Kitobni o'qish: «Фуэте на поле боя»

© Н. Богородский, текст, 2024

© Издательство «Четыре», 2024

* * *

В жизни каждого человека есть два великих дня:

день, когда он родился, и день, когда он понял, для чего!

Марк Твен

Пролог в пурпурных тонах

Если путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слёзы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал что почём, –

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Владимир Высоцкий

Донецкая народная республика. Где-то рядом с городом А.

Наше время.

Вечером, когда раскалённое солнце стало падать куда-то за край донецкой степи под аккомпанемент работы артиллерии, командир штурмовой роты «Арранкада» вызвал к себе в блиндаж двух командиров взводов и медика.

– Получен приказ сегодня ночью взять бандеровский опорник¹. Вот здесь, – он показал тонко отточенным карандашом точку на карте. – Ты, Мастер, берёшь пятерых из взвода, ты, Коба, столько же. Мастер, заходишь слева, Коба, идёшь с фронта. Я пойду с Мастером. Начнём, как отработает арта. Вопросы?

– Ты чего, командир? – удивлённо протянул Коба. – Зачем тебе идти? А если что… как же мы?

– Приказ ясен? – пропустив мимо ушей вопрос, спросил Ульф.

– Так точно, ясен!

– Ульф, а что справа? Как бы не было сюрпризов.

– Справа, по данным разведки, куча кирпичей и никого нет. Да и арта там обработала местность. Выходим в двенадцать ноль-ноль. Сверим часы… Так, теперь с тобой, Ника. Пойдёшь сзади за Кобой, дистанция двести метров. Твоя задача – вытаскивать трёхсотых², готовить к эвакуации и вызывать эвакуационную команду. Всё понятно?

– Так точно, командир!

– И не лезь, куда тебя не просят! – неожиданно с надрывом в голосе произнёс Ульф. – Твоё дело – жизни спасать!

– Чего ты раскипятился? Мне всё давно понятно! – примиряюще сказала Ника.

– Все свободны! – гаркнул командир. – Ника, задержись!

Она повернулась к нему лицом. Какое-то время стояли молча, глядя в глаза друг другу. Ульф одними губами прошептал: «Я тебя люблю». – «Я тоже, Виталий!» – ответила Ника.

– Поцелуемся? – тихо спросил командир.

– Нет, нельзя! Выполним задачу, тогда и поцелуемся, – отозвалась девушка.

– Ты найдёшь меня там, Ника… если что?

– Обязательно, Ульф. И буду тебя любить вечно. Ты тоже, если что, найди меня там.

– Конечно найду. Слово офицера. Свободны, старший сержант!

– Есть, командир!

Ночь. Тишина, непонятная и необъяснимая тишина, повисшая над донецкой степью, давящая на уши после того, как закончила стрелять артиллерия. Тьма, ни огонька, в полутонах черноты ночи угадываются кусты и деревья.

Ульф скомандовал по рации: «Пошли!» Бойцы опытные, у всех не первый штурм, тактика отработана до мелочей. Побежали. Передвигаться тяжело, у каждого по несколько боекомплектов, оружие, гранатомёты.

Ника бежит за парнями. Главное – не отстать, удержать дистанцию. Не имеет значения, что ты женщина, что тащишь на себе рюкзак с медикаментами, автомат с восемнадцатью магазинами, бронежилет с двумя гранатами. Нет для тебя никаких скидок – такой же боец, как и все остальные.

Вот показался хохляцкий опорник, в темноте он выделяется расплывчатым серым пятном на фоне более светлого неба. Это остов небольшого кирпичного здания без крыши. Тишину вспороли автоматные очереди, потом яркая вспышка взрыва, снова автоматный огонь. Где-то высоко над штурмовиками жужжали дроны, непонятно чьи, атакующие старались скрыться от них под деревьями или в кустарнике…

Ника представила, каким белым пятном она выглядит на экране у бандеровского оператора «птичек». Срочно в укрытие, исчезнуть с экрана, слиться с окружающей местностью.

