Kitobni o'qish: «РАЗ-ДВА-ШРИ»

Шри-раз

Шри-Ланка – страна исполнения желаний. Первый раз она позвала нас в январе 2022-го. Перед поездкой в отпуск мы решали, чего хотим больше – бунгало на безлюдном пляже или отель Rock House, который стоял на горе и был частью этой горы: в апартаментах было три стены, а вместо четвертой – серая корявая каменная поверхность скалы. Картинка нас впечатлила. И вот мы уже стоим на веранде, и я чувствую, как зарастают мои раны. Мне уже не так страшно, как буквально еще неделю назад, когда внезапно пришлось выбирать между отпуском и работой.

Согласовывала я этот отпуск за полгода, мы ловили билеты и все увереннее и мощнее звучали в эфир нашими мечтами. И видимо, так громко звучали, что работа дала мне первый шанс не возвращаться. На фактическом уровне это выглядело как смена юрлица, и новый договор, а по новому договору оказалось, что я не имею права уйти в отпуск в первый же рабочий месяц. И за отгулы они не имеют права меня отпустить в другую страну, потому что я сломаю там ногу, и работодатель будет оплачивать лечение. В общем, работа предложила мне взять 24 дня за свой счет, а оформиться по приезду. Я решила не возвращаться. Но это – поверхность.

События – это всего лишь проекции более глубоких процессов. Любые события. Они похожи на волны, приближающиеся к берегу, они шампанятся и беснуются, они мечутся и суматошничают, они погружают в хаос и дезориентируют. Если немного понаблюдать за океанской волной у берега, то можно найти несколько направлений волны – к берегу, от берега и вдоль берега. И все это перемешивается и галдит как базар, и через все это можно пройти туда, на глубину, где ты сам выбираешь свое направление и ловишь свою волну для серфинга.

И вот мы стоим на веранде своего номера. Конечно же, не того номера, который мы забронировали на «Букинге». Того не оказалось в наличии. И скалистой стены нам не досталось. Зато мы получили прекрасный вид на океан вдалеке, позади отеля все-таки ту самую скалу, и веранду, длиною в весь наш этаж, – веранду под крышей, со столом и двумя стульями из красного дерева, с фантастическим чаем и ограждением из гипсовых колес сансары.

Да, на Шри ты получаешь немного не то, что задумывал, но ты получаешь то наилучшее, что сейчас тебе может предложить Вселенная. Если ты в балансе с собой и текущей волной, а не «Веар из май брэкфаст?», как упирался во Вьетнаме англоязычный турист в нашем хостеле. Так и запомнилось мне, как он стоял пунцовый, как желтели перепуганные заспанные вьетнамцы, которые не приготовили ему завтрак в 6 утра. Почти так же злится на нас наш пятилетний Эрик, когда мы не даем ему конфетку, которую он уже вообразил себе, или даем, но не ту:

– Я обижусь на вас и буду жить один.

А можно поймать волну, принять ее и катиться на ней с радостью в своем направлении.

Не терять, не терять бы из вида то самое, свое направление. «Бы» – потому что я как раз теряю. Я могу утонуть в Эрике или муже, лишь бы им было комфортно. Я подумаю о себе позже, главное, чтобы они были сыты, дом был прибран, ребенок здоров, а папа оставлен в покое. А потом я злюсь, как тот турист или Эрик, только молча, только отравляя себя же своим недовольством.

Но и это волна, которая накрывает с головой. Вынырнуть, отдышаться, прийти в себя.

Надо написать себе на видном месте памятку-список того, что приводит меня в чувство:

Одиночество без гаджетов.

Любимая книга.

Вода.

Шри-два

И когда встал вопрос, куда выехать из страны в 2022 году, мы не сговариваясь подались на Шри во второй раз. Теперь уже не на две недели, и даже не на зимовку, а навсегда.

Так вот – вода.

