Kitobni o'qish: «Долгая дорога в дюнах II. История продолжается»

Shrift:

* * *

Глава 1

Яркую, безоблачную синь неба дробил громким стрекотом рев вертолетного двигателя. Он ввинчивался в барабанные перепонки людей, которые стояли у края небольшого аэродрома, со всех сторон сжатого тайгой. Все они напряженно, не отрываясь, смотрели вверх, и сразу становилось ясно – даже им, видавшим виды «спецам», происходившее у них над головами было в диковинку.

Публика здесь собралась не рядовая – об этом красноречиво говорила стайка черных машин неподалеку, в которую затесалась даже одна «Чайка». Там же в сосредоточенной неподвижности застыли машины пожарной и скорой помощи, готовые по первому зову ринуться на поле…

А вертолет словно испытывал людей на земле: подлетал к ним почти вплотную, зависал над головами… Уходил в безбрежное небо и вдруг стремительно пикировал вниз. Потом снова, как ни в чем не бывало, плавно набирал высоту, вычерчивал крутые спирали…

В немногочисленной группе зрителей, военных и штатских, выделялись трое. Сухощавый, чуть сутуловатый, со звездой Героя Соцтруда на груди – Игорь Евгеньевич Минк. Внешне главный конструктор выглядел совершенно невозмутимым, едва ли не безучастным к тому, что делалось в небе. Зато по лицу второго из приметной троицы, привлекательного моложавого мужчины в кожаном реглане, можно было, казалось, увидеть, что происходит сейчас в кабине вертолета. Руководитель полетов Николай Сергеевич Лапин как будто сам держал штурвал – так явственно комментировали лицевые мускулы каждый лихой вираж пилота. В то же время на неприветливой физиономии директора завода Дубова привычный мрак сгустился до черной тучи. Ясно, что за этот цирк, случись чего, отвечать придется ему. И потом его ни на секунду не покидало тошнотворное ощущение, знакомое всем экзаменующимся.

Но вот вертолет легко, даже изящно выкрутил мертвую петлю, отлетел немного в сторону леса и завис над ним, словно актер на сцене, ожидающий оваций. Дубов перевел дух и хотел закурить, но оказалось, что вся пачка с сигаретами вместе превратилась в его руке в бесформенный комок. Беззвучно, одними губами пожелав ей чего-то на прощанье, Дубов бросил скомканную пачку себе под ноги. В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал вопрос Минка:

– Кто за штурвалом, Зайцев?

Бросив многозначительный взгляд на руководителя полетов, Дубов промолчал. Минк в недоумении повернулся к Лапину.

– За штурвалом летчик-испытатель второго класса Эдгар Банга, – без колебаний отрапортовал тот. – Зайцев болен.

– Почему не доложили загодя?

– Не считал этот вопрос принципиальным.

– Не считали принципиальным? – Бледные губы Главного неприязненно скривились. – Доверили машину неизвестно кому!

– За полеты отвечаю я, Игорь Евгеньевич, – позволил себе перебить его Лапин. – И мне известно, Банга окончил школу испытателей с третьим классом, налетал четыре тысячи часов. На Ми–1, Ми–4, Ми–8 умеет всё, даже «танец с саблями».

– А на Ка–18? – чуть помягчевшим тоном спросил Минк.

– Тоже. Два года отлетал, а сколько парней гробанулось…

– И все же доложить вовремя следовало, – Главный настаивал, но, словно желая смягчить резкость тона, поинтересовался: – А откуда такая странная фамилия – Банга?

– Латыш, – охотно пояснил Лапин, – самый перспективный летчик на заводе. Прекрасная техника полетов, светлая голова… – Он вдруг споткнулся на середине фразы.

Вертолет, вернувшийся к центру поля, набрал высоту и внезапно замолк. Все разговоры тут же стихли – неужели авария? Да, вертолет падал, беспомощно, словно подбитая птица, заваливаясь на правый бок. Секунды жуткого стремительного падения машины показались наблюдавшим людям каким-то бесконечным кошмаром. Надежда еще теплилась, и люди еще отказывались поверить в самое страшное, но машину уже опрокинуло винтами вниз. Если бы пилот и сумел выпрыгнуть с парашютом, его размолола бы адская мясорубка. Винтом книзу вертолет камнем падал на землю, и не было на свете силы, способной предотвратить беду… Но когда оставалось только закрыть глаза, чтобы не видеть ужасного конца, винт начал понемногу оживать, а вертолет медленно, но уверенно переворачиваться. Словно почуяв страшную опасность, все быстрее набирали обороты лопасти – и чудо свершилось: машина перестала падать, зависла буквально в нескольких метрах от летного поля и плавно опустилась на зеленую траву.

