Kitobni o'qish: «Позови меня, Ветлуга»

Shrift:

* * *

Позови меня, Ветлуга

Часть I
Андрей

Желтая песчаная коса широким языком тянулась вдоль Ветлуги, вылизывая её быстрое течение, изгибаясь с ней и образуя неглубокий заливчик из русла старицы. Загривок косы, разделявшей реку и старицу, был покрыт редким тальником и сплошным ковром из серебристых бархатных листьев мать-мачехи. Вода в заливчике была чёрная, и совершенно искусственным узором на ней выглядели оливковые листья кувшинок и золотые мячики их цветов. Ветлуга же наоборот – играла струями и, пронизанная слепящим августовским солнцем, светилась изнутри голубыми и белыми огнями.

Песок был плотный, горячий, и он скрипел под босыми ступнями и просачивался между пальцами ног, если по нему идти уверенно и не торопясь. Чайки тучей кружили над широкой частью косы, то приземляясь на неё, то улетая за добычей на реку. Этот горячий солнечный берег работал на них как инкубатор. В маленьких лунках, разбросанных тут и там, можно было увидеть и яичную скорлупу, и греющиеся на солнце пёстренькие чайные яйца, и самих птенцов: крапчатые комочки, перебегающие от одной ямки к другой.

Около палатки лежали две надувные лодки и стоял забрызганный дорожной грязью газик. Костёр прогорел. Трое мужчин, одетых в охотничьи куртки и болотные сапоги, стояли возле остатков костра, глядя на реку и темнеющий на другом берегу красный сосновый бор. Мальчик лет тринадцати медленно шёл к берегу играющей реки.

– Ну, что, Сергей Анатольевич, всё у нас получилось: и сын твой язей наловил, и ты на зорьке трёх серых взял, и вообще – хорошо у нас тут.

– Да, спасибо, – действительно отдохнул.

– А куда сынишка-то твой?

– Не знаю. Подойдёт – спросим.

Стали сдувать лодки и собирать палатку. Отец продолжал следить за сыном, который подошёл к кромке воды и, усевшись на корточки, застыл. Отсюда, издалека не видно было, что он там делал. Мальчик вернулся минут через пять, и отец, неестественно нежно обняв его за плечи, спросил шёпотом:

– Ты чего там, с речкой прощался?

– Да! – ответил подросток, глядя на отца в упор каким-то потусторонним взглядом.

– Ты погладил её, что ли? – недоумённо спросил отец.

– Да, – задумчиво ответил он.

– Значит, она тебя к себе ещё не раз позовет, Ветлуга позовет.

– Выдат илеш, – произнёс вполголоса один из охотников, не оборачиваясь и продолжая собирать лодку. – Чеверын ман выдлан.

– Что он сказал? – спросил мальчик отца.

– Пожелай добра воде, вода – живая! Это – по-марийски.

1

Андрей узнал его. Узнал своего бывшего одноклассника Герку Кузьмина – «Кузю», «Герасима», своего многолетнего обидчика и соперника, причинника своих юношеских страхов и бед.

Жестяная тарелка ночного фонаря легко покачивалась, издавая тревожный скрип. Свет с трудом пробивал мелкую изморось и обслуживал лишь небольшое пятно, залезавшее как на главную аллею парка, так и на неровную плешину между голыми кустами с грязным куском апрельского, не протаявшего до конца снега. Скорее даже не снега, а уже фирна, который был небрежно измазан красным, алым. Это ни с чем не спутать – это кровь.

Кузя лежал на спине, а невдалеке, на границе освещённого пятна, застыли в немых театральных позах две парочки гуляющих. Да и вся картинка, так неожиданно представшая перед Андреем, напоминала немую сцену. Кузя был мёртв.

