Kitobni o'qish: «Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны»

Николай Лейкин

Shrift:

* * *

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

* * *

I. Сатир и нимфа

В субботу вечером, после запора лавки, вдовый старик, купец Трифон Иванович Заколов отпустил всех своих приказчиков в баню да кстати велел взять с собой и двух лавочных мальчиков. Дома остались только сам Трифон Иванович и кухарка Акулина, молодая, красивая, здоровая баба – то, что называется кровь с молоком. Он тотчас же велел ей поставить самовар и прибавил: «Только как можно скореича». Когда Акулина ставила самовар, Трифон Иванович вошел в кухню, остановился, подбоченился и, облизываясь, стал смотреть на широкую спину Акулины, на голые, полные локти ее, шевелившиеся около самовара. Наконец он не утерпел, ткнул Акулину пальцем в бок и, улыбаясь, проговорил:

– Вишь, жиру-то сколько на хозяйских хлебах нагуляла.

Акулина вздрогнула, обернулась, потупилась и сказала:

– Ах, что вы это, хозяин… Да нешто так можно!

Трифон Иванович успел уже сделать серьезное лицо и еще раз повторил:

– Ставь, ставь самовар-то скореича, а готов будет, так и подавай сейчас в горницу.

Запахнув халат, он зашлепал туфлями и направился в комнату, где вынул из шкафа чай, сахар, баранки, варенье и, поставив все это на стол, сам сел к столу в ожидании самовара. Через десять минут Акулина внесла в комнату самовар. Трифон Иванович смотрел на нее пристально и, не изменяя серьезного лица, тяжело вздохнул.

– Нет у меня сегодня такого воображения, чтобы самому чай заваривать, заваривай ты, – обратился он к Акулине.

– Ну? С чего это вы вдруг?.. – улыбнулась та. – Да, может быть, я не потрафлю?

– Заваривай, заваривай, коли хозяин приказывает.

Акулина повиновалась. Хозяин не спускал с нее глаз.

Серьезное лицо его стало покрываться улыбкой.

– У тебя двери-то из кухни на лестницу заперты ли? – спросил он.

– Нет. Да что их запирать-то? Ведь я никуда из кухни не уйду.

– Поди и запри. Нынче воров много шляется. А потом вернешься сюда и лимону мне нарежешь.

Акулина отправилась запирать двери и через минуту снова явилась и начала резать лимон, косясь на хозяина.

– Тебе сколько лет-то? – задал он вопрос.

– Двадцать три, – отвечала она.

– А дети есть ли?

– Ни одного.

– Что ж ты это?

– Бог не дал.

– Муж-то у тебя где?

– В нашем месте, на железной дороге служит.

– Нравный или смирный?

– Известно уж, муж…

– Дерется?

– Да как же без этого? Когда ежели хмельной приходил, то само собой.

– Покажи-ка зубы-то… Целы ли? Не выбил ли? Показывай, показывай… Нечего тут стыдиться! Ну чего ты рукой закрылась?

– Да чтой-то вы, право.

– Показывай же, коли хозяин тебе приказывает!

Акулина шевельнула губами и выказала целый ряд белых, как из слоновой кости, зубов.

– Я оттуда не вижу… Ты ближе ко мне подойди, – сказал хозяин.

– Да чтой-то вы в самом деле?.. – бормотала Акулина, закрывая лицо рукой.

– Ровно ничего. Хочу зубы посмотреть. Подойди сюда, говорят тебе!

Акулина подошла, показала зубы и взвизгнула. Хозяин ущипнул ее за щеку и, улыбаясь, пробормотал:

– Вишь, гладкая! Куда же ты? Погоди! Стой тут… Еще не все, – прибавил он.

– Да что ж, коли вы шутки шутите!

– Стой тут! Хозяин приказывает – и стой. Сейчас я тебе кое-что дам.

Он отворил комод, вынул оттуда какой-то клетчатой шерстяной материи.

– На тебе на платье… Бери… Только приказчикам не показывай.

Акулина совсем сомлела.