И вдруг с правого фланга откуда-то снизу заработал крупнокалиберный пулемёт. Огненная бабочка рассылала смертоносных жуков, летевших со свистом, вгрызавшихся в землю, деревья, людей, и великолепно была видна в темноте. Вскоре к пулемётным очередям присоединились автоматные. Шквал пуль загонял штурмующих в огненный мешок, перекрывал возможные пути отступления. Вскоре раздались взрывы, заработали миномёты с вражеской стороны.

«Ульф, я Пиксель, я трёхсотый…» – проскрипела рация. Это передал боец, шедший впереди. Ника подползла к нему, осмотрела рану, сделала перевязку. Ничего страшного, пуля попала в предплечье, кость цела.

«Командир трёхсотый, Ника к нему!» – сообщила рация. Она попыталась двинуться туда, вперёд, к командиру, но пулемётный огонь не давал ей возможности помочь Ульфу.

Немного оглядевшись, взяла лежащий рядом с раненым РПГ³ и поползла прямо на мигающую огненную бабочку.

– Куда, куда тебя понесло?! Ника, убьют! – простонал сзади Пиксель.

– Ни хрена! – ответила она.

Так, теперь надо ближе, ещё ближе… Это сколько же у него патронов, что он, не переставая, высаживает их в белый свет, как в копейку?.. Хорошо их Америка с Европой снабжают… Так, теперь прицел. «Если я в него не попаду, он будет бить сюда, и тогда всё! Одни воспоминания останутся от Наташки Ковалевской…» – пронеслось у неё в голове.

Выстрел. Сноп огня осветил на полсекунды окрестность. «Вроде замолк, сволочь!» Отбросила ненужную трубу, высадила весь автоматный рожок в то место, где был пулемёт, перезарядила «калаш», взяла рацию:

– Коба, Мастер, здесь Ника. Огонь на правый фланг, срочно правый фланг!

В забрезжившем сереньком рассвете было хорошо видно, как над вражескими позициями поднялись кусты взрывов. Путь свободен.

Так, теперь срочно к командиру, ползком, не высовываться.

…Рассвет застал их на занятом опорнике. Организовали эвакуацию для раненых. Доложили обстановку командиру батальона. Бойцы подходили к Нике, улыбались, жали руку, хлопали по плечу.

– Вы мне плечо отобьёте! Будет из меня трёхсотый, кто вас перевязывать будет? – улыбалась она.

Спустя неделю сбежавший из госпиталя командир, опираясь на самодельный костыль, перед строем роты зачитал приказ:

– Назначить старшего сержанта Ковалевскую Наталью Сергеевну заместителем командира роты и представить к награждению медалью «За отвагу».

– Служу России! – по-девичьи звонко отозвалась Ника.

Фаза первая, зелёная
Нежное детство

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фраз,

И кружил наши головы запах борьбы,

Со страниц пожелтевших слетая на нас.

Владимир Высоцкий

В тревожном одна тысяча девятьсот девяносто шестом году в семье крупного чиновника санкт-петербургской мэрии Сергея Александровича Ковалевского появился на свет долгожданный ребёнок.

Глава семейства был женат вторым браком на преподавательнице английского языка Ольге Михайловне Кривец, красивой стройной женщине на пятнадцать лет младше. Впрочем, для супруга она была Олюшкой, Оленькой, Олюнчиком. Свадьбу сыграли три года назад, и Сергей Александрович надеялся, что вот-вот и в его семействе будет пополнение. Он очень хотел ребёнка, и не одного: его первый брак рассыпался именно по причине бездетности.

Казалось, глава семьи сделал всё, чтобы на свет появилось его продолжение, но… шли годы, а никаких намёков на рождение малыша его Олюшка не подавала.

И вот наконец свершилось! На свет появилась девочка! Дочка.

Назвали дочку Наташей.

Ох и угораздило же маленькую Натку родиться в такой беспокойный год! Страна выбирала президента, из всех источников звука, включая утюги, слышалось: «Голосуй или проиграешь!» Те же источники дребезжащими голосами сообщали, что приход к власти коммунистов закончится репрессиями, по сравнению с которыми тридцать седьмой год покажется детскими играми в «казаки-разбойники». Все ресурсы страны были брошены на то, чтобы не допустить такого исхода выборов.

