Kitobni o'qish: «Капсула жизни»

Ольга Шиферман

Shrift:

В оформлении использованы рисунки Елены Могилевской

* * *

Другу моему, Лялечке (Елене Андреевой) посвящаю.
Только благодаря тебе я решилась написать эту книгу.

Первая часть

Настоящая любовь

В молодости у меня был кавалер, институтский однокурсник по имени Александр. Он преданно любил меня. Много, много лет. Не смотря на безответность своего чувства.

Когда к концу учебы в институте я устроилась подработать в театральную библиотеку, что возле Камергерского переулка, он иногда навещал меня там. Без всяких предлогов и поводов – просто так, на минутку, только повидать.

В один из красивейших зимних вечеров я дежурила в читальном зале консультантом. За большими окнами в ламбрикенах уютно сыпал снег, а роскошный зал старинного особняка Театралки мягко освещали настольные лампы. Интеллигентная публика с удостоверениями режиссеров, актеров и критиков соблюдала творческую тишину. Сидя за парадным столом с зеленым сукном, я невольно любовалась снегопадом…

И вдруг из-за спины, в самое мое ухо, тихо донесся бархатный голос Александра: «Господи, какая же ты бываешь страшненькая».

Обернувшись, я увидела взгляд, полный невыразимой нежности, почти благоговейный. Никогда в жизни, ни до, ни после, так на меня не смотрел уже никто.

Синдром обожания

Генеральная репетиция уже должна начаться, но задерживается, потому что мы ждем исполнителя главной роли. На театральной сцене искусно установлен интерьер гостиной, по-домашнему погруженный в теплый свет от торшеров. В зрительном зале, как и положено, темно, а в первом ряду сидит режиссер с сигаретой, которую он не вынимает изо рта, как младенец соску. Мой выход на сцену не скоро, и я тоже сижу в зале, за спиной режиссера.

Этот человек не просто ставит с нами спектакли и руководит нашим курсом, он из тех людей, про кого говорят, что он больше, чем учитель. И действительно, его мнение было самым важным для нас практически во всем. И многие из его учеников, а возможно и все они, старались советоваться с ним.

Вот и сейчас к нему подошла и села вплотную одна из наших актрис – талантливая и очень неустроенная в жизни девочка, из тех, кто все время живет с каким-то жутким надрывом. Из своего полумрака я вижу ее лицо и слышу интонации ее голоса. Очевидно, что она отчаянно нуждается в утешении или помощи. Режиссер внимательно слушает ее и, судя по всему их разговор продолжался бы еще долго, но на сцене появился исполнитель главной роли, так что пора было начинать прогон спектакля.

Приходя на репетиции, я каждый раз видела, как этой девочке снова хочется пообщаться с режиссером, как тогда на прогоне. Но всякий раз он либо занимался спектаклем, что было естественно, либо другие тоже нуждались в доверительной беседе с ним, либо он просто уставал и ему было пора домой. Не только этой актрисе, но и многим из его учеников хотелось подойти к своему кумиру как можно ближе. И наш учитель добросовестно старался никого не оттолкнуть, во всяком случае, явно, – он был педагогически безупречен, внимателен, мудр. Но молодость требует все и без остатка, не понимая, как можно жить иначе, поэтому все обожавшие режиссера стремились буквально войти в его жизнь, стать частью ее. И поневоле ему приходилось часто пользоваться так называемой профессиональной душевностью, чуткостью и отзывчивостью.

Здесь невозможны претензии ни к кому. И все же каждый раз, когда я сталкиваюсь с «профессиональной чуткостью», мне становится немного не по себе.

Спасение

У выхода из метро «Китай-город» стояла сухенькая, аккуратная такая бабушка. В руках, прямо перед собой, она держала, словно икону для благословения окружающих, листок с какой-то инструкцией, и время от времени приговаривала: «Купите лечебный крем на все случаи жизни». Проходивший мимо этой бабушки здоровенный парень, не расслышав толком, что она говорит, собрался было подать ей милостыню. Но она в ответ протянула ему листок. «Что это?» – удивился молодой человек. Женщина с готовностью снова призвала: «Купите лечебный крем на все случаи жизни». «Да мне пока не надо. Я здоровый», – улыбнулся парень. «Так ведь это на ВСЕ случаи жизни», – заверила женщина.