– Господи Иисусе! Да за что же это? – спросила она.

– Бери, коли дают. Бери без рассуждениев.

– Это то есть к празднику от вас?

– Бери, и делу конец! – махнул рукой хозяин. – К празднику еще получишь.

– Позвольте ручку… Благодарим покорно.

– Зачем же ручку? Лучше я тебя так поцелую.

Хозяин обхватил ее за шею и поцеловал в губы.

– Ой, что-то вы! – вырвалась она от него. – Ну как же это можно!

– Отчего же нельзя?

– Да нешто можно, чтобы хозяева…

– Да ведь тебя от этого не убыло. Только смотри приказчикам ни гугу… Садись, – указал он на стул около стола.

Акулина широко раскрыла рот и глаза и недоумевала.

– Садись, тебе говорят!

– Господи Иисусе! Да я и не умею за хозяйским столом сидеть… Чтой-то, право!

– Учись… Может быть, и самое тебя в хозяйки выведу. На вот стакан чаю и пей. Пей внакладку, пей с вареньем…

– Ну вас, право… Какие вы… Чтой-то в самом деле… – бормотала Акулина и села.

Хозяин любовался ею.

– Клади сахару-то больше… Клади… Клади, сколько душа хочет… Да и варенья-то тоже… – говорил он, вздохнул и прибавил: – И в каких только таких местах эдакие прекрасные бабы родятся!

– Хи-хи-хи… А вы нешто не знаете? Ведь паспорт-то у вас. В Тверской губернии, в Калязинском уезде… – хихикала Акулина.

– Садись ко мне ближе…

– Зачем же я ближе-то?

– Садись, тебе говорят.

– Только уж вы не щиплитесь.

– От приказчиков щипки принимаешь, а от хозяина и принять не хочешь? Ладно…

– Когда же я от приказчиков?.. Да что вы, право!..

– Ну уж знаю я!

– Вот уж напрасно так напрасно… Готова даже икону снять…

– Ну, то-то… А только коли ежели что я вперед замечу, то смотри… Постой… Есть у меня тут завалящийся платок. Из лавки я его принес. – Хозяин еще раз полез в комод, вынул оттуда большой фуляровый платок с пестрыми цветами и, подавая его Акулине, сказал: – На! Возьми… Пригодится…

– Ну уж… Да чтой-то с вами!

– Бери, бери без рассуждениев… И не то еще подарю, коль ласкова к хозяину будешь. Ты поди песни петь горазда?

– В деревне была горазда, а здесь где же…

– Гм… Ешь варенье-то… Для тебя ведь поставил.

– Уж будто?.. Для кухарки-то?

– Имею воображение и не кухаркой тебя сделать. Орехи грызть любишь?

– Хи-хи-хи! – хихикнула Акулина. – Да как же не любить-то?

– И пряники жевать охоча?

– Отчего же, коли ежели для скуки…

– Так вот тебе рубль на пряники… Возьми и купи.

– Ну уж… что уж… Полноте…

– Бери, коли дают, – улыбался во всю ширину лица хозяин и спросил: – Ты это зачем же глаза-то сажей вымазала?

– Да неужто?.. Должно быть, это я когда самовар ставила.

Она поплевала на пальцы и стала трогать себя около глаз.

– Да не тут, не тут. Я про самые зенки-то спрашиваю. Или у тебя природные такие таракашки в лоб вставлены?

– Да полноте вам… А я думала, и взаправду…

– И брови природные? Или сажей смазаны? – не унимался хозяин.

– Вы все шутки шутите. Такие сурьезные и старые и с шутками.

– Буду почаще около тебя сидеть, так помолодею.

– Какие вы, право…

– Тебя как по отчеству-то звать?

– Степановна.

– Сядь ближе и слушай меня, Акулина Степановна.

– Да ведь уж и так рядышком.

– Молчи и слушай. Пей чай-то и слушай.

– Благодарим покорно. И так уж я вволю…

– Занапрасно ты со своей писаной красотой в кухарках пропадаешь, Акулина Степановна, и я хочу тебя возвысить.