Он лежал в совершенно нереальной расхристанной позе: в стороны раскиданные и по-разному скрюченные руки и ноги – будто упал с высоты и расплющился. Под расстегнувшимся ватником-стёганкой виднелась задранная на грудь несвежая голубая майка со следами крови, брюки, съехавшие до самого паха и заправленные в сапоги гармошкой – прохоря. Длинные слипшиеся волосы подчёркивали плешину, остекленевшие глаза не блестели – блестела золотая фикса в открытом рту. Ещё успел заметить Андрей наколки: на пальцах, на тыльной стороне ладони и на груди.

Подошли два милиционера с человеком в плаще, остановились рядом с Андреем, заговорили вполголоса:

– Вот вам.

– Кузя! Кузьмин Георгий Иванович, наш клиент.

– На него две недели назад ориентировка приходила, в побеге он.

– Ну вот – побегал.

– Да ведь в бега-то не только ради воли уходят. Если его на зоне приговорили, так уж всё – и здесь достанут.

– Чего это Кузю на зоне-то приговаривать?

– По-всякому бывает.

– Бывает. Только у Кузи это уже четвёртая ходка. А с побегами да с лагерными судами у него общий срок лет пятьдесят будет.

– И чего они бегут туда, где их как облупленных знают?

– Это животный инстинкт: возвращаться туда, где родился. Им кажется, что здесь есть что-то родное, что здесь можно ненадолго успокоиться. Ну, вот и упокоился.

– А я ведь его с детства помню, – заговорил тот, что был в плаще. – Он с моим старшим братом в одном классе в школе учился. Противный парень был, гнилой. Кстати, с полгода назад, в августе или в сентябре, он ведь объявлялся ненадолго. Тоже в побеге был. Тогда под Челябинском целая зона разбежалась, четыре отряда по четыреста человек, больше полутора тысяч. Неделю в сарае за кинотеатром жил. Наверное, выжидал чего-то. Тогда его там прямо в сарае и взяли…

Андрей смотрел на говорящего и по чертам лица пытался установить: младший брат кого из его одноклассников стоит сейчас перед ним? Но память не подсказывала, лишь выплывало наглое и злобное лицо Герасима, Герки Кузьмина, резко нагибающего и вытягивающего вперёд руку с раскрытой ладонью:

– Двадцать копеек, дай!

Он, Андрей, денег не давал, и тогда шли драться или в школьный двор, или в туалет. Дрались если не через день, то уж раз в неделю обязательно, и так в течение трёх лет. Дрались либо до первой крови, либо до слёз – на выбор. Андрей никогда не боялся подраться и даже любил это дело, но у Герасима всегда были наготове какие-то новые подленькие приёмы. То он зашипит, как котяра, и резко ударит, не дожидаясь нормальной драки, лбом по носу и расквасит его, а то ещё и сломает – дважды было. То его прихлебатель и шестёрка по прозвищу Шуня, который всегда за Герасимом болтался хвостиком, подкатится сзади колобком незаметно, присядет; Герка толкнёт соперника в грудь двумя руками и тут же бросится упавшего пинать в голову ногами. А однажды, когда модным стало носить кожаные перчатки, он, перед дракой натягивая их, прошипел злобно Андрею: «Это чтобы тебе не больно было!»

В перчатке оказалась свинчатка. Делалась она элементарно: молотком разбивался старый негодный автомобильный аккумулятор и из свинцовых пластин на огне в обычной столовой ложке прямо на костре отливался массивный и удобный для ладони груз.

В драке Герасим изловчился и в нужный момент открытой перчаткой, в которую был заложен свинец, ударил Андрея в висок. Андрей упал без сознания. Свидетели были: вообще – без свидетелей не дрались. В тот день Герку Кузьмина на школьном дворе били всем классом. Его били и портфелями, и ремнями, и ногами, и чем попало. При этом он истерично орал, что всех порежет, подбежав к поленнице, вытащил из неё небольшую загодя спрятанную финку – самодельный нож, заточенный из напильника, с наборной пластмассовой ручкой. И Андрей, и Герка пришли в класс через два дня одновременно: Андрей с рассечённой бровью, Герасим с симптомом очков, синяками под обоими глазами. Они столкнулись в дверях, и Герасим как-то даже радостно взвизгнул: «Ну, так дашь ты мне двадцать коп или нет?»