Несколько мгновений стояла мертвая тишина. Потом из кабины тоже затихшего вертолета выбрался высокий статный парень. С трудом сдерживая мальчишески счастливую улыбку, он шагал через поле – рапортовать Главному. Дубов круто, на каблуках, развернулся и направился к своей «Волге». С треском захлопнул дверцу, рывком взял с места, откровенно норовя поскорее убраться отсюда и забыть только что пережитый кошмар.

Позже в своем кабинете, казавшемся чересчур просторным для этого невысокого крепыша, Дубов сполна дал волю гневу и раздражению.

– Мальчишка! Ты соображаешь, чем все это могло кончиться?

– Владимир Александрович, – Эдгар старательно отводил глаза от стоявшего рядом с ним на ковре Лапина, – машину можно сажать при отказе двигателя. Я это только что доказал.

– С меня достаточно! Вы уволены, Банга. С этой самой минуты. Идите и сдайте пропуск.

– Владимир Александрович…

– Я сказал всё! – Директор еле сдерживался, чтобы не начать орать. – Уходи, не испытывай моего терпения.

В глазах Эдгара вспыхнула ярость. Но он сцепил зубы, смолчал и с гордо поднятой головой вышел из кабинета. А Дубов уселся за стол и долго перекладывал с места на место всякие бумажки, приводил нервы в порядок.

– Поздравляю, Николай Сергеевич, – директор говорил, не глядя в сторону Лапина, – пронял до самых до печенок, цирковой нумер выдал.

– Я не снимаю с себя ответственности, но, поверьте, я даже предположить не мог, что Банга… В общем, это его полнейшая самодеятельность.

– Зачем было цацкаться с ним, говорить с утра до вечера, что он пуп земли?

– Но он в своем деле талант, – гнул свое Лапин.

Дубов поморщился, как от зубной боли.

– Бросьте, ей-богу, эту вашу лирику, – и, перестав сдерживаться, рявкнул: – А если бы он вместе с машиной гробанулся?! У Главного на глазах, а?

– Прощу прощенья, Владимир Александрович, – в голосе Лапина прорезалась язвительность, – не пойму, что для вас важнее – безопасность людей, которые работают на ваших машинах, или ажур для Главного? Если второе, то зачем говорить о риске?

Дубов смерил Лапина тяжелым взглядом и демонстративно поерзал в своем директорском кресле, всем видом показывая, кто тут хозяин.

– Банга не будет больше работать у меня на заводе. Тут производство, а не цирк. Кстати, если захочется проявить солидарность с этим мальчишкой, милости прошу – препятствий чинить не намерен.

Банга вышел из заводоуправления и направился было к автобусной остановке, но увидел возле стоявшей неподалеку «Чайки» Главного и резко повернул в противоположную сторону.

– Молодой человек, вам в город? – окликнули сзади.

Пришлось остановиться.

– Можно в город, – бросил он с вызовом, – и на все четыре стороны можно.

– На все четыре мне с вами не по пути, – Минк с интересом приглядывался к летчику. – А в город могу подбросить.

Эдгар медленно, словно нехотя, приблизился к машине, недоверчиво глянул на Главного.

– Смелее, смелее, – приветливо кивнул Минк, – здесь вам кувыркаться не придется.

– Кто знает, где кувыркнется, – огрызнулся летчик.

Некоторое время ехали молча. Эдгар даже забеспокоился – не слишком ли для проштрафившегося диван роскошен. И тут Минк заговорил.

– Так что же у вас произошло? Двигатель отказал или…

– А ничего особенного – цирк один! – Еще не остыв от директорской выволочки, Эдгар вежливостью не злоупотреблял. – Не смог отказать в удовольствии дурака повалять. Зрителей-то внизу сколько!

– Ну а если серьезно? – Главный смотрел прямо в глаза.

Эдгар отвернулся, ответил не сразу.

– А серьезно – друг у меня так разбился. Отказал двигатель – и крышка! Парашют не поможет, прямо под тобой мясорубка. Нужно было что-то придумать, ведь друг мой не первый и не последний…

– Рассказывайте, – приказал Главный.

– О чем рассказывать? У Николая Сергеевича расчеты железные, вот авторотация и сделала свое дело.

– Значит, Лапин отрабатывал этот фокус вместе с вами?

– Не совсем… Расчеты – его, самоуправство – мое.

– Прикрываете собой командира? – усмехнулся Минк.