– Ну?! Выдумаете еще что-нибудь.

– Из черного тела в белое пересадить.

– Ах, что это вы брешете! – бормотала Акулина.

– Истину я говорю. Ведь вот я иной раз при моем вдовстве сиром и посидел бы с тобой и попил бы чайку, а при приказчиках зазорно. А найму-ка лучше я тебе квартирку из двух горенок, а ты там и живи.

– Выдумайте тоже…

– А отчего же и не выдумать? Живи себе да живи, а я к тебе приходить буду да чаи распивать. Там ты мне и песни петь будешь, а я буду слушать.

– Не дело вы говорите, хозяин.

– Отчего не дело?

– Да как же я без жалованья-то буду? Ведь тоже харчи…

– Зачем без жалованья? Я тебе и жалованье платить буду. На харчи буду давать особо. Согласна?

В кухне застучали в дверь. Акулина вскочила.

– Приказчики идут из бани, – сказала она и бросилась отворять дверь.

– Ты приказчикам-то смотри – ни гугу! – кричал ей вслед хозяин.

– Ну, вот еще…

– А насчет квартирки-то подумай и дай завтра ответ.

Акулина была уже в кухне и отворяла дверь. Застучали ногами приказчики, вернувшиеся из бани.

II. Нимфа приподняла голову

Было будничное утро. Приказчики и мальчики купца Трифона Ивановича Заколова ушли в лавку. Сам старик Заколов посидел-посидел около потухшего самовара и, кряхтя и потирая поясницу, перешел к письменному столу, где раскрыл торговую книгу и, глядя в нее, стал звякать на счетах. Показалась кухарка Акулина, остановилась в дверях и, потирая дверной косяк рукою, улыбалась. Одета она была во все праздничное и сияла свежестью и красотой.

– Своими занятиями занимаетесь? – проговорила она.

Хозяин обернулся к ней вполоборота и отвечал:

– Да… Но теперь мне некогда.

– Будто? А вы серьезность-то бросьте и посидите со мной. Мне вам что-то сказать надо.

– После, после поговорим.

– А если мне хочется сейчас поговорить?

– Мало ли что! А ты поди в кухню и подожди.

Акулина не уходила, сделала маленькую паузу и сказала:

– Чтой-то как будто вы третьегоднясь и вчерась были совсем не такой. Те дни ластились, а теперь вон гоните.

– Не гоню я, а, видишь, занят делом, – проговорил хозяин.

– Дело не медведь, в лес не убежит. Сем-ка я около вас присяду.

– Нельзя, нельзя теперь. Я тебя потом позову.

– Что мне потом?

Она опустилась около стола на стул. Старик хозяин посмотрел в ее сторону и поморщился. Она протянула руку, сбила у него на голове прядь волос, которой было прикрыто сбоку голое темя, и пробормотала:

– Полноте вам серьезность-то из себя строить!

Хозяин вспыхнул.

– Ну чего ты балуешься-то, дура! – сердито сказал он и стал поправлять волоса.

– Уж и дура! Два дня была Акулина – красота писаная, а теперь дура.

– Ты приходи тогда, когда тебя позовут, тогда и будешь красотой писаной.

– Ох, какие разговоры! Что-то уж не командовать ли вы мной хотите? Ведь, кажется, не муж. А вот хочу сидеть и буду сидеть.

Хозяин широко раскрыл глаза и в удивлении посмотрел на Акулину.

– Должны любить. Уж теперь аминь. Сами мне смелость дали, – продолжала она.

– Послушай, Акулина Степановна… – начал строго хозяин, но Акулина улыбнулась во всю ширину лица и шутливо мазнула его ладонью по носу.

Строгость старика была парализована. Он осклабился.

– Ну, баба! – произнес он. – Не знал я за тобой таких качеств. Смотри-ка как развернулась!

– Да я всегда такая была, а известно, уж коли в людях живешь, то боишься. Слушайте-ка, что я вам сказать хочу. Я хочу, чтобы мне завсегда с вами вместе чай пить, даже и при приказчиках. За одним столом то есть. И утром, и вечером.