Андрея охватило бешенство. До этого дня он и не представлял о существовании в себе таких богатых скрытых эмоций. Он выхватил из руки девчонки, которая сидела за ближайшей партой, остро заточенный карандаш и с маху воткнул его в щёку Герасиму, пробив и щёку, и язык. Тот присел на корточки, заскулив. Классный авторитет и второгодник, живший по правильным понятиям, Колька Прилепов, развалившись на своей парте и дожевывая домашний бутерброд, громогласно заявил:

– Кузя! Мне тебя совсем не жалко. Запомни: тебя всё равно убьют!

Герасим поднялся, кровь между его пальцами текла почти ручьём. Побелевшими глазами глядя на Прилепу, не разжимая зубов, он прошепелявил:

– Сначала я убью его!

Герка был таким отвязанным не только с одноклассниками или незнакомыми пацанами на улице: дерзость и агрессивность были его постоянными качествами по отношению к любому.

Сейчас, стоя над мёртвым телом, вспомнил Андрей почему-то ещё два случая.

В шестом классе учителем рисования у них был кореец по национальности, по фамилии Ким. Кроме школы он подрабатывал писанием афиш для ближайших кинотеатров «Спутник», «Пионер» и «Белинский»; маленького роста, он всегда привставал на цыпочки, обращаясь к классу. Весёлый, улыбчивый, разговорчивый, он имел один недостаток: любил слово «драпировочка», но правильно выговорить его не мог. Сидевший с Кузей на задней парте Шуня, всегда передразнивал Кима так громко, нагло и вызывающе, что учитель Ким, как-то раз, пройдя по проходу через весь класс, остановился возле их парты и обратился:

– Шуняков, встань!

Шуня поднялся.

– Шуняков, я бы дал тебе по морде за твою наглость, да ведь ты жаловаться к директору побежишь? Побежишь?

– Да нет, не побегу.

Учитель по рисованию развернулся и ударил Шуню кулаком в челюсть.

Тут из-за парты вылез Кузя, маленький, меньше корейца, и спросил у учителя:

– А вы к директору не побежите жаловаться?

– Нет!

Герасим развернулся и ударил Кима кулаком в нос. Потекла кровь. Учитель вынул из кармана большой белый платок, закрылся им и вышел из класса. Больше в школе его не видели.

Другая история связана уже с седьмым классом. Учителем черчения был отставной майор Ян Янович Сапега, огромный хохол, и поэтому говорил он с хохляцким акцентом. На его уроках была тишина. Сапега объяснял проекции на доске всегда с указкой и ей же трескал по рукам или по голове мешавших ему объяснять урок. Однажды, по непонятной причине, на уроке черчения Кузя оказался на первой парте рядом с отличницей и наипервейшей в классе красавицей Валюшей. Красавица не красавица, а именно её поджидали пацаны в школьной раздевалке начиная с пятого класса, чтобы пощупать в толчее: буфера у неё начали расти у первой из всех девчонок класса.

Кузя сидел с ней и приставал, щипля за бок. Валюша, не отрывая взгляда от учителя, отталкивала Кузю локтем. Продолжалось это не долго: Ян Янович не сильно, но треснул Герасима указкой по затылку. Кузя встал и вежливо так спросил:

– Ян Янович, а можно мне палочку?

Учитель недоумённо посмотрел на него и отдал указку. Герка со всей силы ударил ею учителя по голове: указка сломалась. Сапегу в школе тоже больше не видели.

В тот день, когда Андрей пробил карандашом щеку Герасиму, произошло ещё одно событие, которое вспомнилось сейчас, под этим скрипящим ночным фонарём в центре городского парка.

