Kitobni o'qish: «Боевой путь поэта. Записки кавалериста»

© Гумилев Н.С., 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022

 
    То лето было грозами полно,
    Жарой и духотою небывалой,
    Такой, что сразу делалось темно
    И сердце биться вдруг переставало,
    В полях колосья сыпали зерно,
    И солнце даже в полдень было ало.
 
 
    И в реве человеческой толпы,
    В гуденье проезжающих орудий,
    В немолчном зове боевой трубы
    Я вдруг услышал песнь моей судьбы
    И побежал, куда бежали люди,
    Покорно повторяя: «Буди, буди».
 
 
    Солдаты громко пели, и слова
    Невнятны были, сердце их ловило:
    «Скорей вперед! Могила так могила!
    Нам ложем будет свежая трава,
    А пологом – зеленая листва,
    Союзником – архангельская сила».
 
 
    Так сладко эта песнь лилась, маня,
    Что я пошел, и приняли меня,
    И дали мне винтовку и коня,
    И поле, полное врагов могучих,
    Гудящих грозно бомб и пуль певучих,
    И небо в молнийных и рдяных тучах.
 
 
    И счастием душа обожжена
    С тех самых пор; веселием полна,
    И ясностью, и мудростью, о Боге
    Со звездами беседует она,
    Глас Бога слышит в воинской тревоге
    И Божьими зовет свои дороги.
 

Николай Гумилёв. Пятистопные ямбы (вторая редакция)

Предисловие

«Осенью 1914 года Гумилёв неожиданно сообщил, что поступает в армию. Все удивились, Гумилёв был ратником второго разряда, которых в то время и не думали призывать. Военным он никогда не был. Значит, добровольцем, солдатом?

Не одному мне показалась странной идея безо всякой необходимости надевать солдатскую шинель и отправляться в окопы.

Гумилёв думал иначе. На медицинском осмотре его забраковали, ему пришлось долго хлопотать, чтобы добиться своего. Месяца через полтора он надел форму вольноопределяющегося Л. Гв. Уланского полка и вскоре уехал на фронт».

Георгий Иванов

«Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувства личной чести. И еще старомоднее было то, что он по этим трем пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью» – так писал Куприн в посмертном очерке об одном из наиболее ярких и своеобразных поэтов Серебряного века Николае Гумилёве.

Николай Гумилёв. Фото М.С. Наппельбаума, 1918 год

Старые предрассудки были у Николая Степановича в крови и воспитывались в нем с детства. Поэт, чей «прадед ранен под Аустерлицем», был патриотом в самом возвышенном смысле этого слова. Когда Россия вступила в Первую мировую войну, он не мог остаться в стороне и пошел на фронт добровольцем.

В самом этом факте нет ничего необычного – в войне так или иначе приняли участие многие деятели культуры, кто по призыву, кто добровольцем. Достаточно вспомнить В. Катаева, С. Есенина, А Вертинского.

Однако Николай Гумилёв был одним из немногих, кто умел войну поэтизировать, и едва ли не единственным литератором, оставившим столь подробный и честный рассказ о своей службе в воюющей армии.

Его «Записки кавалериста», созданные в форме военного дневника в период службы поэта в лейб-гвардейском уланском полку, печатались в газетах и вызвали большой интерес у читающей публики. Но ни самому поэту, ни советским издателям в голову не пришло издать их отдельной книгой после окончания войны – время для таких публикаций было совершенно неподходящим. А потом и само имя Гумилёва попало под запрет, и все, что относилось к «империалистической войне», но не ругало ее и «старорежимную армию» не приветствовалось. Таким образом, в России первое издание «Записок кавалериста» появилось только в начале 90-х годов ХХ века в трехтомном издании сочинений поэта.

