«Курсив мой» kitobidan iqtiboslar

Мне и сейчас еще кажется какой-то фантасмагорией та стремительность, с которой развалилась Россия, и то гигантское усилие, с которым она потом поднималась, – сорок лет. Тогда на верхах люди просто бросали все и уходили: сначала царь и его министры, потом кадеты, потом социалисты.

Ходасевич когда-то говорил, что настанет день, все пропадет, и тогда соберутся несколько человек и устроят общество… все равно чего. Например: “Общество когда-то гулявших в Летнем саду”, или “Общество предпочитающих «Анну Каренину» – «Войне и миру»”, или просто: “Общество отличающих ямб от хорея”. Такой день теперь наступил.

Мы вместе любили и  Брандта, и Дориана Грея, и “Четки”, и  “Снежную маску”

Татьяна Викторовна Адамович, та, которой Гумилевым посвящена его любовная книга “Колчан”, поступила к нам в гимназию и как классная надзирательница, и как учительница французского языка.

Вместе мы открывали Уайльда и Метерлинка, Гамсуна и  Ибсена, Бодлера и Ницше, Анненского, Тютчева.

Да так оно и есть: будущее не лежит в запасе и не ждет нас, оно творится жизнью и  нами самими. Оно возникает с каждым новым днем. Оно никем не предписано

Ходасевича. Гумилев преувеличивал пафос, и  его чтение портило то, что он не произносил нескольких звуков. Белый нажимал на свою собственную, раз навсегда усвоенную, мелодию.

Но психология гнезда мне омерзительна, и  я всегда сочувствую тому, кто бежит из гнезда, хотя бы он бежал в муравьиную кучу, где хоть тесно, но где можно найти одиночество – самое естественное, самое достойное состояние человека. Драгоценное состояние связи с миром, обнажение всех ответов и разрешение всех скорбей.

“Курсив…” сознательно подчинен идее, что человек – единственная несомненная реальность, а мир существует только как свидетельства о нем людей, поэтому второстепенен и необязательно достоверен.

вался. Зажав огромные кисти рук между колен, в обвисшем на нем пестро-сером