Kitobni o'qish: «Абатские рассказы», sahifa 4
Заброшенный дом
На Власково ходить одной мне было строго-настрого запрещено. Несмотря на то, что почти до самой воды болота вела довольно крепкая утоптанная тропинка, а сама глубина бывшего озерца была, вероятно, небольшой, утонуть там ребенку было можно. К помутневшей, покрытой ряской воде вела тропинка, по сторонам от которой шумел рогоз и камыш; под ногами, случайно наступившими в сторону от тропинки, хлюпала вода. Между болотом и домом бабушки косился на случайных прохожих заброшенный дом без палисадника.
Только одно лето его занимала казахская молодая семья: муж пропадал на работе, дома его ждала жена с тремя малолетними детьми, младшему не было года. Так как старшим детям не разрешено было выходить за ограду, и они ещё плохо говорили, моя надежда найти новых друзей быстро угасла. Казахи держали птицу – курицы щипали траву на ограде, небольшой выводок белых гусей ежедневно, подлезая под слишком высоко посаженные ворота, деловито направлялся к воде в центре болота поплавать и попить. Сушились на солнце простыни и пеленки. Хозяйка отвоевала у зарослей кусочек земли в огороде и посеяла кинзу и баклажаны.
На следующее лето дом опять пустовал. Казалось, дом сам неприветливо относился к своим временным жильцам и те, поспешили найти местечко получше. Я спрашивала: «Чей это дом? Почему в нём никто не живет?». Бабушка пожимала плечами: «Хозяева уехали, живут в другом месте, дом иногда сдают. Ты не должна туда лазить? Поняла?». Я поняла. Но не поняла почему, а оттого мне интереснее было за ним наблюдать.
Дом стоял к нам неприветливой глухой стороной: разделяли наши дома три десятка метров цветущей картошки. Доски, когда-то выкрашенные темно-зеленой краской, облупились и поблекли. В окна нашей комнаты оттуда смотрело небольшое оконце, по типу бойницы, очевидно из сеней. Иногда, когда я, спрятавшись за шторкой, чтобы меня не было видно, смотрела на заброшенный дом, казалось, что там, в сенях кто-то ходит, заслоняя собой это маленькое отверстие. Со стороны глухого переулка, который вел к болоту, дом смотрел на мир стеклами (часто выбитыми) в расколотых старых рамах, покрытых той же темно-зеленой краской.
Калитка была подвешена очень высоко, как и сами ворота во двор, к тому же никогда не запиралась и, проходя мимо, можно было заглянуть под низом в ограду. Там, к удивлению, были протоптаны тропинки, которые не заросли травой, как можно было предположить. Про огород, такого сказать было нельзя – его весь затянуло плотным бурьяном.
Я любила фантазировать про этот дом – в нем могло твориться всё, что угодно: находится в подполе вход в иной мир; могли быть спрятаны в нем несметные сокровища; наконец, там могли обитать неведомые и ужасные чудовища. То, что глухой и заброшенный дом может быть пристанищем преступников и наркоманов, мне в голову не приходило. А потому однажды я твердо решила убедиться в своей смелости и отыскать сокровища, наверняка спрятанные в глубине дома.
Для поддержки я взяла двух сестренок – соседских девчонок, которых тоже привозили из города на лето к бабушке. Сперва они категорически отказались идти в сторону болота, но я поспешила их «успокоить», что мы не будем нарушать запрет и к болоту не пойдем. Мы просто посмотрим на заброшенный дом. Они нехотя поплелись за мной. Чем ближе мы подходили к нему, чем дальше удалялись от своих безопасных оград, тем становилось очевиднее, что идея зайти в чужой дом, пусть даже пустующий, не такая блестящая.
Мы остановились перед домом и переглянулись. Калитка была привычно полуотворена, было видно, что в ограде никого нет. Через грязные стекла нельзя было разобрать, что внутри. Мрак дома мог скрывать кого угодно. Я подошла и отворила калитку. Тихо. Девочки вслед мне тревожно зашептали, что не пойдут туда. Честно говоря, я не рассчитывала, что они даже до ворот заброшенного дома со мной дойдут, а потому не удивилась, и вошла в ограду.
На ограду из дома выходило ещё два окна, за которыми, впрочем, также ничего невозможно было разобрать. Пройдя пять метров вглубь по тропинке от ворот, в которых застыли в испуге соседские девочки, я немного освоилась. «Вот видите, ничего ужасного нет», – повернувшись к ним, заявила я немного громче, чем мне бы хотелось: голос стал будто-бы объемнее, как в бочке. «И никого здесь нет», – сказала я тише и менее уверенно: скорее себе, чем им. Крыльцо и вход в дом, очевидно, были с другой стороны дома. Его нельзя было увидеть, не заглянув за угол, дойдя до конца тропинки.
