Kitobni o'qish: «Не потерять себя»

Shrift:

Пластилин
^{(рассказ)}

Потомкам

Был труден бой. Казались нам не раз
Незащищёнными столетий дали.
Когда враги гранатой били в нас,
То и до вас осколки долетали.

С. Щипачёв

Наступила весна второго года Великой Победы. Тяжело раненная страна, изумившая весь мир непоколебимой стойкостью своих граждан, пробуждалась к жизни. Она натужно поднималась через безутешный женский плач и мужскую скорбь по погибшим и пропавшим без вести родным и близким. Через голод и холод, вероломно преданная бывшими западными союзниками, вновь упрямо училась жить и любить.

Невозможно оценить величие той жертвы, которую принёс народ многонациональной страны. Но, очищенный ею от греховного смрада XX века, опалённый войной, объединённый общим страданием, рождался новый человек, не известный дотоле миру – советский.

* * *

Данькин детский сад находился совсем рядом с его домом. Нужно было лишь выйти со двора, пересечь улицу, по которой ездили редкие машины и временами грохотал железный трамвай, дугой уходя за угол и скрываясь, а уже проскочив дорогу, нырнуть в арку соседнего дома, во дворе которого и находился сад – двухэтажный дом грязно-жёлтого цвета, чудом уцелевший от немецких бомбёжек в годы войны, с кустами акации на его территории и песочницей.

Машин Даня не боялся. Они редко появлялись на их улице. Это были в основном грузовики, которые везли тяжёлую, крытую брезентом поклажу с завода, на котором работала мама мальчика. Машины въезжали на улицу медленно, осторожно минуя трамвайные пути, и, не слишком набирая скорость, двигались дальше, пыхтя под тяжестью своего груза. Совсем редко по улице почти бесшумно катили «эмки» и «виллисы» – трофейные легковушки с военными командирами на борту, привлекая всеобщее внимание взрослых и детей.

А вот трамвай, огромный и грозный, был частым гостем их улицы. Он всегда появлялся внезапно, выныривая из-за угла, тяжко лязгал по рельсам, как танк, в воображении мальчика, и снова уходил куда-то за их дом, делая длинную петлю.

Трамвай пустили недавно. Рельсовые пути его долго лежали грудой вспученного металла на дороге из-за множественных повреждений в результате авиационных бомбардировок. Но наконец до них добрались ремонтники, и трамвайный вагон снова грузно побежал по ним, как бегал когда-то до войны.

Мама Дани, молодая женщина Екатерина Матвеевна, в прошлом сталинградка, получила комнату от завода в общежитии, где на их втором этаже проживало ещё несколько семей, в основном одинокие женщины и их дети: мужчин после войны было значительно меньше, чем женщин. Многие не вернулись назад.

Жили одной семьёй, дружно, проблемы решали сообща. Дети постарше во всём помогали взрослым. А малыши были заняты своим делом: играли и шалили. Сбиваясь в весёлые кучки, с визгом бегали по длинному коридору, при этом, странное дело, никому из взрослых это никак не мешало. Резвилось их общее будущее, ради которого – всё! Каждый малыш являлся предметом любви и заботы любого взрослого. Это был неписаный закон каждого дома и двора. Закон, принятый сердцем.

Получить комнату от завода считалось большой удачей, ведь их небольшой городок наполовину лежал в руинах, а другая половина представляла собой наскоро сколоченные бараки и землянки. Нужно было трудиться, восстановить всё разрушенное войной или построить заново, чтобы было ещё лучше, чем прежде. Ну а о себе – потом.

Данька посещал старшую детсадовскую группу, и мама разрешала ему самостоятельно, без сопровождения взрослых, ходить в садик.

– Но только туда и назад, – говорила она строго, – и быть особенно осмотрительным, когда переходишь дорогу! Посмотри налево, потом – направо, нет ли транспорта, а только потом уж иди!

Вообще-то мама доверяла Дане. Да и дел-то всего было – дорогу перейти! Со своими друзьями по дворовым играм, часть которых уже ходила в начальные классы школы, Данька давно уже излазил весь свой квартал в три двухэтажных кирпичных дома и в несколько деревянных бараков да пустырей, играя в войну. Он даже знал, что если пойти в другую от сада сторону, то можно попасть в парк, по периметру которого рос густой, вполне съедобный боярышник. А в центре парка на лужайке с куцей травой находились покосившиеся скрипящие карусели. На них они с друзьями катались по очереди: одни забирались на деревянный круг, держась за металлический центральный стержень, а другие раскручивали карусели, хватаясь за поручни.

