Kitobni o'qish: «неЯга»

Морозная зимняя улица, натоптанная тропинка во дворах, даже наезженная местами, иду медленно и вдумчиво – под обманным снежком может скрываться лёд после оттепели. А вот и он! На снегу, куда ступить удобно, три капли крови. Как будто ягоды раздавили. Наступила и сразу окрик мужичка, который искоса наблюдал за мной, а теперь поспешил навстречу:

– Кровь заговорённая, девица, смотри, куда идёшь!

Я и оглянулась назад, ведь уже пару шагов сделала дальше по тропинке – а капель нет уже… Свист кулака учуяла в последний момент! Увернулась и присела, выдав мужичку подножку. Он такой удивлённый улёгся в сугроб – мама, дорогая, душегуб сам ко мне в руки пожаловал!

Недаром староста, когда работу рассказывал, говорил, что девки пропадали на меня похожие и языком цыкал, да смотрел жалостливо.

– А ты чего не упала?

– А ты чего упал? Не наступила я, мимо твоя кровь пролетела.– таки заговорила я с ним и выдала себя сразу.

– Ведьма!

– Да, Ведьма. А тебе девки зачем? – я взяла капельку крови щепочкой вместе со снегом и поднесла к его щеке – шипит, тает, меняется.

– Не ласковые они.

– А ты сам-то ласковый? Где девки? Я пока просто спрашиваю, а вон парни бегут, они и спрашивать не будут, прибьют и разбираться потом некому. – последняя третья капля растаяла на его лице и он начал меняться – упрямство сменилось покорностью.

– Я покажу, только помилуй! – мужичок заелозил на снегу под своим же колдовством покорностью и унижением.

– Пошли! – скомандовала я, дав отмашку парням.

Староста их научил только помочь, поддержать – я просила не мешать мне и они послушались сразу, хотя могли и зашибить насмерть душегуба.

Изба на отшибе была не топлена. Покосившаяся дверь открывалась со скрипом давно неухоженных петель. Душегуба я пропустила вперёд, сама поснимала его паутинки мелких пакостей от чужаков – сама такие же развешиваю, когда ночевать в незнакомом месте остаюсь.

– За нами не ходить. – буркнула я парням, и те послушно остались на морозной улице.

Покорный и помолодевший мужичок, скорее парень даже, прошёл в избу, сел на лавку в большой комнате.

– Повторю, где девки? – я осторожно осматривалась, замечая запустение и замызганность избы.

– В запечной. – махнул он рукой и обмяк, как будто силы закончились.

В запечную я заглянула и тут же выскочила на улицу к парням.

– Зовите старосту и жену его, пусть одеяла прихватят и холодную баню в ближайшем доме затопят, но в дом не заходят! – дышалось мне с трудом, через раз, но потом отпустило.

Перед глазами стояла картинка из девичьих голых тел валяющихся на топчане как поломанные куклы – без души, без дыхания, без признаков жизни. Синие руки и ноги – целые, но местами обмороженные, косы расплелись, одежды, как и не было – у одной ленты в волосах держались чудом и у другой платок на голове – видимо подарки, не их ещё вещи.

Проморгалась, умылась снегом, пошла внутрь уже более решительно – вонь вонью, а девки не виноваты, что попались. Или виноваты?

– Так что тебе девки то сделали, душегуб? – спросила я его строго, вытаскивая самую верхнюю и заворачивая её в драное одеяло.

– Грубили. Хамили мне у колодца. Обзывали по-всякому. Улыбаться мне не хотели. Я ведь справный жених – дом, поле, скотина! – он посмотрел в окно на упавший сарай через двор у калитки.

Ясно. Жених.

Я осмотрела девушек, но ничего такого не обнаружила. Даже синяков нет, просто грязные и голые, истощённые ещё – под заклятием не едят.

Неласковый. Он их не бил. Одежда девчонок защищала и ушла первой, рассыпалась. Топить в доме нельзя, потому что заклятие спадёт – у него сейчас тоже. А лежат все, потому что заклятие на живых, не на мёртвых – но живые в такой мороз просто мёрзнут и засыпают.

Уууууу! Так бы и треснула его чем, дурень! Кто научил ещё такому – это же не просто слова, это заговор на крови.

– Кто же тебя научил, а? Сам расскажешь или дознаваться буду? – я медленно положила девку на соседнюю лавку и выглянула в окно, в ожидании старосты с женой.

Скорее бы, но и торопиться нельзя. Баню надо с ними вместе топить. В горячую баню их вносить никак, сразу помрут все, а вот вымыть их от крови и заклятия, да отогреть очень надо!

– Ксанка! – послышался голос жены старосты, – Я войду!

– Ох, тётка Марья, скажи парням не разворачивать девиц, нести в холодную баню – вместе и затопим. – забирая у неё ворох одеял и кивая на лавку проговорила я.

Тётка Марья, жена старосты и местная повитуха, во многом могла бы меня заменить, но вот с заговорами она дела не имела – молитвой брала. Поэтому меня и позвали душегуба ловить. Зашла, сморщилась, скривилась, подхватила девицу и вышла передать её парням. Староста Гаврила Митрофанович ждал у крыльца и только глазом подмигнул, как помощник справно и аккуратно принял кулёк с девицей и медленно, но споро понёс к соседям. Девок было шесть – по месяцам почти – начал осенью или в конце лета, а сейчас февраль на исходе, Масленица скоро. Первая уже пошла трупными пятнами, я её трогать не стала, только укрыла в покров с топчана и снесла в сени, предупредив не входить в дом, не топить печь, просто не выпускать душегуба, да он и сам не выйдет.

Пока мы девок отогревали в бане, чистили огнём, да отмывали от заклятья и крови порченой, вся деревня собралась вокруг бани и голосила. Пришлось выглянуть и попросить песни петь, понёвную, да на рождение. Бабы затянули, а соседка принесла тёплое питьё с мёдом и молоком разбавленное водой. Девицы просыпались неохотно, помнили мало что, были вялыми и даже молоко пили по глоточку, но пили. Выдавали их лично матерям с одеждой, разговором и пояснениями – не трогали, не помнят, пусть спят дома в тепле, сколько надо. Управились к следующему утру только. Так и не спали с тёткой Марьей. Баню отмыли после всего, сели чай пить у соседки, да молчать – не разговаривать. Соседи напирали с расспросами, но мы обе ничего нового сказать не могли.

– Кто его родители? – спросила я, – Помните их?

– Отец Никиты, покойный Никола, лет несколько лет назад сгинул в реке – зимой рыбачить любил. На руку был тяжёл, мать Фрося с сыном только вздохнули, когда лёд его унёс. А сама мать следом ушла – летом полоскала бельё, да и не вернулась домой. Не нашли её. Так парень хозяйство вёл, справлялся – красивый, девчонки на него заглядывались, а потом как морок навело на тот двор – скотина вымерла, строения согнуло, изба только и стояла. Урожай он спортил сам, не убрал к осени, дождями залило, так и не сеял больше. Чем жил никто не знает. Всё в лес ходил, да на рыбалку. Самосевом овощи какие росли, наверное. – сосед хмурился, вспоминая, – а вот год мы его и не видели совсем.

– Отворотное? Интересно! – я засобиралась, – Тётка Марья, а у вас тут в лесу не было Яги какой?

– Да что ж ты, милая, какая Яга, я бы знала! – перекрестилась тётка.

– Была, да померла года три назад – в глуши жила, туда не всем дорога показывалась, только отчаянным. – соседка покосилась на тётку Марью и запричитала, – Я не ходила сама, бабы сказывали, что она не всем помогает, да и путь туда закрыт.