Зато в эмигрантских кругах «Записки» издавались достаточно часто и были популярны, как и сама фигура Гумилёва. Впрочем, нельзя не заметить, что в отношении эмигрантов к поэту было слишком много идеологии и политики и слишком мало подлинного интереса к его творчеству и богатейшему культурному наследию. Об этом честно, горько и жестко еще в 20-х годах ХХ века высказался литератор Андрей Левинсон:

«Мечут жребий о ризах мертвых поэтов. На собраниях в их память несется со всех сторон азартный крик: “Он наш!” – И каждый из торгующихся с шумом бросает на весы свои доводы.

В Николае Гумилёве чудо чьей жизни было в ее абсолютной растворенности, в поэтическом подвиге, любуются всего более монархистом; имена то и дело служат аргументом в споре, трамплином для ораторских порывов».

Так и «Записки кавалериста» очень долго не становились предметом серьезного изучения. Никому не приходило в голову взглянуть на них не только как на литературное произведение, но и как замечательный, в своем роде уникальный документ, который не только рассказывает боевой путь поэта и полка, в кортом он служил в период написания, но и позволяет более подробно изучить историю Первой мировой войны, показанной здесь глазами добровольца, не имевшего до поступления на службу никакого отношения к армии и военному делу.

Исследователем, взявшимся восполнить этот пробел, стал Евгений Евгеньевич Степанов. Именно ему мы обязаны «открытием», что все написанное в военном дневнике Гумилёва в точности соответствует документам, хранящимся в фондах Российского государственного военно-исторического архива.

Сопоставление рассказов Гумилёва с журналами боевых действий, донесениями, приказами, докладами показали абсолютную объективность и точность его описаний боев, разъездов, перемещений войск. Впрочем, Николай Степанович действительно отличался дотошностью и даже в лирике всегда сочетал полет фантазии со стремлением к максимальной точности. Что уж говорить о военном дневнике.

Гумилёв прекратил вести дневник с переходом в другой полк весной 1916 года и больше к нему не возвращался, вообще его интерес к военной теме постепенно ослабевал. Причиной тому была и накапливающаяся усталость, и отсутствие серьезных успехов нашей армии, и рутина окопных будней. Так называемая позиционная война выражалась для нижних чинов и младших офицеров в бесконечном сидении в окопах, перестрелках, неделях бездействия и выполнении всякой скучной и нудной работы, вроде заготовки фуража. Ну и просчетов командования, «тупых приказов» мог не видеть и не понимать только слепой.

Судя по воспоминаниям, Николай Степанович, написав все, что хотел, в дневнике, письмах, стихах, в дальнейшем практически ничего и никому не рассказывал о своих военных буднях. Даже его семья и близкие друзья не осведомлены о деталях его службы, количестве наград, названии полков и т. п. Это хорошо понимаешь, сталкиваясь с десятками противоречивых рассказов о том «как воевал Гумилёв».

Испытание войной поэт выдержал с честью. И хотя ему не суждено было узнать радость победы, очередную битву с самим собой он выиграл. Три боевые награды и офицерские погоны для добровольца и ратника второго разряда – более чем достойный послужной список.

Но важнее всего, что среди крови, грязи, жестокости и ненависти Николай Степанович остался рыцарем, верным старым предрассудкам.

В этой книге представлены «Записки кавалериста», текст которых соотнесен с архивными документами. Для удобства восприятия их выдержки вкраплены непосредственно в повествование.

Отличным дополнением к «Запискам» служит переписка Николая Гумилёва за 1914–1917 годы, его военные стихи и немногочисленные рассказы его сослуживцев.

Записки кавалериста

Вступление

18 июля 1914 года в 10 часов вечера Германия объявила войну России. 20 числа был объявлен «Высочайший указ о мобилизации».

В это время Николай Гумилёв был в Петербурге, на Васильевском острове, где он остановился у В. К. Шилейко¹ (5-я линия, 10). Вместе с В. Шилейко и С. Городецким² он присутствовал при разгроме германского посольства, участвовал в манифестациях, приветствовавших сербов. Решение идти на фронт пришло сразу…

24 июля в петербургских газетах были опубликованы «Правила о приеме в военное время охотников на службу в сухопутные войска, Высочайше утвержденные 23 июля».