Я прислушалась: звуков в доме было не слышно, и я продолжила свой путь. Дойдя до конца и воровато заглянув за угол, увидела старое разбитое высокое крыльцо и желтую дощатую дверь, на которой красовался массивный навесной замок. Успокоившись от мысли, что мне не придётся заглядывать внутрь дома, выискивать запрятанные сокровища сегодня, попутно знакомясь с их хранителями, я повернулась и уже собралась неспешным победоносным шагом проследовать в обратном направлении к перепуганным моим безрассудством и непослушанием подружкам, как вдруг в доме послышались отчетливые шаги.
Шаги двигались из глубины дома к запертым дверям, словно тяжеловесный человек спускался по ступенькам в сенях. Я быстрым шагом, изо всех сил запрещая себе бежать, бросилась к выходу. Девчонки уже удирали по дороге к дому. Я выскочила из чужой ограды и тоже бросилась наутек. Добежав до бабушкиного дома, и убедившись в отсутствии погони, я села на лавочку. «Этот кто-то, наверное, меня увидел в ограде, через окно, подумал, что я воровка и решил прогнать», – пыталась логически рассуждать я. «Может там поселился кто-нибудь совсем недавно. Но как же он собирался выйти через закрытую дверь? Может этого кого-то хозяин дома запер внутри специально?», – вопросы жужжали в голове, не давая моему воображению покоя.
Вечером я получила нагоняй от бабушки за мою «вылазку». Соседские девчонки рассказали своей бабушке, что я «заставила их залезть в чужой дом», та, конечно, высказала бабе Варе, что думает о моем воспитании и запретила мне играть со своими внучками. «Ну и подумаешь», – фыркала я, – «кому нужны в подруги предательницы и трусихи?!». Бабушка качала головой и вздыхала: «Нельзя с соседями ссорится. Не плюй в колодец – пригодится воды напиться!».
Мне не терпелось выяснить, есть ли кто-то на самом деле в заброшенном доме или шаги послышались со страху. Бабушка, словно угадав мои мысли, строго посмотрела и добавила: «Там нет ничего интересного. Просто старый дом. Не ходи туда больше. Обещай». Пришлось уступить.
Темно-зеленый дом ещё какое-то время пялился в наши окна своим прищуром-оконцем из сеней, и я ждала, что его тайна раскроется сама случайно, но шли дни и ничего не происходило. Мне наскучило ждать. Моё внимание, как у всех детей, переключилось на более интересные события и дела.
Спустя пару лет, смотря на уныло стоящий заброшенный дом, я подумала: «Нет никакой тайны в нём. Просто никто не хочет жить на отшибе, у болота, в строении без стёкол, где всё прогнило от сырости, потрескалось и облупилось, где каждую весну погреб, ограду и огород топит вода разливающегося Власково. Я бы не захотела. И это последнее место, где бы мне пришло в голову спрятать свои «несметные сокровища».
Воровка
Взять чужое себе – это плохо. Без оговорок и исключений. Воры представляются большинству детей, как персонажи мультфильма о Карлсоне, который живет на крыше: два недотепы в масках с мешками, которых легко напугать, если натянуть на себя простыню и притвориться привидением. В советских фильмах воров неизменно ловили и садили в тюрьму, поэтому было странно, что кто-то надеется, что останется на свободе с награбленным добром, и продолжает совершать эти бессмысленные действия. Сами преступники и их преступления были чем-то нереалистичным и далёким от советского безоблачного детства. Не представляла я, что вором может оказаться любой человек, даже я сама.
На улице Мира, по соседству с бабушкой, жили такие же пенсионерки, дети которых давно выросли, и если на улице появлялся ребенок, с большой долей вероятности это был чей-то внук или внучка. Через два дома навещали свою бабушку две местные сестрёнки – коренастые огненно-рыжие Олеся и Диана. Их привозили родители погостить, а вечером забирали.
Играли они со мной неохотно: их не интересовали мои забавы. Будучи на пару лет старше меня, они придирчиво перебирали цветные карандаши на моем столе и снисходительно качались на качуле. Было понятно, что им вполне достаточно друг друга. Общение с приезжей тюменской девочкой, навязанное бабушкой, их раздражало. Я была очень открытым и дружелюбным ребенком. Пытаясь хоть чем-то угодить, чтобы девочки подольше не уходили, не оставляли меня в одиночестве, я старалась их удивить и развлечь, рассказывая о жизни в городе, о своих игрушках дома, о подружках. Но чем больше я старалась, тем холоднее и надменнее они становились. Я никогда не встречалась с завистью (а это была именно она), оттого мне было непонятно и обидно пренебрежительное ко мне отношение.