– Выдумай еще что-нибудь!..

– А что ж такое?

– Да ведь ты на меня мараль наведешь. Живу я тихо, солидарно, приказчики видят во мне большое основание, а тут уж тень будет.

– Эка важность! Что вы, девушка, что ли! Да нынче и девушки тень на себя наводят.

– Нет, Акулина, этого невозможно. Я ведь тебе сказал, чтобы ты переехала на отдельную квартирку. Будешь ты жить отдельно в двух горенках, и буду я к тебе приходить, и буду с тобой чай пить. А здесь невозможно. Зазорно. Переезжай на квартирку.

– Одна-то? Нет, я не хочу от вас уходить. Благодарю покорно. Я хочу при вас быть.

Старик вздохнул.

– Утром, когда приказчики в лавку уйдут, ты можешь со мной чай пить, – сказал он.

– А вечером? По вечерам-то мне и скучно одной.

– Вечером невозможно… Вечером нельзя.

– А я приду и сяду – вот и будет можно.

– Слушай! Ты этого не делай! Ты не раздражай меня, не доводи до ссоры, – заговорил хозяин и, поднявшись со стула, в волнении заходил по комнате.

Акулина заморгала глазами и закрыла лицо рукой.

– Обманщики! – слезливо бормотала она. – Изменники… Сами и так, и эдак, а как что-нибудь до вас касающееся, так и нельзя… Тень… Нешто на меня-то вы тень не наводите!

– Дура ты эдакая! Да ведь ты сама на себя тень наводишь! Я только и говорю тебе, чтоб приказчикам ни гугу, а ты хочешь при приказчиках со мной за стол садиться и чай пить. Нет, ты этого и думать не смей, пока здесь живешь.

– А вот буду думать! – поддразнила его Акулина. – А будете артачиться, так и не подходите тогда ко мне…

Хозяин чесал затылок.

– Да будет тебе! Угомонись… – ласково сказал он и хотел ее потрепать по плечу, но она подняла руку и ударила его по руке.

– Оставьте, коли так…

– Ну, полно, не сердись… Ну чего тут? Ну давай сейчас чай пить. Будто не все равно, что при приказчиках пить, что без приказчиков! Вот баба-то! Сама на мараль лезет.

– И хочу я, чтобы вы мне к Рождеству шелково платье подарили, – продолжала она.

– Вот насчет шелкового платья можно. Шелковое платье подарю. Мало того, не одно подарю, а два – переезжай ты только на отдельную квартиру.

– Этого я не желаю.

– Ты вот теперь простая деревенская баба, – даму из тебя сделаю, только переезжай на квартиру.

– Ни за что на свете. Нет, не перееду. И вот еще что… Дайте мне двадцать пять рублев денег… Мне к Рождеству надо в деревню послать.

– Здравствуйте! Раньше говорила, что надо только три рубля в деревню послать, а уж теперь двадцать пять.

– Надумала так – и вышло двадцать пять, – отвечала Акулина. – Ведь у меня там родные есть.

Хозяин погрозил пальцем.

– Эх, Акулина! Тебя кто-нибудь подучил на эти штуки! – сказал он.

– Кто меня станет подучивать? Сама надумала. Польские сапоги надо к празднику, – продолжала она.

– И польские сапоги? Так… Ну а как же до сих пор-то без польских сапог ходила?

– А теперь хочу. Да полноте вам скупиться-то! Эдакий богатеющий купец и такой жадный! А будете скупиться, так вот что… Будете скупиться, так я у вашего приказчика Парфена попрошу.

– И думать не смей! И воображать не смей! – заговорил хозяин. – Лучше не губи Парфена… Чуть тень на него бросишь – сейчас сгоню его по шее без расчета и буду всем рассказывать, что он на руку нечист. Пусть в деревню едет. Ну, иди и подогрей самовар. Сейчас я с тобой вместе чай пить буду.

– А сапоги?