Собрать все перечисленные в «Правилах» документы было непросто. Кроме того, для Гумилёва существовало еще одно препятствие к осуществлению задуманного, весьма серьезное.

Дело в том, что еще 30 октября 1907 года Николай Степанович был освидетельствован военной медицинской комиссией, признан не способным к военной службе и освобожден от воинской повинности по причине астигматизма глаз. Однако уже 30 июля 1914 года им было получено медицинское свидетельство, подписанное действительным статским советником доктором медицины Воскресенским:

Николай Гумилёв в форме вольноопределяющегося рядового лейб-Гвардии Уланского Ея Величества полка. 1914 год

«Сим удостоверяю, что сын Статского Советника Николай Степанович Гумилёв, 28 л. от роду, по исследовании его здоровья оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г. Гумилёва, он прекрасный стрелок».

31 июля 1914 года полицией Царского Села в лице полицеймейстера полковника Новикова Гумилёву было выдано свидетельство, удостоверяющее «об отсутствии опорачивающих обстоятельств, указанных в статье 4 сих правил»:

«Дано сие Сыну Статского Советника Николаю Степановичу Гумилёву, согласно его прошению, для представления в Управление Царскосельского Уездного³ Воинского Начальника, при поступлении в войска, в том, что он за время проживания в гор. Царском Селе поведения, образа жизни и нравственных качеств был хороших, под судом и следствием не состоял и ныне не состоит и ни в чем предосудительном замечен не был. Что полиция и свидетельствует».

Анна Ахматова вспоминала о хлопотах Николая Степановича при поступлении на военную службу: «Это было очень длительно и утомительно».

Тем не менее, уже 5 августа 1914 года Гумилёв был в военной форме, в этот день его с Ахматовой на Царскосельском вокзале встретил А. Блок (об этом имеется запись в его записной книжке).

«…А вот мы втроем (Блок, Гум<илев> и я) обедаем на Царскосельском вокзале в первые дни войны (Гум<илев> уже в форме), Блок в это время ходит по женам мобилизованных для оказания помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля сказал: “Неужели и его пошлют на фронт. Ведь это то же самое, что жарить соловьев”». (Записные книжки Ахматовой, с.672).

«Записные книжки» Блока: запись от 5 августа 1914 г.:

«Встреча на Царскосельском вокзале с Женей, Гумилёвым и Ахматовой…»

Как вольноопределяющийся, Гумилёв мог выбирать род войск. Его влекла кавалерия. Верхом он ездил прекрасно, всерьез тренировался еще до войны.

Что же до стрельбы, здесь очень помог опыт, приобретенный в африканских путешествиях. Когда по окончании обучения охотники сдавали экзамены, Гумилёв показал один из лучших результатов по верховой езде и стрельбе несмотря на то, что стрелял с левого плеча.

13 августа 1914 года Гумилёв был в Кречевицких Казармах, поселке под Новгородом. Приказом по Гвардейскому запасному кавалерийскому полку № 227 от 14 августа 1914 года Николай Гумилёв был зачислен охотником в 6-й запасной эскадрон. Более месяца шло обучение.

В сентябре к нему приезжала Ахматова⁴.

Этот полк готовил кавалеристов для гвардейских кавалерийских полков, составлявших 1-ю и 2-ю гвардейские кавалерийские дивизии.

Гумилёв был определен в 1-й маршевый эскадрон Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка, который отправился на позиции 23 сентября.

Эскадрон прибыл в полк 30 сентября. Приказом № 76 по Л.-Гв. Уланскому полку от 30 сентября 1914 года прибывшие нижние чины и вольноопределяющиеся рядового звания (всего 190 человек) зачислены на жалованье согласно аттестату за № 4512 от 24 августа 1914 года.