Обстановка в городе оставалась весьма тяжёлой. Многие крупные заводы оставались незагруженными, заработная плата рабочих и служащих была невелика и выдавалась с задержками. Население стремительно нищало, а красавец Санкт-Петербург превратился в «криминальную столицу России». Бедствовали учителя, ученики питерских школ уже не получали бесплатных завтраков. Доходы от туризма были невелики, содержание многочисленных музеев подчас составляло для городского бюджета неразрешимую проблему. Да что там музеи! Денег не было ни на что – ни на содержание жилищно-коммунального хозяйства, ни даже на финансирование работы милиции.

А Сергей Александрович сделал буквально всё и даже больше, чтобы в его четырёхкомнатной квартире на Итальянской улице были созданы наилучшие условия для семьи и новорождённой девочки. Как только маленький человечек был принесён из роддома, немедленно появилась няня, потом горничная (если попросту, так уборщица), квартиру Ковалевских регулярно навещал детский врач. В помощь молодой хозяйке был нанят личный шофёр, основной обязанностью которого было снабжение семейства первосортными продуктами.

На лето Ковалевские переезжали в Курортный район, где на берегу Финского залива, в сосновом лесу, у них была двухэтажная дачка средних размеров. Сам Сергей Александрович в этом созданном им раю почти и не бывал: уходил рано, возвращался поздно, уставал до того, что сил не хватало поужинать, сразу же валился спать. А однажды глава семейства заявил супруге, что он более не работает в мэрии, но зато с этого момента стал бизнесменом. При этом добавил, что теперь у него будет больше времени бывать дома.

Когда ребёнку исполнилось четыре года, Ольга Михайловна сказала мужу, что бросает работу и будет сама заниматься дочкой. Он не возражал, наоборот, считал, что это самое правильное решение. Маленькую Наташку мама понемногу учила читать на книгах со сказками Пушкина, а ближе к четырём годам стала преподавать ей основы английского. Вскоре в дом стали приходить репетиторы по математике и русскому языку. Когда дочери исполнилось пять лет, в её комнате встало пианино и появилась приходящая учительница музыки.

Наташка росла живой, подвижной девочкой, любопытной сверх всякой меры. Её интересовало буквально всё: почему день сменяется ночью, почему светит солнце, откуда берётся молоко в бутылке и почему корова бывает бодливой.

Однажды она долго разглядывала висевшие в комнате фотографии в рамках, одна из которых изображала бравого морского офицера, улыбающегося во весь рот, а на другой красивая молодая женщина держала в руке букетик полевых цветов.

– Папа! – потянула она за рукав оказавшегося рядом с ней отца. – А кто это?

Сергей Александрович подхватил её на руки и поднял поближе к старым фотографиям.

– Вот этот мужчина, капитан второго ранга, – твой прадед, он же мой дед, Олег Владимирович Ковалевский. А эта красивая женщина – твоя прабабка, моя любимая бабушка Люся.

– Ой, как интересно! – воскликнула Наташка. – Значит, ты их знал! Давай рассказывай про них!

– Твой прадед служил на Балтийском флоте подводником. Он защищал наш город от фашистов, был храбрым офицером, но, к сожалению, пропал без вести в последний год войны.

– Папа, а что значит «пропал без вести»? – Наташкино личико стало серьёзным.

– Это значит, что подводная лодка не вернулась из боевого похода, дочка! И никто не знает, что с ней случилось. Скорее всего, она утонула.

– А почему утонула?

– Натулик, я же сказал: никто не знает.

– А что, столько времени прошло, и никто-никто ничего не узнал? – разочарованно проговорила девочка.

– Давай ты пойдёшь ужинать и спать, нас мама уже давно звала, – Сергей Александрович сделал попытку поставить дочку на пол.

– Нет, нет! Ты мне не всё рассказал! – запротестовала Наташка. – А твоя бабушка, что с ней произошло?

– Бабушка жила в Ленинграде, так тогда назывался наш город. Она пережила блокаду, едва не умерла, но ей посчастливилось спастись. А после войны работала в одном из литературных журналов.