Только мальчик молчал об этом и маме не говорил. Ведь она запрещала ему уходить со двора и, конечно, расстроилась бы, узнав о похождениях сына.

Даня любил маму и жалел, понимая, как трудно ей приходится одной: и на работу ходить, и хлопотать по дому, и его кормить. И он во всём стремился помогать ей. Мыл посуду, подметал полы в комнате и на общей кухне. А утром никогда не залёживался в кровати и старался вставать сразу, как только мама подходила, чтобы разбудить его, уходя на работу.

Просыпаться, конечно же, не хотелось, но мальчик, полусидя, на сонном автомате выслушивал, что должен съесть на завтрак. Затем брёл в уборную по длинному коридору, затем на кухню, где умывался холодной водой из-под крана, постепенно просыпаясь, и чистил зубы. А вернувшись назад, тщательно убирал свою постель, помня, что во всём должен быть порядок. Тем более что мама доверяет ему и надеется на него. Он – «единственный мужчина в доме, вся надежда – только на него!».

Так она сказала ему однажды, когда тётя Лёля, их почтальон, принесла ей какое-то письмо. Тётя Лёля неожиданно заплакала протягивая маме серый конверт с сиреневым штемпелем без марки, а та молча и медленно положила его на скатерть и читать не стала. Вот тогда она так и сказала мальчику, глянув в его глаза, внезапно, каким-то незнакомым, страшноватым даже взглядом своих серых бездонных глаз.

Даня помнил эти слова. Они как-то сами всплывали в его голове в те моменты жизни, когда ему требовалось принять какое-нибудь самостоятельное решение.

Мальчик совсем не помнил отца, даже смутно: был слишком мал. Но в детскую память всё же попали, будто долетели из космоса, чьи-то слова:

– До встречи, малыш!

Но кто сказал эти слова? Отец? Ему почему-то казалось, что они с мамой всегда жили только вдвоём, а все остальные люди лишь временно приходили в их жизнь и так же незаметно ускользали из неё. Да им и не нужен был никто!

* * *

В тот день Данька, как всегда, быстро оделся. Проглотил, запивая компотом, два блинчика, оставленные мамой на столе. А третий завернул в фантик от леденца, помня, что на улице у подъезда его, как всегда, поджидает Маня – дворняжка, прибившаяся к их двору. Даня едой вообще не интересовался. Был малоежкой. То ли поэтому, то ли из иных побуждений, но он всегда помнил о Мане и оставлял ей от своего завтрака заветный кусочек.

Выбежав на улицу и сунув в пасть враз подлетевшей Мане блинчик, мальчик поспешил в сад, оставив дворняжку одну благодарно вилять хвостом.

В садике было шумно. Все весёлые проказники, Данькины друзья – Петька, Саня и Леночка из соседнего подъезда их дома – уже были на месте. Добрая Мария Яковлевна, воспитательница старшей группы, уже суетилась у детских столиков с подносом в руках и в клеёнчатом переднике в горошек, обнося детей горячим утренним молоком.

– А, Данечка, иди сюда, садись, – обрадовалась она пацану, завидев его, входящего в комнату. – Выпей кипячёного молочка с ребятами, а потом будете играть, – предложила она, уже обращаясь ко всем сразу. Высокая и полная, в белом поварском колпаке, женщина возвышалась посреди просторной комнаты, окружённая малышами, словно курица-наседка цыплятами.

– Не… – протянул Даня, его даже передёрнуло при виде плавающей в стакане пенки. Горячее молоко он не любил.

– А вот и зря! Так и не вырастешь! – безапелляционно заявила Мария Яковлевна, и её доброе лицо подёрнулось грустью.

– А я уже и так вырос, – заявил Даня капризно, – я уже сам в садик хожу! Мальчик гордо посмотрел на своих друзей, которых привели в детский сад их родители.

– Это ты, конечно, молодец! Значит, мама тебе доверяет, – согласилась женщина. – Но ты тогда не должен её подводить!

– А как же я её подвожу? – удивился пацан.

– Она думает, что ты слушаешься, пьёшь вместе со всеми молоко, спишь днём во время мёртвого часа, – тут Мария Яковлевна с хитринкой в добрых глазах взглянула на мальчика и его самого верного друга Петьку, как бы намекая на то, что догадывается, кто устроил вчерашнее «побоище» на подушках, – а ты меня не слушаешь и поэтому маму подводишь.

– А если я буду молоко пить, то маму не подведу? – поинтересовался малыш.

– Тогда не подведёшь!

Данька нехотя сел за столик, и Мария Яковлевна мигом поставила перед ним стакан с горячим напитком.

