«Белый негр. Поверхностные размышления о хипстере» kitobidan iqtiboslar, sahifa 2
или иной степени являемся сексуальными девиантами, поэтому на деле приговор заботливого психоаналитика означает следующее: лучше быть сексуально ненормальным как «цивил», чем как хипстер.
Одним словом, неважно, преступна жизнь или нет, единственный выход заключается в том, чтобы поощрять в себе психопата, погружаясь в те области опыта, где безопасность становится синонимом скуки, а значит – болезни, где существование возможно только в настоящем, в одном бескрайнем настоящем без прошлого и будущего, без планов и воспоминаний, где нужно жить до последнего предела, когда будешь окончательно разбит, где нужно использовать всю энергию для преодоления великих и малых кризисов духа, а также тех непредвиденных ситуаций, которые возникают во множестве
психотиком. Между тем это два диаметрально противоположных понятия. Психотик – это клинический сумасшедший, чего никак нельзя сказать о психопате; психотик практически не способен выплеснуть накопившуюся фрустрацию посредством каких-либо физических действий, тогда как психопат в своих крайних проявлениях, напротив, не может совладать с тягой к насилию. Сознание психотика настолько замутнено, что он почти напрочь лишен ощущения реальности происходящего, в то время как для психопата едва ли может существовать что-то более реальное, чем лица, голоса и привычки окружающих в каждую конкретную минуту его жизни. Вот как описывают психопата Шелдон и Элеонора Глюк 13 : «Психопат… отличен от индивидуума, погружающегося в «истинное безумие» или только выкарабкивающегося из этого состояния, тем, что прочно и упорно придерживается своих антиобщественных взглядов и поведенческих норм, а также отсутствием галлюцинаций, са
В самой глубинной своей сути драма психопата заключается в том, что он ищет любви. Причем заветной целью этого поиска является не обретение второй половины, а достижение оргазма, который был бы апокалиптичнее предыдущего. Оргазм служит для психопата своего рода терапией. Психопат осознает каждой клеткой своего бытия, что хороший оргазм высвобождает его потенциал, в то время как плохой, напротив, сковывает его. Однако в своем поиске психопат становится воплощением тех вопиющих социальных противоречий, которые некогда послужили отправной точкой формирования его личности, так что подчас вожделенный апокалиптический оргазм остается для него недостижимым идеалом наподобие Святого Грааля, поскольку в системе движущих им потребностей и императивов, равно как и в сети
убийством. Психопат убивает – если, конечно, ему хватает на это мужества, – чтобы дать выход своему неистовству, потому что если он не сможет выплеснуть свою ненависть, то не сможет и любить. Если он проявит трусость, то неизбежно окуклится в состоянии лютой ненависти к самому себе. (Здесь, конечно, можно возразить, что двум здоровым хулиганам лет восемнадцати не обязательно обладать большим мужеством для того, чтобы, к примеру, проломить голову владельцу кондитерской лавки. И действительно, подобный акт насилия, даже с точки зрения психопата, вряд ли может иметь какое-то терапевтическое значение, ведь жертва заведомо не способна дать отпор. И все же определенная доля мужества здесь необходима, ведь, убивая слабого пожилого человека, они одновременно убивают целую институцию: они вторгаются в частную собственность, резко меняют свои взаимоотношения с полицией и вводят в свою жизнь элемент опасности. Тем самым они отваживаются ступить в неизвестность,
всего человечества. И поскольку фронтальное наступление революции закончилось провалом (причем в первую очередь вследствие неудачной попытки изменить эксплуатационный характер наших производственных отношений), то не исключено, что становление хипстера является первым звонком ко второй революции нынешнего столетия, которая позовет нас не вперед к действию, к более рациональному и справедливому распределению благ, а назад к постижению секретов бытия и внутричеловеческих энергий, не вперед к коллективизму, на поверку оказавшемуся тоталитаризмом, а назад к нигилизму творческих авантюристов. Совершенно очевидно, что эта революция не будет поддаваться постижению даже
он имеет также мало общего с белым сленгом, как солдатская речь, обильно приправленная упоминаниями о «жопе» как о внутреннем состоянии и «дерьме» как внешних обстоятельствах (ведь именно этими двумя словами солдату-срочнику точнее всего удается выразить свою экзистенцию) с аналогичными по форме ругательствами, используемыми на гражданке. Главная особенность хипстерского языка заключается в том, что он не поддается сознательному заучиванию, а потому, будучи вложен в уста человека, непосредственно не разделяющего опыт той эйфории и изможденности, которую, собственно, этот язык и призван описывать, он в лучшем случае будет звучать нелепо и неискренне, а то и раздражающе вульгарно. Хипстерский язык – это язык изобразительный (однако его изобразительность скорее сродни безобъектному искусству), пропитанный диалектикой едва заметных, но крайне интенсивных изменений. Это язык микрокосма (причем в данном
жаемой им позиции (или, если угодно, суть его веры) заключается в том, что в основе наших инстинктов лежит стремление к сотворению лучшего мира (или, иными словами, то самое инстинктивное представление о величии человека, которое стало отправной точкой зарождения сознания), а значит, человек в целом больше тяготеет к добру, чем ко злу, и за нашей жестокостью скрывается любовь и зачаточное чувство справедливости. Таким образом, хотя освобождение от всех накладываемых на нас обществом ограничений чревато наступлением эпохи беспрецедентного индивидуального насилия, только лишь оно и способно избавить нас от насилия коллективного, выливающегося в рационально организованные тоталитарные чистки (которые, стоит признать, во многом являются психологическими индикаторами той потаенной, невысказанной и непреодолимой тяги к насилию, что порой способна овладевать целыми нациями). Иными словами, давая прямой выход своей агрессии, мы, по мне
жно прийти лишь после длительного преследования, предшествующего самому акту наслаждения, поэтому он склонен насиловать. Он не может дожидаться, пока общество в процессе своего развития достигнет нужной стадии, чтобы предоставить ему престиж; эгоистическая амбициозность побуждает психопата вызывающими действиями добиваться, чтобы его имя фигурировало в заголовках. В истории любого психопата красной нитью проступает действие этого механизма безотлагательного удовлетворения своих желаний. Этим объясняется не только логика его поведения, но и тяга к насилию, свойственная его поступкам».
ное убеждение. Одним только французам с их бесконечной отчужденностью от собственного бессознательного удалось принять философию экзистенциализма без малейшего намека на то, чтобы ее прочувствовать. Действительно, только французу, объявившему, что бессознательного не существует, дано было закопаться в самые глубины хитросплетений сознания ради постижения невыразимых микроскопических импульсов ментального становления, чтобы в конечном итоге создать теологию атеизма и сделать вывод о том, что в мире абсурда самым логически выверенным абсурдом является абсурд экзистенциальный. В споре мистика и атеиста последний выступает с позиции жизни – жизни рациональной и недиалектической. Поскольку атеист воспринимает смерть как пустоту, то вне зависимости от степени своей изнуренности и отчаяния он будет стремиться жить дальше, жить еще.