– Это очень интересно! – подвела итог разговору Наташка, восседая на папиных руках. – А давай ты мне расскажешь про то время, про блокаду, как воевали, как победили фашистов…

– Натка… – Отцу наконец удалось поставить девчушку на пол. – У меня нет столько времени, да и рассказчик из меня плохой. У нас есть книжки, в которых это всё описано. Давай ты их прочитаешь, хорошо? Ведь ты же умеешь читать!

– Ещё как умею, папа! Мне же скоро будет шесть лет! – гордо сказала Наташа.

Первой книгой, которая попалась девочке в домашней библиотеке Ковалевских, была «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Наташа забросила свои игрушки и целыми днями, сидя в углу на диване, читала об Алексее Маресьеве – мужественном лётчике, Герое Советского Союза. Когда книга была осилена, девочка несколько дней ходила погружённая в себя, ни с кем не разговаривала, что-то бормотала себе под нос. Мама всерьёз стала опасаться за психику дочери.

Вечером Ольга Михайловна поделилась своими соображениями с мужем и стала настаивать на прекращении этого, как она выразилась, «издевательства над ребёнком».

Сергей Александрович внимательно выслушал супругу и предложил, не откладывая в долгий ящик, поговорить с дочерью.

– Скажи мне, тебе понравилась «Повесть о настоящем человеке»? – спросил он у прибежавшей в комнату Наташки, которая немедленно забралась к нему на колени.

– Очень понравилась!

– А почему у тебя переменилось настроение после того, как ты прочитала эту книжку? – Сергей Александрович пристально глядел дочке в глаза.

– Я, папа, всё время думала: а смогла бы я так же, как он?

– Что смогла?

– Да быть лётчиком без ног, папа!

– И что же ты надумала?

– Ничего не надумала, – вздохнула Наташка. – Наверное, для этого надо быть мужчиной…

– Вот видишь, Сергей, к чему приводит чтение книг, не соответствующих возрасту ребёнка! Ей пока что надо сказки читать, а ты подсовываешь ей серьёзные книги про войну, – вмешалась Ольга Михайловна.

– Ладно, я тогда порекомендую ей менее серьёзную книгу!

Так у Наташи в руках оказалось трилогия Германа Матвеева «Зелёные цепочки». А потом стараниями Сергея Александровича его дочка осилила «Хлеб той зимы» Эллы Фоняковой, «Вот как это было» Юрия Германа, «А зори здесь тихие» Бориса Васильева.

Однажды Наташа появилась поздно вечером на кухне, где родители пили чай перед сном, и, морщась от яркого света, заявила, что она хочет идти служить в армию, чем перепугала маму до икоты.

– Сергей, вот что ты делаешь! – запричитала Ольга Михайловна, подхватывая дочь на руки. – Она же девочка, ей надо увлекаться модой, танцами, кулинарией, а ты её настраиваешь на грубую мужскую работу! Пойдём спать, фантазёрка!

– Нет, – запротестовала дочка. – Я хочу быть офицером! Бывают же офицеры-женщины?

– Бывают, бывают, – ответила мама, направляясь к выходу из кухни. – Сейчас надо спать, а через три месяца ты пойдёшь в школу, в первый класс. Чтобы стать офицером, надо учиться. Понятно?

– Понятно, мама! – пробормотала Наташа, обняв родительницу за шею и опустив голову на её плечо.

Действительно, спустя три месяца, после возвращения с дачи, Наташу нарядили, повязали на голову большие банты и проводили в первый класс. В первый класс гимназии с углублённым изучением английского и французского языков.

Это было элитное учебное заведение, гарантирующее выпускникам якобы беспроблемное поступление в престижные вузы, включая зарубежные Кембридж и Сорбонну, или, на худой конец, Массачусетский технологический университет. В гимназии учились отпрыски состоятельных семейств, крупных чиновников и известных в городе бизнесменов.

Для Наташки начался следующий жизненный этап.

Фаза вторая, в жёлтых тонах
Ученица гимназии

Что делается у нас под школьной корой

алгебр и геометрий?

Глазам трудящихся школу открой,

[за] лежалых педагогов проветри!