Шри-Ланка – это остров. И я, как лягушка, плещусь тут в разных видах вод. Плаваю в жутко соленой океанической воде, отмываю с себя мельчайшие песчинки под уличным душем у дома, мою посуду под кухонным краном, заливаю питьевую воду из 5-литровой баклажки в кастрюлю и кипячу ее на газовой горелке. За окном иногда идет дождь. По белой плитке пола виллы я возюкаю мокрой старой футболкой, намотанной на швабру. А потом снова ныряю в морскую воду.

Бумага в привезенной с собой тетрадке стала вялой от влажности, у страничек паспорта на второй день загнулись уголки. В местном русском чате пишут, что отсыревают «Маки». Для хранения техники народ покупает контейнеры с осушителями, а мы привезли русской девушке осушители для одежды, такие небольшие пакетики с гранулами. Пакетика ей хватает на неделю, если его повесить в ванной. Нас пока не беспокоит влажность нашей одежды. Но за технику я начинаю волноваться. Волна, волна. Волна беспокойства, одного, второго, третьего… Наверное, меня захлестнуло прибрежной болтанкой. Затянуло в водоворот бытовых забот. Эй, тут мелко, а ты уже взрослая и умеешь плавать. Встань, а потом заплыви поглубже и доверься волне.

Между Шри

А между первой и второй Шри был невероятно интенсивный период поиска верной волны. Новая работа все не находилась, я впадала в отчаяние и бросалась в пекло учебы на дизайнера-консультанта кухонных гарнитуров. Учеба давалась тяжело и закончилась синуситом и чем-то вирусным на него. Потом было и выздоровление, когда перестала упираться и доказывать, что могу переть в любую сторону. Не в любую, а только в любимую. Почему-то нужно было убедиться на своем опыте, что это работает только так.

От месяца обучения и стажировки в мебельном центре «Румер» у меня остался… друг-индус Джеси. Он работал официантом в индийском ресторане «Аура». Я как-то зашла туда на бизнес-ланч. Сидела за деревянным столиком, ела похлебку из чечевицы, смотрела на горные пики Гималаев, нарисованные на растяжке над входом, сверху дул кондиционер такой силы, будто я уже на подходе к вершинам. С внутренней стороны окна белел Будда, на стенах висели огромные янтры, я чувствовала себя как дома.

Джеси был средних лет невысоким темнокожим официантом, неплохо говорившим на русском. Мы обменялись телефонами и переписывались в ватсапе буквально несколько раз. Мы познакомились в мае. А в ноябре, когда я посмотрела на нашу немногословную переписку, то очень удивилась.

Июль: «Как у вас дела?» – «Хотим поехать на зимовку на Шри-Ланку». – «Это замечательно».

Октябрь: «Как у вас дела?» – «Купили билеты, собираемся уезжать на Шри-Ланку».

Конец ноября: «Как вы добрались?» – «Хорошо. Здесь много листьев, подметаю двор». – «У меня в Индии тоже листья, не так много, но и я мету».

Вот это у нас скорость. Неудивительно, что в какой-то момент я уже не смогла справиться с управлением. И волна бытовых дел утопила меня еще в Москве.

Гробы

В июле мы подали на новые заграны, и нам выдали их 20 сентября. Ровно в тот день, когда умер папа. А на следующий день объявили мобилизацию. Нам некогда было испугаться, мы выбирали гробы. Бабушка кричала: «Боже, какие цены! Да они меня ограбить хотят!» Мы с мужем нейтрализовывали бабушку и отвечали на вопросы невозмутимого агента Олега: «Какой выбираете материал подушки? Будут ли православные надписи на покрывале? Где вы хотите поминки? Одну минуточку, ребенок звонит, не могу помочь с математикой, я с клиентами. Да, простите. На чем мы остановились? Будете кремировать?»

Вот тут и мы чуть не закричали вместе с бабушкой, когда услышали ценники на захоронение на Хованском. Решили кремировать. Некогда было плакать. Меня будто заморозило. Дома ждал нас пятилетний Эрик, и мы не хотели его пугать, молчали несколько дней, оставляли его с няней или с соседкой и уезжали «по делам к бабушке». И так практически до похорон. И когда он сказал: «Я покажу свою картинку дедушке, когда он придет», мы сказали:

– Эрик, дедушка к нам больше не сможет прийти.