– Его прикрывать не нужно, он сам кого хочешь прикроет, – даже тени улыбки не появилось на лице Банги. – Я же не с бухты-барахты сегодня с неба свалился. Вначале ходил без выключения двигателей, пробовал разные режимы. Делал моторную посадку. Когда понял, что аппарат позволяет много больше и я могу с ним совладать, стал готовиться к имитации аварийной обстановки. Самое главное – уловить момент взятия шага. Дальше все просто: уточнил расчет на посадку, на высоте сто пятьдесят метров выключил двигатель, на сорока создал тангаж, за двадцать до земли подсек. Когда оставалось пять метров, вышел на посадочный угол, поднял хвостик и сел… И пробежки не понадобилось. А вообще главное – не растеряться.

Минк слушал внимательно и, казалось, сам повторял расчеты, делал прикидки.

– А страшно было? – вдруг с какой-то наивной завистью спросил он.

– Честно сказать, – наконец заулыбался Эдгар, – как пошел камнем вниз, думал – хана! И все время тянуло подсуетиться. Умом понимал – нельзя, а руки сами к штурвалу тянулись… Кстати, так и гробились ребята. Если самообладание потерял, не сядешь тютелька в тютельку.

– Выходит, можно спастись при временном отказе двигателя, – как бы отвечая своим мыслям, протянул Минк. – А что директор?

Вопрос застал Эдгара врасплох, летчик сразу насупился.

– Если позволите, я сойду вон там, у трансагентства.

– Понятно, – сочувственно покачал головой Главный.

– Нет худа без добра, – с заносчивым безразличием отозвался летчик. – Съезжу отца с матерью проведать, погощу у них, ведь не виделись-то давным-давно.

– Тогда счастливого пути, – тепло улыбнулся Минк, пожимая летчику руку. Потом долго с задумчивым видом смотрел ему вслед.

С большого ватманского листа косила лукавая ослиная морда с длинными сиреневыми ушами. Устроившись на полу, над листом склонилась девушка в рабочем халатике, перепачканном гуашью. Тонкой кисточкой художница наносила последние штрихи. Высоко и ровно подрезанные волосы открывали сзади гибкую девичью шею, а спереди охватывали лицо плотными черными крыльями. Стоило девушке наклонить голову, крылья смыкались у нее под подбородком.

– Почему уши-то фиолетовые? – Голос шел сверху. Он принадлежал женщине лет тридцати в таком же куцем сатиновом халатике. Она набрасывала что-то, стоя за старым кульманом, дослуживавшим свой век в качестве мольберта. Женщина говорила отрывисто, делая долгие паузы. – Все выпингвиниваешься? А ведь завтра Зинаида опять будет в твой авангард икру метать.

Крошечная комнатушка, в которой они работали, была завалена рисовальными принадлежностями и кое-как приспособлена под мастерскую.

– А по-моему, осел ничего, – Лиля независимо пожала плечами. – Пикассо в голубом периоде тоже не всеми был понят.

– Пикассуха ты, Лилька, – Марина уже злилась. – Доиграешься, посадит тебя Зинаида на конвейер по восемь часов в день носы пупсам раскрашивать.

Дверь в комнатушку приоткрылась, в проеме степенно, как бы против желания, появилась голова пожилой женщины в низко надвинутом на лоб темно-синем берете вневедомственной охраны. Взгляд ее презрительно оприходовал беспечную неопрятность фабричной «богемы».

– Ну-ка выдь, Звонцова. К тебе там…

– Ко мне? – девушка беспокойно встрепенулась. – Кого это посреди рабочего дня принесло?

– Щас! Буду я тут всех регистрировать, – проворчала охранница, удаляясь. – Летчики-вертолетчики…

Одним движением Лиля скинула грязный халатик. Под ним обнаружились довольно короткая замшевая юбка и красивые ноги с узкими коленями. В руках мелькнули расческа и зеркальце.

– Ну и ну, надо же! – небрежно бросила она, наивно стараясь скрыть радостное удивление. – До вечера дотерпеть не может.

Уткнувшись в работу, Марина тактично не замечала этого легкого переполоха.

Лиля вихрем промчалась в мертвенном свете неоновых ламп, висевших над тем самым конвейером, куда ее могла сослать Зинаида. Пулеметный стрекот швейных машинок очень походил на гул вертолетных винтов на полигоне. В широкие проволочные корзины дождем сыпались безглазые и безносые плюшевые головы пока еще неведомых зверей.

По ту сторону решетчатой перегородки она сразу увидела Эдгара, элегантного и представительного в своей щеголеватой летной форме.

– Лихо у вас тут пупсов охраняют! – снисходительно бросил он, поглядывая на суровую вахтершу, затянутую в синюю суконную шинель, как в доспехи.