В приказе № 76 по Уланскому полку от этого числа сказано:

«§ 2. Прибывших нижних чинов 1-го маршевого эскадрона унтер-офицерского звания – 2, из которых один сверхсрочной и один действительной службы, младших унтер-офицеров – 28, вольноопределяющихся унтер-офицерского звания – 3, ефрейторов – 20, фельдшеров – 2 и нижних чинов и вольноопределяющихся рядового звания – 124, зачислить на жалованье согласно аттестата за № 4512 от 24 августа 1914 года».

Именно эта дата занесена в известный «Послужной список» Николая Гумилёва, и ее ошибочно считали датой его прибытия в полк. Лейб-Гвардии Уланским полком командовал полковник (с I января 1915 г. – генерал-майор) Дмитрий Максимович Княжевич.

В полку было шесть эскадронов, первый эскадрон обозначался как эскадрон Ея Величества (ЕВ). Командовал этим эскадроном ротмистр князь Илья Алексеевич Кропоткин, и в этот эскадрон был зачислен Николай Гумилёв.

К моменту прибытия поэта Лейб-Гвардии Уланский полк, в составе 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии, уже участвовал в боях, совершил длительный поход по Восточной Пруссии, впервые перейдя границу 27 июля 1914 года.

Самый тяжелый, но победный бой был 6 августа под Каушенами, за этот бой были награждены более 80 человек.

Однако первый прусский поход закончился неудачно. 2-я Армия попала в окружение, 1-я Армия, в состав которой входила 2-я Гвардейская кавалерийская дивизия, понесла меньшие потери, однако 30 августа 1914 года Лейб-Гвардии Уланский полк вынужден был отступить за пределы Восточной Пруссии. 9 сентября 1914 года Уланский полк, как наиболее уставший, был временно выведен из состава дивизии и отправлен на отдых. На это время полк был расквартирован в г. Россиены (теперь Литовская Республика, г. Расейняй). Именно там и началась боевая военная служба поэта.

Первым документальным свидетельством пребывания Гумилёва в действующей армии является письмо Ахматовой, отправленное 7 октября 1914 года.

С описания первого боя начинаются «Записки кавалериста» Николая Гумилёва.

Принято считать, что «Записки кавалериста» – это отдельные корреспонденции, описывающие разрозненные боевые эпизоды, в которых участвовал Гумилёв. (Некоторые публикации сопровождались подзаголовком: «От нашего специального военного корреспондента»).

Однако подробное изучение архивных материалов, связанных с боевыми действиями Л.-Гв. Уланского полка на протяжении 1914–1916 годов, позволяет сделать вывод, что «Записки кавалериста» с самого начала были задуманы автором как документальная повесть, рассказывающая обо всех главных событиях первого года его участия в войне. Фактически «Записки кавалериста» описывают весь период военной службы Гумилёва в Лейб-Гвардии Уланском полку.

Точность описания, с одной стороны, и большие временные сдвиги между событиями и датами публикации их описаний («запаздывание» составляло от 3 до 10 месяцев) позволяют утверждать, что с первых дней своего пребывания в Уланском полку Гумилёв вел подробный дневник (как и ранее, во время африканских путешествий).

Хотя судьба военного дневника неизвестна (как и судьба большинства африканских дневников Николая Степановича), однако почти весь он и составил «Записки кавалериста», печатавшиеся в газете «Биржевые ведомости» на протяжении почти года: с 3 февраля 1915 года по 11 января 1916 года прошло 17 публикаций.

Разбиение «Записок» на главы было сделано для удобства публикации. Отдельной главой считается все, что было опубликовано в одном номере газеты. «Записки кавалериста» печатались очень неравномерно. Если обратить внимание на даты, можно сделать вывод, что тексты для публикаций в газете доставлялись в редакцию лично автором, а не посылались почтой с фронта, как иногда утверждают.

Как уже сказано, глава I появилась в утреннем выпуске газеты «Биржевые ведомости» 3 февраля 1915 года. В конце января Гумилёв приезжал на несколько дней в Петроград. 29 января 1915 года газета «Петроградский курьер» рассказала о вечере поэтов в «Бродячей собаке» 27 января, на котором свои военные стихи читал Гумилёв. Затем в публикациях был трехмесячный перерыв, а за период с 3 мая по 6 июня 1915 года были напечатаны главы II – V.