– Ну вот и ладно, вот и ладно, – довольно повторила женщина.

Данька зажмурился и залпом, не отрываясь, выпил молоко.

– Ах, какой же ты молодец! – похвалила его воспитательница.

– А я тоже давно выпил! – обиделся Петька.

– И я, и я, – загалдели ребята.

– Ладно, ладно, все – молодцы! – подвела итог Мария Яковлевна. – Идите играть! Вчера новые игрушки привезли и пластилин! Целый ящик! Бегите и разбирайте!

Дети кинулись в угол комнаты, где среди игрушек, в основном деревянных кубиков, пластмассовых пирамид и одноликих кукол, стоял заветный картонный ящик.

Коробок с пахучим разноцветным пластилином было много. Даже очень. И досталось всем, кто хотел в него играть. В каждой коробке лежал листок с рисунками зверят – зайчиков, лисичек, слонов, – которых предлагалось вылепить.

– Только смотрите не запачкайте друг друга, – беспокоилась Мария Яковлевна. – Чтобы лепилось лучше, немного смочите водой пальчики, – учила воспитательница. – Вот я вам ведёрко принесла. Кунайте, кунайте! – смешно, на языке юга, предлагала своим «воробушкам» милая женщина.

Собственных детей у Марии Яковлевны не было. Как не было у неё и своего собственного угла. Не нажила. Война помешала. А потому ко всем ребятишкам в саду относилась как к родным.

Данька и Петька сразу стали лепить, но не фигурки зверят, а солдат. Мальчики договорились о том, что один из них лепит синих солдатиков, а другой их врагов – красных. Благо, что в коробке было целых пять цветов: синий, красный, коричневый, жёлтый и даже белый! Получалось здорово, только лепить оружие из мягкого пластилина не хотелось.

– Эх, если бы были спички, – сокрушался Данька, – мы бы из них сабли сделали!

– Да, – сопел рядом Петька, заканчивая лепить пятого по счёту солдатика.

– Знаешь что, приходи ко мне сегодня домой играть, сразу после садика, – пригласил Данька своего друга и пояснил: – Помнишь у меня коробку деревянных шахмат? Там фигурки белые и чёрные. Это же целых две армии! Пешки будут солдатами, а офицеров посадим на коней!

– Интересно, как же мы их на коней посадим, а крепить-то чем?! – сокрушался Петька.

– Пластилином, ясное дело, возьмём отсюда. Вон его тут сколько! Поиграем, а потом вернём!

– Здорово! – восхитился Петька сообразительности своего друга.

* * *

Екатерина Матвеевна вернулась домой поздно вечером. Вошла в комнату, неся тяжёлую авоську с продуктами в руках, и со вздохом облегчения опустилась на стул передохнуть. Снять пальто не было сил.

Данька подлетел к маме, стараясь взять у неё из рук сетку.

– Подожди, Даня, – сказала мама, не выпуская поклажу из рук, – тяжёлая она, ты не удержишь.

– Удержу, мама, давай, – настаивал сын.

– Ты лучше возьми мою шаль, – попросила женщина, снимая её с головы, – душно!

Немного отдышавшись, мама мальчика поднялась и пошла в сторону вешалки.

– А это что у тебя за войско на ковре? – поинтересовалась Екатерина Матвеевна, увидев на прикроватном коврике сына рассыпанные фигурки его любимых шахмат. – Снова не кушал ничего, а только играл?

– Да поел я, – протянул Данька. – А это мы с Петькой тут воевали! Иди посмотри, мам, – потянул он её за руку.

– Погоди, сынок. Дай я хоть до конца разденусь и обувь сниму.

Через минуту Екатерина Матвеевна приблизилась к сидящему на коленях у коврика сыну. Перед ней открылась целая баталия. Белые пешки в плащах-фантиках от конфет стремительно наступали на позиции чёрных фигур. Два белых офицера сидели на конях, держа пики (карандаши) наперевес. А им навстречу выкатилась артиллерия чёрных (деревянная коробка, на которой синим пластилином были вылеплены пушки). А рядом высилась горка ядер из пластилина зелёного цвета. Пластилин был везде: им закреплялись плащи на пешках; офицеры на конях; были вылеплены пушки, ядра…

– Сынок, а откуда у тебя пластилин, и так много? – удивилась женщина.

– В садик привезли целую коробку, вот мы с Петькой и взяли домой поиграть, – легко признался Даня.

– Ну, ты, конечно же, спросил разрешения на это у Марии Яковлевны?

– Нет. Да завтра же я всё верну!

Екатерина Матвеевна молча повернулась и пошла к столу разбирать продукты.