Возбуждённый и дрожащий от страха, ожидая непонятно откуда грядущих угроз, Андрей по ошибке уселся не на свое место, а с Валюшей. Он сидел, уткнувшись в парту, и не соображал ничего. Думалось только об одном: с кем ему сейчас придётся объясняться – с милицией, с директором школы или родителями, когда Валюша, наклонившись к самому его уху, прошептала:

– Пойдём сегодня в кино.

– Когда? С кем?

– После уроков, вдвоём!

В кинотеатрах шёл «Человек-амфибия».

Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно.
Там бы, там бы, там бы, там бы пить вино…

Коленки у Валюши были круглые, гладкие и тёплые. Она их то раздвигала, то сдвигала, и Андрей неспешно и уверенно продвигал руку от её коленок по ноге вверх. За полтора часа он если и не достиг заветной ложбинки, то до трусиков и до того места, где было уже совсем горячо, – получилось.

Потом гуляли по каким-то переулкам и уже совсем поздно целовались на закрытой деревянной веранде детского садика…

2

Вот откуда-то отсюда началась новая, если не взрослая, то совсем уже другая жизнь Андрея Ворошилова, более самостоятельная что ли. Нет, причина – не Герасим, не Валя. Герасим – что? Герасим даже как-то помог тем летом Андрею в довольно неожиданной ситуации.

А ситуация оказалась не больно-то и обычной для Ворошилова. Сосед Андрея по двору и лучший друг детства, правда, на год его постарше, Вовка Охотов предложил распить бутылочку вина. Андрей до этого никогда спиртного в рот не брал, и было совсем непонятно – почему он согласился. Купили бутылку «фруктовки» за девяносто две копейки и закусон – брикет фруктово-ягодного прессованного чая. Выпивали прямо во дворе за гаражами, сидя на невысоком заборе. Выпили они ту бутылку из горлышка в два приёма, пожевали прессованной малины, вишней и разошлись. Андрея ждали его одноклассники, Саенко и Богатенков, чтобы идти в овраги, на городскую свалку, где, покопавшись, можно было найти совершенно неожиданные вещи, очень нужные и совсем не нужные пацанам. Потому они регулярно туда и наведывались. Они уже знали, с каких заводов и на каких участках вываливают отходы и мусор. Авиационная резина, запчасти к радиоприёмникам, трансформаторное железо, медный провод, почти годные велосипеды, кастрюли и тазы… Медные трубки нужны были для «поджигов», из сломанного напильника можно было заточить отличный «финяк», из обломков цветного оргстекла сделать к нему наборную ручку, вообще инструмента почти совсем хорошего можно было найти сколько угодно: пассатижи, бокорезы, отвёртки, струбцины, тиски, кувалды, да – всё!

Андрей встретился со своими друзьями, как и договаривались, около школы, и пошли они в овраги. Саенко с Богатенковым болтали о чём-то о своём, а Андрей уже в тот момент почувствовал, что пьян. В таком состоянии он не был никогда. Но сквозь весёлый туман, наполнивший в тот день его голову, из разговора друзей он уловил, что собираются они переходить учиться в другую школу. Не в простую, а в цирковую!

На свалке разбрелись парни, промышляя каждый на себя.

В голове от выпитого с непривычки шумело, а перед глазами всё плясало. Как он оступился – непонятно, но скатился Андрей в самый глубокий овраг кубарем до самого низа, где запутался в большущей куче стальной пружинистой фиолетовой стружки: отходов токарных станков. Тут этой стружки была вывалена не одна машина. Он влетел в кучу как-то неудачно: руками и головой вниз, и долго у него не получалось достать ногами до чего-то твёрдого, чтобы попытаться даже подняться, не то чтобы выкарабкаться. Андрей уже начал паниковать, когда подоспела неожиданная помощь: Кузя. Тот увидел беспомощного и барахтающегося с края оврага, по которому ехал на велосипеде. Быстренькими скачками, бочком он спустился вниз. Не только руки, но и всё лицо Андрея было изрезано калёной стальной стружкой. И майка, и брюки были в дырах. Герка подсобил добраться Андрею до ближайшей уличной водной колонки, где долго нажимал на рычаг, пока пострадавший одноклассник пытался привести себя в порядок, смывая кровь.