С середины марта по май Гумилёв находился в Петрограде на излечении.

С июня по сентябрь он опять на фронте, постоянно участвует в боях.

В конце сентября Гумилёва отправили в Петроград в школу прапорщиков, практически весь остаток 1915 и начало 1916 года он провел в столице.

С 9 октября 1915 года по 11 января 1916 года в «Биржевых ведомостях» прошло 12 публикаций «Записок кавалериста», завершивших книгу.

В марте 1916 года Гумилёв был произведен в прапорщики с переводом в 5-й Гусарский Александрийский Ея Величества Императрицы Александры Феодоровны полк.

Цензурные прочерки (ЦП) в «Записках кавалериста» касаются, главным образом, точных указаний на место и время, сведений о боевых частях, которые участвовали в операциях.

Заметим, что цензурные вычеркивания касаются практически лишь первых трех глав «Записок». В дальнейшем автор приспособился к требованиям цензуры, и все последующие тексты шли в авторской редакции.

Сопоставление официальных документов и описаний автора указывает на точность и ответственность Гумилёва при написании документальной повести. Нет ни одного выдуманного или хотя бы как-то приукрашенного (в пользу автора) эпизода. Все документально точно.

Для того, чтобы легче ориентироваться в «Записках», правильно разбить их на четыре части, в соответствии с теми кампаниями, в которых участвовал Гумилёв.

Часть 1.

Главы I и II.

Октябрь 1914 года. Восточная Пруссия.

Участие во взятии Владиславова и во втором прусском походе.

Часть 2.

Главы III–VI.

Ноябрь – декабрь 1914 года. Польша.

Бои за Петроков. Отход армии за реку Пилица.

Часть 3.

Главы VII–XI.

Февраль – март 1915 года. Приграничные районы Литвы и Польши.

Бои вдоль Немана. Наступление армии на Сейны, Сувалки, Кальварию.

Часть 4.

Главы XII–XVII.

Июль – сентябрь 1915 года. Украина (Волынь) и Белоруссия (Брестская губерния).

Бои под Владимиром-Волынским.

Отход русской армии вдоль реки Западный Буг и далее, от Бреста, через Кобрин, за Огинский канал.

Отличие данной публикации «Записок» от других состоит в том, что их текст соотнесен с другими документами – докладами, журналами боевых действий, приказами, телеграммами. И таким образом на деле доказана их полная документальность и объективность.

Кроме того по журналам боевых действий и другим документам из Российского военно-исторического архива удалость точно восстановить хронологию событий, описываемых в «Записках кавалериста». Это позволило исправить те ошибки автора, когда он переставлял местами описываемые события, объединить механически ради умещения в газетную полосу разбитые главы, описывающие одно событие и т. п.

Эта кропотливая работа была блестяще проделана Е. Е. Степановым и легла в основу его фундаментальной книги «Поэт на войне», отдельные части которой под печатались в периодике задолго до выхода монографии.

Все внесенные в оригинальную публикацию изменения указаны и объяснены с опорой на документальные свидетельства.

Текст «Записок» печатается по публикациям в газете «Биржевые ведомости» за 1915–1916 годы.

Авторская орфография и пунктуация сохранены.

В некоторых случаях к тексту даны примечания из Энциклопедического словаря Ф. Брокгауза и И. Ефрона, чтобы было видно, как в начале ХХ века понимали те или иные термины, определенные явления либо процессы, представление о которых за прошедший век изменилось. Так гораздо проще понять, о чем говорит и что имеет в виду автор.

Татьяна Альбрехт

Первая публикация «Записок кавалериста» в газете «Биржевые ведомости»

Часть 1

Глава I

Опубликована в «Биржевых ведомостях» № 14648 от 03.02.1915 г.