Данька почувствовал, что мама чем-то недовольна, но не понял причины.

– Мам, тебе не понравилось?

Женщина молчала.

– Мам, – протянул мальчик, подскочив к столу и дёргая за мамин рукав.

– Даня, ты поступил нехорошо, – наконец произнесла Екатерина Матвеевна.

– Почему?!

– Ты унёс, практически украл то, что тебе не принадлежит. Пластилин привезли в садик, чтобы играли все дети, а ты забрал его себе домой, – строгим голосом пояснила мама. – Завтра же отнеси его назад и никогда так больше не делай!

Даня погас: «Неужели я – вор?! Нет, этого не может быть!» На душе у мальчика стало так тягостно, что он не смог сдержаться – подбежал и ткнулся хлюпающим носом в мамино плечо. Та обняла его и привлекла к себе:

– Прости меня, я погорячилась. Ты ведь не хотел поступить нечестно? Ты просто не подумал. Но завтра отнеси пластилин в садик, – напомнила мама.

– Конечно, отнесу, мама, – горестно хлюпнул носом пацан.

* * *

– Ну что, поиграем у тебя сегодня после садика? – подбежал к Дане его друг Петька, как только тот появился в саду.

– Не… Петь, не поиграем, – протянул мальчик грустно.

– Почему? – не понял Петька.

– Пластилин привезли в садик для всех, и забирать его отсюда нельзя.

– Но ведь мы только поиграть!

– А остальные как же? Если каждый возьмёт поиграть, то в саду ничего не останется.

Затем Даня вытащил из кармана круглый шар, слепленный из всего разноцветного пластилина, который мальчик брал домой, и положил его в картонный ящик, не глядя на друга.

Друзья и беззаботные игры отвлекли Даню от грустных мыслей, и он, растворившись в стайке галдящих ребятишек, вскоре позабыл обо всём.

* * *

Было ещё совсем светло, когда мальчик вновь оказался в своём дворе, возвращаясь домой. Он постоял у подъезда, немного понаблюдав за тем, как гоняют мяч соседские ребятишки. Но, вспомнив, что он должен до прихода мамы убраться в их комнате, повернулся к входной двери.

В следующий момент его внимание привлекла какая-то смятая розово-синяя бумажка. Даня сначала толкнул её ногой, а потом поднял. Когда он развернул комок и медленно прочитал крупные буквы, то не поверил своим глазам – это был бумажный рубль!

В первый момент мальчик метнулся в подъезд с целью вернуть деньги тому, кто их потерял. Но в подъезде стояла гулкая тишина.

«Нужно отдать его маме, – решил пацан, – она разберётся, что с ним делать».

Даня уже стал подниматься по лестнице, как вдруг в его сознание вкралась лукавая мысль: добежать до хозяйственного магазина, в котором был отдел «Игрушки», и купить там коробку пластилина, стоившую (он теперь это знал точно) всего тридцать копеек! Но затем он решительно отогнал от себя эту идею. Придя домой, мальчик принялся за уборку. Но, когда стал собирать шахматные фигурки, лукавая мысль вернулась опять.

«Я ведь не украл эти деньги, а нашёл! Куплю только коробку пластилина, а остальное отдам маме!»

Даня не побежал, а полетел сломя голову на улицу. Мигом проскочив парк и сломанные карусели, он оказался у большой стеклянной витрины хозяйственного магазина. Повернув к входу, он внезапно остановился как вкопанный. У ступенек на деревянной самодельной каталке сидел безногий солдат – калека в застиранной гимнастёрке. На его груди теснились боевые награды. А перед ним прямо на асфальте лежала форменная фуражка бойца, в которой поблёскивало на свету несколько медных монет. Люди поднимались по ступеням поодиночке и парами, не замечая солдата, словно бы его там и не было.

Мальчик будто прирос к земле. Двигаться дальше он был не в состоянии. Всё его внимание было приковано к покалеченному войной молодому мужчине. Наконец, решившись, он шагнул к нему.

– Дядя, это тебе, – протянул он свой рубль калеке.

Взгляды бойца и паренька встретились. После некоторой паузы солдат, глотая комок, подступивший к горлу, спросил:

– Тебя не будет ругать мама, пацан?

– Нет, – решительно потряс головой Даня, – не будет.

Через мгновенье он уже вновь оказался в сквере, торопясь к своему дому.

Мама вернулась с работы, как всегда, поздно. Когда она вошла в комнату, сын молча сидел на ковре, расставляя на нём нехитрые игрушки.

– Как хорошо, что ты пришла, мама! – подхватился навстречу женщине мальчик.

– Ты скучал по мне? – спросила мама и улыбнулась.