– Сапоги будут.

Акулина взяла самовар и понесла его подогревать в кухню. Проходя мимо хозяина, она наклонилась к нему, улыбнулась, показав ряд прелестных белых зубов, и шепнула:

– Милый… Вот таких сговорчивых я люблю!

III. Нимфа голову закинула

Был вечер. В кухне Трифона Ивановича шла перебранка. Перебранивалась Акулина с хозяйскими приказчиками. Она сидела около кухонного стола, грызла подсолнечные зернышки и покрикивала:

– Щи остывши… Каша недопревши… Скажите, какие разносольники! Туда же – разносолы разбирать! Благодарите Бога, что и так-то еще кормлю… Да… Нечего тут рыло-то воротить!

– Мы не разносолы разбираем, а говорим, чтоб пища была горячая и настоящим манером сварена, – перебил ее один из приказчиков.

– Трескайте и то, что дают. Не великие господа. Скажите, какие пошехонские генералы выискались! А хотите студень жрать из мелочной по мясоедам и треску соленую с квасом в постный день?

– Не смеешь ты нам этого подавать.

– О?! А кто мне запретит?

– Как кто? Хозяин.

– Будто? Поди-ка ты, пожалься хозяину, а я посмотрю, запретит ли? Ты не дразни меня, а нет – ей-ей, весь пост на треске с квасом из мелочной лавочки проморю.

Акулина самодовольно улыбнулась и многозначительно подмигнула.

– Да что с ней, с дурой-бабой, разговаривать! – послышался из приказчицкой голос старшего приказчика. – С ней разговаривать нечего, а надо прямо идти к хозяину, да и показать ему, какими она нас щами кормила. Вот тогда он ей и задаст.

– О! Будто? Задаст… Не я ли ему задам-то?

– Да как ты смеешь такие слова, халда ты эдакая!

– А вот как смела, так и села… А за халду ответишь. Тебе же нагоняй будет.

– Не ты ли задашь?

– Хозяин задаст. В лучшем виде задаст.

– Скажите, какая королевна-недотрога!

Трифон Иванович слышал эту перебранку из столовой и молчал. Он ходил из угла в угол по комнате, ерзая войлочными туфлями, и только отдувался, тяжело вздыхая, да поскабливал затылок.

– Ах, баба! Ах, язык с дыркой! И чего это она меня и себя выдает! – произнес он наконец сквозь зубы.

– И самовар для вас ставить не буду… Да… Пусть лавочные мальчишки ставят, а я не буду, – доносилось из кухни. – Хозяину буду, а вам не буду, потому я хочу, чтобы меня не ругали, а предпочитали.

– Врешь. Поставишь! – кричал приказчик.

– Ан вот не поставлю. Вот увидишь, что не поставлю. Да вот еще что… Не смейте меня Акулиной называть. Не Акулина я вам, а Акулина Степановна.

Хозяин вздевал руки к потолку и, стиснув зубы, шептал:

– Разоблачает, подлая! Совсем разоблачает! И меня, и себя разоблачает, а ведь как просил-то, анафему, чтобы перед приказчиками все было шито и крыто! Вот после этого приголубь глупую бабу.

Перебранка утихла.

«Ну, слава богу, угомонилась…» – думал Трифон Иванович, но каково же было его удивление, когда Акулина вошла в столовую и, вся в слезах, опустилась на стул.

Трифона Ивановича даже ударило в пот. Он подскочил к ней и тихо заговорил:

– Что ты! Что ты! Зачем ты сюда пришла? Иди с богом в кухню… Ведь приказчики дома… Ведь я просил тебя, чтобы при приказчиках ты на меня тень не наводила.

– А на меня тень наводят, так это ничего?

– Кто на тебя тень наводил? Уходи ты поскорей с богом… Расселась и плачет.

– Да как же не плакать-то, коли ваши приказчики халдой меня называют. Никогда я халдой не была, да и не буду. У меня муж есть… Я женщина настоящая, замужняя. Поди-ка да пугни их хорошенько, разругай…

– Ладно, ладно… Я скажу им, чтобы они не ругались; только ты, Акулинушка, уходи, пожалуйста, в кухню!