Проходная фабрики детских игрушек и впрямь больше напоминала КПП военного завода.

– А ты чего в такую рань гуляешь? Вертолет, что ли, сломался? – Их разделяла только решетчатая перегородка, но ее было достаточно, чтобы Лиля показалась ему далекой и ускользающей. Это взволновало Эдгара, приоткрыв какую-то новую грань их отношений.

– В куски! – радостно и невпопад выкрикнул он.

– Эх ты, раззява! А обещал взять меня полетать.

– Поехали, я тебя на другом полетаю.

– Ишь разогнался, – она лукаво, не разжимая губ, улыбнулась. – Не получится, на сегодня летания отменяются. Работы навалом – завтра худсовет по эскизам.

Она повернулась со своим обычным «пока». Эдгар порывисто шагнул за нею, желая догнать, остановить, но между ними была перегородка.

– Лиля, – окликнул он негромко.

И она услышала, нет, скорее почувствовала что-то необычное, просящее в его всегда уверенном голосе. Это и заставило ее вернуться.

Теплый свет угасающего дня просачивался сквозь шторы, скрадывал очертания предметов, делал все вокруг созвучным плавным завораживающим линиям двух обнаженных тел. С закрытыми глазами Лиля водила тонкими пальцами по шее Эдгара, по губам, по упрямому с ямочкой подбородку.

– Это и есть твое срочное дело? – Ее рука скользнула вниз, к ложбинке возле шеи.

– Точно, – Эдгар приподнялся на локте, ласково коснулся губами ее черных как смоль бровей, опущенных ресниц. – Я два билета купил… в Ригу.

– Фантастика… Да ты просто граф Монте-Кристо, – блаженно улыбнулась она, не открывая глаз. – Значит, так… Поселимся в шикарном отеле, накрахмаленная горничная будет по утрам приносить мне в постель кофе… Или не так. Будем жить в укромном шалаше среди пустынных дюн…

– Ну зачем же? – рассудительно возразил он. – А хороший коттедж на берегу моря тебе не подойдет?

– Коттедж? – насторожилась она и открыла глаза. – Вместе с твоими родителями?

– А чем тебя мои родители не устраивают? – нахмурился Эдгар.

– Да все меня устраивает, – неопределенно улыбнулась Лиля, – кроме того, что у меня завтра худсовет.

Она ловко выскользнула из его объятий и потянулась за расческой. Эдгар задержал ее руку, в нем закипало раздражение.

– Ну и что из этого?

– Тебя переводят, да? – неожиданно мягко спросила Лиля.

– Переводят – не переводят! Какая разница? – Эдгар отвернулся.

– Так, значит, все-таки переводят?

Лиля теперь смотрела ему прямо в лицо, чуть нахмурив тонкие брови. Женским чутьем она поняла, что попала в точку.

– Ну допустим, – неохотно согласился Эдгар, уходя от дальнейших расспросов. – Кстати, у меня мать тоже художник. Устроит тебя в приличную фирму.

– А меня и моя фирма вполне устраивает, – с независимым видом отрезала она. – Мне, например, нравится делать детям игрушки.

– Так никто и не против, глупышка, – Эдгар накрыл ее плечи тяжелой крепкой рукой. – Сперва наделаем детей, а потом – им игрушки.

– Ладно, хватит глупости болтать. – Лиля встала и начала торопливо одеваться.

– Ты куда? – недоуменно спросил он, и добродушная улыбка сбежала с его лица.

– Я же тебе говорила – худсовет у меня завтра. – Не оборачиваясь, она выбирала свою одежду из вороха на полу.

– Погоди, ты что, обиделась? – Он потянул у нее из рук кофточку.

Лиля резко оттолкнула его. Эдгар застыл, лицо его вспыхнуло гневом. Он схватил девушку за плечи и легко, как куклу, встряхнул.

– Ты что? Прикидываешься или… – в голосе слышалась затаенная угроза.

– Ну что «или»? – насмешливо переспросила Лиля. Плотно сомкнутые губы растянулись в знакомой улыбке, которая сейчас вдруг сделалась ненавистной Эдгару. Он чувствовал, что ее забавляет его ярость.

– Слушай, тебе не кажется, что пора кончать эти игры?

– Кажется, – беззаботно отозвалась девушка, – так что передавай привет своей маме. – Ей определенно нравилось дразнить Эдгара, испытывать его терпение.

– Спасибо, непременно передам, – холодно и зло протянул он, – только ты, наверно, не все поняла. Нравится тебе или нет, но завтра я улетаю в Ригу… Насовсем.