– Конечно!

– А смотри, что я тебе принесла, – достала она какой-то свёрток из сумки, развернула его и подала сыну.

Это была коробка пластилина.

– Ой, спасибо, мамочка! – бросился обнимать свою маму Даня.

Весь оставшийся вечер до отхода ко сну он рассматривал картинки зверушек на вложенном в коробку листке и вдыхал пьянящий аромат разноцветных пластинок, не решаясь к ним прикоснуться и нарушить нанесённый на них трафарет.

* * *

– Привет, Петька, мне мама пластилин подарила! – радостно сообщил последнюю новость Даня, как только они встретились с другом в детском саду.

– Здорово! – восхищённо позавидовал Петька.

– Приходи ко мне играть после садика.

– Не могу, – протянул друг, – бабушка заболела. Надо за ней поухаживать, пока мама на работе.

Петя был их соседом. Он жил вместе со своей мамой Александрой Николаевной и бабушкой. Пожилая женщина приходилась свекровью Петиной маме. Других родственников у семьи Афанасьевых отняла война.

– Да, жаль, – поскучнел Данька. – Ну, может, ты завтра придёшь, если ей лучше станет.

– Может быть, – вздохнул Петя.

– Здравствуйте, мальчики! – поздоровалась с ребятами подошедшая к ним Леночка.

Девочка выглядела очень нарядной. Так, что даже Петька с Даней это заметили. На ней было новое платьице, а в косах – красивые белые банты.

– А у меня день рождения! – сообщила она. – Мне уже семь! Осенью пойду в школу.

– Поздравляем, – промычали пацаны, завидуя будущей школьнице.

– Я вас приглашаю на мой праздник завтра в шесть вечера!

– Спасибо, – опешили оба друга, не ожидавшие такого поворота в разговоре.

– Придёте? – настойчиво спросила девочка.

– Да, мы… придём, конечно! – нерешительно выдавили из себя приглашённые.

– Ну вот и хорошо, буду вас ждать! – Леночка удалилась так же быстро, как и появилась.

– Вот тебе на, что ж мы ей подарим? – недоумевали друзья.

– Ну, что вы тут шепчетесь? – приблизилась к ним Мария Яковлевна. – Что играть не идёте?

– У Леночки день рождения!

– Я знаю. Вон она какая нарядная сегодня!

– Она нас к себе на праздник пригласила, – сообщили друзья.

– Вот как хорошо! Вы же соседи!

– Только мы не знаем, что ей подарить!

– Ах вот оно что! Вы об этом тут совещаетесь?

– Ну да, – признались ребята.

– Это вы уж сами решайте. Мне советовать трудно. Вон как она любит зверушек лепить, – кивнула в сторону увлечённой ваянием девочки воспитательница. – Или можете ей открытку нарисовать. Ей это тоже будет приятно, – сказала, отходя от друзей, заторопившаяся по делам Мария Яковлевна.

Мальчики переглянулись.

* * *

– Здравствуй, мой дорогой! – вошла в комнату мама.

– Здравствуй, мамочка! – Даня поднялся к ней навстречу с коврика на полу.

Там в полном боевом порядке были расставлены обе противоборствующие армии: белая и чёрная. Неслись друг на друга пешки и кони. Офицеры же таились в засаде за деревянными кубиками. И никаких следов пластилина.

Екатерина Матвеевна молча поцеловала сына, разделась и прошла к столу, на котором лежала закрытая крышкой вчерашняя коробка с пластилином.

– Мама, ты не будешь на меня обижаться? – спросил мальчик, и в его голосе прозвучала просьба.

– За что, мой милый?

– Меня и Петьку пригласила Леночка Афонина на день рождения!

– Ой, как хорошо! – всплеснула руками Екатерина Матвеевна.

– Мама, Леночка так любит лепить из пластилина… Можно я ей свой подарю?

* * *

Уже погас свет во всём доме, и всё затихло кругом. Дети спали. Спали и утомлённые взрослые.

Екатерина Матвеевна стояла одна в темноте на кухне у распахнутой форточки и курила папиросу. По её щекам катились крупные слёзы. Временами она тяжело, содрогаясь всем телом, вздыхала и смахивала их с лица.

В глубине коридора зажгли свет, и кто-то, неслышно ступая, вошёл на кухню.

– Катя, ты что, плачешь?! – с тревогой в голосе спросила мама Петьки Александра Николаевна. – Что случилось?!

– Ничего. От радости плачу, Шура, от радости, – созналась женщина.

– Ох, и когда же мы, дуры, от радости научимся не плакать, а смеяться!

И женщины обняли друг друга.