– В кухне они опять будут ругаться, а я не желаю от них таких слов слушать.

– Не будут они ругаться, не посмеют. Уходи только.

– Зачем же я буду уходить, коли я с вами хочу?.. Они вон самовар требуют, а я самовара им ставить не желаю. Пусть сами ставят.

– Да что, у тебя руки-то отсохнут, что ли?

– Не отсохнут, а не желаю. Кабы они были учтивые, а то они охальники.

– Поди, Акулинушка… Не срами меня, не наводи перед приказчиками на меня тень. Ну, будь умница.

– Сходи в приказчицкую и разругай их, тогда уйду, – говорила Акулина.

– Ах ты, господи! Вот наказание-то! – всплескивал руками Трифон Иванович. – Ну ладно. Ты ступай, а я за тобой следом.

Акулина отерла слезы и лениво поднялась со стула.

– Милый! – проговорила она, бросая нежный взор на хозяина. – Как бы я с тобой вместе чайку-то напилась, чудесно.

– Нельзя, Акулинушка, нельзя теперь. Чайку мы с тобой вместе завтра поутру напьемся, когда приказчики в лавку уйдут, а теперь нельзя.

– Как нельзя? Можно… Завсегда можно. А значит, не любите меня, коли говорите такие слова…

– Иди, иди, милая… – проталкивал ее Трифон Иванович за плечи из столовой.

– Да ладно уж, уйду, только ступайте и приказчикам задайте за меня гонку.

Акулина удалилась. Трифон Иванович еще раз тяжело вздохнул, отер платком выступивший на лбу пот и, с минуту погодя, направился в приказчицкую.

– Что это у вас за шум тут? – начал он, смотря куда-то в сторону. – Все с Акулиной перебранка. Чтоб я не слыхал больше ругательств! Слышите?

– Да как же ее не ругать-то, Трифон Иваныч! – возразил старший приказчик. – Во-первых, она щи сегодня подала такие, что ложкой ударь, так и то пузырь не вскочит, а во-вторых, когда мы ей стали говорить, так она еще сама же нас изругала. Вы извольте посмотреть щи – собака хлебать не станет. Да еще грозится, что на треске весь пост нас проморит.

– Не посмеет она этого.

– И еще похваляется, что самовара нам ставить не будет.

– Ну, довольно, довольно! Что такое самовар! Самовар может и мальчишка поставить. Женщина тоже устать может. Ведь женщина – не мужик.

– Хорошенько их, Трифон Иваныч, хорошенько! – заговорила Акулина, появляясь в дверях, но хозяин повернулся и вышел из приказчицкой.

– Вот вляпался-то! – произносил он про себя уже в столовой. – Совсем вляпался. Подвела… В лучшем виде подвела… Теперь уж тень есть… И большая тень… И чего, дура, не едет на отдельную квартиру! Ведь умоляю переехать. Тогда бы и кухаркой перестала быть: так нет, озорничать здесь хочет. Конечно, и там шила в мешке не утаишь, но…

Трифон Иванович обернулся. В дверях опять стояла Акулина.

– Да вот еще чего я хочу, – говорила. – Я хочу, чтобы приказчики называли меня не Акулиной, а величали Акулиной Степановной. Подите и скажите им…

– Милая, это потом. Это уж завтра… Иди ты только от меня…

– Нет, нет, завтра вы забудете, а я хочу, чтобы сегодня…

– Нельзя сегодня. Уходи ты, Христа ради.

– А нельзя вам сегодня сказать, так и уходить я от вас не желаю. Сяду вот тут, да и буду сидеть.

– Ой, Акулина, не дури!

– Хочу дурить и буду дурить! – возвысила она голос и вдруг заплакала вслух.

– Тише ты, тише… Ну чего ты? Иду я к ним… Иду говорить… Уходи ты сама-то только скорее, – забормотал Трифон Иванович и поспешно выскочил из столовой.