– Герка, а ты моих этих, Саенко с Богатенковым, не видел?

– Видел, они мне навстречу попались, когда я сюда ехал.

– Вот – гады. Бросили!

– Гады они, гады! А ты пьяный, что ли?

– Да, выпили маленько с Охотовым.

– С тем, что ходит в секцию на стадион «Динамо», на фигурных коньках с бабами кататься?

– Да.

– Говно – пацан. Я его знаю. Он недавно поступил учиться в ШСМ, школу спортивного мастерства. А ты куда сейчас?

– Домой.

– Доберёшься? Ты – ничего?

– Ничего!

На другой же день Андрей сел на хвост своим друзьям, и они втроём поехали записываться в эту новую школу. Отцу с матерью он ничего не сказал, доложился бабушке. Бабушка перекрестила и благословила. Он жил вдвоём с бабушкой отдельно от родителей: так было удобнее всем. Родители жили вдвоём, пусть не на другом конце города, пусть рядом, но вдвоем.

Андрей и сам часто не мог понять – где его дом? Бабушка всегда напоит, накормит, рубашку постирает и погладит, и главное – тут она всегда. А у родителей в квартире – пустыня, даже в холодильнике иногда ничего не найдешь, кроме шпрот, икры да тушенки. Хотя и в родительской квартире у Андрея была своя комната. И на выходные он перебирался жить туда.

А что отец с матерью? Отец – начальник областной сельхозтехники: нескончаемые совещания, командировки, неразрешенные проблемы. Мать – в секретариате облисполкома: каждый день до десяти вечера на службе, раз в неделю – театр: наденет платье из панбархата с чернобуркой, да бусы на шею повесит.

Родители вроде и понимали, что так жить, как живёт Андрей, неправильно, но поменять ничего не могли и мирились с этим. Отец в принципе считал полезным держать сына в суровости, хотя и брал его регулярно с собой на охоту или на рыбалку. А мама, словно воруя, стесняясь даже своей нежности, усядется рядом с Андреем на диване иной раз и гладит его по головке как маленького. Только редко это бывало.

Школа оказалась далеко, на откосе обрывистого берега Оки. Старенькое двухэтажное здание с печным отоплением. И оказалось, что она не цирковая, а сороковая, физико-математическая – ослышался Андрей! Отступать было поздно: не мог же Андрей сказать друзьям, что вчера спьяну ему совсем другое послышалось. Прошли собеседование и были приняты все трое. Первого сентября в свой новый девятый класс Андрей не попал: уезжал с отцом на охоту. Попал в школу пятого. На урок опоздал. Открыв дверь в класс, он замер: у доски стоял маленький мальчик типичной внешности. Андрей услышал только конец фразы:

– …декремент затухания возрастает по экспоненте.

Учительница остановила отвечавшего и обратилась к Андрею:

– Вы что-то хотели?

– Я – Ворошилов, я в этом классе учиться буду. А с кем это он сейчас разговаривал? – Андрей кивнул на мальчика у доски.

– Он отвечает на вопрос, – и строгая учительница указала рукой. – Проходите, садитесь к окну.

Школа была экспериментальная, некоторые занятия проводились в здании университета и университетскими преподавателями, существовала система коллоквиумов и зачётов, отличникам же разрешалось прогуливать лекции и читать на уроках книжки. Ребята, собранные в школе, были не простые: это были сливки города, причём не только физики и математики, но и спортсмены, и музыканты, и просто лидеры.

Факультативов и групп по интересам оказалось в школе величайшее множество. Не охваченным не оставался никто: радиолюбительство, бионика, решение трудных задач, классическая астрономия, физика элементарных частиц, самодеятельность, КВН, стенгазеты, футбол, бадминтон, регулярно – вечера танцев. И, конечно, нашлось место и шахматам, и …картам.