Владимир Маяковский

Состав учащихся в этом элитном учебном заведении был неоднороден. Большинство составляли те дети, которых в богатых семьях чуть не с рождения ориентировали на успех в жизни, на личные достижения. В самом деле, мальчикам и девочкам уже не придётся вести гонку за богатством, оно есть, получено предыдущим поколением, им с самого раннего возраста доступны все блага жизни.

Этим отпрыскам доходчиво объясняли, что они владеют важнейшими составляющими успеха, а именно связями и социальным капиталом. А теперь надо научиться думать, прорабатывать собственные проекты, распоряжаться финансами, найти своё призвание, чтобы в недалёком будущем возглавить фирму, завод, холдинг или министерство, а если посмотреть чуточку вперёд, то, чем чёрт не шутит, – может, и страну.

Были детки родителей, которые, заплатив немалые деньги за гимназический курс, считали, что дело сделано. Теперь их шалопая обучат, подготовят к поступлению в престижное заграничное учебное заведение, а потом дипломированный сын или «учёная» дочка будут готовы возглавить родительское предприятие, сами же они уйдут на покой и будут тихо доживать свой век либо в трёхэтажной даче на берегу Финского залива, либо (что наиболее вероятно) где-нибудь на Лазурном берегу во Франции или в Италии на острове Капри.

Эта группа учеников искренне не понимала, зачем им учиться. Папа же деньги заплатил? Заплатил! Что ещё надо? Вон тётя в очках у доски тыкает указкой в какие-то буквы, говорит, что это английский алфавит. Ладно бы просто рассказывала, а то ведь требует, чтобы на следующем уроке уже ей рассказали про эти буквы. Ещё чего! Перебьётся! Ишь, чего захотела!

Конечно, с этим контингентом нянчились, пытались их научить хоть чему-нибудь. Если это удавалось, то вручался аттестат об окончании гимназии. А частенько эти девочки и мальчики просто не ходили на уроки, и никакие увещевания родителей не могли вернуть их в класс.

Была и третья группа ребят, самая малочисленная, к которой принадлежала Наташа Ковалевская. Эти уже знали, кем будут, или, во всяком случае, мечтали о той или иной профессии, а в элитное учебное заведение они попали просто потому, что так захотели небедные родители.

По утрам дорогие, сверкающие лаком иномарки тормозили около входа в здание, доставляя детей на учёбу. Нагрузка в гимназии была высокой. Уже в первом классе шесть уроков, которые заканчивались около двух часов дня, и объёмистые домашние задания, выполнение которых строго спрашивали на следующий день, два языка, элементарная аналитика и прочие сложные предметы. Конечно же, на большой перемене вкусно кормили, много времени уделялось физической подготовке, благо гимназия располагала шикарной спортивной базой с бассейном и теннисными кортами.

Наташа училась хорошо, старалась. Понемногу она перезнакомилась в классе со всеми учениками.

Спустя месяц учёбы произошла стычка с толстым мальчишкой из тех, что думали, будто им все должны. Этот сынок хозяина колбасного магазина загородил ей дорогу, не пускал пройти к своей парте, сообщив при этом сиплым голосом, что она ему понравилась и должна сидеть с ним за одной партой.

– Чего растопырился? – спросила его Наташка, пытаясь пролезть между соседней партой и налитым жиром телом.

– Нет, ты будешь сидеть со мной! – наглым тоном сообщил ей потомок колбасного торговца. – Вон там есть место.

– Слышишь, пусти! Я буду сидеть там, где и сидела, понятно?

– Ещё чего! Давай пересаживайся! Это я тебе сказал! – стал заводиться мальчишка. – И быстро вон туда!

Девочка почувствовала, что её переполняет возмущение, ненависть к этому толстому отродью, а внутри неё растёт какой-то неведомый зверь, который сейчас выпрыгнет наружу.

– Дай дорогу, жиртрест! Хуже будет!

– Ещё чего! Ты, шмакодявка, ещё мне указываешь!

И тут тот самый зверь выскочил наружу. Наташка схватила подвернувшийся ей под руку чей-то портфель, развернулась и запустила им в голову обидчика. Тот взвыл, отлетел на приличное расстояние и хлопнулся на пол, держась двумя руками за стриженую макушку. Потом посыпались угрозы в адрес Ковалевской.