– Почему?

– Дедушка умер. И теперь он смотрит на нас с неба. А его тело нужно похоронить. Мы поедем прощаться с дедушкой, а ты еще раз посидишь с тетей Ирой. Если хочешь, можешь нарисовать ему рисунок, мы положим ему в гроб, попрощаемся за тебя.

Эрик выслушал нас, молча пошел в комнату и нарисовал красным фломастером дедушке рисунок. Красные фигурки были практически не отличимы, у всех торчали вверх красные волосинки как макаронинки, но Эрик объяснял: «В центре это дедушка. Это рядом с дедушкой бабушка Таня, это мама, это дедушка Саша и бабушка Вера, а это дядя Юра…»

Хороший получился рисунок, на весь лист. Всю семью нарисовал Эрик, чтобы дедушке было там не скучно одному.

Как-то Эрик испугался:

– Мам, а теперь дедушка скелетик? А вдруг он придет ко мне ночью?

– Нет, котеночек, не волнуйся, дедушку сожгли, и он не скелетик, мы положили его в красивую деревянную урну и закопали в землю.

– А когда он вылезет из земли ребеночком?

Это Эрик буквально воспринял идею о реинкарнации. И мы ответили:

– Тело его уже не вылезет из земли, это душа, которая сейчас на небе, сможет переродиться в другом теле. Ты же знаешь, что ребеночек рождается из маминого животика, а не из могилы.

И разморозилась я только когда мне в крематории выдали папу в деревянном кубе. Папа был тяжелым. И я разревелась еще по дороге до конторы, где бабушка оформляла документы на захоронение. Там я села на стул и рыдала, поглаживая стенку коробки: «Папа, папочка, мой любимый папочка».

Папа ушел легко, в один момент. Поехал на дачу один. Переночевал. Утром говорил с бабушкой по телефону. А после обеда перестал отвечать на звонки. Вечером бабушка попросила соседку проверить. Та подлезла под забор и нашла его в доме. Он лежал на диване с открытым ртом и смотрел в потолок. Присел отдохнуть у печки, да так и скончался.

– Как живой, – сказала бабушка, когда доехала до дачи на электричке.

– Как живой, – сказал мой муж, который поехал спасать бабушку, потому что та плохо соображала, мерзла в темноте на лавочке, ждала перевозку и полицию, и совершенно не думала, где она будет ночевать.

Перезагрузка

Пока мы собирались, я будто похоронила не только дедушку, но и себя. Всю свою прежнюю жизнь пришлось вытащить из всех шкафов и с балкона. Я прежняя умерла, и надо было что-то решать с наследством. Я окунулась в процесс глубоко и серьезно. Рассортировать нажитое было абсолютно невозможно. Что брать с собой, что оставлять жильцам, что паковать в коробки и на балкон, что продавать, что раздавать… Нас во мне стало как минимум две. Одна кричала:

– Только ничего не трогай, это святое, я столько лет копила свои ценности, не отдавай их!

А вторая уговаривала:

– Оля, ну вот что ты цепляешься за эти новые холсты и кисти? Они пролежали 10 лет без дела.

– Ну и что? Они приносили мне радость, просто тем фактом, что лежали у меня. Они меня грели, понимаешь? Как книги, которые я не читала, но они стояли на моей полке.

– Хорошо, но ты всегда можешь купить новые холсты, когда захочешь на них рисовать, ведь дело не в их наличии.

– А в чем?

– А в желании рисовать. Ну или играть на гитаре. Отдавай тем, кому сейчас нужнее.

– И гитару? – спрашивала одна.

– И гитару, – мягко, но настойчиво отвечала другая. – Она тоже висит у тебя без дела намного чаще, чем ты играешь на ней. С собой не возьмешь. А там сможешь купить себе новые инструменты для творчества.

– Правда? Обещаешь?

– Обещаю.