В сороковой школе играли в свару!

Андрей никогда не испытывал трудностей с карманными деньгами, и совсем не потому, что он родился «с серебряной ложкой во рту». Он всегда находил способы их самостоятельно зарабатывать. Отец Андрея был не просто состоятельным человеком, по местным меркам, он был очень хорошо упакован. Но если Андрей просил у него «на кино», а билет стоил двадцать пять копеек, отец давал двадцать. Это было и смешно, и справедливо, и оба понимали это и улыбались.

В шестом классе Андрей нанимался к старушкам за пятьдесят копеек чистить от снега крыши сараев. В седьмом классе он целую зиму скупал у маленьких мальчишек пустые бутылки по пять копеек, забил ими полную веранду, а весной продал все пятьсот штук Саенко по десять. Тот их перемыл у Андрея же на кухне и сдал приёмщику стеклотары, который сам за ними и приехал.

Андрей иногда подрабатывал книгоношей в магазине «Подписные издания». В свободные вечера он брал там отдельные тома Тургенева, Толстого, Тынянова, в общем, разных писателей, которые выходили по подписке, и шёл разносить их по адресам. За доставку одной книжки получал он от подписчика десять копеек.

Все предпраздничные дни Андрей подрабатывал на почте: разносил поздравительные телеграммы, их были тысячи, за доставку каждой ему тоже полагалось десять копеек.

В общем, деньги у него всегда водились, причём количество их соответствовало его запросам.

А тут – свара!

Это был Клондайк, который открыл для себя Андрей в новой школе. Он не мог объяснить, как так происходило с ним, что в некоторые моменты он начинал чувствовать карту, всю колоду. Приходило такое внезапно, он мог подолгу стоять рядом с играющими, дожидаясь внезапного просветления, и если оно приходило, вваривался на любую сумму, между сдачами, пусть проигрывал вначале, но озарение не покидало, и в какой-то момент он уже почти наверняка знал, что идёт его масть.

Нет, не каждый день, но раз, а то и два раза в неделю Андрей зависал. Он играл во всех корпусах университета, во всех общагах города, в кочегарках и подсобках, кабинетах и приёмных, гостиницах и на квартирах, постоянно ощущая свободу и власть. Он играл почти два года, забыв про друзей и девчонок, про хоккей и танцы, даже школа для него существовала как нечто второстепенное, хотя и важное – осталась игра.

Власть над картой выработала в Андрее новую черту, которой, наверное, ему раньше недоставало, чтобы быть лидером: в любой компании теперь он сразу расставлял всех присутствующих в свой табель о рангах, стараясь точно определить свое место и место каждого. И благодаря этому, попадая в незнакомую компанию или встречая в старой компании нового человека, он теперь сразу и безошибочно определял профессионального игрока.

Однако как-то раз к нему в коридоре деликатно подошла классная руководительница и очень серьёзно, как со взрослым, заговорила:

– Андрей, следующий год у тебя выпускной. Ты по всем показателям можешь рассчитывать на медаль. Твой папа спохватится, я в этом уверена, но будет поздно. Районо требует уже летом подготовить кандидатуры медалистов. Нас собирал директор: прекрасных талантливых ребят много, медалей на всех не хватит. Мы должны выбрать лучших и, увы, даже не по знаниям, а по перспективе. Школьная медаль этого года – определённый балл в твою будущую характеристику. Учти: все знают, что ты делаешь после уроков, где ты бываешь по вечерам, где ночуешь. Претензий к ученику нет, пока не произошло ничего экстраординарного. Считай, что с тобой это произошло. Если ты не сменишь образ своего поведения, то в перспективе ты что-то, возможно, потеряешь. Я пока не знаю что, но хочу предупредить и помочь тебе. Ты человек взрослый, даже чересчур, и поэтому я жду от тебя ответа завтра. Договорились?

– Договорились. Я, пожалуй, согласен на медаль.