Прибежала учительница, потом появился директор, мальчишку отвели в медпункт.

В этот же день позвонили Сергею Александровичу и Ольге Михайловне с просьбой явиться в гимназию.

Разборки заняли весь вечер. Колбасный торговец настаивал на том, что его ребёнка чуть не убили, и в связи с этим требовал какой-то несусветной компенсации. Нашлись свидетели, рассказавшие, что никто его отпрыска не трогал, а он сам нарвался на такое обращение. Кроме того, Сергей Александрович сообщил неуёмному папаше, что у него имеются весьма надёжные связи и в полиции, и в суде, и в Роспотребнадзоре.

После этого всё затихло, и стороны конфликта разъехались по домам.

На обратном пути, в машине, Ковалевский сказал:

– С первой пулей тебя, дочка! Ты молодец!

Ольга Михайловна ничего не добавила, только погладила девочку по голове.

– Я люблю вас, папа и мама! – отозвалась Наташка и почему-то заплакала.

Потекли годы учёбы. После случая с колбасным наследником к Наташке никто не рисковал приставать. Со временем она стала главной заводилой в играх на улице и уже могла претендовать на звание вожака класса.

На пятом году обучения Ковалевский был приглашён к директору, Семёну Марковичу Виленскому.

Сергей Александрович вошёл в кабинет Виленского с чувством тревоги, которое не поддавалось объяснению. Вроде всё было нормально, дочь училась неплохо, беспокойства родителям не доставляла. Желание побеседовать, исходившее от директора гимназии, было непонятным.

После взаимных приветствий Семён Маркович предупредил секретаршу, что очень занят, и велел его ни с кем не соединять.

– Сергей Александрович, я пригласил вас побеседовать относительно вашей дочери, – начал разговор Виленский.

– Что-то случилось, Семён Маркович? – обеспокоенно спросил Ковалевский.

– Нет, знаете, ничего не случилось… – промямлил директор. – Но, несмотря на это, есть некоторая проблема, которую необходимо обсудить именно с вами.

– Что за проблема? Знаете, Семён Маркович, давайте ближе к делу, а то я смотрю, вы мнётесь, чего-то не договариваете.

– Нет-нет, я перехожу как раз к проблеме. Знаете, ваша дочь очень подвижный ребёнок, с инициативой… Я бы даже сказал, что это не ребёнок, а чертёнок какой-то!

– Я вас не понимаю, – начал раздражаться Сергей Александрович. – Что вы всё ходите вокруг да около? Отвечайте: у неё слабая дисциплина? Она неподобающе ведёт себя на уроках? Что плохого в инициативности девочки?

– Да-да, я вас понимаю. Заверяю, что на уроках Наташа ведёт себя нормально, дисциплина у неё хорошая. Просто у нас, как вы знаете, предусмотрены прогулки на свежем воздухе… Так она организовывает во время этих прогулок каждый раз какие-то игры, например, как она называет это, «вышибалы» или какой-то «квадрат». Самое интересное, что она фактически превратилась в неформального лидера класса и её слушаются даже мальчишки!

– Я не вижу, уважаемый Семён Маркович, темы и предмета для разговора. Всё это характеризует мою дочь с положительной стороны, и я по-прежнему не понимаю, для чего вы пригласили меня в этот кабинет! – В тоне Сергея Александровича слышалась видимая досада занятого человека, понапрасну теряющего драгоценное время. – Я могу быть свободен?

– Очень прошу вас задержаться ещё только на одну минуточку, – залебезил Виленский, старательно отводя взгляд от Наташиного отца. – Я хочу сказать вам самое главное, то, ради чего…

– Послушайте, уважаемый, а можно было с этого начать?

– Сергей Александрович, я всё понимаю, я знаю, что вы весьма авторитетный человек, вас знают во многих организациях, вы очень заняты… Прошу меня извинить и понять то, что я вам сейчас скажу…

Воскресенскому захотелось врезать этому лысеющему тщедушному человечку по морде, но он сдержался. «Ещё богу душу отдаст…» – подумал. А вслух произнёс:

– Да говорите уже, наконец, сколько можно время тянуть?..