Визит к художнику

Жарища стоит невыносимая. А я иду по залитому солнцем переулку в самом центре Москвы в мастерскую к художнику чью выставку мне поручили на работе организовать. В переулке не растет ничего, что бы отбрасывало тень. И асфальт, и дома буквально раскалены. Мне дурно, но я не могу ни отменить, ни даже перенести эту встречу, зная, что другой уже не будет. Собственно, те, кто хотел видеть эту выставку, предупредили меня сразу, что шансов уговорить художника очень немного – всем пытавшимся до меня было отказано.

А переулок все тянется и тянется до нужного адреса. Когда же, наконец, я все-таки захожу в подъезд старого, добротного дома, то оказывается, что в мастерскую мне на самый верх пешком. Преодолев все предназначенное судьбой, я вхожу во врата мастерской к художнику, которому сейчас явно не до выставок, такой у него в жизни период. Он бесконечно устал от того, что его выставки возможны только под диктовку чьих-то требований. А он и рад бы их выполнить, да не может, просто потому что умеет делать только в одном варианте – в своем. По-хорошему, мне бы взять и просто уйти. К тому же, у меня не осталось ни сил, ни доводов для убеждения. Но отступать мне некуда. Я вынуждена добиваться этой выставки, иначе я потеряю работу.

В полуобмороке я медленно двигаюсь за художником вдоль длинных стен с его рисунками. Потом мы садимся напротив друг друга и оба что-то говорим, прекрасно понимая, что обсуждать нечего. И в полной беспомощности своей, не рассчитывая уже ни на что, я все время держу художника взглядом, пытаясь получить его «Да». И получаю. Выйдя от художника, я с трудом дохожу до кофейни в соседнем переулке, и лишь убедившись, что выжила, звоню на работу: «Выставка будет».

Но она не состоялась. Начальство не одобрило ее концепцию. И вот уже день открытия выставки другого. Среди гостей в просторном зале старинного особняка, где она проводится, я встречаю отвергнутого художника. Он все знает и все понимает. У него нет ко мне никаких обид. Он просто пришел и теперь его взгляд держит меня. И еще как держит. Так могут смотреть только очень настоящие, а не благополучные художники. Я тепло здороваюсь с ним и срочно переключаюсь на других посетителей, а после окончания торжественной части вечера и вовсе исчезаю в офисных помещениях нашего особняка.

Но проходит неделя, и я снова встречаю этот взгляд – у нас, в кофейном баре, а потом, еще дней через десять, но уже в другом зале. Затем его долго не было, и я с облегчением решила – он больше не придет. Пока не услышала от сослуживицы: «Вас в кафетерии явно ждут».

Так неожиданно для меня самой, я с ужасом обнаружила, что без спросу, не имея на то никакого права, я вторглась туда, куда не должна была входить.

Подарок

Было пасмурно и промозгло, но нищие возле церкви на Ваганьковском кладбище стояли как на работе. Они вежливо, негромко и оперативно спрашивали у скорбящих родственников: «Какое имя у усопшего? Мы помолимся за него». При этом в руках у каждого была кружка для подаяния.

Среди них я увидела румяного мальчишку лет девяти. Он точно так же стоял с кружкой и деловито искал глазами тех, к кому можно подойти. Все, что ему подавали, он сразу относил взрослым. При этом он не выглядел ни жалким, ни несчастным.

Это была его обычная, повседневная жизнь.

Я полезла в сумку за кошельком, чтобы подать мальчику, но в это время прямо передо мной прошла интеллигентного вида женщина. Она остановилась напротив ребенка и внимательно посмотрела на него, а потом вынула из сумки плитку шоколада и протянула ему.

Мальчишка буквально просиял от счастья и торопливо запихнул шоколад поглубже в карман. Сказать спасибо он уже не мог, его разорвало бы от радости. Поэтому он признательно подпрыгнул и побежал к своим.