Описывает события с 17 по 20 октября 1914 года

Мне, вольноопределяющемуся-охотнику⁵ одного из кавалерийских полков, работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных вполне законченных задач, за которыми следует отдых, полный самых фантастических мечтаний о будущем. Если пехотинцы – поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы – это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы – наши отцы, – говорит кавалерист пехотинцу, – за вами как за каменной стеной».

[ЦП]

Помню, был свежий солнечный день, когда мы подходили к границе Восточной Пруссии.

Стоявший на отдыхе в Россиенах Гвардейский Уланский полк 14 октября был временно включен в состав Первой отдельной кавалерийской бригады, входившей в III Армейский корпус. Начальником этой бригады был генерал-майор Майдель. Бригада стояла вблизи границы с Восточной Пруссией. Штаб бригады и главные силы располагались в селах Рудзе, Бобтеле, Ашмонишки. В этот район Уланский полк прибыл 17 октября.

Я участвовал в разъезде, посланном, чтобы найти генерала М.⁶, к отряду которого мы должны были присоединиться. Он был на линии боя⁷, но, где протянулась эта линия, мы точно не знали. Так же легко, как на своих, мы могли выехать на германцев. Уже совсем близко, словно большие кузнечные молоты, гремели германские пушки, и наши залпами ревели им в ответ. Где-то убедительно быстро на своем ребячьем и страшном языке пулемет лепетал непонятное.

Неприятельский аэроплан⁸, как ястреб над спрятавшейся в траве перепелкою, постоял над нашим разъездом и стал медленно спускаться к югу. Я увидел в бинокль его черный крест.

Этот день навсегда останется священным в моей памяти.

Я был дозорным и первый раз на войне почувствовал, как напрягается воля, прямо до физического ощущения какого-то окаменения, когда надо одному въезжать в лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления, к движущейся колонне, чтобы узнать, не обстреляет ли она тебя. И в вечер этого дня, ясный, нежный вечер, я впервые услышал за редким перелеском нарастающий гул «ура», с которым был взят В.⁹. Огнезарная птица победы в этот день слегка коснулась своим огромным крылом и меня.

На другой день мы вошли в разрушенный город, от которого медленно отходили немцы, преследуемые нашим артиллерийским огнем. Хлюпая в черной липкой грязи, мы подошли к реке, границе между государствами¹⁰, где стояли орудия. Оказалось, что преследовать врага в конном строю не имело смысла: он отступал нерасстроенным, останавливаясь за каждым прикрытием и каждую минуту готовый поворотить – совсем матерый, привыкший к опасным дракам волк. Надо было только нащупывать его, чтобы давать указания, где он. Для этого было довольно разъездов.

По трясущемуся наспех сделанному понтонному мосту¹¹ наш взвод перешел реку¹².

[ЦП]

Мы были в Германии.

Я часто думал с тех пор о глубокой разнице между завоевательным и оборонительным периодами войны. Конечно, и тот и другой необходимы лишь для того, чтобы сокрушить врага и завоевать право на прочный мир, но ведь на настроение отдельного воина действуют не только общие соображения, – каждый пустяк, случайно добытый стакан молока, косой луч солнца, освещающий группу деревьев, и свой собственный удачный выстрел порой радуют больше, чем известие о сражении, выигранном на другом фронте.

Эти шоссейные дороги, разбегающиеся в разные стороны, эти расчищенные, как парки, рощи, эти каменные домики с красными черепичными крышами наполнили мою душу сладкой жаждой стремления вперед, и так близки показались мне мечты Ермака, Перовского и других представителей России, завоевывающей и торжествующей. Не это ли и дорога в Берлин, пышный город солдатской культуры, в который надлежит входить не с ученическим посохом в руках¹³, а на коне и с винтовкой за плечами?

Мы пошли лавой¹⁴, и я опять был дозорным. Проезжал мимо брошенных неприятелем окопов, где валялись сломанная винтовка, изодранные патронташи и целые груды патронов. Кое-где виднелись красные пятна, но они не вызывали того чувства неловкости, которое нас охватывает при виде крови в мирное время.