Семён Маркович набрал воздуха в лёгкие и выпалил:

– Ваша дочь спорила с учительницей истории и позволила себе назвать её полоумной. Вот.

– Давайте подробней, что-то я ничего не понимаю, – насторожился Ковалевский.

– Понимаете, по программе мы кратко излагаем ученикам историю Великой Отечественной войны. Учительница стала рассказывать детям о блокаде Ленинграда и высказала мнение, что город надо было сдать, и тогда не было бы столько жертв, – Виленский впервые взглянул на своего собеседника.

– Что за бред несёт ваша учительница?

– Вот видите, и вы думаете так же, как ваша дочь. Она поднялась со своего места и камня на камне не оставила от того, что сообщил преподаватель. Наташа сказала, что на нашу землю пришли фашисты, изверги, палачи. Если бы их пустили в город, они бы вырезали в нём всё население и затопили бы его или взорвали. Дальше она добавила, что учительница оскорбила память защитников Ленинграда, наплевала на тех, кто в неимоверно тяжёлых условиях отстоял Ленинград, и высказала мнение, что таким преподавателям нельзя доверять учить детей.

– Молодец, ну просто молодец моя девочка! – воскликнул Сергей Александрович.

– Да, только потом учительница стала возражать и сослалась на публикации в американской прессе. И знаете, что ответила ваша дочь?

– Что же ответила моя дочь?

– Она сказала, что только полоумный может ссылаться на американскую прессу, в которой нашу историю давно переврали. Представляете?..

– Так она на сто процентов права!

– Понимаете, Сергей Александрович, у нас же программа… и учителя работают строго в рамках плана обучения, – вкрадчивым голоском вещал Семён Маркович. – А этот план утверждают спонсоры.

– Кто?! – воскликнул Ковалевский. – Спонсоры?.. Ничего себе! За каждого ученика в этой гимназии вам платят почти миллион рублей в год. А тут ещё и спонсоры отстёгивают. Потрясающе…

– Сергей Александрович, эти люди представляют очень влиятельную организацию… Мы ведь много делаем для учащихся, согласитесь, что таких условий ни в одной городской школе нет, а всё стоит денег. И я хочу очень немногого, Сергей Александрович: чтобы ваша дочь не спорила с учителем, а молчала. Ещё я хочу, чтобы она держала своё мнение при себе, а не внушала его всем ученикам в группе. Самое странное, что большинство с ней соглашаются.

– Я этому не удивляюсь! – отрезал Ковалевский, которому уже откровенно надоел слащаво-заискивающий тон директора. Было видно его желание и сохранить ученицу, и в то же время выслужиться перед спонсорами, что называется, и на ёлку влезть, и задницу не ободрать. – Ещё скажу вам, что вы под руководством ваших спонсоров коверкаете нашим питерским мальчикам и девочкам мозги, формируете у них чуждое мировоззрение, фактически готовите пятую колонну против России. Запомните, господин… как вас… Виленский, однажды вы ответите за эту деятельность, ничего общего с образованием и воспитанием молодёжи не имеющую, – на одном дыхании проговорил Сергей Александрович. – В каком кабинете сейчас моя дочь?

– У них математика в сорок первой аудитории, – проскрипел Семён Маркович. – Я только хочу вас попросить, чтобы этот разговор остался между нами, он не должен выйти за стены моего кабинета. Договорились?

Ковалевский посмотрел на директора уничтожающим взглядом:

– За свою зарплату волнуешься? Не волнуйся, сплетничать не буду! – И Сергей Александрович вышел из кабинета, хлопнув дверью и не оглядываясь.

Хотя ему надо было, ой как надо было оглянуться… чтобы увидеть полный ненависти взгляд этого тщедушного человечка.

Ковалевский немедля поднялся на четвёртый этаж, вошёл в аудиторию и, извинившись, позвал Наташу.

– Возьми свои вещи, дочь. Ты здесь больше не учишься. Понятно?

– Папа, я ничего не понимаю! Почему я здесь больше не учусь?

– Потому что ты будешь учиться в другом месте, – ответил Сергей Александрович.