При взрослых они вели себя показательно вежливо. Оставшись же со мной наедине, они могли, полностью игнорируя меня, болтать о своих знакомых, по-хозяйски рыться в бабушкином шкафу, таскать из буфета печенье, совершенно не заботясь о таких пустяках, как «спрашивать разрешение», и рисовать моими красками, неаккуратно перемешивая цветные акварели в одинаковые грязно-серые пятна.
Бабушка Варя между тем, усаживала конопатых толстушек за стол, угощала до отвала, и в придачу, с собой они уносили внушительный запас леденцов на палочках. Только тогда их мордашки несколько смягчались и они обещали зайти ко мне в следующий раз, когда их привезут к бабушке.
Когда же мы встречались на улице, их двоюродный брат – долговязый худющий лопоухий Славка – дразнил меня толстухой и лгуньей, а Олеся с Дианой закатывались продолжительным визгливым смехом. Меня возмущали эти оскорбления – я не была худеньким ребёнком, но его сестра Олеся раза в четыре была меня крупнее! Что касается лжи, она, по мнению Славки, заключалась в моих заявлениях, что я из Тюмени. «На самом деле», – деловито заявлял он, – «Ты всего лишь из Ишима!». «Спроси мою бабушку, откуда я приехала!», – не сдавалась я, уже готовая расплакаться от такого очевидного наговора. «Очень мне нужно с бабками лгуний разговаривать!» – продолжал важничать Славка под непрекращающийся презрительный смех сестёр.
В один из очередных «визитов» на девочек большое впечатление произвела целая коробка цветных мелков, которые подарила мне тётя Галя. Меня убедили вынести их за ограду. Мы вышли на дорогу (только там, на асфальте, мелки чертили хорошо и не крошились) и стали рисовать. Я была довольна: наконец-то меня не дразнят, а ведут себя дружелюбно. Пока две из нас рисовали, одна должна была смотреть в обе стороны и предупреждать, если поедет машина. Первая очередь «смотрящей» досталась мне и пока девочки рисовали моими мелками, я отважно следила за их безопасностью. Как только я попросила кого-нибудь из них поменяться со мной местами, Диана обиженно заявила, что я просто жадина, раз мне жаль давать им порисовать. Она с гордым видом увела сестру домой, оставив меня одну собирать в коробочку мелки, разбросанные на проезжей части.
Вечером мы все снова встретились за оградой. С утреннего инцидента минула вечность и о нём никто не вспоминал. Славка предложил играть в салки. «Галей» выбрали меня. Я погналась за длинноногим Славкой, который побежал в сторону Власково, прекрасно зная, что на болото мне ходить запрещено. Я вернулась к воротам бабушки, никого не было видно. Решив воспользоваться моментом и попить водички, я зашла в нашу ограду и столкнулась там нос к носу с толстопятой Олесей, которая выскочила из нашего дома, что-то плотно сжимая в руке. Это был брусок розового мела.
«Ты… ты – воровка!», – с негодованием потрясенно вскричала я, – «Верни сейчас же!». В ответ Олеся лишь крепче сжала мелок и решительно двинулась к выходу из ограды. Бросившись назад, я преградила ей калитку: «Ты не выйдешь отсюда, пока не вернешь!». Мы сцепились. Олеся была старше и массивнее – шансов у меня не было. С силой швырнув меня о стену дома, она выскочила на улицу. Я пустилась вдогонку, но за воротами увидела, как Олеся степенно удаляется с Дианой и своими родителями, которые как раз пришли за своими дочерями к бабушке. Вывести воровку на чистую воду перед родителями у меня не хватило духу. Я проводила их семейку испепеляющим взглядом и, бессильно всхлипнув, поплелась в дом.
Я ещё долго кипела внутренне от несправедливого и лицемерного отношения рыжих сестричек, глядя на пустующее место в коробке с мелками. Не верилось, что воровство такое обычное дело, которое можно встретить на пороге собственного дома, что совершить его может даже «друг», которому доверяешь. Бабушке я, конечно, всё рассказала. Олеся забралась в дом, когда бабушка была на огороде. Мы вместе приняли очевидное решение: больше эти девочки к нам не ходят и я к ним тоже.
«Я никогда не буду воровать! Это низко и подло!», – твердо решила я.
Спустя пару недель, мои родная и двоюродная старшие сестры подозвали меня и шепотом сказали: «Принеси нам две папиросы деда Семёна». Я пошла в дом. Серебряный портсигар всегда лежал на подоконнике в кухне. Я, не задумавшись ни на минуту, открыла его, спрятала в ладошке две дурно пахнущие папиросы. Сестры сидели на лавочке и ждали. Я молча вложила одной из них в руку свою добычу и побежала играть. «Это не воровство», – искренне думала я, – «Это же меня сестра попросила, а значит, не считается! Тем более, вон их сколько у деда, он и не заметит, что парочка пропала», – не предполагая, что именно так и рассуждала воровка – Олеся, когда совершала своё «страшное», на мой взгляд, преступление.