И всхлипывая я продала холсты, бумагу, кисти, краски, гитару. Отдала в московский коливинг рюкзак книг – ыыыы, коллекцию бумажного Пелевина – вместе с рюкзаком, спальниками и пенками. Муж отвез три пакета моих нот в музыкальную школу. Ооо, я копила их 30 лет, 30! – и легко отдала тем, кому нужнее сейчас. Вещи отдала в «Добрые вещи», детские игрушки разъехались по стране через «Авито». А коллекцию детских книг я оставила соседскому мальчику, на время, с возможностью потом забрать.

В первое время мне снилось здесь, что я уже переехала и что я в ватсапе заказала себе учителя по гитаре. Приходит русский длинноволосый немолодой человек с дырками вместо зубов и спрашивает:

– Что ты хочешь? Показать тебе новые аккорды? Поставить руку? Разучить песню?

– Нет, – почему-то отвечаю я, – у меня очень хороший звук у гитары. Как профессионал ты оценишь. Никому здесь не нужна такая? Я продам.

Первые волны

Когда мы собирались, так тяжело, так израненно, то я мечтала только об одном – приехать, пойти к океану и упасть в него лицом. И так лежать, пока он не залижет все мои раны, пока он не покажет хотя бы минимальный процент зарядки на моем телесном девайсе, выгоревшем физически и эмоционально.

Когда мы приехали и пошли к океану, то океан оказался не таким, как мы себе представляли. Первый раз мы видели его в Унаватуне, а сейчас приехали в Велигаму. И здесь обнаружили, что он в Велигаме вообще никогда не бывает таким, чтобы упасть в него лицом. Это место для серфа, и здесь живет волна. Волна ласковая, волна для начинающих, волна с возможностью выбора уровня сложности. Наверное, нам как раз сюда – мы тоже начинающие новую жизнь. И надо начинать ее с небольшой волны.

Волна с пеной обычно у берега, и чем дальше заходишь, тем меньше барашков и острых пиков, а волна может быть высокой, но мягкой. Туда мы и потащили ребенка, не умеющего плавать, надев на него красные нарукавники с Маккуином. И почти сразу получили в табло. Нааа! Не смогли перепрыгнуть. Ни я, ни муж, ни ребенок. Муж держал утекающего из рук ребенка, в руках остался лишь один нарукавник. Ребенок нахлебался, испугался, решил, что больше вообще не пойдет в воду. Муж испугался не меньше. Я всплыла, отплевалась и тоже испугалась. Что ж, с первым крещением океаном.

Оно было нужно нам всем. Чтобы оставить прежнее, чтобы утонуть, захлебнуться и, вынырнув, оставить только нужное, только то свое, без чего ты себя не мыслишь. Не то, которое ты думал о себе, а то, которое сейчас, которое рвется из тебя наружу и радует. У меня – краски и бумага, которые я покупаю и сразу бегу ими рисовать. У меня – чистый лист рукописи, на который торопятся слова и мысли, перебивая друг друга, и мне приходится только оттаскивать их, ставить в очередь, держать за ручку, пока они подпрыгивают от нетерпения. Какой-то детский садик из слов. Тише, тише, вы все уместитесь, не галдите, пожалуйста. Давайте все по порядку.

– А можно я первая? уряяяяя, буэээ…

– Да погодите вы, не галдите, я не могу понять, в какое русло вас пустить.

И я сижу и думаю, как мне рассказывать о Шри-Ланке, какой выбрать образ себя в этой стране. А может «ВКонтакте» писать о том, как я счастлива под пальмой у океана, а в «Фейсбуке» о том, как все ужасно и как меня шокировал наш новый быт… А потом приходит мысль о том, что нет никакого выбора. Это всего лишь волны. Волна восторга, яма дискомфорта, фисташковое мороженое во рту, вонючая половая швабра в руках.

Что ж, океан не может без волн. И ты то на гребне, то барахтаешься беспомощным котенком. А потом ты снова выплыл, ты счастлив оттого, что жив, и стремишься вновь оседлать волну и испытать радость владения ситуацией, и тебе кажется, что ты властелин моря и своей судьбы. Но волна снова накрывает тебя и все твои планы «сегодня же написать повесть» или «прийти домой и сесть искать работу». Волна вынуждает тебя отдыхать от нее, варить суп, мести листья во дворе, мыть посуду – делать невеселые, но нужные дела, чтобы затем снова ощутить адреналин властелина моря.