[ЦП]

Передо мной на невысоком холме была ферма. Там мог скрываться неприятель, и я, сняв с плеча винтовку, осторожно приблизился к ней. Старик, давно перешедший возраст ландштурмиста¹⁵, робко смотрел на меня из окна. Я спросил его, где солдаты. Быстро, словно повторяя заученный урок, он ответил, что они прошли полчаса тому назад, и указал направление. Был он красноглазый, с небритым подбородком и корявыми руками. Наверно, такие во время нашего похода в Восточную Пруссию стреляли в наших солдат из монтекристо¹⁶.

Я не поверил ему и проехал дальше. Шагах в пятистах за фермой начинался лес, в который мне надо было въехать, но мое внимание привлекла куча соломы, в которой я инстинктом охотника угадывал что-то для меня интересное. В ней могли прятаться германцы. Если они вылезут прежде, чем я их замечу, они застрелят меня. Если я замечу их вылезающими, то – я их застрелю. Я стал объезжать солому, чутко прислушиваясь и держа винтовку на весу. Лошадь фыркала, поводила ушами и слушалась неохотно. Я так был поглощен моим исследованием, что не сразу обратил внимание на редкую трескотню, раздававшуюся со стороны леса. Легкое облачко белой пыли, взвивавшееся шагах в пяти от меня, привлекло мое внимание. Но только когда, жалостно ноя, пуля пролетела над моей головой, я понял, что меня обстреливают, и притом из лесу. Я обернулся на разъезд, чтобы узнать, что мне делать. Он карьером скакал обратно. Надо было уходить и мне. Моя лошадь сразу поднялась в галоп, и как последнее впечатление я запомнил крупную фигуру в черной шинели, с каской на голове, на четвереньках, с медвежьей ухваткой вылезавшую из соломы. Пальба уже стихла, когда я присоединился к разъезду. Корнет был доволен. Он открыл неприятеля, не потеряв при этом ни одного человека.

Разъезд, о котором пишет Гумилёв, состоялся 19 октября. Был получен приказ о том, что наступление откладывается, отправлено 3 дивизиона для разведки – на Вилюнен, Шиленен и Каршен.

Через десять минут наша артиллерия примется за дело. А мне было только мучительно обидно, что какие-то люди стреляли по мне, бросили мне этим вызов, а я не принял его и повернул. Даже радость избавления от опасности нисколько не смягчала этой внезапно закипевшей жажды боя и мести.

Теперь я понял, почему кавалеристы так мечтают об атаках. Налететь на людей, которые, запрятавшись в кустах и окопах, безопасно расстреливают издали видных всадников, заставить их бледнеть от все учащающегося топота копыт, от сверкания обнаженных шашек и грозного вида наклоненных пик, своей стремительностью легко опрокинуть, точно сдунуть, втрое сильнейшего противника, это – единственное оправдание всей жизни кавалериста.

[ЦП]

На другой день испытал я и шрапнельный огонь.

Наш эскадрон занимал В., который ожесточенно обстреливали германцы.

Мы стояли на случай их атаки, которой так и не было. Только вплоть до вечера, все время протяжно и не без приятности, пела шрапнель, со стен сыпалась штукатурка да кое-где загорались дома. Мы входили в опустошенные квартиры и кипятили чай. Кто-то даже нашел в подвале насмерть перепуганного жителя, который с величайшей готовностью продал нам недавно зарезанного поросенка. Дом, в котором мы его съели, через полчаса после нашего ухода был продырявлен тяжелым снарядом. Так я научился не бояться артиллерийского огня.

20 октября. «В 7 часов утра началось наступление противника на Ширвиндт. Защита сложна, т. к. мало пехоты, конный отряд поддерживает ее, имея за собой 2 очень плохих для артиллерии брода через Шешупу, а в 4 верстах артиллерия противника. <…> Огонь очень сильный. У противника не менее 5 батарей».