Он сам не ожидал, что из него вырвутся такие слова – тут же пожалел о сказанном. Но Лиля как будто даже не огорчилась. Ничего такого в ее потемневших глазах он не увидел.

– Вот оно что. Не удивил, я давно знала, что так будет. Лети, соколик, лети! – Она поспешно вышла из комнаты, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

Эдгар слышал, как она возится в прихожей, надевает босоножки. Но не двигался с места, останавливаемый самолюбием, хотя его обуревало желание броситься за ней, остановить. Почти физически ощущал он, что уходят последние секунды.

– Стой, никуда ты не пойдешь, – не выдержав, самолюбие отступило. – Никуда тебя не пущу, слышишь?

Лиля даже отпрянула, испугавшись бешеных молний в его глазах. Но уступить было выше ее сил.

– Ошибаешься, милый, – презрительно усмехнулась она и хотела отстранить его, чтобы уйти.

И тут, словно лавина, которая крушит и ломает все на своем пути, Эдгар обрушился на нее, грубо схватил в охапку, прижал к себе так крепко, будто хотел задушить, начал жадно отыскивать ее губы. Лиля отчаянно забилась в его руках. Яростная молчаливая борьба продолжалась недолго – не удержавшись на ногах, они рухнули на пол. Скоро нельзя уже было сказать, борются они или обнимаются, словно теплый вечерний свет принес им умиротворение и смирил гордыню обоих…

– Лилька, шевелись, я тебя умоляю. Через час худсовет, а ты в лоскутах!

Как и вчера, Лиля сидела на полу, перед нею лежал чистый лист ватмана. Она подняла на Марину красные припухшие глаза.

– Мариша, миленькая, не ругайся. Сделай кофейку, спаси человека.

– Ох уж этот твой вертолетчик! И о чем вы с ним думаете?!

– А что? – вспыхнула Лиля. – Он мне, между прочим, предложение сделал.

– Вот именно – между прочим, все у вас так, – проворчала Марина, но не удержалась полюбопытствовать: – Заявление-то подали?

– Какое заявление, Мариша? – Лиля усмехнулась уголком рта и откинула с лица черную прядь. – Он отбывает в Ригу, сейчас скажу, – она взглянула на часы подруги, – ровно через три часа двадцать минут, рейсом семьсот двадцать пять.

Марина внимательно посмотрела на нее и больше вопросов не задавала. Привычным движением воткнула в розетку электрический чайник, заглянула под крышку – достаточно ли воды. Помолчав немного, заговорила:

– Раз отбывает – бог с ним. Давай-ка я тебе бутерброд с джемом сделаю. Клубничный, из Польши. Вчера в наборе с килькой давали, разорилась на два. Ума не приложу, куда теперь четыре банки кильки девать.

– Сама ешь свою кильку с джемом!

– Кончай, нечего на людей кидаться, – спокойно, но строго осадила Марина. Она это умела, хоть и своя в доску. – Значит, сама дурака сваляла, коль такого парня упустила.

– Какого такого? Ну какого такого?! – взорвалась Лиля. – Ты хоть соображаешь, что такое летчик-испытатель? Пуговки блестят, фуражечка набекрень – так, что ли? И в тридцать лет – юная безутешная вдова! Как трогательно и романтично! А детям на ночь красивые сказки про папу-героя?

– Дура ты еще, как я погляжу, – философски заключила Марина и выдернула из розетки закипевший чайник, – или стерва…

Но тут скрипнула обшарпанная дверь и на пороге появилась суконная охранница с неизменным кислым выражением на лице.

– Тебе, Звонцова! – выдохнула она и, будто гору с плеч сбросила, протянула девушке запечатанный конверт.

– Мне? – Лиля застыла, не решаясь взять письмо. – От кого?

– От того, от того. Бегают тут с утра пораньше!

– Спасибо, теть Кать, – Марина протянула руку и взяла письмо, прикрыла за охранницей дверь и торжествующе улыбнулась. – Ну пляши, подруга!

Лиля молча выхватила конверт, торопливо надорвала. Внутри лежал голубоватый прямоугольник казенной бумаги – билет на самолет.

– Рейс семьсот двадцать пять, – растерянно пробормотала она и подняла на подругу глаза, в которых застыла мука.

– Ну что ты стоишь, как чурка? Ноги в руки – и вперед. На лету и поженитесь, раз уж такая любовь, – проговорила Марина, почему-то понизив голос до шепота.

Легкая тень набежала на лицо ее подруги.

– Любовь? – процедила она сквозь зубы. – Дудки, хватит с меня.

С каким-то тихим злорадством, словно нарочно истязая себя саму, она порвала билет на мелкие клочки.