Милые мои слова, бегите сразу все сюда, и веселые, и грустные, ведь нельзя оставить в море только гребни волн. Океан состоит из движения, он вымывает из тебя однобокое восприятие, он приводит тебя к балансу и к принятию обеих сторон жизни.

Еще идут первые две недели после переезда. И какая-то ошеломительно сильная волна новых впечатлений захлестывает меня. И то хочется спать, то плакать, то вернуть все как было и «что же мы наделали». Иногда я чувствую себя здесь так комфортно, что наоборот думаю: «Как я жила не дома? Не хочу отсюда никуда уезжать, а наоборот хочу сюда все более въезжать».

А иногда мне становится так невыносимо от нового, неожиданно свалившегося мне на голову быта, что даже не хочется вдохновлять себя бегом к морковке каких-то далеких целей, не хочется вообще никакой морковки, морковка кажется иллюзией, а вот метла и листья с нашего кряжистого мангового дерева во дворе – реальностью. И хочется спать.

Из памяти всплывают ощущения опиумного притона, где можно лежать, и лежать, и лежать, и не выходить из наркотического сна. Тогда время становится вязким, монотонно гудящим вентилятором. Именно вспоминаются – как прожитое, как знакомое.

И что я была хозяйкой дома – тоже вспоминается. Муж удивился, когда я ловко ринулась готовить на газовой горелке, и сразу два блюда. Мне это легко и откуда-то знакомо – вести хозяйство. И сидеть на пластмассовых стульях перед входом в свой дом – тоже знакомо. Так здесь сидят все хозяева, когда отдыхают от дел.

Волны разные, и можно либо сопротивляться им и тратить силы на борьбу с неприятными ощущениями: «Эта мне нравится, эта мне сделала больно, а эту я боюсь», либо принять все свои ощущения целиком: «Эта мне нравится, эта мне сделала больно, а эту я боюсь».

Мы лежим с Эриком на королевской кровати. Папа уже уполз заниматься йогой, а мы разговариваем:

– Мам, а ребеночек в крови, когда рождается?

– Нет, он в водичке, он лежал в животике в водичке, и он мокрый рождается. И еще на веревочке, на пуповине. Ты был привязан к оболочке, в которой лежал.

– Я как собачка на поводке был?

– Ну можно сказать и так. И папа тебе отрезал эту пуповину, ему дали ножницы, и он отрезал. А потом врачи завязали тебе пупочек. И мне завязывали. И всем завязывают.

Эрик помолчал. Потом спрашивает:

– Мам, а как мне папу хоронить? Я же не умею.

– Ну, до папы еще бабушка умрет. Мы с папой еще долго жить будем, и ты уже будешь взрослый, когда нас будешь хоронить.

– А как? Надо гроб покупать?

– Ну, если меня хоронить, то смотря где будем жить. Вот на Шри-Ланке заворачивают в тряпочку и сжигают на костре, тут купишь мне тряпочку, а если в России, то надо будет гроб.

– А как же я буду один?

– Да ты уже не будешь один. У тебя будут жена и дети.

– А какая у меня будет жена?

– Которая не испугается, когда ты кричишь и убегаешь к забору при знакомстве, как с девочкой с соседней виллы. Вот кто тебя примет таким, какой ты есть, и сможет с тобой таким жить, та и будет. А может она и сама будет так же стесняться. И вы отбежите друг от друга, а потом засмеетесь и подружитесь.

Уроки

Мы привезли с собой часть своего мира – наше обучение. У мужа – английский, курс по ченнелингу и два курса по программированию, у меня – английский, занятия по методу Фельденкрайза и недомученный вебинар по финансам в арт-терапии. При этом я не довезла до Шри свою новую работу, на которую мы рассчитывали жить в первое время.

С января я не работала, а в августе все-таки нашла работу в Москве – стала научным редактором и корректором в МИИГАиКе и проработала там 4 месяца. И планировала работать дальше, но работа неожиданно сказала, выходя из отдела кадров вместе со мной, где мы просили отпустить меня на удаленку на море:

– Что-о-о-о? Оля, почему вы мне не сказали, что ваше море за пределами РФ?

