — наши враги. Опереться не на кого. Народ тут, видать, темный, задавленный оккупантами. Кто изменил, кто в портки наложил. Я ведь не бог, мне нужен ваш совет, ваша помощь. Конечно, последнее слово за мной, без этого нельзя на войне, но без вашей поддержки… Мы не на фронте — там надо мной были бы командиры, а здесь я один как перст…