– А вы не спрашивали.

– Мы не можем вас держать, у нас научные исследования по заказу Минобороны, у нас гранты, мы государственный институт…

В понедельник я съездила подписать заявление об увольнении по собственному желанию.

Во вторник мы смотрели на новый мир с 16-го этажа отеля в Абу-Даби.

Итак, мы привезли с собой оставшуюся часть своего онлайнового мира. И тут она тоже, как и реальная, встала под вопрос. Что нам надо, что не надо. Я стала поочередно отменять то английский («Рома, сорри, у нас плохая связь, Рома, у нас сегодня пауэр кат, Рома, тут говорят на примитивном английском, мы здесь забудем даже то, что знали»), то Фельденкрайза, то йогу по утрам… И это оказалось так же страшно, как остаться без нажитых вещей. Нажитые цели и желания – это тоже наше добро, наша часть, которую надо ставить под сомнение и слушать, что же нам важно по-настоящему и в настоящем.

Через три недели мы все-таки вошли в прежний режим, и английский остался с нами, и Фельденкрайз, и я даже сделала несколько упражнений из курса арт-терапии. Пару раз даже удалось почитать одну из трех взятых с собой бумажных книг – автобиографическую инструкцию по ведению ЗОЖ-бизнеса от создателя батончиков Kind. Вторым номером приехала новенькая «Соматика» Ханны, а третья была книжкой с картинками, любимым моим пособием по дзен-дудлам.

То, что мы взяли с собой, и чем мы из этого реально пользуемся – это проверка того, насколько мы живем в своих убеждениях и представлениях о нас, насколько вообще живем. Книгу от создателя батончиков я начала читать еще в Москве. Она стала для меня картой вдохновения. Достаточно открыть ее, и неважно, о чем там, любое предложение может навести меня на свои мысли, завести мой моторчик. И этим она прекрасна и жива во мне, а не лежит в чемодане.

С красками и кисточками – иначе. Я положила акрил в чемодан под кровать, а в тумбочку – акварель. И замучалась возюкать чемодан по полу, то и дело доставая из него новые акриловые тюбики. Но это уже нюансы. Хорошо, что краски не в моей голове, а в моих руках.

А вот с гитарой пока все хорошо. Хорошо, что продала. Девчушка лет пятнадцати, приехавшая за ней с «Авито», была так счастлива, когда бережно, как святыню, укутывала ее в привезенное покрывало и выносила в московский ноябрь. А у меня в чемодане лежит деревянная полуигрушечная флейта с приятным звуком и настоящий варган.

Из вещей, самых-самых необходимых, я взяла свою коллекцию ярких платков. В ней несколько палантинов, одно парео со Шри-Ланки и огромное полотно с деревом, которое висело в нашем прошлом доме, в светло-зеленой большой комнате с желтым бамбуковым полом.

Полотно пока лежит в чемодане, оно не видит в этом доме места для себя. Зато пригодилась просторная алтарная ниша этого дома – на нее выпрыгнул наш маленький Будда и присоединился к такому же большому хозяйскому. Прыгнули мои краски и рисунки в разноцветных рамках. Один из моих правополушарных арттерапевтических рисунков назывался «Мое будущее через год», и это было уже как раз через год.

Эрик аккуратно выставил в ряд свои машинки из чемодана.

У мужа выпрыгнул любимый коврик для йоги цвета нашей московской машины – глубокого сине-зеленого. Машину пришлось оставить, а вот коврик в чемодан вошел. Бумажные книги еще не распакованы, но от этого не менее ценны и нужны ему. Мы только начинаем новую жизнь. И это наш первый дом. Мы забронировали его еще в сентябре из Москвы, у русских, которые здесь работают агентами по недвижимости. На сайте все было очень красиво. И на фото, и в тексте. Мы просили прислать нам видео, и, черт побери, даже на видео от предыдущих жильцов мы не углядели ничего страшного.